Двадцать пять часов

                «Я хочу убежать за туманом
                На далекой таежной реке.
                Я готов телогрейкою рваной
                Укрываться в промозглом балке.
                Километры раскисших дорог
                Тяжело вымерять сапогами
                И у дома ступить на порог,
                Что построен своими руками.»

Слившаяся из десятков рукавов в один двенадцатикилометровый серый и тягостный поток река не оставляла никаких надежд добраться до Улахан-Ана в ближайшую неделю. Там, в маленькой деревушке, прижатой чахлой болотистой тайгой к крутому обрывистому берегу, уже которую неделю сидела без стройматериалов и продуктов первая бригада. Ребят успели забросить туда еще до дождей по нижней дороге, которую вода накрыла в первые же дни наводнения. Огромное серое пространство, поливаемое сверху полосами дождя и бурлящее водоворотами на месте затопленных островов, виделось с обрыва Соколиной горы простирающимся во все стороны беспокойным и бесконечным морем -  дальний противоположный берег лишь иногда проглядывал темной полоской где-то у горизонта. Из путаных объяснений мокрого и продрогшего якута, добравшегося оттуда на моторке по разбухшей и взбесившейся реке, трудно было понять, что происходит на отрезанном стихией объекте. Но было ясно, что вынужденное полуголодное безделье не занять даже пьянкой - водку в ближайших окрестностях брошенного в тайге селения было также трудно достать, как и закуску.

Якутские селяне смотрели с неприязнью на молодых крепких ребят, которые приехали «осваивать средства», отпущенные на подъем сельского хозяйства на вечной мерзлоте, в краю пятидесятиградусных морозов. Во всяком случае, они не собирались кормить тех, кто изо дня в день зарывал в вечную мерзлоту и разбрасывал по заболоченной тайге несметные по их понятиях богатства. Бетонный коровник, непонятно кому и зачем нужный в тайге, возвышался памятником недостроенного социализма над селом. Ясно было, что к зиме начальство в пылу служебного рвения прикажет перегонять коров из вонючих, но теплых землянок-хотонов в этот бетонный саркофаг. Однако хозяйственные якуты понимали своим диковатым, но практичным умом, что вряд ли кто погонит животин на верную погибель, и это переселенье как очередная кампания увязнет в куче всяческих неурядиц. Поэтому, несмотря на радостные обещания сверху, что теперь коровы будут зимовать в новом просторном и светлом коровнике, старые хотоны все равно чистились и готовились понемногу к зимовке.  Мрачноватое осуждение постоянно чувствовалось в узкоглазых взглядах аборигенов – невесть откуда приехавшие веселые, молодые и работящие парни были для них единственными ощутимыми представителями власти, которая бестолково и непонятно возмущает и разрушает их суровый, но простой и спокойный быт. Их ухоженная скотина давала им всего в достаток, и далекое верхнее начальство даже в самые жестокие годы толком не знало, сколько коров-кормилиц скрывается в таежных хотонах и сколько мясных морозоустойчивых мохнатых лошадок пасется на речных островах.

Впрочем, нашей бригаде, которая так и не успела туда добраться и застряла в Верхнем Бестяхе, было тоже не легче. Продуктов в местном магазине было достаточно, но денег у нас уже не было. Что-то мы умудрялись заработать на погрузке, однако этого едва хватало на хлеб и макароны.  Таежное озерцо поблизости кишело отъевшейся на комарах рыбой, которую мы ловили все свободное время, а тем временем комары в свою очередь отъедались на нас. Свободного времени было слишком много, и именно безделье удручало больше всего. Время уходило, а в короткий летний строительный сезон был дорог каждый день. Это было уже не первое наше лето, проведенное на стройках Заполярья и Сибири – на них формулу «время – деньги» мы усвоили хорошо.

