Жил-был я. Кн. 3 Беседы. Гл. 14

     - Ты давай, Дружок, - Отец похлопал меня по колену, - садись, ближе к огню. Ты рассказывал про службу. А знаешь? Есть еще одно. Важное. Жены военных.
     Мне жаль их.
     Я внимательно посмотрел на него.
     -Не перебивай. Потом. Потом, сынок.
Ох, и мучаются они с нами, с мазуриками, достается им по первое число. Без работы, без любимых, а за окном пурга и стужа, дождь и ветер. Сидят кружком жены
     - не жены, вдовы - не вдовы, одни, среди недоброго и опасного мира, а вы где - то там, «быть может, под созвездьем Эридана, а может под Полярною звездой»*, в неизвестной точке на карте. Там, где, и Генштаб с трудом найдет.
     - Отец, ну, отчего ж «вдовы - не вдовы»?
Он нехотя оторвал взгляд от огня и как-то странно посмотрел на меня.
     - Древние, кажется, греки, говАривали: «Есть живые и мертвые, и есть те, кто в море».
     Сказал он тихо, но уверенно, и как бы издалека, как будто он был не здесь, ну, не весь здесь.
     А потом продолжил: «Неведение и неизвестность вот, что бьёт больнее всего. Но без тайны в военном деле - никуда. И без тревог – никуда. И без походов и, к сожалению, без потерь тоже не обойтись. А они, жены ждут, ждут, ждут.
Знаешь, как нас ждали, в шестьдесят втором, с Карибского кризиса? Эй - ей! И мы вернулись, когда уже никто и не ждал. Когда нас «списали». А мы дошли, криво, косо, с задранной обшивкой, загнутыми «выдвижными», разбитым ном. Вырвались! Всплыли! И дошли. С потерями, – Его глаза блеснули, - но дошли.
     Никто не верил, никто не ждал. А они, жены, верили и ждали. Эх, - Отец горестно всплеснул руками. - Я бы им памятник поставил. Ей - Богу, знаешь такой, невысокий, лицом к морю. Одна рука прижата к груди, другая опущена. Ладонь в кулак, губы плотно сжаты, в глазах тревога, волнение, вера и надежда на скорую встречу. Пусть за спиной останется вся тоска и хмарь гарнизонная, пусть вся шушера, и сволочь, которая норовит под подол влезть, все эти сплетни, оговоры - наговоры, пусть все это уносит в тундру свежий ветер с моря. Пусть впереди будет только вера, вера и верность, любовь на пределе отчаянья. Взгляд ровный с надеждой. Без слез.
     Ибо эти ждущие женщины, здесь в границе стихий, на краю жизни и смерти, достойны высокого звания Жены и боевой Подруги настоящего мужчины. Стой женщина, стой твердо, стой и верь. Держи удары судьбы и невзгод.
     Высшее совершенство женщины – верная жена и надежная подруга тем, кто ушел в дальний и опасный путь.
     Верная жена верна не только телом, но и духом. В мыслях, поступках, делах.
     Верная жена – твоё второе «я». Своей верностью она, жена, питает мужскую уверенность в себе, помогает сосредоточиться на цели и исполнить свое предназначение.
     Вот что такое верная жена.
     Любовь в награду вам.
                -------------------------------------------
     Я, от удивления, открыл рот. Таким я Отца не знал. 
     - Надо было больше разговаривать, - отозвался Седой. - В свое время.
     - Что?
     - Рот закрой, Созерцатель - проявился Средний.
     - Закрыл, - ответил я.
     - Вот и славненько.
     Опустилась тягостная тишина.
     Отец как будто спохватился, вспомнив о чем-то, мотнул головой, провел пальцем по ладони. Посмотрел на меня и спросил:
     - Мама? Мама. Первое время места не могла себе найти, потом вроде «отошла».
      В общем, такие дела. Сестра выросла.... Они с мамой, частенько, оставшись вдвоем, о тебе вспоминают и плачут. Плачут.
