Немцы. оккупация

ГЛАВА 1.

Зима прошла, как-то незаметно, как и наступившая весна 1942 года. Вновь заговорили о приближении немецких войск, но мы уже никуда не двигались. Мама решила, будь что будет. Беженцы, которые останавливались на ночлег, рассказывали о зверствах и грабежах фашистов, кто-то уходил, а мы остались. Думали, пронесет, но не пронесло. В один из летних дней, мы увидели, за рекой разъезжали машины фашистов. На следующий день, во второй половине дня, в станицу стали въезжать большие фашистские машины.
Станица, как бы, вымерла. Калитки дворов наглухо закрыты. Лишь станичные собаки отводили свою собачью душу. Потом многие из них поплатились. Фашисты безжалостно их расстреливали. Женщины двора прятали вещи, ведра, посуду. Посуду поместили в большой металлический бак и опустили на дно колодца. Ведра просто бросали в колодец, они тонули и не было видно, но бабушка Лиза в спешке бросила свое ведро и оно не потонуло. Немцы-кавалеристы искали ведра и воду, чтобы напоить своих лошадей. Заглянули в колодец, там плавает ведро. Быстро его выловили, а когда присмотрелись, то увидели, что на дне колодца что-то белеет. Выловили бак с посудой и все потопленные ведра. Немного осмелев, мы с Машкой выглянули на улицу. Соседские мальчишки ватагой куда-то бежали.
-Куда вы, пацаны?-спросила Машка.
-Айда на речку, там немцы машины моют,-прокричал соседский Колька Гаврошев, по кличке Гаврош.
Мы с Машкой помчались следом. Добежав к реке, увидели, что немцы, на том месте, где мы купались, мыли свои машины. Уличная пацанва уселась на стене разбомбленной хаты, стоявшей у реки, и наблюдали. Немецкие солдаты, работали с азартом, весело, напевая свои немецкие мелодии. Кто уже помыл, уезжал, другие подъезжали.
Вдруг к воде стала спускаться огромаднейшая машина с длинным и высоким закрытым кузовом. Из нее вылез, такой же, огромный, высокий и толстый немец-шофер. Он открыл заднюю дверь своей машины. Нашему взору открылось все, что находилось внутри кузова. Это была, как потом мы поняли, походная кухня. Чего только в ней не было: топоры, ножи, черпаки разных размеров и сортов. Немец стал все это мыть. Увидев, что мы за ним наблюдаем, он снял очередной огромный алюминиевый черпак с деревянной ручкой, резко повернулся в нашу сторону и, изобразив, что у него в руках оружие, громко прокричал:
-Пах, пах, пах.
После такой выходки немца мы, как горох, посыпались со стены, где сидели. Немцы, наблюдавшие за этой картиной, громко расхохотались. Шедшая мимо старушка прокричала:
-А ну, лихоманцы, геть отселя, пока вас тут не перестреляли, как горобцов.
Я увидел свою сестру Клаву, которая шла к купальне и искала меня. Забрав меня, мы отправились домой. Войдя во двор, я увидел, что во дворе уже хозяйничали немцы. Двое стояли с автоматами около стены дома. Трое в саду рвали яблоки, остальные брали воду у колодца.
По ступенькам крыльца спускался немец с ведром, которое до этого стояло на крыльце с питьевой водой. Моя мама хотела выхватить это ведро, схватилась за его дужку. Немец не отдавал, На помощь маме подбежала соседка. Завязалась потасовка. Вода выплескивалась из ведра и обливала всех вокруг. Старший немец в трусах вскочил со ступенек и сердито по-немецки что-то сказал. Немец отпустил ведро, поправил быстро на своем плече винтовку и быстро ушел.
Старший немец стал объяснять, что немецкие солдаты не изверги, что им тоже нужны ведра, чтобы носить воду для себя и своих лошадей, но женщины не унимались. Тогда, почему-то у немца лицо стало вдруг злым и он своей дубиной, на которой вырезал узоры, стал сбивать головки цветов. Это еще сильней возмутило женщин двора. Немец понял, что он делает глупость, прекратил косить палкой цветы, насвистывая какую-то незнакомую мелодию, вышел со двора.
