Собака-18. Рыбы нашей мечты

Данный текст является продолжением текста: "Собака-17. КоКОС ещё не виден".

Краткий пересказ
сделан нейросетью YandexGPT


Собака-18. Рыбы нашей мечты (Сергей Ульянов 5) / Проза.ру
•
Статья представляет собой отрывок из художественного произведения, а не информационной статьи.

•
В отрывке описывается вечеринка с друзьями и обсуждение их успехов на работе.

•
Главный герой Иоська верит в свой потенциал и возвращение к друзьям после успеха на работе.

•
Другие персонажи также имеют разные мнения и переживания относительно своей жизни.

•
В отрывке также присутствует описание общажного Вавилона и его атмосферы.

•
Появление Стародуба, сына влиятельных людей, вызывает смятение и восторг среди присутствующих.

•
Стародуб рассказывает о своей редкой удаче на рыбалке, демонстрируя окровавленного судака.

•
Пересказана только часть статьи. Для продолжения перейдите к чтению оригинала.

От автора. Трудно назвать эпизод вечеринкой с друзьями. Скорее, это будни. Нейросеть не заметила подружку главного героя. Пересказано слишком поверхностно.


            Рыбы нашей мечты.
 
1. Прошло два десятка лет, и вот уже опять новые зашуганные и голодные девчонки - смешные невинные "мастерицы крутить динамо", злою чужой волей становятся наводчицами, а наследники и наследницы былых полоумных сельских мажорчиков из семей колхозных баронов снова устраивают провокации на разгульных "спецмероприятиях".Чем преподносят своим родным наставникам большой сюрприз.

Пусть даже теперь это и совсем другая история.

 - Фомича свергли, дочь его задержали, а мама второй девчонки, что была с ней… С ней вовсе случилась беда. Она сидела без работы, вроде бы попивала и сама пристроила дочку к эскорт–обслуживанию, известному ей и по собственному опыту: кто только в этом деле не трудился! Мама девчонки, задержанной на тусовке милицией вместе с дочерью губернатора, тебе знакома, ты удивишься, — сказал, усмехнувшись, Смирнов.

— Той пигалицы, которую поутру отпустили? Что ж так? Чем она заслужила доверие?

— Ведь ты не забыл своего коллегу по работе в НИИ Кочкарёва, старшего инженера? Он стал тогда у вас первой, ещё до тебя, жертвой гонений «человека в сером»: Гены — из-за своей мамы. Но она же была влиятельная в Городе профсоюзная деятельница, и легко защитила его: знай местных.

— Помню, как же: «Мой покойный отец — заслуженный лауреат! Военный юрист! Да был бы жив — он вас… В бараний рог! В лагерную пыль!!!». Не забывается такое никогда. Визит дамы!
«Я вас научу отличать чужих от своих!», — заявила она на прощание ошарашенным кадровикам в штатском.
Телефон в Первом отделе расколотила — девчонки видели.
— Ну вот. А ты не местный — за тебя некому было заступиться.
— Да. Мне об этом ясно сказал Виталя Белов, там, у него дома в последний день, когда наша бывшая студгруппа поздравляла Юрку: «У здешних, тех, кто ходил в тот кружок профессора, родители — местные шишки. А ты и был-то там один раз и — попался. Так что «колись», сдавай этого Левина. Вот я и ушёл в бега.Я же не имел в городе такой влиятельной мамы.
— То есть ты получил вдвойне: за себя и за того парня, который эту маму имел. Только вот, цена для «парня» оказалась высока: пришлось согласиться с ультиматумом этой мамы, которая давно требовала от него бросить свою отдельческую любовь и вернуться к жене. А ведь была история Ромео и Джульетты. Ваши кадры!

— Да. Обычная «лав стори» нашей «шарашки», — кивнул Смирнову его собеседник. — Они вместе вели одну техническую тему, к этой Ане его назначили поначалу в качестве научного руководителя… Самая милая наша сотрудница из молодых специалисток: «дикарка» такая была. Помню, когда их начали прессинговать «за аморалку», она на корпоративном междусобойчике почти заплакала, услышав по радио один романс. Так что Гена-крокодил подоспел вовремя, сразу всё разрулив.
— Да, она начала выпивать ещё тогда, — сказал Смирнов. — И теперь дело зашло далеко. Мужа нет. А дочка подрабатывает в сфере эскорт-услуг. И знаешь, она подозрительно мелкокучерявенькая. И цвет волос — пепельный.
— Не может быть! Ай да Кочкарёв. Неужели успел!
— Это мы и выясним в ходе расследования вопроса: кто подставил…
— Кролика Роджера.
— Губернаторскую дочку! Ведь за трагедию своей жизни парень получил неплохой бонус: сегодня он — генеральный управляющий отделения «Компании» Григория Хедеровского в регионе. Именно туда мы хотим внедрить своего человека — того самого «центрового бригадира» с Боевой Горы. А личный «компромат» — это козырь! Незаконная дочь. Да ещё в сфере эскорт-услуг.
— Циничный шаг.
— Как они, так и их! Настоящая хозяйка таблеток, с которыми «повязали девчонок» уже установлена, — заявил Смирнов.
— Та самая «номенклатурная дочка»?
— И папа её был тебе в своё время неплохо известен, — произнёс Смирнов. — Помнишь персонажа по фамилии Стародубков?
— Ваську? Из-за пьяного дебоша, — того, что он учинил тогда, ночью возле «кемпинга», после комсомольской гулянки, «не поделив баб» с этими, с музыкантами из рок-бэнда Бульина, — у меня как раз и отобрали «корочки» бойца оперотряда…
— После чего все твои злоключения и начались!
— А вместе с ними — и «любовный роман»… Но Васька! Такой был славный придурок, «уличный боец»! Поутру после пива потолок в нашем туравтобусе головой прошиб: «карате» показывал. Так и что с ним?
— Вот он и есть её папа. Теперь он — профессор, благообразный, рассеянный и в очках, отец семейства.
— Не понял, — удивлённо вперил взор в Смирнова бородатый. — Стародуб — «рассеянный профессор в очках»?!
— Член Политсовета губернского «Союза учёных социалистической ориентации». Позднее, когда тебя уже не было в Городе, ему проломили слегка «дрыном» башку — вот и произошла метаморфоза. Но лишь внешняя: по бабам и теперь шастает, наши докладывали. Прямо в клубах снимает, и молодых! Это-то мы и используем. Ведь он про похождения собственной дочки ничего не знает: в строгости держит.
— Его семейство «аграрных баронов» в те времена гремело в крае. И отец, и дяди…
— Не в семье дело. Продвинулся в верхи он иначе: по нашей линии. Помнишь, на четвёртом курсе он, «болельщик и фанат» «спартачей», мотался «дикарём» на Московскую Олимпиаду-80?. А в Москву ведь в то лето, ты знаешь, просто так никого не пускали: закрыли столицу наглухо!
— Ну так он же был герой! Такое рассказывал: «через заборы, через кордоны…».
— Ага, держи карман. Таким путём он дня бы там не пробыл. «Молодых людей из провинции» набирали специально. Слышал «чекистский анекдот»?
— «Их послали приглядывать, а они подслушивают. Непорядок!».
— Шутка Президента. Вот ваш Стародуб из «этих» и был. Так и попал в обойму, пошёл вверх. Скоро выстрелит!
— Ты поломал последний мой светлый образ, — засмеялся спутник Смирнова. — Что ж, тогда поделом! Эх, Вася! Знаешь, Лёнчик ведь привозил в Москву апрельский номер их партийной газеты «Любимый край» — первый после выборов. Я не обратил внимания на подпись: Стародубковых там у них целый выводок. А содержимое передовицы — помню. Ведь всё, что там изложено, я в красочном виде лицезрел лично сам. Видел я эту их «рыбу мечты».
Тогда, в общаге.
- Я в курсе.

