Беспризорники
Так, после каждого удара ножом, цедил сквозь зубы, забрызганный кровью, Санька.
Под кухонным столом, вздыбивши шерсть, рычал белый, персидский кот. На стене, отсчитывая удары ножа, без эмоций тикали ходики.
А Санька, забравшись верхом на свою жертву, бил и бил её ножом.
За окном весело хлестал по асфальту весенний дождь. На газонах блестела свежая, зелёная трава.
А на деревянном, крашеном полу, под Санькой, лежала семидесятилетняя женщина, - бабка Клава.
Саньке шёл четырнадцатый год.
В окнах плескался май. В лужах купались голуби. А на городском базаре бойко шла торговля.
Между покупателями сновали чумазые подростки, беспризорники,- базарные воробьи.
Подростки, получившие звание – детей рынка.
Что это? Двадцатые годы? НЭП? Разруха? Нет, это дети рыночного времени. Дети опустившихся родителей, которые по своей инфантильности, не вписались в рыночную экономику, которые не уловили в новом времени перемен, поэтому и пили, спивались, благо хмельная гадость дешёвая и всегда под рукой.
Подростки, сбивались в стайки. И эти стайки окружали прохожих,
-Дяденька, дай на хлеб! Тётенька, дай на хлеб!
Около каждого ларька просили деньги чумазые ребятишки. Ларьки и магазинчики, словно грибы после дождя появились во время правления Гайдара – внука.
Гайдар – дед, саблей и кровью устанавливавший советскую власть, как пропеллер, наверное, крутился в гробу, узнавая на том свете про деятельность своего внука.
Был Санька - базарным пацаном. В его владения, чужой не совал своего грязного носа. Территория рынка зорко охранялась.
В Санькиной стае, кроме него, было ещё пятеро: Колька – кривоногий, пузатый, вечно голодный пацанёнок.
Вовка – Седик, девятилетний оборвыш, прозванный Седиком за свою белобрысую голову.
Люська – Коза, зимой и летом ходившая в болоньей куртке. Куртка не имела определённого цвета, она давно ей служила подстилкой в грязных подвалах.
Хотя Люська, и была в Санькиной стае выше всех на голову, но она, ни разу не переступила порог школы.
Её вечно пьяные родители, да и трезвые школьные учителя, как-то забыли, пригласить Люську за парту.
Но она и не расстраивалась по этому поводу, а деньги считала лучше всех, потому и была в Санькиной стае – кассиром.
Был ещё Марат, косоглазый, двенадцатилетний татарчонок. Прошлой осенью он сбежал из владимирского областного приюта, и тайком от милиции пробрался в районный город Гусь-Хрустальный.
Среди беспризорников, после Саньки, он занимал особое положение. Достижениями Марата считалось то, что он удачнее всех играл в карты на деньги, и отчаянно нюхал бензин.
Так нюхать бензин, как его нюхал Марат, никто не мог. Когда он снимал с головы целлофановый пакет, то стая каталась по подвалу со смехом.
Его косые глаза принимали правильное положение. И Марат, скрестивши ноги по-турецки, блаженно раскачивался из стороны в сторону.
И последней в этой тесной компании была Нюрка. Толстая, с заплетающими ногами, четырнадцатилетняя деваха.
Как она прибилась к стае,- никто не помнит, вроде всегда и была.
Нюрка, для Санька, была твёрдой валютой. За пятьдесят рублей он продавал её, на час, подвыпившим приезжим шоферам.
Шофера, весёлые ребята с Кубани, привозили на рынок, то свежую капусту, то арбузы, и никогда не обижали Саньку: всегда честно расплачивались с ним и вдобавок нагружали полосатыми арбузами.
А вчера Марат купил по дешёвке у бабки Клавы бутылку самогонки. И вся стая, кроме Саньки, - он принципиально не пил такую гадость, отравилась насмерть.
Ходики отсчитывали удары ножа. Шёл Саньке четырнадцатый год.
Лето 1997г.
Свидетельство о публикации №220031101352