На следующий день мы пошли на свой огород, где весной посадили картофель, кукурузу и другие овощные культуры, чтобы хоть как-то прокормиться. Пришли на огород увидели, что картошка выкопана, кукуруза выломана, а огород имел жалкий вытоптанный вид. Послышался гул. Мы увидели, что со стороны солнца заходили самолеты на бомбежку. Мы спрятались у каменной огородной стены в кукурузе. Мама и сестра сняли белые платки, которыми  были подвязаны, чтобы не так было заметно с воздуха. Наш огород находился около шляха, по которому двигались немецкие войска. Первая бомба разорвалась почти рядом. Веер осколков пролетел над головами. Комья земли от взрыва посыпались на нас. Я заплакал. Мама прижала меня к себе. Сестра почему -то начала креститься и кричать:
-Мама! Мне страшно.
-Тихо, тихо, мои деточки, а то немцы услышат.
Отбомбившись, самолеты уходили на северо-восток. Мы быстро собрались и побежали домой. Дома тоже нас ждала неожиданность. Утром, перед уходом на огород, мама сварила борщ с последней курицей, которая у нас оставалась. Кастрюлю поставили на окно, чтобы остывала. Войдя во двор мы увидели, что окно, где стояла кастрюля, было выставлено и из кастрюли исчезла курица. Хозяйка сказала, что заходили румыны и грабили все, что можно было взять. Утром следующего дня, по дворам ходили полицаи с немецкой охраной и переписывали всех. Немец в очках что-то записывал. Один из  полицаев, показывая на маму и нас с сестрой, сказал:
-А это, семья коммуниста.
-Коммунистен? О! Корошо,-ответил немец в очках и что-то пометил в своем журнале.
Полицаи ушли, а мы томительно ждали, когда за нами придут. На следующий день по дворам ходил один из полицаев, но опять с немецкой охраной и оповещал, что все завтра должны выйти на работу, кто не выйдет будет наказан. Как наказан, он не пояснил, и никто не спросил, в чем будет выражаться наказание. Утром все взрослые пошли на работу, а мы с сестрой остались дома. После работы все пришли, а мамы почему то не было.
Оказывается, она заходила в Управу, как теперь называлась местная власть, чтобы взять справку на выезд, к своим родным, на хутор Ерофеевку. Ей сказали, что мы тебе дадим вот такую справку и показали на окно. За окном, на акации, висела повешенной семья евреев: муж, жена и трое детей. Мама, после всего увиденного, не могла прийти в себя, ее колотило, она плакала и сильно меня целовала и прижимала к себе. Ее успокаивали соседка и хозяйка дома.

ГЛАВА 2.

Каждый день маму гоняли на работу: то на рытье окопов, то на уборку урожая. В один из таких дней на уборке винограда к маме подошел старичок и тихонько заговорил:
-Дарья Кузьминична, ничего не слышно от Иваныча?
Мама подозрительно на него посмотрела.
-Не пугайтесь. Вы меня не знаете, но зато я вас знаю, очень хорошо знаю вашего мужа. Мы все его помним. Золотой человек. Когда будет перерыв, и пойдете пить воду, то зайдите вон в ту будку.
Он указал взглядом на кусты, где почти незаметно разместилась небольшая будка в
виде шалаша.
-Я сторожем здесь работаю.
Он тихонько, как и подошел, незаметно удалился. Об упоминании о папе моей маме стало не по себе. У нее, от постоянного недоедания, закружилась голова. Она присела рядом с корзиной, в которую клала сорванный виноград. К ней сразу подошел надсмотрщик и грубо ударил ее плеткой по спине.
-Ну что, большевичка, отвыкла от работы? – подошедший полицай ударил ее ногой в бок. Мама упала рядом с корзиной.
-А ну, пошевеливайся, краснопузое отродье, -продолжал полицай, ударив маму еще раз плеткой.
От удара плеткой горела спина, на ноге выступила кровь. Мама поднялась, шатаясь и хромая, пошла вдоль ряда виноградника. Послышался звон от ударов по рельсе, которая висела около домика, стоявшего около будки сторожа. Сторож сидел на лавочке рядом с будкой и что-то строгал. Увидев маму, он засуетился и потом спросил:
-Что, опять били?