Шли дни, но никакой информации с объекта не поступало. Никто не приплывал больше оттуда – огромное количество топляка делало это предприятие слишком опасным.  Наводнение подняло со дна массу затопленных при сплаве бревен, стащило брошенный лес с низин и  из затонов. Полузатопленное и почти невидимое с лодки тяжелое лиственничное бревно пробивало на скорости дюралевую моторку, как картонную, – лодка вставала на дыбы и переворачивалась. Такое случалось на реке постоянно, и мрачный счет жертвам этого года уже был открыт незадолго до нашего приезда – у выпавших в холодный несущийся поток не было никаких шансов добраться до берега.   Однако моторки все-таки можно было иногда увидеть в серых волнах неспокойной реки – житейские надобности местного населения вынуждали использовать водный путь как единственно надежный и проходимый в этих местах.
Собственно я узнал об опасности подобной поездки до
статочно поздно. В непрерывной пелене дождей образовалась прореха, и прораб Палыч предложил мне попробовать добраться до Улахан-Ана на моторке. Покидав в картонную коробку несколько буханок хлеба и пачки макарон, мы быстро отплыли. И только уже в лодке Палыч объяснил мою задачу – сидеть на носу, выглядывать топляки и плавучие торфяные острова, снесенные наводнением. Эти громадные переплетенные куски торфа и дернины, сорванные с затопленных болот, представляли не меньшую опасность, чем топляки. Врезавшись в них, лодка мгновенно вязла и останавливалась, а люди, как правило, вылетали через борт в это месиво. Выслушав мрачный инструктаж, я уставился вперед по курсу с обреченным видом.
Нос лодки глухо бухал по волнам, мотор ревел, и лодка неслась, опережая свинцовые облака, которые тащили на реку очередной заряд длительного проливного дождя. Мы уходили от него вверх по течению, но низкая темная туча вдруг выползла из-за поворота крутого берега и перекрыла путь перед нами. Ветер усилился, было видно, как впереди вода обрушивается в переполненную реку.

– Ну, влипли! – тревожно сказал Палыч, сбавив ход. Лодку накрыло дождем и ветром как-то сразу, тщетно я старался разглядеть в мечущихся волнах хоть что-нибудь. Мы медленно куда-то тащились – судя по всему, Палыч тоже потерял ориентацию. Берега было не видно, ходуном ходили волны, решетка на дне лодки уже была залита водой.
Топляк не заставил себя долго ждать, я заметил его слишком поздно. Похожее в воде на какого-то крокодила, почти затопленное бревно выскользнуло откуда-то сбоку и ушло поперек под днище. Лодка качнулась и со скрежетом медленно перелезла через него.  Громыхнул и замолк мотор, глухо выругался Палыч. Заливаемая дождем лодка закачалась на волнах, увлекаемая течением куда-то на середину огромной реки. Палыч схватил валявшееся на дне короткое весло и начал разворачивать лодку в каком-то только ему ведомому направлении.

– Остров, где-то там остров! – Он показывал куда-то вперед, но что-либо разглядеть в сплошной стене падающей сверху воды я не мог. Дождь кончился внезапно, мы вынырнули из-под него, и он медленно уходил вниз по течению. Темный высокий берег был в паре километров, поселок, из которого мы недавно выплыли, виднелся напротив и медленно уходил влево. Нас сносило мимо поселка вдоль берега, дальше шла глухая тайга – до ближайшего населенного пункта вдоль него был не один десяток километров. Вдруг Палыч начал суматошно грести, направляя лодку куда-то еще дальше от берега. Я пригляделся – в воде темнела какая-то полоса – это была верхушка затопленного острова. Нас несло наискось мимо него, обтекающий остров поток воды болтал и крутил лодку. Палыч изо всех сил пытался изменить направление, чтобы зацепиться за остров -  наконец лодка заскрипела днищем о песок и встала. Сидела она крепко. Мы сняли мотор и поволокли его на остров вброд.