2. В те жаркие летние дни, под синим небом утонувшего в мареве зноя Города на холмах он уже явственно чуял сгущавшиеся над его головой свинцовые тучи беды. Но вовсе не унывал, потому что было ему вовсе не до того. И не до чудного «культурного центра» профессора Левина, который, посетив с Юркой пару раз, покинул без сожаления, и навсегда. Потому что вдобавок к солнечным знойным дням его испепеляло тогда всего: до самых печёнок и потрохов, — сжирающее разум и волю пламя забавного любовного приключения: вчера ещё — ревности, а теперь — радостной страсти к Томе. Вот он в чём, азарт юности, а не во всяких глупостях! Он знал это. Потому-то в тот душный ранний вечерок весёлого свидания они вдвоём с нею и заглянули в гости в знакомую тень общаги их «шарашки»-НИИ: охладиться! И проведать больного Антипку — жив ли?

Над ломаными лестничными маршами пустого подъезда висел пыльный, наклонный и толстый столб света из мутного окна. Солнце светило уже не по-дневному: ослепительно и жарко. Сгущалась предвечерняя духота, плывя среди которой, с улицы доносились отзвуки неблизких автомобильных шумов и детские крики во дворе. За стёклами окон подъезда шелестели берёзы. Но ни зной, ни ураган не могли поколебать постоянства привычек беспокойных «общажных» обитателей. Да хоть бы воздушная тревога! Хоть инопланетяне или метеорит.
Дверь, что вела в секцию жилых комнат на втором этаже, была распахнута настежь, а где-то в глубине коридора привычно ухал и перекатывался неясный магнитофонный гул и слышались голоса — конечно же, там опять наверняка шёл разгул. И это были, определённо, не поминки.

Впрочем, коридор секции оказался абсолютно пуст и безлюден — лишь на кухне, как всегда деловитый, голый до пояса, с рассыпавшимся по вспотевшему лбу пшеничным чубом, Ерофеев жарил на газовой плитке свою вечную рыбу: а что же ещё — Волга ведь! Она царила тут всюду, разлившись морем, даря пылающие закаты — так непохожие в неповторимом великолепии своем на скучную, скудную жизнь. Но рыба в ней была и тогда!

Рыба шкворчала на сковородке, разбрызгивая вокруг луковый сок и подсолнечное масло, Толик поддевал и поворачивал её огромным хозяйственным ножом, потрясая солью и распространяя окрест кулинарные запахи. Завидев новых гостей, он поприветствовал их кивком, ни на миг не отвлекаясь от приготовления своего обязательного полдника. Иоське также, в свою очередь, не хотелось отрывать того от столь важного дела, а потому он, отодвинув в сторону приютившуюся у него за спиною Тамару и не переступая порога кухни, лишь спросил Толика коротко:

— А где Антипов?

На что тот ответил им обоим незабываемо, словно сочинил на ходу афоризм, при этом — произведя одновременно над плитою целое театральное действо. Почти радостно Толик сначала указал взглядом в ту сторону, где грохотала музыка, сквозь которую слышался звон гитары и надрывное пение Рината, и откуда его самого, похоже, уже окончательно выжили, проговорив:

— Вон: разве не знаете — где пьянка, там и Антипов. Слышите шум?

Вслед за чем перевернул рыбу ножом, и с немыслимым наслаждением на скуластом, — с белым следом шрама под левым глазом, — лице поднеся на тонком острие лезвия ко рту сочный белый кусочек мяса , осторожно укусил, — а потом, не давая себе труда прожевать, с занятым вкусовыми ощущениями языком, завершил свою мысль, хищно при этом ощерившись и почти философски:

— Где Антипов, там и пьянка.

Ну конечно — такое редкостное событие, как выдача прогрессивки, здешними обитателями пропущено быть никак не могло. Ринат Ахатов со своей компанией гуляли здесь, по меньшей мере, с вечера — во всяком случае, чего-нибудь членораздельного в эмоциональном ринатовском пении разобрать было уже невозможно. Не лучше выглядел сидевший рядом с ним на его койке Юсуф, и там же пунцово пламенела, как знамя победившего трудового народа, физиономия Гешки Селезнёва. Весь проход в комнату загромождал могучей громадой своего тела оседлавший, словно коня, крепкий дубовый табурет, друг степей Микшари — как всегда, отстранённо сосредоточенный и молчаливый.