-Да,-тихо ответила мама,-ни днем ни ночью покоя нет.
-Я вот по этому поводу и хотел поговорить. Вон видишь, около леса, стоит одинокая хата, там когда-то хранили ульи. Теперь она пустует. Ночью, чтоб меньше кто видел, переберитесь туда. Немцы там не появляются, боятся партизан. Там вам будет спокойнее. А пока полицаи будут вас искать, то нужно за это время уехать. Есть у вас родственники, а то здесь вас порешат.
-Да, есть у меня родственники в Ерофеевке.
-Я знаю, где это. Когда-то я работал в Самбуре и часто бывал в тех местах.
Сторож рассказал маме, как лучше добраться в Ерофеевку.
Вечером, еще не успели мы уснуть, как в дверь громко застучали. Грубый голос полицая разрезал тишину лунной ночи.
-Открывай, комиссарская тварь.
Мы с сестрой заплакали. Хозяйка запричитала:
-Господи, Кузьминична, уйдите, ради бога, от нас, а то от вас и нам покоя нет.
Мама медленно прошла по  залитой лунным светом комнате в коридор. Было слышно как она открывала дверь. Полицаи свирепствовали, мама вышла на крыльцо. Свет луны расплескал свои бледные голубые блики по всему двору. Было видно, что около ступенек крыльца стоял немецкий солдат с автоматом, а трое местных полицаев были на крыльце.
-Ты связана с партизанами? Признавайся,-закричал один из полицаев, пытаясь схватить маму за косу. Но она резко оттолкнула пьяного полицая от себя. Полицаи стали ее избивать. Мы опять закричали и заплакали. Хозяйка стала заступаться, но ей тоже перепало от распоясавшихся, озверевших от  самогона полицаев. Спустившись с крыльца, они собрались уходить. Один из них сказал:
-Завтра мы с вами покончим.
Хозяйка опять запричитала:
-Все, Кузьминична, через вас и нас порешат. Уходите, ради бога.
Мама, вытирая слезы и кровь, стала собираться. Взяв только необходимое и один небольшой узел, одев меня, сестра моя уже оделась сама и помогала маме. Поблагодарив хозяйку, мы тихонько вышли со двора. Луна уже заходила за горизонт и надвигалась темная осенняя ночь 1942 года.
До леса мы добрались без происшествий. Никто нас не видел. Где -то далеко, на окраине, слышен был лай уцелевшей собаки. Мы подошли к хате, одиноко стоявшей около леса. Луна давно уже зашла за горизонт, наступила кромешная темнота. Мама потянула дверь хаты на себя. Она страшно заскрипела. Я испугался и захныкал. Мама меня успокоила. Зашли в хату. Мама легко ориентировалась в темноте. Она после работы, когда все ушли домой, вернулась и все посмотрела заранее. Она усадила меня на какой – то топчан, стоявший в углу комнаты, постелила одеяло, уложила меня, накрыла своей вязаной кофтой и я уснул. Проснулся я от утренней осенней прохлады. Открыв глаза, не мог сообразить, где нахожусь. У противоположной стены было два окна, но они были закрыты снаружи ставнями. Через ставни пробивался солнечный луч, пересекающий всю комнату до топчана. Где я лежал. Темнота и этот лучик света показался мне такой жутью, что я захныкал.
-Тихо,-шепотом сказала сестра,-а то полицаи придут.
-Мама,-запищал я.
-Нет мамы, замолчи, а то немцы услышат.
Присмотревшись в темноте, я увидел, около топчана, на поломанной табуретке две вареные в мундирах картошины. Сестра предупредила:
-Все не ешь. Это нам с тобой на три дня.
-Почему на три? – переспросил я,-а мама?...
Сестра перебила меня, уже рассержено, ответила:
-Мама, мама, заладил. Нет мамы, через три дня придет, Молчи.
Стало страшно, я замолчал, накрылся с головой. Мне казалось, что так никто меня не увидит.

ГЛАВА 3.

