Иван Креститель

Главное событие нынешнего года в России – празднование 75 годовщины Великой
Победы.


Намечается множество мероприятий - парадов, маршей, выставок и исторических реконструкций, призванных напомнить о подвиге советского  народа в борьбе с  «фашистской гидрой».
               

 Жаль, что самих победителей практически не осталось в живых. И тех, кто  видел их живьём, становится всё меньше. Я видела. Пока память мне не изменяет, считаю своим долгом рассказать об одном таком герое.


В 1985 году  страна отмечала 40-ую годовщину Победы. Никаких  пышных мероприятий в ту весну не наблюдалось. Нарядные ветераны собирались вместе, вспоминали фронтовую молодость, обнимались и плакали. А потом разом куда-то пропали, растворились в будничной суете.               


Вскоре после майских праздников я была командирована в Минск со спецзаданием: закупить и привезти в проектный  институт полный комплект «свежеиспечённых» справочников.


После нескольких дней  мороки с оформлением, оплатой и выдачей горы ценной макулатуры я, наконец, оказалась на железнодорожном вокзале, плотно забитом народом. Начинался сезон отпусков. От кассовых окошек змеились бесконечные очереди. 


Я  пристроилась в один из «хвостов», опустила на асфальт неподъёмные сумки с документацией и приготовилась стоять здесь до победного конца или до физической смерти. За час очередь  продвинулась вперёд  метра на полтора. Хотелось одновременно  есть, пить, в туалет и повеситься. Выйти из очереди не было никакой возможности: сзади стоящие сограждане моментально забывали приметы «ушельца» и истово божились, что его здесь не стояло.


Через пару часов пришла печальная весть: на сегодняшний день билеты на Москву закончились, идёт продажа на завтра и послезавтра. Стоять здесь дальше не имело смысла. Я  начала судорожно перебирать в мозгу всевозможные варианты  побега из города-героя на  любом другом  виде транспорта, включая гужевой.


И тут моё внимание привлёк тщедушный старичок  в поношенном  костюме явно с чужого плеча. Он методично обходил очередь и о чём-то спрашивал стояльцев. Озлобленные граждане реагировали соответственно: одни ругались, другие старались его не замечать, третьи демонстративно отворачивались.                – Гляди, алкаш  на бутылку собирает, - прокомментировал ситуацию сосед сзади, - нашёл место и время!


Дошла очередь и до меня.


- Вам не нужен билет? – спросил старик и  робко улыбнулся.


- Нужен! До Москвы! На сегодня! Купе! – выстрелила  я залпом  сокровенных желаний.


- Билет стоит 25 рублей, плюс моя комиссия - 5 рублей после получения билета, - дедуля  явно решил поиздеваться над беспомощной жертвой.


- А где гарантия, что Вы не исчезнете в пространстве с моими денежками и  не оставите меня  стоять здесь  несчастной  доверчивой Буратиной?


- Даю Вам честное слово -  через пятнадцать минут  билет  будет у Вас в руках.

 
- Ну, это совсем другое дело, - я достала кошелёк и протянула незнакомцу требуемую сумму.


Взяв деньги, старикан  мгновенно дематериализовался. У соседей по очереди появился прекрасный повод обсудить мои  умственные способности.


Каково же было всеобщее удивление, когда через пятнадцать минут я стала счастливой обладательницей билета на сегодняшний вечерний поезд до Москвы. Уплатила обещанную комиссию и не удержалась, спросила:

                – Расскажите, как  Вам это удалось? В чём фокус?

 
- Нет никакого фокуса, - старик  гордо протянул мне удостоверение полного кавалера орденов солдатской Славы, - имею право снимать бронь.


- Мужик, купи и нам билеты, - засуетились  бывшие пессимисты.


- Могу купить только один билет в день, - объяснил ветеран, - в кассах меня уже знают.


- Вы меня так выручили, - не веря своему счастью, проворковала я, - возьмите ещё денежку!
- Денег не возьму. Угости, дочка, меня пивком, если не жалко! Пойдём, покажу одно тихое местечко.


«Тихое местечко» оказалось буфетной стойкой в дальнем крыле вокзала. Матёрая буфетчица встретила нас как старых знакомых.