Он как-то вяло махнул рукой, отвернулся:
     - Да, все я знаю. Я умею знать. А вот видеть не могу. Давно я их не видел.
     Скучаю я по ним.
     Отец вздохнул, глаза покраснели.
     Я понимающе кивнул и на вздохе - выдохе:
     - И вообще. Пусто без тебя. Очень пусто. Мне не хватает тебя. Ох, как не хватает.
     Отец пружинисто встал: «Я сейчас». Отошел к воде.
     Я видел его со спины. Я знал - сейчас он смотрит на воду, делает вид, что смотрит, а сам, украдкой, смахивает набежавшую слезу. Он не любил когда кто-нибудь видел его слезы. Хотя кто любит? Я подошел к нему обнял за плечи, он как-то неловко захватил мою руку, крепко прижал к своей груди: «Ничего, ничего, сын, сейчас пройдет».
     Мы стояли и смотрели: на воду, на рваные струи тумана, которые текли себе по тихой глади, на противоположный берег. С какой болью, с какой отчаянной безысходностью Отец смотрел на тот далекий берег! Как рвалась его душа - туда через лес и пустоши! Туда, туда, туда! Помочь, успокоить, защитить.
Не менее безысходный взгляд был и у меня. Поздно прозревший.
      Будто не он, а я был прикован к этому острову. Будто не он, а я завис в пустоте этого безмолвного пространства. Я прочувствовал душой и кожей, до нервной дрожи, леденящий вакуум одиночества, которое испытывал мой отец. Я, воочию, увидел неприступную стену вечного молчания.
     Одиночество – жуткое состояние.
     Мне так стало жаль его: «Отец! А, может, бросим все! Рванем на тот берег! К черту условности!».
В его глазах промелькнуло:
     - А что? - и тут же. – Нет. Так нельзя. Не положено.
Он подошел к валежнику и, задумчиво, стал обламывать сухие ветви. Ты мать - то, сестренку, не забывай. Ты сейчас им за меня.
     - Я знаю, Отец.
     – Знаешь, - повторил он, как бы про себя. Выпрямился, отошел от валежника, повернулся ко мне и жестко взглянул в глаза – «Знаю, как ты знаешь».
От тона сказанного и хлесткого взгляда я похолодел. А отец, как ни чем не бывало, отвернулся и присел у костра, всматриваясь в танцующие языки пламени.
----------------------------------------------------
     - Ты, говорят, женился, - как бы издалека, донесся его голос. – Говорят, дедом сделал.
Я оглянулся: «Откуда ты узнал?»
     - Сорока на хвосте принесла.
     - Да?
     - Ну и как доволен?
     - Доволен. А чего хорошего жить в одиночку?
     Отец отвел взгляд в сторону.
     - Извини, - спохватился я, - извини, Батя.
     - Будет, - отмахнулся он в ответ. - Разговор - то мужской. Нечего ножкой шаркать. Расскажи  о ней, кто она, что за человек.
     - Кто? – улыбнулся я.- Хороший и достойный человек.
     - Это уже полдела.
     - Конечно. Ты, по-моему, говорил, что женщина, которая умеет ждать мужчин, ушедших далеко и надолго – идеал. Так вот, она умеет ждать.
     И опять повеяло «сумрачной Похьёлой и туманной Сариолой»**...
          
     Холодный декабрь. Мороз, яркое солнце, синее небо и ветер. Пахнет студеным морем, стылым железом и снегом. Гремиха.
     Грузопассажирский пирс. Наш экипаж возвратился из 93 учебного центра, славного города Палдиски. После межпоходовой подготовки. Молодая жена и два чемодана. Экипаж уехал на автобусах. Мы, человек десять, остались ждать следующих.
     И вдруг - внезапный торопливый приказ о прикомандировании к другому экипажу и скоротечный мой уход на боевую службу.
     Представь. Без денег, без обещанной квартиры. Вместо северного сияния, брызг шампанского и прочих земных радостей, как снежком в рожу, суровая и беспощадная проза жизни.
