ЭХО

Эхо
«ПОСВЕЩАЕТСЯ  ПОЭТЕСЕ  ИНГЕ БАХАРЕВОЙ»

 Книжная ярмарка проходила в городе ежегодно во второй половине мая. Город выделял большое помещение, а оно разбивалось на секции и павильоны, в зависимости от того, кто какую площадь заказывал под свою торговлю книгами. Центр современной литературы совместно с Российским союзом писателей забронировал небольшой павильон, и там писатели и поэты дежурили, продавая свои произведения.
Поэтесса должна была занять место во второй половине дня. Пришла загодя, чтобы осмотреться. Подходила к секциям, листала книги. Ее больше интересовали детские, поскольку она была детской писательницей. Просматривала тексты, иллюстрации. Иногда не могла понять, что изображено на рисунках, но, очевидно, детям это понятно. Ее стихи иллюстрировали дети в Доме творчества. Хотела сравнить, как это делают другие.
 Интересовалась также военной литературой. Она родилась за год до войны и пережила тяжесть военных и послевоенных лет вместе со всеми детьми войны. Подошла к секции, где продавались военные книги, мемуары военачальников, повести, рассказы, стала листать. Нахлынули воспоминания.
Война долго откликалась эхом в судьбах людей. Поэтесса помнила, как это эхо калечило людей, в том числе детей, особенно мальчишек, лишало их жизни или делало инвалидами, когда они находили мины, снаряды, гранаты, пытались с ними что-то сделать, а те взрывались в детских руках.
Ей вспомнилось, как в прошлом году, по выражению одного прозаика, к ним пристала француженка, дочь русских эмигрантов, прибывшая на ярмарку от какого-то французского издательства.
– Сейчас во Франции военная тема неинтересна и поэтому военные книги практически не издаются, – сказала француженка, на что прозаик заметил:
– Человечество прошло такие испытания во время войны, что эта тема будет еще очень долго интересна.
– Что интересного? Все понятно: американцы и мы победили немцев, а коммунистам не дали захватить Европу и установить свой порядок.
 – Что-что-что? Что вы сказали? – прозаик изменился в лице.
– Американцы и французы разбили немцев, – повторила француженка. – Коммунисты пытались подчинить себе Европу, но мы с американцами стали этому преградой.
– Подождите-ка! Кто победил фашистов?
– Как кто? Мы, французы и американцы.
– А кто на Рейхстаге флаг поднял? Тоже французы с американцами? Вообще-то Францию Гитлер за две недели оккупировал, а мы, Советский народ, четыре года терпели лишения войны. Вы знаете, как это было?
– Это всем известно. Захватив Европу, немцы решили пойти на Москву и начали войну с русскими в июне, поскольку летом тепло. Они, очевидно, не знали, что в России дорог практически нет, и когда подошли к Москве, начались холода, ударил мороз, немцы решили отступить от Москвы.
– Что-что-что?
– Холодно было, мороз, – продолжала француженка, – а немцы зимнее обмундирование не захватили и отступили от Москвы, а на следующий год не захотели уже по холоду драться и пошли на юг, чтобы быстро захватить город вождя коммунистов Сталина, но русские на берегу Волги уперлись. Опять наступила зима, стало холодно. К тому же русские неправильно вели войну, партизанили, коммуникации прерывали. Поэтому Паулюс, чтобы не погибли от мороза люди, решил свою армию, триста тысяч человек, сдать в плен и сам сдался, после чего русские начали наступать. В Европе все думали, что русские дойдут до своей границы и остановятся, а они стали захватывать европейские государства: Польшу, Болгарию, Чехию. Американцы, видя, что коммунисты порабощают свободные страны, высадились у нас в Нормандии, вместе с французами разбили немцев и преградили путь коммунистам к захвату Европы. Так одержали победу мы и американцы.
– Вы понимаете, что говорите? – сказал прозаик. – Вы все путаете и принижаете победу, которую ковали русские. Американцы высадились, когда русские были уже на подступах к Берлину и одержали победу над фашизмом, взяв Берлин.
– Так нас в школе учили, я ничего нового не говорю. Чему во Франции учат, то и говорю. Поэтому у нас неинтересна военная тема для издания.