Где-то рядом копошился доведённый происходящим до ручки, а потому тихо ругающийся на родном языке, — очевидно, проклиная свою несчастную мордовскую судьбу, — трезвый Зайцев. Не уехавший по случаю получки и связанных с нею загулов в родные аулы на выходные люд, начинал, хотя был ещё ранний вечер, концентрироваться в общажном стойбище не только здесь: уже затопали и над потолком, грохнула музыка внизу, донёсся шум со стороны лестницы.
Чужой вечерний Город отвергал «понаехавших тут» изгнанников, да и те тоже не желали этот чуждый пока для них город знать. Скорее, скорее, — покидая со временем общаги, стараясь миновать мир этих улиц, обежать чужбину стороной, видя тут только одни лишь вокзалы и магазины, — устремлялись они туда, в дивное завтра к желанно-семейному затворничеству скорых новоселий, в ждущие их далёкие одинаковые квартиры строящихся «спальных» районов, на дачи, на "сотки".

3. Уже сгущалась предзакатная тень, и низкие солнечные лучи били в окно косо, озаряя розовыми тонами и без того румяные лица присутствующих. Но ещё более ярким багрянцем полыхало содержимое наполненных на две трети стаканов и казённого стеклянного кувшина, возле которого на столе стояла пустая, без пива, трёхлитровая банка. Кровавый напиток на поверку оказался обыкновенным томатным соком. Уставшие от неизменного "ерша" здешние обитатели успешно осваивали новый коктейль. Этому соответствовал и более благородный, чем обычно, контингент собравшихся. Красного цвета добавляло в обстановку присутствие конструкторши Веры, которая, похоже, с недавнего эпизода спасения ею Антипова здесь прочно прижилась. Хотя сам Вовчик, живой и здоровый её мало интересовал и сидел отдельно, на своей койке — вполне бодрый, свежий, вымытый и даже не особенно пьяный, в чистой рубахе. Появлению Иоськи он даже обрадовался.

— Рад видеть тебя в добром здравии! — поприветствовал его Иоська.
— Разминаемся, — сказал Вовчик, сдвигаясь к тумбочке и освобождая для вновь пришедших кусок покрывающего лежанку шерстяного одеяла у окна. — Вы приходИте через неделю, — предложил он. — На именины.
— Когда, когда? — оживилась Тамара.
Дополняла красными оттенками обстановку и присутствующая среди прочих румяная и скромная Зиночка в бриллиантах, которые сверкали в лучах зари, как прожектора. Выглядела Зиночка строго и торжественно, была крупно завита, как солидная взрослая женщина, и вся с ног до головы — от ногтей до кончиков волос — облита искрящимся лаком. Однако ещё более впечатляюще на фоне закосевших уже порядком здешних обитателей выглядели двое других гостей, находившихся по обе стороны от Зиночки. Справа на стуле, ближе к Ринатовской компании, располагался Шурик — как всегда, просто одетый, в просторной рубашке с засученными рукавами и серых штанах на ремне, серьёзный и весёлый одновременно. Он всех обслуживал, выполнял мужские функции и, отвлёкшись от своей соседки и от друга Вовчика, вёл с Гешкой Селезнёвым любимые разговоры на сельскохозяйственные темы:  о лошадях, о своей деревенской родне, у которой он гостил каждое лето. О приключениях с друзьями, воспитанными, как и он сам, «строго в духе мальчишеского товарищества и взаимовыручки», — о чём он так прямо и говорил, хваля себя, когда надо было отрекомендоваться перед девушками на свёкле — а тем только это было и надо. Молодец.
Слева от Зиночки стоял меж табуреток не уехавший отчего-то на выходные домой и потерявший неведомо где друга Стародуба Колян Белоносов. Он был в обычной своей роскошной жениховской рубашке, весь расстёгнут и взъерошен, и, держа в одной руке бутылку водки, а в другой — стакан томатного сока, старался, наклонив длинное горлышко, соединить напитки каким-то, лишь одному ему известным, образом.
— По стенке, по стенке водку лей, чтобы не смешивалось! — советовал ему, не отвлекаясь от своих разговоров, всезнающий Шурик. — Чтобы она на дне скапливалась, а сок — сверху. Эх, и пойдёт! Дай — я!
— Да иди ты! — бурно возмущался Колян, отталкивая бутылкой руку Шурика. — Я что — не умею? Да знаешь ли ты, сколько я в стройотрядах этой самой "Кровавой Мэри" переделал? Океан!
Водка была "Экстра", дорогая — по четыре двенадцать, почти вытесненная одно время дешёвой, отвратной и слабой "андроповкой".
— Гуляем! — перехватил Иоськин взгляд Вовчик и пояснил:
— Такая прогрессивка, с ума сойти! Скоро каждый месяц получать будем, больше, чем на заводе.
— Теперь — Зине, — потянулся Колян бутылкой к Зиночкиному стакану.
— Нет, нет, я пью только сок, — скромно отозвалась та.
— Ей нельзя, — подтвердил Шурик.
Чего это ей уже нельзя?
— Ось, давай.
— Нет! — отверг аналогично подношение и Иоська. — Мне не надо.
— Ты чего же это, уже не пьёшь? — изумились все. — С каких пор? Уж не в первый раз!
— Надо сегодня быть в спортивной форме: визит, — уклончиво ответил Иоська.
Впрочем, выпивки на этот раз оказалось и так маловато, а потому никто особенно не настаивал.
— За прогрессивку!
Эффектней всех выпил Шурик и закусил половиной луковицы с чёрным хлебом и солью.
— На этом Заказе, — выдохнув, сразу разразился он восторженной тирадой, — и это я уже подсчитал, я за месяц себе на свадьбу накоплю. Максимум за полтора. У родителей — ни копейки не займу.
Ура, ура! А Иоська вновь оказывался как бы чужим на этом пиршестве успеха. Но ничего, он и теперь свято верил в себя, в то, что, работая на заводе, сможет проявить свои дарования с достойным триумфом. И тогда, — оттуда, — всё равно вернётся, — конечно же, обязательно вернётся к ним, — на белом коне, победителем. Он не знал пока, что именно с ним случится, но то, что будет именно так, знал наверняка.
А пока получайте себе на здоровье свои будущие ежемесячные щедрые премии.
Однако не всем тут лучезарные преимущества социалистической жизни были так уж всегда в радость. К примеру, Ерофееву. Не мог же он сейчас сожрать свою, добытую в трудах, рыбу где-то там, в закоулках секции, в одиночку, ведь правда? А потому, едва появившись в дверях комнаты с дымящейся сковородкой в руке, чем очень обрадовал Веру, которая именно его, конечно, здесь и отлавливала, вынужден был угощать всех, дав горячий кусочек Мишке — Микшари, кусочек — Ринату, Шурику, Вовчику. В результате, самому Толяну, помимо хвоста, ничего и не осталось, а охотное предложение Веры предоставить ему, подвинувшись, взамен рыбы себя, восторга у него вызвать не могло. Но что поделаешь.
Ну а прочие, кто был вокруг, оказались окончательно удовлетворены закуской.

