Полевая почта

     — Володя, ты знаешь, пока тут такой кавардак, не смог бы ты подержать вот это добро у себя дома? Как только закончим с ремонтом музея, я всё у тебя заберу. 
    — Какие проблемы… — лихо отвечал я другу-краеведу, заглядывая внутрь содержимого большой сумки, сшитой из крепкой парашютной ткани. — Ого, — только и оставалось воскликнуть мне, потирая ладони.

     Что тут говорить, с невероятным изумлением обнаружил я целую груду пожелтевших со времён Великой Отечественной Войны писем в форме треугольников. Сумка с письмами до самой зимы мирно пролежала в гараже, пока не наступило её время. Темнеть начинало всё раньше и раньше, а в сельской местности это имеет огромное значение. Жители, в связи с таким благоприятным моментом, получают больше и больше времени, которое расходуют долгими вечерами по своему усмотрению.

     В один из таких зимних вечеров я принёс сумку в дом. Раскрыл её и… Смотрел. Смотрел долго. Время неодинаково распорядилось с письмами, показывая желтизну и коричневые пятна самых разнообразных оттенков. Потом, конечно же, выделялась разность почерка — где-то ровный и вполне читабельный, а где-то непонятный в своих буквах с необычными наклонами в неразборчивых словах. Кое-где обнаружились чернила, но в большинстве случаев письма были написаны карандашами, особенно химическими. Они, все вместе, напоминали одну большую инсталляцию, будто бы сооружённую кем-то из художников-авангардистов.

     А ещё… Даже с первого взгляда, эти письма были живые. Да-да, живые… Письма со своей душой и судьбой. Треугольники полевой почты, все до одного, впитавшие в себя души и судьбы людей самых разнообразных характеров, но живущие теперь своей собственной неповторимой жизнью.

     Какие-то необъяснимые чувства одолели вдруг меня и даже стало казаться что-то такое чудное и невероятное… Например, вспомнилась сумка почтальона, которую нашли мальчишки из «Двух капитанов». Прям пред собой, вдруг увидел немого Саню, внимательно слушавшего в один из вечеров прочтение загадочного письма: «Дорогая Маша! Боюсь, что с нами кончено, и у меня нет надежды даже на то, что ты когда-нибудь прочтёшь эти строки. Мы больше не можем идти, мёрзнем на ходу, на привалах, даже за едой никак не согреться».

     Открываю один из треугольников… Читаю где-то прямо с середины: «Ваши тёплые слова чрезвычайно дороги для меня. Поверьте, очень-очень нужные они. Они согревают. Вот уже несколько месяцев мы на этом участке фронта. Холодно. Даже когда едим – холодно. Самолёты, бомбы, снаряды и холодно. Город совсем неподалёку. Всё в дыму от пожарищ. Там жарко, а здесь холодно. Такая вот война. Спасибо милые за ваши письма. Прочитаю и согреюсь. И стану ещё сильнее! Стану злее против этих гадов…»

     Читаю и прогоняю мысль, неустанно появляющуюся в голове, которую очень страшно осознавать. Прогоняю, а она появляется вновь и вновь, что мы, наверное, уже последнее поколение, кто реально осознаёт и переживает ужасы той проклятой войны. А письма начинают говорить со мной, переживают вместе со мной, просятся в руки без очереди, чтобы и им достался хотя бы кусочек человеческого тепла и доброты.

     Где-то читал, что такие треугольники изобрели именно красноармейцы. Из-за нехватки бумаги клеили конверты из газет, а затем листы стали просто складывать. С самого начала войны не нужно было клеить марки и почтовые услуги были абсолютно бесплатными. Ах, сколько счастья и радости приносили эти письма солдатам, сидящим в грязных и сырых окопах и с каким нетерпением, часто с тревогой, ожидались эти дорогие для сердца треугольники с фронта. Похоронки почти в каждой семье принимались за ошибки и родные не верили, что именно к ним в дом пришла беда. А потом… Потом ждали годами, десятилетиями ждали долгожданного треугольного письма.

     Я перебираю эти семейные реликвии, переданные в районный музей и слеза наворачивается… Ведь вот – короткое затишье, а солдат строчит на коленке. Он не знает, будет ли жив через час, радуясь тому, что, хотя бы сегодня, в предыдущем бою пуля миновала. Но знает наверняка, что каждая новая смерть товарищей – очередной рубец на сердце и что следующий возможно он.

     Много писем от жён и матерей, которые с особой нежностью относились к ним и берегли трепетно ответы во фронтовых треугольниках, отгоняя прочь мысли о плохом, загодя стараясь не подпускать их и на шаг. Передо мной целая упаковка писем, перетянутых шнуром. Как потом выяснилось — письма матери и её троих детей. Разложил треугольники по порядку и определил в первую очередь, что от детей писем меньше, чем от матери. Показалось, что мать писала уже потом... Ведь есть некоторые письма, написанные далеко после войны. Но не отправляла она их в большинстве своём. Значит чувствовала и осознавала, но ничего поделать уже с собой не могла. 