- Семёныч, рада видеть! Ба, да ты не один! – пробасила она, - где ты её подцепил? На тебя похожа как дочка: такие же глазки голубые и худенькая.


- Моя дочка сейчас была бы лет на 15 постарше, - вздохнул старик.


Скудный ассортимент торговой точки состоял из «жигулёвского разливного» и каких-то невнятных пирожков.


- Хотела напоить благодетеля пивком, - загрустила я, - да разве же это угощение?


- Семёныч –  святой человек,  для него ничего не жалко, - зашептала буфетчица, - у меня в загашнике припасена коробка чешского тёмного. Только я  подам его в кружках, чтобы не возбуждать посетителей, и закусочку присовокуплю соответствующую.


Мы уселись за свободный столик. Буфетчица, искусно лавируя мощным корпусом между посетителями,  доставила нам запотевшие кружки божественного напитка  и  блюдо с рыбным ассорти.

   
- Давайте знакомиться, - начала  я общение, - а то как-то неудобно получается. Я – Наталья, командировочная из Москвы.


- Иван Семёнович, бывший интеллигентный человек, короче - бич, притом бомж. Что же ты, Наталья, тяжести такие таскаешь, или в твоей конторе мужики перевелись?


- Они все очень занятые: курят в туалете и сидят на подоконниках - обсуждают футбол и политику. И ещё я спичку короткую вытянула. Вот и отдуваюсь теперь.


- Я до войны тоже работал в проектной конторе инженером-конструктором.  И семья у меня была – жена и дочка. А нынче – один как перст.

 
- Разве так  бывает: ветеран войны, полный кавалер и вдруг  бомж? Как с Вами произошла такая метаморфоза?


- Думаешь, мало среди бывших фронтовиков бомжей?  Нас, никому не нужных, по стране – десятки тысяч. Вымрем все потихоньку, и гора с плеч.

 
- Ну, пока не вымерли и не потеряли внимательную слушательницу, расскажите о себе, о боевых подвигах.


- Изволь, расскажу. Когда началась война, казалось, что пройдёт полгода, от силы год, и мы победим. На фронт ушёл добровольцем. От  семьи  не было никаких вестей. Письма мои оставались без ответа. Решил написать соседке.  Она сообщила, что жена и дочка по пути на восток попали под бомбёжку и сгорели в эшелоне. За сутки поседел. Внутри у меня будто всё выгорело. Снаружи белый, а внутри – чёрный.  Заветной мечтой стала не победа, а страстное желание поскорее умереть и воссоединиться с ними. Но, видимо, у судьбы на меня были другие планы. Из тяжёлых боёв  выходил  невредимым. Брался за самые трудные, практически невыполнимые задания. Вокруг десятками, сотнями гибли однополчане, а я был словно заговорённый. Прошёл всю войну, собрал целый иконостас орденов и медалей, но так  и остался живым мертвецом.


- Многие ветераны любят вспоминать, когда  и за что получили боевые награды. Думаю, и Вам есть что порассказать. Пожалуйста, не стесняйтесь!


- Больше всего мне бы хотелось напрочь забыть военные годы. Страшно и стыдно вспоминать. Сначала фашисты лютовали на нашей земле, потом мы им мстили на их территории. А в результате страдали и гибли женщины, старики и дети. В войне нет правых, виноваты обе стороны. Лучшая война - та, что была предотвращена, как сказал один китайский мудрец.


- Мой отец придерживается того же мнения. Из него силой не вытянешь военных воспоминаний. Ну, летал, ну, бомбил, горел и катапультировался. Орденов и медалей              – полная коробка, а рассказывать ничего не хочет.


- Отец твой – настоящий герой.  Герои никогда не хвастаются подвигами.


- А как же Вы, любезный, дошли до нынешнего, мягко говоря, плачевного  состояния?


- Это уже совсем другая история и ещё одна кружечка пивка.


Я подмигнула буфетчице, и пустая кружка, как по волшебству, превратилась в полную.  Беседа продолжилась.


- Послевоенный Минск лежал в руинах.  Жилья катастрофически не хватало. Мне ещё повезло – восстановился на прежней работе, получил койку в ведомственном общежитии.