     - Вы старший лейтенант имярек?
     - Я.
     - Слушай приказ по дивизии: Завтра утром, в шесть ноль - ноль, Вы в составе экипажа Паршева, «вэчэ ....». Что еще? Идете в море. В общем, в автономку, браток, - ошарашил приказ Родины голосом дежурного по живучести капитана третьего ранга «Фамиль запамятовал».
     Я оторопел. Нет, море я люблю и от службы, тем более боевой, не бегаю. Но... Но почему не через неделю, или хотя бы через день – два? Почему, именно, завтра? Чёрт побери! В шесть утра»
     - Не слышу ответа, - «сурово» произнес капитан третьего ранга.
     - Есть. (Огромное человеческое спасибо!)
     «Майор», безучастно, оглядел мои баулы, из-под белых заиндевелых ресниц стрельнул глазами на мою молодую супругу.
     - Что могу посоветовать, старлей, сажай девушку на пароход и отправляй к маме.
     Я посмотрел на свою «козочку». Она так хотела со мной в Гремиху (зря, что ль рассказывал). Какая она хрупкая и нежная.
     Повернулся к визави.
     - К маме? Хорошенькое приглашение к путешествию.
     Я - то привык к нашим «курсовым зигзагам», а как она? Испытаньеце.
     Тут, кстати, из-за спины образовалась и «она».
     - Что? Что случилось, - спросила жена, переминая ногами в не очень теплых сапогах на высоких каблуках.
     Мы с «майором» посмотрели на неё: «Ну, где она, а где Гремиха? К тому ж одной. Домой - домой. К маме».
     - Думай, старлей. Приказ и все подробности в штабе. Могу подбросить в поселок. Ехать – то куда?
     - Куда - куда? Вон к ним, - я кивнул в сторону еще одной одинокой пары.
     - А узнаю героев. Здорова! Грузитесь в «газик».
     На часах было полчетвертого дня. Стало заметно пуржить.
                   Как я и предполагал, в штабе дивизии «я «нафиг» никому не был и не нужен». Меня посылали от одной двери к другой и не только. Без толку. Штаб уехал на проверку лодки к выходу в море. Быть, моей лодки! Из «механиков» я нашел только одного потерянного помощника флагманского специалиста и то не своего.
     - Номер приказа знаешь?
     - Знаю. Выписку получил.
     - Молоток. Топай на лодку, принимай матчасть.
     - Понятное дело. Только я. Только с «Воровского», вещи еще не бросил. «Ёпт! – я прикрыл ладонью глаза,- и жену не устроил».
     - А-а-а, - протянул «ни о чем» лысый капитан - лейтенант.
     - Ну, а деньги?
     - В финчасти. А где вы стоите на довольствии? Приказ по дивизии есть?
     - Без понятия. Я же говорю - мы только сегодня прибыли.
     - Хреново, - потускнел помфлагманского. Извини, браток, это не по моей части. Могу дать совет - отправляй жену к «едрене – фене». Если надо денег? Займу!
     - Дай подумать.
     - Ну, думай- думай, я - в том кабинете, - сказал «капитан» и скрылся за обшарпанной дверью.
     «Дело спасения утопающих - дело рук самих утопающих».
      Я человек неслабый, с устойчивой психикой, без истерик и прочих ипохондрий - призадумался. А супруга - женщина, совершенно беззащитная, среди дикой стихии, среди суровых условий и условностей дальнего гарнизона. Одна. Был бы хотя бы день, хотя бы день в запасе, а то всего час - два и всё закроется, а в семь утра я буду в море.
      Я посмотрел на улицу: смеркалось, вьюжило, окна казармы, что напротив, едва просматривались сквозь снежную пелену. Тоска. Я медленно пошел от окна, и остановился на середине пустого коридора.
      Собрал себя «в кучу»: Так, «Начальник штаба» - «мимо», «СПНШ» - «не то», дверь «флагмеха» закрыта. Ага, «Политотдел». А может? Чем чёрт не шутит? Нет, надо идти к своим. Докладывать по команде. Только где эта долбанная казарма? Седьмая, девятая или..? Так, дежурный по дивизии знает.