Поэтесса задумчиво стояла у секции с военной литературой. Русских погибло двадцать семь миллионов, считая всех погибших от пуль, от бомб, от ран, от голода, от холода, от лишений, – и вот так вот взять и принизить Победу нашего народа, дескать, они высадились в Нормандии и победили.
Она подошла к секции Центра современной литературы и заняла место у прилавка. В секции напротив обратил на себя внимание плакат военных лет, знакомый с детства: Родина-мать зовет на борьбу с фашистами. И опять нахлынули воспоминания.
Они с сыном были на даче. Ее мальчику исполнилось уже одиннадцать лет. После войны дачная земля была нашпигована не только осколками, но и неразорвавшимися снарядами и минами. Дважды прошелся каток войны по этой земле, когда немцы наступали и когда отступали. Много было работы у саперов. Вспомнилось, как саперы делали осмотр участка соседки через две дачи и в ужас пришли, увидев корыто с кормом для поросят, стоявшее на двух противотанковых минах.
– Откуда? – спрашивают.
– Да что ж? Они валялись там в огороде, а я их приладила. Хорошо, удобно корытце стоит.
 Мать очень боялась за сына. Сколько раз говорила ему, чтобы не подходил к снарядам и минам, не трогал…
 В тот день трое друзей ее мальчика приехали к нему на велосипедах, он схватил свой велосипед и крикнул:
– Мам, мы покатаемся поедем!
 И уехали. Она помнит, что у нее очень тревожно было на сердце. Час нет, второй. Выходила на улицу, смотрела, а там справа от дороги стояли саперы каждое лето с открытия дачного сезона. Вдруг раздался отдаленный взрыв где-то в той стороне, куда ее мальчик уехал. Через минуту саперный уазик промчался туда. Сердце стучало мочи нет от беспокойства за сына. Она застыла на дороге в ожидании своего мальчика, а его не было и не было.
Наконец вернулся саперный уазик. Из машины ей навстречу выпрыгнул старший лейтенант. Она помнит, как сказала:
– Мой? – и услышала в ответ:
– Твой.
 А дальше не помнит. Ничего не помнит, что было дальше.
 И вот сейчас она смотрела на плакат Родины-матери, а видела, как наяву, тот момент, как подъезжает уазик, оттуда выпрыгивает старший лейтенант и говорит:
– Твой.
От только одно слово и сказал:
– Твой.
 Она впала в такой же ступор, как тогда. Люди к ней обращаются, что-то спрашивают, а она не реагирует, замерев с широко открытыми глазами.
В это время мужчина с палочкой прогуливался вдоль книжных рядов, интересовался книгами, листал, улыбался, вспоминая, что когда-то за такую книгу пришлось бы двадцать килограммов макулатуры сдать. А сейчас такая красота, такая свобода – покупай, вот они все перед глазами. Он шел, смотрел, радовался, что наконец-то можно свободно приобрести и прочитать такие издания, в твердой обложке, красота!
Мужчина подошел к месту, где застыла поэтесса, – и сам застыл от удивления: да это же она, та женщина! И стоит так же, как тогда. Громаднейшие, широко открытые черные глаза. Да, без сомнения, это она. Волос седой, постарела, но глаза, глаза! Широко открыты, так тогда, когда она спросила:
– Мой?
 Он хотел сказать:
– Твой жив, – а сказал: – Твой, – и она застыла в такой же позе, как сейчас.
Он приблизился, сделал движение рукой перед лицом – не реагирует. И тут он сказал:
– Жив твой.
 Схватил ее за плечи и повторил:
– Жив твой, жив твой!
 Она заморгала, из глаз полились слезы. Он еще раз повторил:
– Жив твой, жив твой!
– Это ты? – спросила она.
– Это я. Жив твой.
 Она склонилась к нему на плечо.
– Да, жив. Почему ты тогда не сказал эти слова? Почему ты сказал: «Твой»? Я подумала, это мой погиб, а он жив. Спасибо тебе! Спасибо, что ты отвез сына в больницу, там удалили осколок из ноги, и он и сейчас жив. Спасибо тебе! Это эхо. Оно и сейчас отзывается в наших сердцах, в наших судьбах. Как бы не хотелось, чтобы наши внуки услышали