4. Колян Белоносов, облизываясь, дочищал вилкой жареный лук со сковородки. Ринат в углу, ударив по струнам гитары, что-то запел. Гешка совсем окосел. А кругом: сверху, снизу, — тоже пели , топали, включали музыку, хохотали, орали — не всегда по-русски. Общажный Вавилон бурлил, как кратер, многоголосо, в страстях и буйстве. Жильцы возвращались с прогулок домой, грохотали по лестнице — словно лава, огненная и шумная, эхом голосов устремлялась по лестничным маршам к пятому этажу. Где-то визжали макаронщицы, жаркий вечер сулил утехи любви, "когда погаснет светило дня", весь беспокойный подъезд вставал на дыбы, устремляясь вверх, к крыше и небу, как божественный символ, как поток жара страсти. И отторгнутые волей улицы люди спешили, как в последний раз, сюда, взбираясь также ввысь, и вот уже находились здесь — все они, вздыбленные на Голгофу общаги. На которую, — словно это он привёл их за собою из покинутых ими родных мест, — не так давно нёс свой, снятый им в церкви в колхозе, крест мятежный Чубарик. Ведь даже ему так и не удалось уплыть по великой реке от действительности, как и Иоське. Всем воздалось, каждому своё. Вперёд и вверх, как в трубу крематория.
И вот тут-то совсем неподалёку грохнула входная дверь, вой и шум пронёсся сквозняком где-то за стеною в пене и ярости, загромыхали по полу коридора секции великанскими беспорядочными шагами крепкие подмётки, и, вынесенный стремительным бурным потоком судьбы, пред взорами собравшихся возник, как смерч, как ураган, неистовый Стародуб. Он вырос в дверях комнаты во весь рост, расхристанный до ширинки, гигантский, корявый, с отвисшей пудовой челюстью, с косой, как у бандита, тёмной чёлкой и хищно вращающимися в орбитах глазами, распространяя вокруг себя густой аромат пива. Явно,— это верней всего, — был он только что из "Дубков", куда попал с рыбалки, так как держал в левой руке какую-то рыболовную снасть.  Явив при этом всем распахнутую и необъятную безволосую грудь и с нею — победный вопль, застрявший в спёртом клокотании слюны под огромным подвижным кадыком посреди его длинного белого горла. Вот, именно так, он появлялся всюду, внушая смятение и восторг, покоряя пространства, олимпийскую Москву и родные пределы. И было отчего возгордиться. Хотя, общем-то он был здесь своим среди своих. Несмотря на непрезентабельный вид здешних обитателей, изо всех из них, помимо сына истопника и кухарки из Сердобецка Вовчика Антипова, один лишь Колян Белоносов, как это ни могло показаться странным, даром, что сверкал золочёными очками и крахмальным воротником, имел гордую осанку и неусыпно делал комсомольскую карьеру, был меж собравшихся выходцем "из простых", а именно — сыном работяг с сахарного завода. Все же прочие являли собою детей большого и малого сельского начальства — всесильных председателей, умных "учёных агрономов", партийных руководителей и вовсе уж интеллигенции и элиты — главных бухгалтеров. То есть родичи их, хоть сами и не пахали, однако имели всё, чего в городе не сыщешь. Но клан Стародуба мог считаться небожителями и среди них. Город славился в нищем голодном Поволжье тремя редкостными для этих мест вещами. Здесь в изобилии и свободно, прямо в обычных магазинах, всегда продавались на удивление приезжим, во-первых, ветчина, аж двух — похуже и получше, сортов. Во-вторых, куры и яйца, а ещё было развито племенное животноводство. Мяса, правда, не было — его отправляли в Москву. Но слава гремела. Три кардинальных продуктовых направления местной экономики прочно оседлала триада братьев Стародубковых — три всесильных председателя огромных агропромышленных комплексов: свиноводческого, куриного и мясо-молочного, известность которых превосходила всё мыслимое в пределах разумного. Дисциплину братья блюли отменно. Старушонки на карачках ползли клянчить по этажам правлений уголь и торф, мужики в хозяйствах боялись пить даже дома, милиционеры и гаишники на дорогах отдавали честь, и поговаривали, что в каждом хозяйстве имелся подземный бункер, где томили и наказывали неугодных. Порядок был: кнут в правленьи щёлкнет звонко — слава плётке и вожжам! Хворост клянчить старушонка поползет по этажам! Безработицы проклятой тут навеки сгинул дух: то фабричные ребята по наказу депутата вновь «в колхозе» ловят мух.
Трое всемогущих хозяев «ногой открывали» дверь любого обкомовского кабинета. И младший отпрыск династии, Стародуб, как прозвали его в студенческой группе, в любом подпитии, пусть и шатаясь, проходил по родному селу с танцев в клубе, как молодой пьяный барон в цыганском посёлке — гордо! Носился на родительских "джипе" и "Тойоте" и ощущал себя наследным аристократом. Ничто не могло устоять перед его напором,  а единственной и всепожирающей Стародубовской страстью, помимо матчей "Спартака", была рыбалка.

Сегодня же явно произошло что-то невероятное, какая-то редкая удача, в доказательство чего он, не успев вломиться к друзьям, яростным жестом выбросил вперёд и вверх гиреподобный, чёрный от загара и от въевшейся в щели меж пальцами грязи кулак. В котором, тщетно разинув беззубый рот и выпучив глаза, застыло придушенное, должно быть, насмерть, огромное и сверкающее чешуёй окровавленное речное страшилище.