     Разбираю с интересом, читаю внимательно и вдруг…
     Создаётся такое ощущение, что мать детей-фронтовиков из переписки начинает сама со мной разговаривать. От нахлынувших душевных переживаний, представляю её образ, слышу голос её:
     — Знаешь, Володя, так и жила ведь полевой почтой тех лет. И писала, писала… Писала до конца дней своих. Никто только не отвечал. Хотя, разговаривала часто во сне со своими детьми. Вот, смотри… Это письмо моего старшего: «Здравствуйте мои дорогие мама, братик Саша и сестрёнка Валя! С солдатским приветом Коля! Уже полгода, как я в строю. Теперь уже в военной форме старшего лейтенанта. Не те мы, что были раньше. Уж, поверьте – в разы повзрослели. Недавно потеряли двух совсем молодых солдат. Было очень страшно. Но мы полны решимости. Мы уничтожим этого проклятого врага! Мама, милая! Я вернусь домой, мама! Дай Бог и вам всем здоровья и силы духа. Всем, всем!»
     — Смотри, смотри, Володя, что он пишет ещё в одном письме: «Мама, напиши, были ли вишни в нашем саду этим летом? Я любовался ими раньше, когда был дома. Ах, как они цвели! А когда призвали меня на фронт, они ещё не поспели.»
     — Душевно, — отвечаю я, — под сердцем щемит.
     — Это ещё что, ты вот глянь, где он к Саше и Вале обращается, а они ведь в это время уже тоже на фронте были: «Мама, поручи Саше, чтобы передал обязательно от меня привет Галине. Он знает где Галя та живёт. Да и Валя тоже знает. На той улице много хороших девушек, а одна из них Галка, самая лучшая. На том быстро прерываюсь. Прости мама! Ваш сын Коля.»
     — Ком к горлу… Да… Я уже вижу, что это письмо было последним от Коли. А что же Саша и Валя?
     — Саша успел одно только письмо написать. Он ведь добровольцем пошёл, через два месяца после Коли. Вот он, треугольник этот: «Мама, здравствуй! Знаю, что сестрёнка Валя тоже тебя покинула и ушла на фронт. Мужайся. Скоро разобьём врага и все вместе к тебе вернёмся. Андрюшку помнишь? Его ранило в грудь. Отправили в госпиталь. Не знал раньше, как страшно попадать под артиллерийский обстрел и перекрёстный пулемётный огонь. Мама! Мама — это ад! Но должен тебе сказать, что будем бить врага до полной победы!»
     — И от сестры Вали тоже очень мало писем.
     — Да, Володя, мало… Три только. Вот одно из них: «Здравствуйте моя дорогая мама и с приветом к братишкам. Вот сегодня, наконец, полевая почта доставила драгоценные для меня ваши письма. Я очень рада была им, прижимала к груди и плакала. Уже почти две недели наш батальон в бою при освобождении прибалтики. Тут всё разрушено и сожжено. Люди затаились и словно звери, перепуганные, всего боятся. Помыться и согреться негде. Погода ужасная. Мама, помнишь, как я с собою набрала конфет и духи, да и юбку положили. Какая глупая была. А ведь прошло совсем немного времени. Неужели так быстро можно повзрослеть? Обо мне не волнуйтесь. Ваша дочь."
     — Не объяснить словами возникающие чувства, — говорю я, кое-как сдерживая слезу. — А остальные письма? Неужто все ваши?
     — Чьи же ещё, Володя? Только ими и живу. А как ещё – не знаю. Война закончилась давно. Многие получили похоронки. Многие пришли раненые. От многих нет вестей. А я всё жду, жду… А их нет, нет… Нет сыночков Коли с Сашей, нет дочки Вали.

     А недавно, Володя, приснился мне сон. Вошли в комнату два парня и приглушённым шёпотом молвят:
     — Здравствуйте!

     А я лежу на кровати. Подняться не могу, будто меня к ней пришили суровыми нитками.
     — Здравствуйте, — отвечаю. — А вы кто?
     — Я Коля.
     — Я Саша, а Валя на двор зашла, сейчас будет.
     — Не пойму я что-то, — говорю им, а сама не знаю, что и спросить. Только и вылетело из пересохшего рта: — А вы женаты? У вас есть дети?

     Гляжу и девушка заходит, да ладная такая! Она же мне и отвечает:
     — Ну, что вы, мама? Мы на войне. А война убивает. Убивает проклятая, никого не щадит… Ни стариков, ни молодых, ни детей.
     — А ведь у меня тоже есть дети, — говорю я им. — Они тоже все на фронте.
     — Мама! — вдруг закричали они хором. — Это же мы! Мы, дети твои — Коля, Саша и Валя!

     Потеряла я сознание тогда, пока соседи не пришли. Но всё время после этого повторяла без перерыва всякого:
     — Дети мои, дети мои, — пока не померла.