Робинзонада, которая нам предстояла, не сулила ничего хорошего. В нашем распоряжении было пара десятков метров мокрой земли с несколькими кустами и уходящая в воду песчаная коса. На дне лодки плавали размокшие коробки с макаронами и размякшая хлебная каша. Почему-то вдруг сразу захотелось есть, впрочем, у меня это обычная реакция на всякие переделки. Выбрав из плавающей каши кусок хлеба покрепче, я начал поглощать его, задумчиво глядя на далекий берег. Выгрести к поселку было уже невозможно, довольно быстром течением нас снесло бы вниз на несколько километров. Палыч ходил по островку и чего-то искал. Через некоторое время он подошел и сунул мне какой-то пучок.
– На, попробуй.
Это было что-то вроде черемши, размоченный хлеб с этой травой пошел лучше.
– Не нашел ничего, – грустно сказал он.
– А чего искал-то? – непонимающе спросил я.
– Да гвоздь какой-нибудь, шпонку на винте срезало. Я в своей лодке всегда возил, да это вот не моя. Олухи, в лодке обязательно гвоздь должен быть, на реку без него нельзя! Если гвоздь не найдем, неизвестно, сколько здесь сидеть будем. Остров, того гляди, под воду совсем уйдет.
Мы сидели и ждали, надеясь, что кто-нибудь проплывет мимо. Через пару часов откуда-то сверху появилась моторка. По широкой дуге она двигалась от середины реки к поселку, проходя мимо нас где-то в паре сотне метров. Мы начали носиться по островку и орать – лодка вроде бы изменила направление и начала приближаться к нам. Вдруг Палыч остановился.
– Нет, этот, наверное, не подойдет, я ему в прошлом месяце наряды плохо закрыл, – уныло сказал он.
Однако лодка все-таки приблизилась к островку. Хмурый мужик, определив ситуацию с первого взгляда, спросил:
–Что, шпонку срезало?
Палыч кивнул с грустным видом. Мужик бросил нам гвоздь и ни слова не говоря умчался к берегу. Через час, закрепив винт гвоздем и вытащив застрявшую в отмели лодку, мы отплыли от спасительного островка. Уже вечерело, когда мы ни с чем вернулись обратно в поселок.

Наша бригада размещалась в «красном уголке» СМУ, который занимал часть типового щитового барака. Во второй половине жили «химики» - осужденные на вольном поселении. На «химию» из местной зоны, где сидели в основном с большими сроками, переводили в последние годы срока при условии хорошего поведения и работы. Примерно половина работающих вне зоны относилась к этой категории – как правило, это были квалифицированные и нужные на стройке люди, а они при условии хорошей работы на «химии» могли рассчитывать на УДО. Отпетых уголовников в зоне не было, в основном сидели за бытовые убийства по дури или по пьяни. Однако понятия и нравы уголовного мира, проникали и туда, со временем накладывая на характер некоторых истерично-злобный отпечаток. Конечно, все они имели целью получить желанное УДО –  «химия»» была лишь первым этапом и выйдя из зоны они старались не сорваться на этой, пусть и ограниченной свободе. Однако, шанс сорваться был велик, а за пьянку или драку провинившиеся попадали обратно в зону незамедлительно и проведенный на химии срок им не засчитывался. Соседство с таким контингентом было не из приятных, и мы старались лишний раз с «химиками»  не контактировать. Рядом с ними, в равных условиях жизни и работы, мы, свободные люди,  оказались по собственному и непонятному им желанию. И их отношение к нам было настороженное и всегда готовое перейти в агрессию.

Правда некоторые относились к нам с добродушным любопытством, и один из них, шофер Колька, постоянно захаживал к нам поговорить о той жизни на свободе, откуда мы прибыли и в которую он надеялся  скоро вернуться. Он, «химик» по обстоятельствам, тоже имел какое-то техническое незаконченное образование и с нами, «физиками» по образованию, ему было интереснее, чем с убийцами из другой половины барака. Начальство Кольку ценило, он мог управлять всем, что ездило, и чинить все, что крутилось. За что он тут, мы деликатно не спрашивали - и так знали по слухам, что в запале убил он стерву-жену, застав с любовником.
Однако день за днем мы замечали, что градус напряженности в отношениях с обитателями барака нарастает. За фанерной перегородкой явно происходили какие-то неясные и тревожные события, сопровождаемые по вечерам шумом и криками.
Однажды Колька зашел к нам под вечер сильно встревоженный: «Ребята, запирайтесь. Сегодня вас убивать придут». Судя по его виду и крайней формулировке, гарантии, что будут только бить, он дать не мог. Назревала какая-то очень серьезная разборка между двумя группами в бараке, и нас автоматически зачислили в одну из них, где Колька был авторитетом и которая была явно в меньшинстве.
Колька ушел, оставив нас в некоторой панике. Такого поворота событий мы не ожидали, однако начали готовиться к осаде с каким-то мальчишеским азартом. У нас на пятерых было: ружье, топор и лопата. Забаррикадировав окна и дверь мебелью, мы стали ждать.

