Дом на Васильевском острове

Студенческие каникулы в конце января совпадали с днями прорыва блокады. Место в вагоне поезда Москва-Ленинград мне досталось 37; это купе продают редко, его обычно занимают проводники. В вагоне оказалось очень холодно, я пыталась согреться и не смогла, поняла, что простудилась. Поезд прибыл на Московский вокзал строго по расписанию, на перроне мрачно, темно, я вышла на привокзальную площадь, перешла Невский. Пустой троллейбус вез меня на Васильевский остров, мимо знакомых по открыткам зданий и памятников, по Большому проспекту на улицу Наличную.

Двор-колодец, лифт на четвертый этаж, старая дверь. Улыбка бабушкиной сестры Елены.
- Проходи, проходи, ждем!
Я оказалась в прихожей коммунальной квартиры. Прошли в комнату с двумя окнами и огромным балконом с видом на залив. Комната принадлежала Елене и её супругу Николаю - архитектору. Было девять часов утра, но едва светало. Туман повис над гаванью.
Елена накрыла круглый стол для завтрака.
- Я люблю красивые тарелки! Посмотри - кобальт с золотом, - произнесла она.
Блинчики с творогом и кофе немного согрели меня, но озноб нарастал.
- Как жаль, я ждала этой поездки, столько надо посмотреть, поездить, походить по музеям, а тут — температура.

Голова Елены была перевязана шерстяным платком:
- В такую погоду у меня всегда голова болит, после контузии, бомба разорвалась где-то рядом с Невским, я не поняла где, только ощутила сильную боль в голове. Хорошо, что упала недалеко от штаба, меня заметили и отправили в госпиталь.
- Как вы оказались в блокаде?, - спросила я Елену.
- Я была санинструктором морской пехоты, в августе 1941 года мы уходили из Таллина в Кронштадт, в конвое было более двухсот кораблей. До Кронштадта дошли чуть больше половины. Обстреливали нас с воздуха и с моря. Катерок наш подбили, повернули мы к берегу. Катер стал тонуть, до берега добирались уже вплавь. На берег выбрались не все, мокрые, почти без сил и без надежды на спасение, заметили церковь на берегу, маленькую, с готическим шпилем, осторожно приблизились к ней. На свой страх и риск вошли в молитвенный зал, к нам вышел пастор. Нарастал шум двигателей немецких автомобилей и мотоциклов, пастор указал рукой, куда спрятаться и вышел на улицу, прикрыв за собой дверь. Послышалась немецкая речь. О чем они говорили, мы не поняли, затаились, почти не дышали, сердце билось, из груди выскакивало, ждали любого исхода, автоматных очередей, только мотоциклисты развернулись и уехали.
Нашей маленькой группе удалось добраться до Ленинграда.

- Как вы пережили блокаду?, - спросила я.
- Военный паек был чуть выше гражданского, у меня был шанс выжить.
Когда блокада была снята, командир наш предложил мне выйти за него замуж, я согласилась. После войны его направили в Германию. На мой выезд особый отдел разрешения не дал. Ответ был такой:
- Ваш отец, Елена, в 1932 году был осужден по 58 статье и отбывал наказание  в Соловецком лагере особого назначения. Это так?!
- Так, -  ответила я.
- Мы не можем разрешить вам поехать вместе с мужем. Вам придется развестись, если вы не хотите стать помехой в его продвижении по службе.
Елена вздохнула.

- Уже позже, здесь, в Ленинграде, я познакомилась с Николаем, - Елена улыбнулась.
Супруг Елены, Николай, худощавый человек в очках, продолжил разговор:
- В 1941 году я был студентом второго курса архитектурного факультета. Мы с другом попали на фронт совсем мальчишками. Стрелять толком не умели, я винтовку в руках едва держал, да еще очкарик. Патроны закончились, в окружение попали, а потом - в плен. Три года семь месяцев в аду.

- Бежали мы с товарищем из лагеря, нас поймали, в другой лагерь перевели, более строгий, потом снова лагерь в Латвии. Последний лагерь оказался на западе Германии, самый большой. Там и наши солдаты были, и англичане, и французы пленные. Им Красный Крест помогал. Их бараки через забор от наших находились, они после работы в волейбол играли, смеялись, шутили. А мы едва ноги передвигали. Плотные первыми умирали, а мы, худые заморыши, держались дольше. Истощал я совсем, меня отправили в лагерный лазарет. Я знал немецкий язык еще со школы. Немец, немолодой фельдшер, заговорил со мной:
- Ты откуда?
- Из Ленинграда, с Васильевского острова.
Фельдшер ушел и через несколько часов вернулся с котелком в руках:
- Пей бульон, пей, - произнес немец.
- Что это? - изумился я.
- Овчарку свою убил и сварил тебе бульон, пей, не отворачивайся.
- Почему вы это сделали?
- В Первую Мировую я в плен попал раненый. Выходили меня сестры милосердия в госпитале в Петербурге. Живой вернулся, так, что считай, долг возвращаю. Не люблю быть должным.

Николай продолжал свой рассказ:               
- Освободили лагерь американцы, предлагали остаться в их оккупационной зоне, я не согласился, очень хотел вернуться домой, на Васильевский остров; меня передали нашим, я снова оказался в лагере, уже в нашем. Меня долго проверяли на предмет вербовки немецкими и американскими разведками. Николай посмотрел на меня и произнес:
- Я не был предателем!

Температура свалила меня в постель. Николай показывал свои акварели, еще студенческие, сохранившиеся с давних лет, приносил из кухни блинчики с маслом и чай. Садился рядом и снова рассказывал о своем пребывании в плену. Отпивая глоточками горячий чай из чашки,  я пыталась представить себе, что такое лагерь для военнопленных, картина рисовалась слишком страшной.
Каждый рассказ он заканчивал фразой: - Я не был предателем, - словно хотел объяснить, что человек попадает в плен, не по своей воле, а по трагическому стечению обстоятельств.

Каникулы закончились, а Ленинграда я так и не видела, только вид на залив из окон квартиры. Так и не добралась до Колпино, где похоронен в братской могиле мой дед, погибший в бою в марте 1943 года в ходе операции "Искра".
На вокзал меня везло такси, мимо узнаваемых дворцов и памятников. Елена провожала меня; голова ее была перевязана платком, ее снова мучили боли после давней контузии.

Дневной поезд на этот раз оказался теплый, «Хельсинки — Москва». Попутчицы, две пышные продавщицы из Елисеевского на Невском, всю дорогу ели деликатесы, разворачивали из фольги семгу, пили хороший чай.
Я забилась в угол купе, на приглашение разделить их застолье, ответила вежливым отказом. Есть мне совсем не хотелось, в мыслях крутилась фраза: - Пей, это бульон из моей овчарки.

У меня дома, в Воронеже, хранится фотоальбом «Ленинград» 1990 года издания, где на 264 странице есть панорамная фотография гавани, с океанским лайнером у причала; на фото хорошо виден дом на улице Наличной и окна квартиры Елены и Николая.

P.S.
Историю сестры моей бабушки Елены Яковлевны Араповой я рассказала автору прозы Владимиру Репину, он написал стихотворение "Рассказ санинструктора морской пехоты", спасибо ему!