— Смотрите сюда! — с порога заорал Стародуб, выкатив из орбит теперь уже собственные глаза:

 — Это — судак! СУДАК!!! Сейчас под пиво мужикам в "Дубках" показал — вся пивная с копыт попадала. Это судак! Козлы!

Сломанные плавники бедной рыбы торчали меж его грязных пальцев, в жабрах что-то, мокро набухая, булькало, восторг распирал Стародуба.

— Как же ты, где?! — в восхищении взвился из-за стола оглушённый завистью Колян Белоносов.

— На Волге! Сейчас! Там, у мостков. Это — судак! Рыба моей мечты!, — словно опасаясь, что кто-то может и теперь не понять, продолжил свои вопли Стародуб.

При этом он не прекращал неудержимого движения вперёд, уже не успевая в порыве ликования совершить манёвр, чтобы обогнуть загородившего пространство у двери гиганта «Мишку-Микшари». Так что Стародубу оставалось теперь только полететь через того кувырком.

— Смотрите! Смотри, татарская рожа! — выкрикнул он уже на издохе и, размахивая мокрой рыбой, слету ткнул ею в губы и нос Мишке, который, взгромоздившись на табуретку, сохранял до этого момента привычную невозмутимость и менее всех был склонен проявлять восхищение по поводу боевой удачи товарища.

Рыбья морда полоснула по щеке Микшари, оставив на ней грязный след, и в тот же миг произошло такое, что вызвало эффект, как если бы у двери взорвалась противотанковая граната. Дубовый табурет, на котором только что сидел бесстрастный чингизид, с треском взлетел в его руке к потолку кверху ножками и, вертясь, рухнул оттуда где-то в другом углу комнаты на мягкую койку. Рыба, сделав в воздухе еще более «сложный» кульбит, по большой дуге вылетела за порог, где, шлёпнувшись с высоты о пол коридора, ожила и забила хвостом по его доскам. И тотчас, сцепившись в яростном крике, в воплях и соплях вспыхнувшего поединка, два соперника в мгновение ока огнедышащим клубком с единым криком "А-а!" выкатились туда же. Вопящим колесом прогрохотав по секции, сгусток схватки вынесся куда-то на лестницу и вот уже, стихая, рухнул вниз по ступеням, а, может быть, и вместе с этими ступенями, а секунду спустя следом, опрокидывая на своём пути табуреты и Зиночку, и в панике размахивая руками, стремглав ринулся возбуждённый Колян Белоносов, желая встать грудью на пути битвы Титана с Циклопом. Такой мужественный поступок был для Кольки обычен, и, как это случилось всегда, его миротворческая миссия завершилась быстрым успехом: не далее, как через минуту-две он возвратился, широко улыбаясь, и тотчас провозгласил, обращаясь к оставшимся в комнате:
— Мужики, всё будет нормально! Это же Старый — вы что, Старого не знаете? Он всегда так, завтра же придёт мириться. Пиво всем поставит.
За спиной Коляна уже показалась тень умиротворённого Микшари.

— Ну вот, — кивнул в его сторону Колян радостно-удовлетворённо. — Видите? Старый — друг, он — парень клёвый.

— Козёл он, а не клёвый парень, — мрачно произнёс ему в ответ из своего угла Ахатов, а в сознании и в душе у Иоськи, который просидел на протяжении всей этой сцены, как истукан, было пусто и холодно, и не родилось ни мысли, ни чувства. Лишь что-то наподобие глухой тоски поднималось из недр живота, оставляя там вместо себя нечто, напоминающее ледяной сгусток, и хотелось лишь одного — незаметно, сложным манёвром проскользнуть меж всех и исчезнуть, растаять, сгинуть, чтобы впредь уже никогда… Ноги распрямлялись сами собой, глаза видели направляющегося к двери Рината, и словно невидимый магнит увлекал уже туда и Иоську. Он забыл и про Тому, не замечая, последовала ли она за ним, и не думал, как будет объяснять свой порыв.

— Куда так быстро? — настиг его голос Вовчика.

— Да дела, пора… Потом…

5. Тамара, увлёкшись оживлённой беседой с Шуриком, — которому, как человеку теперь почти семейному, несолидно было уже участвовать в спорах-драках, — не сразу среагировала на изменение обстановки. Но, увидев, что её спутник исчез со своего места, забеспокоилась.

— Приходите в субботу на следующей неделе, — это было последнее, что услышал Иоська от Антипова.

Он лишь ответил что-то утвердительное, а может — и нет, поспешив, не прощаясь ни с кем выскочить, за порог вслед за Ринатом, хотя сделать это оказалось не так просто. Хлопнула дверь соседней комнаты, и дорогу Ахатову преградил хмурый, — как видно, разбуженный шумом, — единственный обитатель той комнаты: Зайцев.

— Послушай, — по-сельски опершись плечом о косяк, проговорил он, — а затем в упор уставившись в Ахатова, изрёк:

— Скажи мне — когда уже здесь кончится бардак?

Ринат, в данный момент менее всего виновный в чём-либо, невольно отступил под Зайцевским напором.

— Нет, в самом деле, я тебя серьёзно спрашиваю: когда прекратится бардак? — не унимаясь, наступал на него разгневанный беспокойством сосед.
От некоторой неожиданности Ринат не нашёл сразу, что ответить. И, так как душевного запала Зайцеву хватило, как всегда, ненадолго, лишь пробурчал себе под нос уже в тот момент, когда Зайцев, излив часть чувств, ретировался обратно в свою комнату, при этом — обращаясь то ли ко всем, то ли к самому себе, недовольно, но — и впечатляюще:

— "Когда, когда"?! Когда кончится общага — тогда и кончится бардак.

Что было истиной. И под эту его последнюю реплику, пользуясь тем, что все отвлеклись на афоризмы по поводу деталей возникшего спора, Иоська, никем не замеченный, легко выскользнул в коридор. И — безоглядно устремился на вольный воздух.

— Ну подожди же! — Тамара догнала его внизу лестницы. — Куда это ты так… сорвался?
— Да знаешь…, — поглядел на неё Иоська, ступая за порог подъезда на прохладный от вечерней тени асфальтовый тротуар, и пожал плечами:
— Не по душе мне все эти… межнациональные проблемы и скандалы… Эти "вопросы".
— Разве ты — "национальное меньшинство"? — засмеялась Тома.
— Я еврей, — ответил он.

