Идентификатор. Гл. 6. На теплоходе. Август - мес

Глава 6. На теплоходе. Август – месяц королей

– Вот это экскурсия, мать вашу!
(из к/ф «Скала», 1996 г.)


Терзая гитару быстрыми ритмичными аккордами, он выкрикивал, вопреки традиционной своей, вкрадчивой манере исполнения:

– ...увечны они, горбаты,
голодны, полуодеты,
глаза их полны заката,
сердца их полны рассвета

...что мир останется прежним,
да, останется прежним,
ослепительно снежным,
и сомнительно нежным,
мир останется лживым,
мир останется вечным,
может быть, постижимым,
но все-таки бесконечным!..

Женька смолк и стал пристально смотреть в иллюминатор. Слова бардовской песни, а они были ни чем иным, как стихами Бродского, задели за живое. Такая глубина не вязалась с моим представлением о Женьке.

– Скорее всего, обыкновенная дань моде и желание произвести впечатление, – умозаключение, вписавшее Женьку в его привычный образ, смягчили мое потрясение.

В каюте стояла невероятная, убойная смесь запахов дыни и вяленой воблы. Похоже, Женька на пару с Гулькой снова проветривали рыбу, несмотря на мой строжайший запрет. Я представил, как они размахивают ею, разгоняя вонь, и ухмыляются, стоило мне на минуточку выбраться на палубу.

Неделю назад мы отправились на теплоходе по маршруту Уфа – Астрахань – Уфа. Затея, разумеется была Женькина. Знай я заранее, что меня ожидает, ни за что не поехал бы в это, так сказать, путешествие.

Но вот мы здесь, на борту, вернее, в трюме. Каюта на четырех человек. Женька с Гулькой специально взяли такие места – через люк в полу каюты можно закидать в трюм несметное количество арбузов, которые мы намеревались купить в Астрахани.

В середине августа солнце еще припекало, но на реке всегда ветер, и мне было некомфортно. Народ разгуливал по палубам в футболках и шортах, а я натянул свитер и шерстяные брюки от костюма, пошитого в ателье еще в студенческие времена. Но это меня все равно не спасало, и, помыкавшись по разным закоулкам под веселенькую музыку, я спустился к своим.

В первый же день стало очевидным, что денег на питание в ресторане теплохода мне не хватит. Пришлось примкнуть все к тем же Женьке с Гулькой и есть в каюте. Богуславский, разумеется, не загонялся такими мелочами и тоже жевал на своей полке какую-то дрянь.

Выяснилось также, что потащился я за компанию в это унылое путешествие совершенно зря, потому как снова был один: на суше Богуславский с места в карьер бросался в книжные магазины и скупал все, что попадалось под его белую с рыжей опушкой руку, а Гулька ходила за Женькой по пятам, как привязанная, и не отрываясь, смотрела ему в рот.

Женька же совсем не замечал ее, пропадая по вечерам в компании другой, чем несказанно удивлял меня: что они все нашли в нем? И Гулька, и эта высокая стройная девчонка с теплохода. Женька даже был ниже ее ростом. Может, им нравились его бездарное бренчанье на гитаре и песнопения под луной, вернее, света иллюминаторов, может, его бредовые россказни, наполненные полумистическими-полуправдивыми историями.

Меня же он раздражал все больше и больше, уходя все дальше и дальше от приятного впечатления после первого знакомства, случившегося… уже и не припомню – теперь мне казалось, что Женька был в моей жизни всегда.

– «Вечный любовник и вечный злодей-сердцеед», – пригвоздил я Женьку фразой из песни, доносящейся с палубы .

Я чувствовал себя чужим и никому не нужным на этом дребезжащем старом корыте, с непрерывно работающем двигателем, создающем впечатление бесконечной поездки на поезде, а не отдыха на теплоходе, о котором я так много слышал.

Но, видно, здесь меня ждет то же самое, что и в Баймаке, и в Адлере, и везде – я слишком независим, чтобы таскаться за кем-то и недостаточно силен, чтобы слушали меня.