События разворачивались быстро, за перегородкой барака раздались крики, треск ломаемой мебели, удары, звон разбитого стекла. Видимо, драка продолжалась недолго, она переместилась в коридор к нашей двери, и в нее уже начали ломиться с криками. Мы стояли перед дверью, сжимая наше небогатое вооружение.
Вдруг шум за дверью стих и отхлынул, и послышался ровный голос Палыча:
– Ребята, открывайте, не бойтесь!
Мы открыли дверь и выглянули в коридор. Перед дверью стоял Палыч, кучка «химиков» отодвинулась вглубь и настороженно глядела на него и на наше ружье, высунутое в коридор. Мы пропустили Палыча к себе и закрыли дверь снова. Судя по гулу в коридоре, нападающие не собирались уходить, но неожиданное появление Палыча вызвало какие-то разногласия между ними.
Палыч критически посмотрел на наше вооружение, взял у нас лопату и, хрястнув по ней пару раз топором, отсек черенок наискось у основания. Затем, взяв получившийся кол наперевес, снова вышел в коридор.
Толпа отступила, понимая, что первому, кто пойдет на Палыча, этот кол резко без замаха войдет в живот. Только один, довольно запущенного вида якут средних лет, стоял сбоку у двери, держа монтировку. Кто-то из «химиков» крикнул ему:
– Васька, кончай бузу!
Но Васька, видимо был не намерен отступать. Палыч мимоходом, почти не глядя с разворота резко ткнул его тупым концом черенка под дых и Васька, согнувшись, осел на пол, выронив монтировку.
– Так, мужики: или расходимся, или я вызываю конвой, и всех ведут обратно в зону. – сказал Палыч. – Кроме тех, кого унесут в медчасть. Или на кладбище, – добавил он, глядя на скорчившегося на полу Ваську. Толпа в коридоре стала быстро редеть, последние ушли, уводя Ваську под руки.
– Все, сегодня больше не сунутся, спите спокойно. Утром рано зайдешь в контору на планерку, – сказал мне Палыч  и ушел, забрав кол.

Утром на планерке Палыч кратко, без подробностей доложил о случившемся начальству и сообщил, что ребят надо срочно отправлять на объект пока не случилось беды. Как-то наказывать «химиков» нужным он не считал – иначе надо отправлять в зону весь барак, а среди них половина шофера и трактористы, без которых в СМУ встанет вся работа. Мнение Палыча по этому поводу было для начальства решающим – имея многолетний опыт постоянной работы с «зеками» и «химиками» он лучше других знал, что от них ожидать и имел достаточную информацию о произошедшем конфликте и его возможных последствиях. Видимо этим и объяснялось его неожиданное, но своевременное, появление в бараке в разгар драки.
В Улахан-Ан через тайгу и болота вела еще одна дорога – верхняя. Двадцать километров этой дороги подсыхали лишь к августу и использовались для коротких концов между селениями. Разбитые и полузатопленные бревенчатые настилы через болота – гати – даже в сухое время года грузовики преодолевали только на буксире трактора. Не знаю, что больше волновало начальство – остановленные из-за наводнения работы, голодающая там бригада или наш инцидент с «химиками», но было принято решение немедленно отправить на объект технику, материалы, людей и продолжить стройку. Осторожный начальник СМУ отправил на разведку по верхней дороге бульдозер, «сотку». Широченные гусеницы не вызывали сомнения, что эта железяка пройдет тайгу насквозь хоть вдоль, хоть поперек, а бывалый во всяких переделках бульдозерист с гордостью взял на себя миссию первопроходца.