…Ну, вот они, наконец, и познакомились.

Тамара посмотрела на него с недоверием и, как показалось Иоське, даже с некоторым испугом.

— Чему ты удивляешься? — спросил он.
— Да ты вроде… не похож, — в неловкости смешалась она и пояснила, устыдившись своего смущения, а потому сказав первое, что пришло в голову:
— Ты такой… светленький, — и она чуть дотронулась пальцами до его волос.
— У меня мама рыжая, — пояснил, пожав плечами Иоська.

Некоторое время они шли друг рядом с другом молча. Первым нарушил это застенчивое молчание Иоська: говорить — так говорить, надо расставить все точки:

— Потому-то так всё и произошло, — сказал он. — Понимаешь, ведь там, возле двери, по справедливости, должен был сидеть я. Мы же пришли последними и по чистой случайности запоролись в дальний угол. Да и где ещё может быть для меня место, как не возле двери! — добавил он, заключая мысль, почти с вызовом.
— Но ведь он — не со зла, — заступилась Тома за Стародуба. — Просто пьяный. Да вдобавок не вышел из охотничьего азарта.
— Дело не в нём, — понизив голос выразил Иоська свою досаду на Томину непонятливость. — При чём тут он? Такие выходки — как раз НОРМАЛЬНОЕ происшествие, мы к подобному давно привыкли и относимся достаточно спокойно. Какие могут быть обиды? Я совершенно не обижен — для НАС всё это — простое, пусть неприятное, но всё же обычное явление природы — как дождь, град, как — погром. Да-да, и погром тоже, мы так воспитаны, и на людей не в претензии, дело лишь в разбушевавшейся стихии. Есть МЫ, и есть окружающая природа, — конечно же, недружелюбная, и нам к ней надо подлаживаться и как-то худо-бедно сосуществовать. Не природе и погоде — с нами, а нам — со всем этим… Но! Тут он сделал паузу, чтобы перевести дыхание и со спокойствием продолжил:
— Но ведь и от града, и от грозы люди всегда стараются куда-то укрыться, а как же! Потому, знаешь, — вздохнул Иоська и, мгновение помолчав, проговорил:
— Я всё время думаю об этом и пришёл к выводу, что я наверное, плохой еврей. Вот ты говоришь: "пьяный", "простые ребята"… Так вот, ни один уважающий себя еврей не полезет сломя голову, и даже для какой-то практической пользы, к таким вот вашим простым ребятам, тем более — в пьяную компанию, именно из опасения подобным образом ненароком нарваться. Ведь всегда велик риск, что кто-то — не трезвый, так пьяный, пусть "не со зла", но что-нибудь ТАКОЕ, да скажет. Нам это надо? Потому определённая осторожность у нас в генах, у всех, только по-разному проявляется, есть даже антисемиты среди евреев, и прочее. Мы знаем своё место. И мы знаем ИХ место. Эти места несоединимы. И только я один изо всех залез, куда не надо. Результат налицо.

— Зачем же ты так поступил? — спросила Тома.

— Есть такое еврейское жаргонное словечко: "шлимазл", — промолвил Иоська.

— Как, как? — не разобрала Тамара.

Иоська повторил.

— Меня этим словом дразнили во дворе в детстве. Оно — непереводимо. "Мазл" — "счастье". «Счастливый». По-моему, и у русских есть что-то подобное для обозначения городских сумасшедших. Мешком накрытый. А если серьёзно — логическое объяснение сформулировать, конечно же, было бы можно…
— Не имелось выбора? Город так мал, — предположила Тамара.
— Альтер-нативы, — усмехнулся, вспомнив недавно усвоенное им мудрёное слово, Иоська. — Впрочем, как для меня недавно выяснилось, она-то как раз и была, и сейчас есть: быть среди своих. Но мне такая «альтернатива» не нужна. Я туда не хочу. Не боюсь — действительно не хочу. Истина в другом: я сам ушёл от своих, по собственному желанию. Я сам выбрал эту жизнь — никто не неволил, я сам захотел для себя всего этого. А раз так, то надо идти до конца, а не метаться на полпути, не бояться трудностей и быть ко всему готовым. Как учит русская поговорка, которую сказал недавно один умный человек: "Взялся за гуж — не говори, что не дюж"… А по-простому — подумав, заключил Иоська, — и то сказать: ну куда же здесь мне было ещё идти? Эти ребята — мои сослуживцы, со многими вместе учился. Тут — друг Митька Ермаков. Мне с ними работать и жить, среди них делать свою, так сказать, карьеру…
— Хотя теперь — вряд ли, — добавил он вспомнив о том, что с ним случилось накануне. — Но других приятелей ведь нет. А потому они — это моя, выбранная мною же самим, судьба.

Иоська помолчал, обернул к Томе несколько бледное лицо и уставившись на неё широко распахнутыми зелёными глазами, завершил:

— Хорошо сказано?! Только всё это — совершенный бред.
— А что же правда? — спросила Тома.
— Я всё время искал тебя, — ответил он.

4. К моменту, когда он проговорил эту фразу, они уже покинули ошпаренный горячим красным закатом, почти безлюдный микрорайон, прошли короткую улочку частных домов под телевышкой, липовый перелесок, и стояли теперь меж одинаковых аккуратных корпусов посреди также пустынной территории университета. Низкие солнечные лучи, бившие из-за леса, полыхая, играли огненным заревом в захлопнутых чёрных окнах. Со стороны столовой для студентов летели мухи.

Тамара, смешавшись, потупила взор.

И хотя он имел ввиду всего лишь поиски ее, внезапно пропавшей из его вида, в «общаге», она-то поняла по-другому. Девчонка же!

— Что-то я не замечала, чтобы ты проявлял особую активность в поисках, — промолвила она, но приблизилась к Иоське, и он взял её за руки повыше локтей, вслед за чем возразил:
— Ты постоянно убегала.
— Потому, что ты всегда меня отпускал, — объяснила она.
— Как я должен был тебя привязывать? — спросил её Иоська бесстрастно.