Мама, в ту же ночь, как мы перебрались в хату, стоявшую около леса, ушла в Ерофеевку. Шла она, в основном, ночами, скрываясь и от своих и от немцев, а днем отсиживалась в оврагах и перелесках. Через три дня мама появилась и тихо постучала в дверь. Сестра не открывала.
-Доча, это я,-тихо произнесла мама.
Сестра быстро открыла. Мама забежала в хату, закрыв за собой дверь на запор.
-Ой, мои деточки, милые, как вы тут без меня были?
Она развязала принесенный с собой узел, достала пахучий домашний хлеб, сало, яблоки, виноград.
-Виноград я уже здесь сорвала, у себя, где убираем. Ешьте, мои хорошие Это бабушка вам гостинчик передала.
Не знаю, много ли времени прошло, но точно знаю, что наступили холода. Морозным, ранним утром за нами приехали на арбе, запряженной быками, наполовину загруженной свежей соломой. Приехали мамин брат Андрей и моя тетя, тетя Таня. Дядя Андрей был инвалид детства. Одна нога у него была крива, поэтому его  в армию не призвали. Еще было темно, но быстро погрузились, хотя и грузить то было нечего. Меня с сестрой зарыли в солому посредине арбы.
-Все? – спросила тетя Таня.
-Все,-ответила мама,-с богом.
-Цоб, цабе, -тихо скомандовал, дядя Андрей быкам и арба заскрипев, тронулась.
Стояло тихое морозное утро. Мороз щипал за уши и нос. У меня замерзли ноги. Я стал хныкать. Сестра на меня зацыкала:
-Замолчи! Цыц, а то немцы услышат. У меня тоже ноги мерзнут, шевели пальцами.
Я стал двигать пальцами, стало легче, но все равно ноги мерзли. Боязнь того, что немцы нас могут остановить и не пустить, а то и расстрелять, заставляло меня терпеть. Рассвет холодного утра только зачинался, а мы ухе проезжали центральную станицу соседнего района. Пошла мелкая изморось, которая сразу замерзала, отчего дорога сделалась скользкой. Проехали станицу, стали подниматься на косогор.
-Сейчас перевалим через бугор и мы считай дома, в безопасности, там пойдем степью,-запыхавшимся голосом произнес дядя Андрей. Как будто не быки, а он сам тащил арбу. Да, ему было очень трудно на одной ноге поспевать за быками. Все это время никто из них не садился на арбу, шли рядом, а когда быкам было трудно, помогали, толкая арбу сзади. Но здесь произошло то, чего никто не мог предположить. Изможденные, уставшие быки скользя и падая не могли вытащить арбу на крутой косогор.
Дав чуть отдохнуть своим быкам, мы тронулись в путь. Чем дальше мы продвигались на юго-восток, к Ерофеевке, тем туман рассевался, изморось прекратилась, дорога перестала быть скользкой. Не знаю, долго мы ехали или нет, но мой голод перешел в слабость, а потом в сон. Проснулся я от шороха в соломе. Меня раскопали в соломе, вытащили из арбы. Вокруг уже стояла темнота, арба находилась в каком-то дворе и какая-то бабушка причитала:
-Божеш ты мой, да что ж это такое за страдание,-увидев, как меня, скрюченного, вытащили из соломы,-Давайте быстрее в хату.
Вошли в хату. От яркого света керосиновой лампы, стоявшей на столе, я закрыл глаза.
-Ты чего, сыночка,-сказала мама, ставя меня на пол,-Слава богу добрались благополучно, Это твоя бабушка Анюта. Это твой дедушка Кузьма, мой папа. Это тетя Мариша, дяди Андрея жена, а это его дочери, твои сестрички: Анна, Маруся и Катя. Дедушка сказал:
-Давай корми быстрей, бабка, а то они проголодались.
Действительно, я был голодный, но, поев чуть-чуть борща с бараниной, попив молока, которого долго уже не пил, да еще с пахучим, вкусным, белым домашним хлебом, ушел спать. Спать меня уложили на печке, где было тепло, удобно, просторно. Я быстро уснул под говор взрослых, которые долго ужинали, разговаривали за столом. Утром проснулся я поздно. В хате опять было тепло и уютно. Бабушка возилась у печки. Дедушка принес дрова.
