Погружение

    
          «Если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя»
                Фридрих Ницше               

     Она проснулась, и по сложившейся уже привычке не открывая глаз, нырнула в себя, чтобы определить своё местонахождение. Сознание медленно рисовало последние картинки бытия: большое вытянутое овальное окно, напоминающее в миниатюре парижские узенькие стрельчатые оконца с малюсенькими балкончиками, летом – это цветники, зимой – холодильники. Электричество экономили для самой знатной мадам Парижа – Эйфелевой башни, чтобы каждый день вечером она блистала, всего лишь десять минут.
   - Ушла, возвращайся, - подумала она, но память выдавала яркие вспышки недавнего, но уже прожитого прошлого. Латинский квартал, где она жила у маминой подруги: дому триста лет, глубокий колодец между стен столпившихся домов, в который луч солнца никогда не заглядывал, и птицы не залетали, но на дне его было крошечное кафе, где стояла синтетическая пальма и два столика. По утрам там пили кофе такие же сумрачные парижане. Она писала много раз этот безжизненный колодец, с его очень жизненным дном: утром, днём, вечером, пытаясь хоть как-то оживить его. Позже мама выставила картины в своей галерее и на удивление ей, их сразу купили.
   - Да, - снова вернулась она к себе, - окно.
     Когда-то это была рекреация с выходом на балкон, но в погоне за метрами и номерами, нынешние хозяева объединили, застеклили, замазали, заклеили, только лепнину на потолке оставили и по углам колонны, оказавшиеся внутри комнаты. Мама рассказывала, что лично отстояла все тринадцать колон и даже семь мраморных, унесённых неизвестно кем и куда. Она дождалась - таки, когда разрешили выкупать и восстанавливать родовые имения. Теперь здесь дом отдыха, он и раньше был в хорошо сохранившемся южном крыле особняка. Мамина мечта, наконец, воплощалась в действительность, она нашла фотографии, чертежи, ландшафтные планы, наняла реставраторов, дизайнеров, подписала своих художников на возрождение поместья.
      А лично ей от родовитых предков досталось имя – Феня или Фиогния,  рождённая Богом.   Правда, Феня, сама разрешила эту проблему, когда ей исполнилось шесть лет, она заявила, что её должны звать Фанни.
   - И так, я – Фанни Поклонская нахожусь в России, в некогда их семейном имении, прохожу реабилитацию после дурацкой аварии. Совершенно дурацкой. Просто въехала в столб, потому что давить собаку – это жестоко и бросившуюся ей на помощь старушку – тоже. Обошлось, только очень сильно болела шея.
      Вот уже неделю, как её выписали из больницы, с условием, что она будет носить шейный корсет. Она – 3Д художник. Здесь Фанни пишет один и тот же пейзаж. Скамейка, сосны, обрыв, река, дальний берег, утро, день, вечер, ночь. Больше всего её интересовали тени, которые ложились в течение дня, они меняли композицию и создавали естественную природную 3Д иллюзию. К ночи они растворялись и уже река, и противоположный берег давали глубину. Она искала то, что придаст картине мистическую таинственность. Чтобы тот, кто будет смотреть на неё, не впадал в эмпиризм и утратил все ощущения, а видел лишь бездну, как тот парижский колодец, завораживающий и зовущий.
     Фанни открыла глаза и сладко потянулась, подбежала к окну и замерла. На скамейке кто-то сидел. Нет, не сидел, вся его согбенная фигура источала скорбь, скрученную в пульсирующую боль. Она схватила карандаш и быстро перенесла увиденное на бумагу. Потом пригляделась и стала вырисовывать детали: чёрное пальто, тёмные волосы, ниспадающие на плечи, больше ничего, лица не было видно. Ей хотелось тут же выйти и подойти ближе. Воображение рисовало лицо, оно ложилось в нескольких вариантах. Фанни быстро умылась, оделась, схватила мольберт и выскочила на улицу. Скамейка была пуста. Она огляделась, но незнакомец исчез, словно ей всё привиделось. Фанни отправилась в столовую, надеясь найти его там. Обычно публика мало её интересовала, как всякого творческого человека. Чтобы творить, нужно погружаться в себя, абстрагироваться от повседневности, от людей, хотя они не помеха, если ты уже в процессе. Ты можешь смотреть на них и не видеть, слушать, но не слышать. После завтрака она вернулась назад, поставила мольберт и приступила  к работе. Обычно она делала набросок цветными карандашами, купленными в Праге, они намного мягче, чем отечественные. Потом выкладывала на холст, завершённую тему, но уже  красками, акриловыми или гелиевыми.
     Летний день клонился к вечеру, где-то на границе слияния реки и неба, багровый огненный шар медленно закатывался в воду, тут же остывая и охлаждая разогретую землю. Фанни сделала несколько штрихов, грустно вздохнула и откинулась на спинку скамьи. Нет, она не ждала появления незнакомца, но он так неожиданно ворвался в её жизнь, сам не подозревая этого, что она уже не могла оставаться равнодушной к нему. Во-первых, ей нужно было увидеть его лицо, во-вторых, ему явно требовалась помощь.    