Уже остался за их спинами там, на высокой горе, парк с несметным количеством детей, выведенных по случаю выходного дня мамашами на прогулку, с кучкующейся уже по окраинным кустам шпаной и начинавшей просыпаться вечерней репетицией своего "ВИА" танцплощадкой. Так называемая "тропа здоровья" извилисто уходила с малой макушки холма, одной из двух, по зелёным склонам вниз, и они шли по ней, взявшись за руки, мимо деревянных чурбачков для сиденья, раскиданных по краям асфальтовой ленты вместо скамеек. За новым виражом пешеходного серпантина готов был открыться вид на раскинувшуюся кварталами центра низину у реки. Слева, — за густой растительностью дикого оврага с родником и почти пересохшим в такую жару ручьём, — клубились кустами тылы старого кладбища.  Потонувшие в высокой траве, наполовину вросшие в чёрную степную землю забытые памятники и плиты, нетронутые по причине своей старости лихой рукой — кому они нужны! Надписи на них были стёрты ветрами и дождём, ничто не тревожило покоя и забытья… А далее, за изгородью спешат люди, глядя и не глядя на могильные камни, раскиданные среди буйной зелени — более новые, но такие же чужие, как эти, древние — начала века. А ещё дальше, над кронами тополей и виднеющейся верхушкой голубого, как небо, купола церкви с золотыми звёздами, торчит золотой крест и, учащаясь, разносится по округе проснувшийся звон небольшого колокола — очевидно, начиналась обедня, или как это у них называется. Всё, как много десятилетий, как целую вечность, назад, сколько уже пар гуляло по этим зеленым холмам, ничего не изменилось!

"Запуталось в сумерках время".

— Не мы привязываем себя друг к другу, — сказал Иоська.
— А кто? — спросила Тома.
— Ну.., — вздохнул он, посмотрев на ветви деревьев.
— Ты что, разве веришь в него? — удивилась она.
— Нет, конечно, — ответил он, но, подумав, добавил:
— Хотя кто-то же дал нам Книгу, верно? И сказал те истины старику Мойше из несгораемого куста…

Странное дело — Тамаре, ясное дело, вряд ли были известны вещи, о которых он говорил, но она каким-то удивительным образом понимала его без разъяснений. Очевидно, она была очень начитана — как эти… Некоторые его былые знакомые. Развелось умников… Толку нет!
— А разве в твоей этой Книге есть что-то, написанное про любовь? — спросила Тома.
— Конечно, — пояснил он. — Там имеется целая большая глава. Называется "Песнь песней".
Он не знал перевода.
"Приди, возлюбленный мой, выйдем в поле, побудем в сёлах. Ранним утром пойдём в виноградники. Посмотрим, распустились ли виноградные лозы, раскрылись ли почки, расцвели ли гранатовые яблоки"…


Что он мог поведать? Что помнил? Весенние дни, когда за окном на земле появилась зелёная сочная травка, и бабушка в традиционном парике накрывала стол, готовя праздничную трапезу в пасхальный канун второго Седера, водружая на белую украинскую скатерть ту самую фаршированную щуку "гефилте фиш" в тарелке с золочёным ободком, почти прозрачные коржики под янтарный бульон из петуха, носившего при жизни имя Азриэл Вольфович, и дымящиеся в блюде галушки с творогом, а по комнате разносилась, тая в ноздрях, неподражаемая смесь ароматов жаренного лука и рыбы, толчёного чеснока и даже фиников, которые достал где-то дядя Беня — ещё не уехавший, совсем не седой, а чёрный и громогласный — специально для того, чтобы хоть это лакомство напоминало об ином: о земле молока и мёда, той самой, где не готовят никаких щук, а едят мидий, и совсем другую рыбу: морского окуня, фаршируют дарами зелёных садов и океанских глубин. Под рисованном на дощечке "мизрохом" — на почётном месте "короля", главы семейства, среди подушек раскачивается, читая молитву, празднично одетый старенький Иоськин дедушка. Спина его пряма, как штанга маятника, а сухая, в редких седых волосиках, голова ходит взад-вперёд, охваченная "тфилим" — ремешками, что удерживают на лбу коробочку с пергаментом, испещрённым древними квадратными буквами-значками. Полосатая накидка: талес, - почти сполз с затылка на плечи, и шёпот-пение едва слышно срывается с бледных, дрожащих губ. О, эти звуки! Первая пасхальная "Вечерняя", праздничное "Да святится…" Тайные, непонятные слова немого языка — они плывут, падая в никуда и растворяясь в вечности погасшего будущего. И — нет ничего. А есть вопящая общага, вобравшая в себя все народы, и Васька Стародубков — беспутный отпрыск новых хозяев жизни, в которой опять, в тысячный раз, происходят истории про то, как закалялась сталь.

5. Засмеявшись, он ясно представил теперь перед глазами вновь передовицу доставленной Лёнчиком в Москву партийной губернской газеты «Любимый край» с апрельскими тезисами «академика Губернского союза ученых социалистической ориентации» профессора Василия Стародубкова:

«То чудное явленье, которое мы счастливы видеть сегодня в нашем крае, уже случилось однажды, в Смутное время. И повторяется вновь. Вспомните! Когда высшие чины ни на что не оказались способны, и только купец нижегородский Минин смог пробиться словом и делом в самую душу людей, выразив сокровенные чаяния народа. И поднять людей на борьбу с предателями и супостатами. Люди, самые разные, его поняли и поддержали, и произошло удивительное объединение народа. Подобное уникальное общенациональное объединение происходило и в 1812 году, и в страшном 1941-м. Так вот, в святой Руси, — временами растоптанной  и униженной, какой мы её видим и сегодня, — когда неоднократно страна бывала поставлена на край гибели, — в такие критические моменты ее истории часто происходит, из века в век, вдруг нечто существенное, чудесное. Вдруг появляется личность, которая душой своей подслушивает чаяния народа, его переживания и самые трепетные желания. Сегодня мы опять переживаем тяжелое — Смутное, как в народе говорят, — время, и снова у нас на Волге Божией волей появился Тот, кто даст действующему народу страны нет, не «удочку», как предлагают лукавые пройдохи с Главного рынка, но рыбу! Всего одну, но которой он накормит всех. Эта рыба — Правда! И Он добыл эту святую правду. Потому что за Ним наше движение. А впереди Он — наш вождь и всесокрушающий победитель, к словам которого покорно прислушивается и Президент. Так что Победа или Позор! Вперед: Россия, Партия, Народ! Мы победим!».


