Каканат

«Мы шли под грохот канонады, мы смерти смотрели в лицо…» - из песни о юном барабанщике.

Таиланд, бесспорно, страна прелестная. Море, солнце, массаж какой пожелаешь...
А какой ты там можешь пожелать?
Разумеется, шведский. Ты же приехал в Таиланд, значит – шведский. Потому как приехал с женой. И тебе - не тайский расслабляющий, а шведский оздоровительный. Ибо расслабляться нельзя, а здоровья набраться надо.
Тебе же ещё столько покупать, таскать и гоняться с фотоаппаратом за этими ёб-юркими обезьянами.

- Ну сделай ты себе уже массаж! – устав наблюдать мою кислую рожу, не выдержала, наконец, жена на третий день нашего отдыха.
- Тайский?
- Да какой угодно. Сделай уже и отвяжись!
- Ты отпускаешь меня в салон?
- Какой ещё салон? Вон на берегу делают отличный массаж, иди и расслабься уже, напряжённый ты наш!
И я пошёл.

Вышел из моря и пошёл в чём был.
Ну, раз так направляют, как не пойти?..
По дороге я, правда, несколько раз обернулся, всматриваясь в расплывавшуюся в морском бризе жену, но она довольно доброжелательно мне помахала. Я показал пальцами что - иду, и она помахала.

- Массаж? – обратился я к юному созданию, скучавшему на закиданной тряпками циновке.
- Масяй, масяй, - сложив ладошки, поклонилась мне прелестница.
- Тай массаж? – уточнил я.
- Тай масяй, тай масяй.
- Релекс тай массаж?
- Релесь, релесь. Масяй, масяй.
«Отлично! - подумал я. – Два в одном».
И снова глянул на плескавшуюся жену.

Прелестница, меж тем, расстелила поверх тряпок ещё одну - побольше, и с поклоном, предложила мне прилечь.
- Хер плизь, – мяукнула она.
И я, пробормотав: «ну, хер та хер», с мечтательно-глупой улыбкой прилёг и зажмурился, приготовившись к нежным, ласкающим прикосновениям.

- Каканат? – неожиданно скрипнули у меня над ухом.
- А? – открыл я глаза, и обмер.
В лицо мне заглядывала седовласая, кряжистая бабка с кривым, смотрящим за горизонт глазом.
- Каканат?
- Чего? – инстинктивно отпрянул я.
- Каканат?!
- Ноу каканат! Я - к девушке, на массаж...
- Масяй, масяй, – живо закивала кривая и, выдохнув: – Оке-оке, но каканат... - ловчее любого омоновца заломила мне руку.
- Ас-с-с, - зашипел я, чувствуя, как лопатка, покинув сустав, отползает в сторону уха.
И надо мной проскрипели:
- Рела-ась... рела-ась...
После чего и вторая моя лопатка отделилась от тела.
- Аы-ы-ы!.. – уже не сдерживаясь, забарабанил я ногами по циновке, показывая, что сдаюсь, сдаюсь!
Но бабка мои метания рассудила по-своему.

Удерживая мне руки в вывернутом положении, она проворно оседлала меня и, подхватив, одну за другой, мои дёргающиеся ноги, принялась запихивать их к себе подмышки. Так что я одномоментно почувствовал себя и гимнастом, и без пяти минут паралитиком.

От макушки к пяткам пробежала электрическая дуга и, пронзённый ею, мозг закоротило.
- Рела-ась... рела-ась... - не обращая внимания на хруст ломающегося позвоночника, приговаривала мучительница, окончательно превращая меня в хинкали: – Рел-а-а-ась...

А я даже не мог ей ответить. Поскольку для этого необходимо было хотя бы вдохнуть. А у меня не осталось во что.
Моя грудная клеть была переполнена и сведена спазмом, а в остальное – не вдыхалось.
Моглось, но не вдыхалось.

И в этот момент, как говорится в сказке Андерсона: «Разбойники пустилась вскачь».
Точнее – пустилась эта косая разбойница, закачавшись на мне, как на деревянном конике, и промокая моим животом, на манер пресс-папье, подмокшую подстилку. Отчего воздух сразу вышел и вошёл, не вдаваясь в подробности – куда и откуда.

Главное - циркуляция была восстановлена, и я вновь мог орать.
- До-о-онт! До-о-онт! – взвыл я под наездницей.
На что бабуся, прокряхтев: «оке-оке», закономерно увеличила амплитуду, заставив мой нос - то утыкаться в циновку, то взмывать в зенит.

И продолжалась сия скачка до тех пор, пока у меня не хрустнуло ВСЁ!
От ушей до хвоста. Точнее – до копчика.
Он громыхнул последним, и лишь тогда эта мать Прокруста угомонилась, вернув мне награбленное, в виде моих же лопаток, голеностопов и прочего вороха абсолютно разобщённых между собой костей.

- Рела-ась... рела-ась... - наскоро обмахнула меня тряпицей заплечных дел мастерица и, не дождавшись от меня вдоха, впилась сучковатыми грабля-пальцами в мою изломанную плоть.
Вот тут-то и началась настоящая живодёрня!

Руки седовласки видоизменялись, словно у трансфомера, превращаясь из граблей в тяпки, из тяпок - в мотыги, из мотыг – в плуг.
И всё это перепахивало меня, словно целину, выворачивая наизнанку и разрывая на части.

- Изи-и-и-и!.. Изи-и-и-и!.. – не прекращал верещать я.
А бабка, выкорчёвывая из меня очередной лоскут мяса, пришепётывала:
- Рела-а-ась... Рела-а-а-ась...

А какой там, если слёзы и пот катят с тебя градом?
Какой «релась», когда морские соль и песок втираются в твой опалённый солнцем эпидермис?!
Где «релась»?! Кто «релась»?! Как «релась»?!!

- Какана-а-ат!!! – взмолился я, вспомнив слова бабки, и подумав, что возможно, она обговаривала со мной «стоп-слово». – Какан-а-а-ат!
И кривая Салтычиха расхохоталась.

Она смеялась мелко, дробно и пискляво, как гиена из мультика, как демон из фильма, как исчадие из ада, как моя смерть.
- Оке-оке... – отсмеявшись, проскрипела истязательница. – Каканат, каканат...
И в следующий миг я ощутил блаженство.

Нечто мягкое, тёплое и обволакивающее заскользило по моему изломанному, саднящему телу.
Нечто маслянисто-успокоительное заструилось от поясницы к плечам. В воздухе запахло кокосом, пряностями и свежей сдобой. Циновка подо мной превратилась в перину. А в пересохший, надтреснутый рот вдруг хлынула слюна.

- Какан-а-а-а-ат... - простонал я в пароксизме наслаждения. – Какана-а-а-а-а-ат...
И не поскупился на чаевые.

Коконат* – кокосовый орех, в данном случае (кокосовое масло).