     На следующее утро она не беседовала со своим alter ego, а быстро встала и пошла к обрыву. Солнечные лучи просеивали сосновый бор сквозь золотое сито, она спешила запечатлеть этот фотонный лучистый поток на полотне и ей это удавалось. Зарождался новый день, и он обещал быть радостным. Так думала Фанни, вдыхая свежий смолистый воздух, но глаза искали знакомый силуэт. То, что он рядом с ней, Фанни почувствовала сразу. Запах коснулся её обоняния, новый, неожиданный, сладковато-горький с лекарственным оттенком. Так пахло горе.
   - Сердечные капли, - отметила она, но повернуть голову в его сторону не смогла, что-то ей подсказывало, что она не готова к этому.
     Он сел рядом. Боковым зрением она увидела полу чёрного плаща и ниспадающую прядь чёрных волос. Он молчал, она продолжала работу. Он взял лист бумаги, карандаш и начал рисовать. Фанни видела его бледную кисть с ниточками вен, пальцы были тонкими и очень длинными, с красивыми, коротко постриженными ногтями.
     - Только у пианистов такие чувственные руки, - и тут она поймала себя на мысли, что его близость  ей приятна, она не раздражала вторжением, наоборот ей вдруг стало спокойно и легко. Кисть его летала над листом, словно он трогал клавиши, так завораживающе и трепетно. Линии принимали очертания, и Фанни увидела женский  портрет. Она была красива, несомненно. Когда он положил карандаш, она повернула голову и тут же отпрянула. На неё смотрели огромные глаза с тёмными кругами, в которых застыл душераздирающий крик.
   - Она умерла, - прошептал он.
     Поддавшись своему первому чувству сострадания, Фанни коснулась рукой его щеки и притянула поникшую голову на своё плечо. Так они сидели молча несколько минут, совершенно одинокие и очень близкие, перетекающие  друг в друга, как сообщающие сосуды, наполняясь и опустошая одновременно.  Мелькали страны, города, люди, лица с их страхами и страстями, болью, страданием, мирами реальными и искажёнными, принимающими причудливые и ужасающие угловатые формы, нагромождение их больно царапало сознание, но где-то там  глубоко внизу невидимый музыкант играл волшебную музыку. Пальцы трогали клавиши, и звуки, словно капли живой воды, лились в израненную душу, исцеляя и любя её. Время замерло от изумления, вопреки своим же собственным законам, взирая на процесс взаимного проникновения.  Потом он медленно поднялся  и ушёл: в не себя, в небытие, оставив жгучий запах горя. Фанни долго сидела, пригвождённая к скамье, пытаясь дать волю своим чувствам, но хотелось просто кричать. Тогда она взяла карандаш и нарисовала этот крик.
     Она написала три картины под одним названием «Погружение».  На одной из них тот самый скорбный силуэт, разделивший полотно на две разные композиции: с одной стороны лучистый свет, с другой чернота и образ любимой женщины на водной глади реки. Вторая картина в том же формате с кричащими глазами. На третьей  оба лица в перпендикулярной плоскости друг против друга между ними лунная дорожка и полоса вечернего заката. Недельный отпуск подходил к концу, и Фанни вернулась домой. Мама долго смотрела на её работы и задала только один вопрос:
   - Девочка моя, что ты такое пережила? Ты расскажешь мне?
   - Я уже рассказала.
   - Откуда ты знаешь Эльзу Барнет?
   - Я её не знаю.
   - Но ты написала её на своих картинах.
   - А кто она?
   - Елизавета Баринова - писатель, сценарист, уехала в Германию, известна своими мистическими романами и ужастиками. Довольно скандальная дама. Ты на самом деле не знаешь её? Хотя она не твоего круга, мы с ней почти ровесники. Но последнее её увлечение -  весьма известная личность.
   - И он пианист. Мама, она умерла.
   - Да. Но  ты же говоришь, что…
   - Как его зовут? Скажи мне.
   - Георгий Муханов.
     Фанни нашла в интернете всё, что касалось Эльзы Барнет, скачала её роман «Виллисы  кладбища Пер-Лашез» и  увлеклась им не на шутку, мало того она сделала серию рисунков на эту тему. Имя Георгия Муханова мелькало в прессе ещё месяца два, потом всё затихло. Как-то вечером позвонила мама и сказала:
   - Фании, твои  «Погружения» взяли оптом и за хорошие деньги, да и письмо на твоё имя. Ты поделишься со мной, что это всё же было? Я заинтригована.
   - Хорошо мама, я приеду сегодня.
     Фанни распечатала конверт, в нём лежала контрамарка на концерт Георга  Муханова в Берлинской филармонии и письмо. Она долго не решалась открыть его, но мама выжидающе смотрела на неё. Изящный почерк говорил многое о его обладателе: «Фанни, спасибо Вам. Вы спасли меня, тем самым лёгким касанием руки и ещё раз своими картинами «Погружение».  Как Вы смогли это сделать для меня большая неразгаданная тайна, мы даже с Вами незнакомы, хотя Вы всё знаете обо мне, а я о Вас. Если Вы сможете приехать на мой концерт, я буду бесконечно Вам благодарен. Георг».
     Маргарита Витальевна обняла дочь и прошептала:
   - Я куплю тебе билет в Берлин. Ты должна вынырнуть оттуда.
   - Я не хочу возвращаться, мама, там бездна и она - прекрасна.