  Это был лихой парень, из тех, что по своей лихости легко оказывались в этих местах. Не знаю, чего он там успел натворить, был он, видимо, первым парнем на деревне и кому там и за что от него досталось, не рассказывал. Медленно ездить он не любил, его «сотка» с ревом носилась, давя пустые бочки. Он не пропускал ни одной, представляя, наверное, что давит вражеские орудия - в армии он был танкистом. Промеж себя мы называли его «взревел наш танк».

В кабину загрузили мешок с продуктами и «сотка» торжественно выехала на единственный твердый пятачок перед бараком конторы. Взревев и лихо крутанувшись на гусенице «наш танк» рванул в сторону тайги  и влетел в расквашенную лужу, под которой скрывалось начало верхней дороги. Шлепая и чавкая траками, бульдозер постепенно скрылся за чахлыми лиственницами,  и некоторое время из тайги еще доносился рев дизеля и  треск ломаемых бревен гати.
Он должен был вернуться на следующий день, но не вернулся и через день. Начальство не особенно беспокоилось о пропаже – двадцать километров тайги – не такое уж серьезное расстояние для таких бывалых. Все были уверены, что по крайней мере в один конец он добрался. К этому времени колонна, направляемая в Улахан-Ан, уже стояла загруженная. Дожди прекратились, и уже два дня светило солнце. Дорога частично подсохла, и внушительный вид колонны вселял уверенность, что все эта техника через пару часов дойдет до цели, преодолев два десятка километров таежной дороги. Несколько КРАЗов со стройматериалами, сопровождаемые могучим К-700, двинулись поутру вперед. Мы на  ЗИЛе с продуктами двинулись несколько позже следом, сопровождаемые небольшим трактором ДТ-54. За рулем ЗИЛа был Колька, а на трактор, к нашему удивлению, Палыч посадил Ваську. Как я понял, для того, чтобы оба зачинщика «бузы» в бараке были под его присмотром. Наша бригада расположилась с вещами в кузове. Это был самосвал, сидеть в железном кузове было не на чем, но мы были готовы терпеть эти неудобства пути, радуясь окончанию вынужденного безделья.

Первые несколько километров слегка подсохшей дороги ЗИЛ прошел достаточно весело, и, когда он первый раз застрял в разбитой и заполненной грязью колее, мы лихо вытолкнули его на относительно сухое место, не став даже дожидаться отставшего трактора. КРАЗы ушли куда-то далеко вперед, ЗИЛ раскачиваясь тащился по таежной дороге, мы сидели в кузове и орали песни. Настроение было радужным, все шло к тому, что скоро, наконец, займемся делом. Машина вышла на большую поляну, огороженную жердями, на ней стояли легкие то ли сараи, то ли навесы, украшенные цветными лентами.
Это было место проведения какого-то местного якутского конного праздника, Палыч хорошо знал местные обычаи и рассказывал нам о них с удовольствием. Он свободно говорил по-якутски и местные якуты считали его «сахаляром», но не по рождению от смешанного брака, а по уважительному отношению к местному языку и культуре с рождения живущего среди них русского. Наверное Палыч был еще из потомков казаков Семена Дежнева, которые осваивали этот край и крестили ясачных якутов триста лет назад. Известно, что сам Дежнев женат был на якутке, и его сын был сахаляром по рождению. Может, и были среди предков Палыча якуты тоже, но на его лице совершенно не просматривалось каких либо азиатских черт. Впрочем, по законам генетики чистые линии в каких-то поколениях все равно снова выделяются из гибридов, и потомок сына Дежнева вполне мог быть уже или чисто русским или якутом. Однако смесь русского славянского и якутского монголоидного -  очень красивый и впечатляющий гибрид, и мужики-сахаляры в Якутии пользуются вниманием у женщин обеих рас.