Теплоход меж тем подходил к легендарному Сталинграду. Его переименовали в безликий «Волгоград», уничтожив тем самым не просто имя одного человека, а целую эпоху, с ним связанную.

И здесь экскурсии не произвели на меня должного впечатления. Мемориал порядком обветшал, над ним высилась Родина-мать громадой плохо склепанного железа. Я подумал, что и тут сэкономили. А ведь я был в святые святых, ожидал чего-то потрясающего, хотел ощутить мощь, боль и величие, что связаны со словом «Сталинград».

Желая отвлечься от тяжелых мыслей, я решил купить на пристани чего-нибудь вкусного и столкнулся нос к носу с Богуславским, приценивающимся к прекрасным желтым сливам – мы одновременно потянулись попробовать их.

– Ай-ай!!! – вдруг вскрикнул он и завертелся волчком, тряся рукой. – Укусила!
– Кто, кто? – машинально спросил я, глядя на его мгновенно распухшую руку и ос, ползающих по сливам.
– Вот, полейте, – протянула прозрачный флакончик торговавшая сливами женщина. – Это самогон, поможет.

Самогон действительно помог. Богуславский успокоился, и мы вернулись на теплоход.

В каюте, как всегда, было темно и душно. Я забрался на свою койку, открыл иллюминатор и принялся читать книжку. Сквозь ставший уже привычным шум двигателя пробивался стрекот лодочных моторов – это местные сновали по реке, добывая себе средства к существованию браконьерством и торговлей.

Краем уха я слышал какие-то возгласы, удары о борт корабля, шуршание у самой каюты. Решив посмотреть, что все-таки происходит, оторвался от чтения.

В иллюминаторе, прямо перед моим лицом, возникла чья-то физиономия. От неожиданности я вскрикнул. Мне показалось, что на меня смотрит черт – так черен и нагл был воришка. Физиономия тотчас исчезла.

Оказалось – это еще один из промыслов на реке – грабить неосмотрительных пассажиров. Сегодняшний «улов» был удачным, как выяснилось потом из разговоров на теплоходе.

Глаза слипались. Последние ничем не заполненные дни вконец вымотали меня. Ночи не приносили ощущения отдыха, и надежда на дневной сон без лишних потребителей кислорода тлела в моем измученном мозгу.

Я дернул за компанию с Богуславским супрастинчика, позавидовав его возможности принять средство с побочным – снотворным – эффектом. На самом деле ему было необходимо снять отек, а я просто хотел уснуть.

Но не тут-то было – в каюту ввалились веселые Женька с Гулькой, оживленно обсуждая свой поход в город, и принялись распихивать накупленное по всем углам. Купили они в основном книжки с всевозможными Буддами на обложках.

Наше судно медленно отчалило от пристани и стало набирать ход. Женька снова куда-то ушел, а Гулька потребовала, чтобы мы с Богуславским отвернулись: «Ей нужно переодеться». Богуславский, не открывая глаз, перекатился с одного бока на другой, чтобы оказаться лицом к стенке каюты, а я не стал подвергать себя пыткам ароматами, исходящими от потной Гульки, и вышел на палубу.

За бортом кричали чайки, ветер доносил с берега запах дыма – это рыбаки варили себе обед. Отсюда их не было видно, но я представил, как рано они встали, сидели себе, в тишине и покое, и глядели на воду, вернее, на поплавки… Потом хвастались друг перед другом уловом, и жены, тоже отправившиеся с ними в отпуск на Волгу, неторопливо готовили наваристую уху, в которую вливали по стакану водки перед самым концом варки.

А подлый Женька на теплоходе ни черта не пил, только курлыкал с девицами, Богуславский же не пил по определению. Не то, чтобы мне были нужны попойки – мне требовалась компания.

Вот так отпуск, будь он неладен!!!

На палубе появилась Гулька, в ситцевом цветастом халатике, пластиковых шлепках и с полотенцем через плечо – она собралась в душ. Для таких кают, как наша, он был общим и располагался ближе к корме, подальше от ресторана. Все удобства имелись только в люксах: и душ, и туалет, и холодильник, и роскошные диваны, и даже собственный балкончик, можно и наружу не выходить.