— Да, «рыба мечты» для всех у них всегда есть! — произнес спутник Смирнова, расслабившись. — Но и на рыбака найдётся крючок.

— Когда ты снова встретишься в Москве с Лёниной коллегой из центральной газеты, чей корпункт есть в Городе, Дашей, непременно обсуди с ней тему вербовки «хороших девочек» для их дальнейшего использования потом в качестве приманки. Грустные истории!

— Особо бурные вечеринки в закрытых «дэнс-клубах» происходили именно в ночь голосования на выборах губернатора, — рассказал Смирнов.

На таких вечеринках без помощи специально подобранных самодеятельных артисток — непрофессиональных, зато воспитанных и культурных, набранных в спешке для нужд кураторов их «смотрящими на объектах» штатными осведомителями через Первые отделы этих «объектов», было не обойтись.Ведь на подобных "объектах": а именно — в загибающихся, но живучих НИИ и КБ — «почтовых ящиках», данные товарищи «кураторы» — ребята сплошь пьющие, сонные и малограмотные, сами ни за что не смогли бы вести круглосуточное эскорт-сопровождение собственных, наводнивших город, московских шефов, ответственных за продвижение политического бизнес-проекта, названного ими Народно-патриотическим блоком «За нашу Родину».

На данных столичных шефах держалось всё организационное, информационное и разведывательное обеспечение процесса, потому они не знали ни отдыха, ни сна, заседая на конспиративных квартирах, в гостиничных номерах, кабинетах мэрии и дружественных редакций дни напролёт. Их неотступно весь день сопровождали приставленные сотрудницы, на ночь с рук на руки передавая другим: спецсвязь! Ведь решалась судьба не Главы области, а бери выше — завтрашнего Преемника главы Кремля. И были то простые, невезучие в браке, «девушки» разного возраста: кто — разведёнки, другие — ещё формально незамужние, читавшие книжки, знавшие песенки на английском языке и бойкие в части танцев, разочаровавшиеся в принцах.

И вот уже в предрассветный час, в каком-нибудь баре «У Лины», за дальними столиками, непременно — с шампанским и при свечах, как и следует, - разбившись по парам: каждая из девушек со своим «объектом сопровождения» и забыв про шоколадки, - поочерёдно то одна из них, то другая всхлипывала на сильной груди упакованного в серый костюм Его: как правило, какого-нибудь офицера ФАПСИ. И, тычась мокрым носиком в казённый галстук, выданный тому со спецсклада, бормотала, повторяясь, что-то неразборчивое, жалкое.

Он же, отгоняя утреннюю дрёму, отвечал на обращённый к нему вопрос очередной приставленной «любительницы-гейши» о том, «что теперь будет со мной и детьми?». Без мужа, в смысле. И — «что мне делать, как выжить?», в смысле — без денег и надёжного плеча. Отвечал спутнице мужественными словами звучащей со сцены песни: «Ничего не бойся, я с тобой. Утренней зарёй сердце успокой». И, сопя, бедняжки засыпали на плече такого «мэна из центра» в галстуке прямо за столом. О, как это ему надоело! Нормальному мужику, который предпочёл давно бы уже, наклюкавшись, спать в объятиях профессионалки, — вон, их здесь сколько: блондинок, — а не опекать тут, сидя здесь «весь из себя», трезвый, как дурак, — эту, такую же дурочку-провинциалку. Хотя подобное делать было легко: шевели себе беззвучно губами — мелодия сама лилась как бы из ниоткуда, шурша, и была в баре фирменной после полуночи. Мол, дорогая моя, «Мы с тобой одной крови!».
Шлягер же на сцене исполняла "вживую" главная молодёжная звезда здешней эстрады — ей не было тут равных. Сама Айгуль!

— Она, по-моему, — любимая дочь Генерального директора регионального управления концерна «ЛуКойл» — главного конкурента бензиновой «Компании» в крае? — спросил бородатый.
— Да, мы и этот факт непременно используем тоже, — ответил Смирнов.
— Не сомневаюсь.
— Ведь именно на одной из таких вечеринок была совершена провокация с дочерью Губернатора. И необходимо выяснить, кто её подставил.
Применение «ритмотерапии» под нужные и сладкие нежному ушку слова действовало безотказно: спали девушки на плече «мэна из центра» в галстуке умиротворённо и тихо. Использовать таких девушек было кураторам приятно и просто. До утра москвич был занят. А наутро его, невыспавшегося, можно было брать голыми руками.
— Только не следует забывать известные слова про то, что людям «могут быть прощены любые грехи, кроме смертных. Но не будет пощады тому, кто соблазнит малых сих», — заметил Смирнов. — Лично я им таковую пощаду не подарю.
— Ты уж не дари, — сказал ему его спутник. И добавил:
— Незаконная дочь — ясное дело, сильный козырь.
— Хорошая, кстати, девочка, жаль её. Мать, как может, воспитывает ту и любит. Но в «школу танцев» на веранду всё-таки отдала. Доверяет. Аня ваша теперь другая!
— А папа, значит, в воспитании не участвует. Отказался от родительских прав? — спросил Смирнова приятель.
— Это его трагедия жизни. Ну ты же все помнишь.

Анечка, Анечка, милая сослуживица будущего беглеца. Вот оно как получилось. А возлюбленный ее, Кочкарёв, сыночек своей мамаши, Дины Исааковны, удар по которому наш герой принял когда-то на себя — теперь главный менеджер по области всего бензинового спрута!
— Заместитель босса своего, всесильного сегодня Григория Хедеровского, в регионе. Которого также в свое время «заломали» все тем же «методом моделирования семейных конфликтов». И он тогда сдался, не желая подставлять проживавших в Городе, на той же Боевой горе, в маленьком домике с огородом, своих дядю и тетю , — ведь и через них тоже кто-то, а именно — Гена, намеревался подобраться к профессору Левину. И — погубил самого себя. Вот так:
«Жил в Автограде Гришан Хедеровский. Как-то подставился он по-лоховски…».

- Что поделать, — завершил свою мысль Смирнов.

Далее следует текст: "Собака-19. Город зари багровой".