Итак, мы пересекли поляну и остановились на кромке леса. Откуда-то сбоку с реки опять наползала синюшная туча. Только мы добежали до одного из навесов, как ливанул дождь. Он кончился достаточно быстро и через полчаса мы вернулись к грузовику, который отчаянно буксовал на еще недавно достаточно твердом месте. На наших глазах смоченный дождем грунт под колесами превращался в скользкую расплывающуюся грязевую массу. Мотор ревел, колеса отчаянно крутились, постепенно зарываясь в грязь. Мы пытались стронуть машину с места, упираясь в кузов, раскачивая ее так и сяк.
–Кончай! – сказал Палыч, когда колеса ушли в грязь по ступицу.
Снова вернувшись к сараю, мы сели ждать отставший трактор. Можно было, конечно, вытащить машину, натаскав бревен, которых валялось кругом в достатке, но трактор тарахтел уже где-то близко. Пока он подходил, Палыч популярно объяснил, что местный лёссовый грунт обладает мерзким свойством – размачивается даже небольшим дождем до грязи и не имеет в мокром состоянии никакой прочности. При пробуксовке машина зарывается в него до мерзлоты, и бесполезно пытаться вытащить ее без трактора.
Подошел трактор. Мы быстро зацепили машину тросом, трактор взревел, машина, чавкнув, вылетела из грязи и поползла, взрезая колею на раскисшей земле. Нашего оптимизма относительно скорого окончания пути поубавилось, мы залезли в кузов, и машина медленно двинулась дальше, осторожно преодолевая вязкие места. Втащившись с поляны в тайгу, уже через полкилометра ЗИЛ сел снова. Снова пришлось спешиваться и дергать его трактором. Где-то впереди слышался натужный рев мощных двигателей и треск ломаемого леса. Немного спустя перед нами открылась ушедшая вперед колонна.

Могучие КРАЗЫ сидели в грязи по самые оси, К-700 на своих огромных колесах ползал от одного к другому, вытаскивая их, но они зарывались снова через несколько метров.  Увидев начальство, шофера заглушили моторы. Палыч вышел из кабины и пошел к ним. Они обступили его – до нас докатывался смачный мат, шофера что-то орали, Палыч стоял в кругу, спокойно слушая их излияния. Потом махнул рукой и пошел к нам обратно. Шофера отцепили К-700 от застрявшего КРАЗа и как попало забились в его большую кабину. К-700 медленно развернулся и двинулся обратно в сторону поселка.
  – Куда это они? – спросили я у Палыча.
  – Домой, им за такую работу сверхурочные не платят.
  – А КРАЗы? 
  – А куда они в тайге денутся, когда-нибудь вытащим. Поехали дальше, – сказал Палыч, вопросительно взглянул на Кольку. Тот уверенно кивнул и полез в кабину ЗИЛа.
«Поехали» – это была, конечно, чистая условность. Уже через километр мы поняли, что постоянно вытаскивать машину из грязи трактором не было никакого смысла – ее решили тащить на буксире. Трактор натужно ревел, прорываясь по грязи, машину на тросе мотало из стороны в сторону, она то и дело сваливалась в какие-то ямы и грозила перевернуться. Мы кидались от борта к борту, мысленно прикидывая при очередном крене – куда прыгать, чтобы не накрыло кузовом при перевороте.
Вдруг при очередном вираже машину потащило куда-то в бок, раздался удар, и она, сильно накренившись, остановилась. Мы медленно вылезли из кузова, ноги плохо держали, похоже, нас все-таки сильно укачало. Колька вылез через оказавшуюся наверху дверь, Палыч лез следом, держась за голову. Из ссадины на его лбу сочилась кровь – вероятно, приложился при ударе обо что-то в кабине. Машина почти лежала на боку, уткнувшись бампером в трактор, который в свою очередь съехал наискось с дороги и основательно зарылся передом в рыхлую целину. Васька в кабине не подавал никаких признаков жизни. Палыч полез в кабину трактора и бесцеремонно стал выволакивать его  оттуда. Вытащенный на дорогу, Васька был в каком-то странном невменяемом состоянии. Он глядел куда-то сквозь нас и Палыча, который пытался вытрясти из него хоть какую-то реакцию на окружающее.
– Готов, – кратко и сумрачно изрек Палыч.
– Что это с ним, пьян, что ли? – спросил я.
– Нет, чифирь, – опять же кратко пояснил он и отпустил Ваську, который, покачнувшись, медленно осел в грязь.
За пьянку «химик» попадал опять в зону, поэтому «чифирь» среди них был чрезвычайно популярен. Две пачки плиточного чая меняли на бутылку водки как равный эквивалент, в зоне ценность чая была даже выше, так как его легче было пронести и опять же отсутствие запаха делало применение этого снадобья более незаметным. Однако мне впервые довелось увидеть, что делает с человеком этот жуткий рецепт – плитка чая на котелок воды.
Ваську забросили в грузовик, его судьба, по-видимому, мало интересовала Палыча. Перевязав рану на лбу какой-то тряпкой, Палыч вместе с Колькой попытались завести трактор. Через несколько минут мотор заработал снова. Палыч подошел к нам, серьезный и озабоченный.
–Так, будем вытаскивать трактор, – сказал он.
Его уверенный тон и боевой вид командира с перевязанной головой не вызывали никаких сомнений в возможности под его руководством вытащить многотонную махину без применения какой-то другой тяги – грузовик тоже сидел вмертвую. Трактор фактически провалился и висел «на брюхе», гусеницы не цепляли грунт.
Несколькими короткими командами Палыч организовал пока еще не очень понятную нам процедуру. Мы таскали из тайги бревна, что-то рубили, пилили, подкладывали, где-то нажимали и постепенно по мере наших усилий трактор сантиметр за сантиметром поднимался из грязи и передвигался на более твердый грунт дороги.  Где-то через час он,  последний раз надрывно взревев мотором и смяв часть построенного нами пандуса, выбрался на дорогу. Палыч сел за руль грузовика, Колька повел трактор. Мы тронулись дальше.