По палубе шла девчушка с мороженым, аппетитно откусывая от него огромные куски.

Я вспомнил о коварных сливах и уже собирался немного подкрепиться, как из ниоткуда возник Богуславский, словно Иисус, шагающий по воде. С такой же точно фигурой, рыжий и слегка бородатый, Богуславский стоял в одних шортах на краю палубы, и казалось: он качается прямо на волнах.

Он тоже собрался освежиться, воодушевленный Гулькиным примером. Я же не был уверен, что сразу после дамы в душе хватит горячей воды. Женщины обычно расходуют всю воду, экономия им неведома.

Я снова обратил свой взор на Богуславского:

– С причала рыбачил апостол Андрей,
а Спаситель ходил по воде.
И Андрей доставал из воды пескарей,
а Спаситель – погибших людей.

…Видишь там, на горе, возвышается крест.
Под ним десяток солдат. Повиси-ка на нем.
А когда надоест, возвращайся назад,
гулять по воде…  –

прокомментировал события музыкальный теплоходный марафон.

Богуславский выбрал свой путь – путь человека, не такого как все, путь доморощенного философа, питающегося нектаром и амброзией мыслей.

Но я... на что готов пойти я ради моей цели?

Ничего не делать и не сходить с ума – настоящее искусство. Только короли могли с достоинством проводить время в праздности. Августейшие особы, их готовили с детства.

А нас – к чему готовили нас?

***

Следующая – «зеленая» – стоянка, вернее, остановка теплохода была перед самой Астраханью.

Народ стайками сходил на берег, а возвращались все, таща трехлитровые банки с каким-то странным содержимым.

– Икра! – осенило меня.

Накануне Женька долго просвещал нас, пересказывая родительские наставления, как нужно ее выбирать. Понятное дело, что вся эта икра нелегальная, браконьерская. А все-таки, попробовать хочется! Но я даже не предполагал, что дело имеет такой размах!!! Трехлитровые банки! Пока я соображал, где взять палочку или прутик, чтобы покопаться в икре – как учили, проверить, не гуталина ли положили под верхний слой, теплоход отчалил.

– Ничего, – утешала меня Гулька, – купишь в Астрахани.

Астрахань увидеть мне не довелось. По всей вероятности, отравился картошкой, почищенной два дня назад и сваренной только через сутки в той же самой воде, в какой она дожидалась свой участи – в каюте, мягко говоря, было не прохладно. Кипятильник сунули в банку с проклятой картошкой – уже не помню, кто предложил такой чудесный способ приготовления пищи – и вот результат.

Двенадцать часов в Астрахани показались мне сущим адом. Пока народ «отдыхал» на базаре, наслаждаясь арбузами, дынями и прочими дарами юга, я валялся с температурой в душном полумраке каюты, время от времени выбегая по известному адресу.

Ребята накупили всего столько, что еле поместилось в нашем отсеке трюма. Богуславский по моей просьбе приволок четыре ящика зеленых помидоров и несколько арбузов. Я всегда поражался его физической силе при относительной худощавости. Богуславский был достаточно высок, но привычка не то что сутулиться, а прямо-таки скукоживаться – настолько ему было неуютно в этом мире – вкупе с некоторой рыхлостью и дребезжащим севшим голосом делала Богуславского в глазах окружающих чуть ли не немощным старцем.

Икру я решил купить на обратном пути, чтобы выбрать самому. Но как я просчитался со своими планами!

Мы причаливали уже к совсем другим пристаням, и пришлось покупать деликатес в закатанной банке, то есть кота в мешке.

Горевал я гораздо позже, когда черпал столовой ложкой зернистую недозрелую массу серо-зеленого цвета, чтобы попросту не помереть с голоду, ибо дома, кроме икры и хлеба, ничего не было – родители тоже укатили в отпуск. Эта пища совсем не походила на ту черную икру, что мне изредка доводилось есть по праздникам или в гостях.



Продолжение http://proza.ru/2021/11/22/436