В первую годовщину Победы наш директор устроил для  фронтовиков торжественный обед. Все тосты были как под копирку: За Сталина! За Генералиссимуса! За организатора всех наших побед! Один я  выпендрился:   Давайте, говорю, лучше выпьем за погибших боевых товарищей, за пропавших без вести, за  вдов и сирот, за узников концлагерей, и чтобы эта треклятая война стала последней на земле!


Выпили тихо, не чокаясь. Потом, не глядя в мою сторону, начали потихоньку расходиться.


 Следующим вечером меня арестовали  прямо в общежитии. Кто-то из коллег доложил куда следует, что я занимался антисталинской агитацией.

                Меня лишили всех наград и отправили по этапу в лагерь, в Иркутскую область.  Пару  лет рвал жилы на лесоповале. Потом подфартило. Появилась потребность в инженерах-строителях. Нужно было срочно проектировать цеха для размещения вывезенного из Германии  технологического оборудования. Работали в «шарашке» почти круглосуточно. Зато тепло, и паёк приличный.


В 1954 году освободился. Вернулся в Минск. Документы на  боевые награды восстановил, но сами ордена и медали бесследно исчезли. Наверное, достались какой-нибудь тыловой крысе. Много раз пытался устроиться на работу по специальности, но регулярно получал отказы. Отделы кадров боялись бывших лагерников, как огня. Брался за любую работу. Скитался по съёмным углам. Семью так и не завёл: кому нужен «враг народа» без жилья и стабильного заработка?

         
- Но ведь уже 40 лет прошло после войны,  неужели нельзя было как-то заявить о себе, потребовать полагающиеся льготы, жилплощадь, наконец?


- Дело в том, что меня просто-напросто перестали замечать. Такой вот человек-невидимка! Сначала было обидно, а потом привык. Ни адреса, ни прописки, зато на  свободе и ни от кого не зависишь.               


Со временем из документов у меня сохранилось только это удостоверение. Оно меня худо-бедно кормит.  Ровесники  почти все ушли в мир иной, так и не дождавшись благодарности за ратный подвиг, а я всё живу и живу, не знаю зачем. На фронте  не погиб,  и сейчас копчу небо, как проклятый. Отворачивается от меня  старуха с косой, а может быть, я и для неё невидимка?


- Сейчас-то Вы где живёте? Не на улице ведь?


- Живу при вокзале.  Покупаю людям билеты, питаюсь здесь. Буфетчица  ко мне хорошо относится. Она в войну тоже всякого натерпелась. Чудом выжила в концлагере. Ночую  в полулегальной гостинице, в старом вагоне.  Бельишко стираю и моюсь в служебном корпусе. Железнодорожники ко мне привыкли, не гоняют, время от времени  снабжают сезонной одежонкой.


Я смотрела на  собеседника  и думала: - Какие  же мы все глупцы с нашими надуманными проблемами, микроскопическими  бедами и огорчениями! Вот сидит передо мной настоящий гигант, вынесший груз невзгод, рассчитанный не на один десяток простых смертных, и не жалуется, не ноет.


- Очнись, дочка, объявили твой поезд, - старик потянул меня за рукав, - пойдём, покажу платформу и багаж помогу дотащить. Провожу тебя, если позволишь.  Странное дело – живу на вокзале, а никогда ещё никого не провожал…


Скорый поезд «Вюнсдорф-Москва» уже стоял у перрона. Строгая проводница критически оглядела моего спутника и изрекла:
 

- Провожающим в вагон нельзя. Поезд международный, как бы чего не вышло. А вы, женщина, поторопитесь, через пять минут отправление!


Я кое-как заволокла свои баулы в коридор вагона и открыла окно.


- Спасибо, что разрешила проводить, дочка!  А за то, что набралась терпения и выслушала  – низкий поклон, - старик  стянул с головы  ветхую  кепочку  и поклонился.

 
- Нет, Иван Семёнович, это я должна Вам кланяться и благодарить за оказанную мне честь побеседовать с настоящим героем!


Поезд тронулся. Я плакала и махала платочком.               


Седовласый кавалер семенил рядом в огромных растоптанных сандалетах, что-то шептал и мелко-мелко меня крестил.