 Тогда это нам показалось невероятным везеньем, но спустя какую-то неделю вытаскивание трактора из такой ловушки мы уже воспринимали как обыденную и почти каждодневную процедуру. Несколько разнообразила и усложняла ее иногда оборванная гусеница, поставить которую на место вдвоем считалось некоторым шиком. Впрочем, это было потом, а тут мы все это делали в первый раз, не очень еще представляя собственные возможности.

Уже вечерело. Белые ночи на этой широте скрадывают время, и понять, сколько его прошло, было трудно. Часть пути, которую мы прошли, дальше уже помнится, как во сне. Мотающийся на буксире грузовик, перекатывающиеся в его кузове люди и мешки, буксующие гусеницы и колеса, летящая грязь – все слилось в одну изматывающую длинную ленту, похожую на кадры из какого-то старого фильма. Дорога, казалось, измерялась не километрами, а количеством перетасканных и уложенных под колеса и гусеницы бревен, количеством преодоленных, залитых водой низин. Мокрые и грязные, вымотанные бессонной ночью мы ощущали эту технику уже как груз, висевший на наших плечах, обрывающий руки, которыми мы, казалось, волокли эти железяки вперед.
Уже под утро следующего дня мы вытащились на громадную заболоченную низину. На середине огромной лужи, в которую упиралась дорога, сиротливо возвышалась кабина «сотки», отправленной нами раньше на разведку. Мы пошли к ней вброд – ничего сухого на нас уже не было, нам было все равно. Гусеницы и пол кабины были под водой, в кабине никого было, мешок с продуктами тоже исчез. Судя по пропаханной грязи вокруг, бульдозер сопротивлялся достаточно долго, прежде чем сдался трясине. Теперь ему предстояло медленно ржаветь, уходя в мерзлоту год от года все глубже и глубже. Такое уж свойство этого грунта, все железное в нем медленно и неотвратимо тонет. Помню, как-то раз в тундре мы нашли такой же брошенный трактор – из земли торчала только крыша кабины.

Однако судя по виду Палыча, у него были другие планы – этот бульдозер был на его участке основной тягловой силой, и оставлять его здесь он не собирался. То, что он решил вытаскивать его из болота, мы восприняли как само собой разумеющееся. Мы уже были в таком состоянии, что если бы нашли в таежных болотах паровоз, то, наверное, безропотно стали бы тащить и его. Я плохо помню детали, но тяжеленную «сотку» мы как-то вытащили. Откапывали по колено в воде гусеницы, тащили ее трактором, несколько раз рвался трос, снова лезли в болото и откапывали. В конце концов выволокли, отчистили и после недолгой возни в забитом грязью моторе завели его.
Этот спасенный бульдозер достался потом нашей бригаде и стал для нас чем-то вроде единственной и любимой лошади в крестьянской семье. Мы относились к нему почти нежно, ласково ругая его, когда он сваливался с дороги опять в какую-то непролазную топь. Терпеливо выволакивая из грязи в очередной раз порванную гусеницу, мы, как ребенка, обували бульдозер, и он снова скоблил промерзшую глину в котловане, передвигал горы щебня и, надрываясь, упрямо волок по земле тяжеленые трубы. Это была действительно хорошая железная рабочая скотина, и все это тяжелое лето она благодарно платила нам за свое спасение.