      Я сделал шаг в сторону выхода. И в это время, широко раскрыв дверь, в штаб дивизии вошли Командир моего экипажа и его Замполит.
      Я козырнул.
      - О, - улыбнулся Командир, - Поздравляю, Вы первый из нашего экипажа идёте в автономное плаванье.
      - Спасибо, товарищ Командир, только.......  И тут я выложил ему все.
      Командир, на то он и командир ракетоносца – быстро, всесторонне оценил обстановку и принял взвешенное решение.
      - Я сейчас к комдиву, а вы, - он обратился к Замполиту, - помогите. Деньги и все, что положено обеспечьте. Кстати, вы обещали ему квартиру. Когда Ярый Батькович женится.
      - Так ему уже выделили!
      - Вот-вот,- Командир показал на дверь Политотдела, - решите и этот вопрос.
И тихо, но твердо: «Из штаба не уходить, пока все не сделаете. А я - к комдиву».
Командир у нас был умница. А замполит – кремень. Ни один мускул не дрогнул.
      - Ну что? Пошли, - вздохнул Замполит, и мы пошли в Политотдел.
-----------------------------------------------
     Все разрешилось очень быстро.
     Заместитель начальника политотдела и наш замполит, конечно же, были приятелями. А если бы и не были корешами, то за свой экипаж наш Комиссар вытряс бы душу из любого. Уж, я - то знаю. Виктор Александрович был настоящим Комиссаром. Вопрос был решен, и довольно быстро.
     Два звонка: в финансовую часть и в ОМИС (отдел морской инженерной службы), квартирьерам: «Ждать. Выдать старшему лейтенанту такому-то то-то и то-то. Что?! Вас не беспокоят, вам приказывают. Офицер уходит на боевую службу!»......
      Потом я, пробивая снежные заносы, что бы сократить путь, обходил «контору за конторой». Мытарства – не в счет. В общем, вечером, я вернулся «домой» с деньгами и с ордером на квартиру. Правда, предыдущий жилец еще не выехал, но это уже были частности.
      Мы были молоды, веселы и здоровы. И ВСЕ еще живы. Пришли соседи, часа в двадцать два вернулся из казармы «хозяин дома». Жены накрыли стол, и мы закатили прощальный ужин, с рассказами, анекдотами, танцами, задушевными песнями под гитару. Угомонились часа в три ночи.
      Самое интересное, что весь концерт и «банкет» были записаны на аудиокассету. Мы знали о записи и, посему, там было все по - настоящему и от души. Увы, кассета потерялась после безвременной гибели нашего товарища - «хозяина дома». Наверное, так я не пел больше никогда.
                --------------------------------------------
      Прощаясь, я сказал жене:
      - Будет тяжело, уезжай. Как вернусь, вызову тебя, получим квартиру и начнем ремонтироваться, обставляться. Пойми. Мне так легче будет. Там.
      - Хорошо. Не волнуйся. Я все решу. Иди и не о чем не думай. Знай. Я люблю тебя.
     - И я, Натка, люблю тебя. 
     Долгий поцелуй завершил проводы.
     Хлопнула дверь подъезда. Я вышел на улицу и двинулся по спящему поселку. И хотя во дворе фонари не горели, от свежего снега было светло.
     Она смотрела в окно. Я шел, не оборачиваясь, и через минуту скрылся за углом соседнего дома.
     Во дворе, на не глубокой снежной целине, по диагонали до угла, осталась только одинокая цепочка следов. Это всё, что осталось от меня в ее мире...


* Строка из стихотворения капитана 1 ранга  Жураковского Владимира Николаевича, подводника КСФ.
** ПОхьёла и СариОла - в финской и карельской мифологии северная страна, иной мир, враждебный человеку. (описаны в  эпосе «Калевала»).

 Продолжение:  http://proza.ru/2020/03/12/1872