В конце перрона он остановился  и осенил уходящий состав размашистым крестным знамением.
               

Признаюсь: так меня ещё никто не провожал.


Моё  купе оказалось запертым. В ответ на осторожный стук  послышалась отборная ругань. Затем дверь открылась, и в коридор, оправляя джинсовые мини-юбки, вывалились три богатырского сложения особы –  вылитые  Илья, Добрыня и Алёша, только с сиськами.

 
- Местов нет, - пророкотала Илья.


- Всё занято, - уточнила Добрыня.


- Можешь проверить, - предложила Алёша.


Я с трудом протиснулась между  мощными  торсами и заглянула в купе. Моё нижнее место было до верху забито рулонами ковров. На остальных полках штабелями расположились яркие коробки с перламутровыми сервизами «Маркиза». В торцах полок были оставлены  места для сидения. В купе было сильно накурено. Вдобавок, от синтетических ковров шёл нестерпимый химический запах.  В  общем – передвижная газовая камера.


- Убедилась? – хором спросили богатырши.


- Да, спасибо, извините за беспокойство, - ретировалась я и поволокла  свой «бесценный груз» в сторону обиталища проводницы. 

                За небольшую плату договорилась устроить баулы у неё под койкой.


- Садись, чайку попьём, - проводница зазвенела стаканами, - тебе согласно билету полагается чай с печеньем и постельное бельё. Вот только с постелью-то  промашечка  вышла!


- Неужели  мои потенциальные соседки  спят сидя, как куры на насесте?


- Ага, так и спят, а всё от жадности.  Да ты не беспокойся – они в Орше сойдут. Успеешь отдохнуть.


- И что, в других купе то же самое?


- Нет, в других купе везут запчасти для «Жигулей», трикотаж, косметику, дамское бельё и ещё кучу разного барахла, которое недодаёт своим гражданам наша  слаборазвитая  лёгкая промышленность.  Дары  победителям от  побеждённых.


Мы с наслаждением пили  душистый, крепко заваренный чаёк, хрустели печеньем и исподволь разглядывали друг друга через отражение в оконном стекле.

 
- Тебя что ли отец провожал?- прервала молчание проводница.


- Угу, отец…


- Что же ты отца своего так запустила. Видно же - доброй души человек, а выглядит как босяк.


- Это я виновата, да и не только…


- Мой-то  отец совсем другой. На фронт уходил нормальный мужик, а вернулся - дикий зверь. Запил по-чёрному. Мать избивал, над нами, малолетками, издевался. Ни на одной работе не задерживался. Однажды в  пьяной драке убил собутыльника. Сел надолго. Когда освободился, стало только хуже. Соседский дом поджёг. Чудом семья не погибла. Сел снова. И потом несколько раз сажали уже по мелочи. Бабушка, его мать, всё сокрушалась: Уж лучше бы его на фронте убило! Хоть бы память хорошая осталась...


- А где он сейчас?


- В интернате для престарелых уголовников, на полном государственном обеспечении. Я с директором договорилась, чтобы не беспокоили меня, когда  помрёт – всё равно не приеду. А ты  своего  береги. Видно, что человек кроткий, ласковый. Провожал тебя со слезами. Мне бы такого…


Проводница повздыхала и занялась своими делами.

                Я переместилась в коридор на откидной стульчик и принялась аккуратно перебирать в памяти  всё  произошедшее со мной за  этот длинный  и очень важный день.


В голове постоянно вертелась, не давая покоя,  навязчивая  мысль: - Интересно, могу ли я теперь со всей определённостью  заявлять, что некрещёная?


- Вряд ли. Сегодня меня окрестил самый, что ни на есть, святой - великомученик ХХ века. Человек  прошёл сквозь кровь и ужас страшной войны, познал  предательство, ледяное равнодушие и не озлобился, не затаил обиду на всех и вся. Конечно, святой!


Выходит, у меня теперь есть крёстный отец.


Хорошо иметь двух отцов – папочку родненького и отца духовного!


35 лет прошло, а я в деталях помню ту встречу.


Обоих моих отцов давно нет в живых. Они, наверное, теперь ангелы. Мои ангелы.  Хранители.