Колька сел за рычаги, и воскрешенная «сотка» пошла вперед, пробивая и трамбуя колею перед грузовиком. «Воскресшего» и очухавшегося Ваську снова засунули в его трактор и отпустили восвояси. Он умчался на тракторе по дороге вперед, видимо опасаясь слишком близко находиться к Палычу. Предчувствие конца пути несколько взбодрило всех, дорога пошла вверх, начинался крутой скалистый берег реки. Машина уже шла своим ходом, почти не застревая и изредка буксуя в колее.
Форсировав последний заболоченный ручей, уходящий в овраг куда-то в сторону реки, мы выехали из тайги на открытое пространство. Под крутым и высоким обрывом текла огромная река, сплошная вода простиралась до горизонта. Чернели разбросанные как попало избы с открытыми насквозь чердаками. Это был Улахан-Ан. За загоном из жердей толпилось и пятилось от шума трактора небольшое стадо коров. Из раскрытого настежь хотона садил смрад застоявшегося за зиму навоза, в вонючем и темном его чреве были видны люди.

В конце ряда домов стоял чистенький и аккуратный больничный домик – Палыч остановил машину и пошел к нему. Навстречу выскочила плотная круглолицая якутка средних лет в белом халате и, подхватив шатающегося от усталости Палыча под руку, запричитала:
– Ну, вот опять тебя штопать надо, и где тебя угораздило, снова, наверное, влез куда не звали!
Палыч вяло отмахиваясь от нее, побрел в медпункт. Через некоторое время они вместе вышли из дверей: на голове Палыча вместо грязной тряпки красовалась чистая аккуратная повязка, а фельдшерица, уже спокойная и радостная, шла рядом, приговаривая:
– Сейчас домой пойдешь, отоспишься и отмоешься. Чай, назад теперь нескоро?
– Ну, теперь я тут уже надолго, пока дорога не откроется. Братец твой Васька тут, со мной приехал, совсем там распустился на «химии». Скажи отцу, чтобы провел с ним воспитательную работу – а то он до конца срока опять в зону загремит. А дети-то где?
– Придут, чай, сейчас, вы тут на всю деревню нашумели.
По тропинке неторопливо шли два крепких и рослых парня-сахаляра. Палыч с женой двинулись им навстречу, и вся семья торжественно и с достоинством пошла вдоль улицы куда-то на другой конец деревни.
Оставив ребят обустраиваться в каком-то пустом доме, мы с Колькой двинулись на бульдозере через болотистый овраг к стройке – она начиналась сразу же за деревней. На открытом и продуваемом ветром пространстве над обрывом стоял навес, под ним сидела первая бригада и обедала. Смачный мясной запах терзал наше голодное обоняние – по-видимому, пахла та тушенка, которую мы отправили на «сотке». Пропавший бульдозерист выскочил из-за стола и кинулся с удивлением разглядывать своего спасенного железного коня.
– Вытащили все-таки  родимого! – радовался он.
– Постой, а ты-то как сюда добрался? – спросил я.
– Ну, как – обычно. Как бульдозер совсем встал, взвалил продукты на загривок и поволок потихоньку. Тут уж недалеко оставалось, к вечеру дошел.   
Понятия «недалеко» и «быстро» здесь не были близкими - измерять расстояние по бездорожью в километрах не имело практического смысла. Наш путь через тайгу в недалекое село мы мерили тяжелыми, тягучими часами больше суток.

***

Я нахожу на карте громадной Сибири две близко расположенные маленькие точки – Бестях и Улахан-Ан. Расстояние между ними я запомнил навсегда - двадцать пять часов.