-О, проснулся, казак! – произнес дедушка, увидев меня сидящего на печке, -а на улице зима. Вставай, ешь и, айда, кататься на санках.
Посмотрев в окно, я действительно увидел, что все белым-бело от выпавшего  за ночь снега.

ГЛАВА 4.

Пришла зима 1942-43гг. Через месяц немцы дошли и до Ерофеевки, но нас там мало кто знал, поэтому никто не трогал и не беспокоил. Основные немецкие части прошли через Ерофеевку не останавливаясь, а через некоторое время в хутор вошли тыловые подразделения-обозы немецких войск. Это были, в основном, подводы, груженные всякой всячиной: вещевым имуществом, обмундированием, ящиками с оружием, снарядами и другим военным снаряжением. Немецкие солдаты были, в основном, пожилые. Одним словом, тыловые части.
Нас выселили. В одной комнате немцы разместили штаб. В другой, наносили соломы и немецкие солдаты спали там на ней. Я как был на печке, так там и остался. Меня никто не трогал. Один немец по возрасту моложе других, сносно объяснялся по-русски. Он спросил у меня, как меня зовут. Я ответил:
-Феликс.
-О!-воскликнул немец, -Филакс!
-А как тебя зовут? – спросила бабушка немца, возясь у печки.
-Меня? – переспросил немец.
-Да, тебя,-спросила бабушка.
-Мея зовут Ганс,-он вытащил из кармана фотографию и показал бабушке, -это моя семья.
-А, семья, -повторила бабушка, посмотрела фото его семьи и вздохнув, молча вернула ее Гансу.
-Филакс, корош,-показывал на меня Ганс.
Здесь его позвали, и он вышел на улицу. На следующий день он принес огромную аллюминевую чашку, которая была вымазана каким-то темным составом, как дегтем. Он поставил эту чашку передо мной и говорит:
-Ам, ам!.
-Я не знал, что делать и как поступить.
Девчонки, мои сестры Мария, Екатерина, Клавдия набросились на чашку и выгребая руками темно-коричневую массу отправляли ее в рот. Я с опаской пальцем попробовал на вкус смесь и понял, что это остатки повидла. Моя медлительность привела к тому, что мне мало досталось.
Немцы, которые находились в Ерофеевке и те, что были у нас на постое, особо не докучали. Утром, они, куда то уезжали и возвращались к вечеру, а то и вообще не возвращались. Через месяц в средине декабря они спешно, куда то засобирались. С северо-восточной стороны хутора, где-то далеко слышен был гул и раскаты, как гром, а по вечерам полыхало зарево. Когда бабушка спросила Ганса, что это такое, то он уклончиво ответил:
-Да, это наши войска громят партизан.
По состоянию и действиям немцев было видно, что происходит, что-то не так. Тем более, неделю тому назад, когда дедушка пошел кормить вечером корову, то около стога, где он брал сено, услышал шорох и какой-то шепот.
-Кто там? – спросил дедушка.
Из темноты появился человек в белом  маскировочном халате.
-Здорово, дедуля, немцев в селе много?
-Наши! – чуть не закричал дедушка.
-Тих, дедуля. Не шуми.
-Нет, мало немцев, обозники. Когда вас то ждать,- взволнованным голосом спросил дедушка Кузьма.
-Скоро, дедуля, скоро, - ответил боец.
К ним подошли еще трое, а остальные, не видно,  сколько еще их было, скрывала темнота и маскхалаты.
-Немец не свирепствует?-спросил один из троих подошедших.
-Да нет, обозники же, -повторил дедушка.
Через день штаб, находившийся в одной из комнат хаты дедушки Кузьмы, стал спешно грузиться к отъезду. Немецкие солдаты таскали тяжелые ящики и грузили их на свои подводы. Немецкий офицер, руководивший погрузкой, включил приемник, стоявший на столе. С огромного ящика полилась бравурная музыка.
Немцы уходили также неожиданно, как и появились. Почти неделю было тихо. Лишь с юго-востока слышен был гул и по ночам пылало зарево.