Жизнь такая короткая

Жизнь такая короткая
Очерк


Поднимаясь по лестнице на четвёртый этаж, Фёдоров с недоумением рас¬сматривал конверт. Письмо было из Самары, почерк чу¬жой, ни о чем не говорящий. Нахлынуло необъяснимое бес¬покойство. Войдя в квартиру, Владимир Иванович сразу распечатал письмо и принялся чи¬тать.
– Ух ты! – вырвалось у него так громко, что Анна Николаевна на восклицание мужа вышла из другой комнаты.
– Что, Володя, случилось? – спросила она.
– Венька Лома;кин умер! – ответил потрясённый Владимир Иванович.
– Да ты что!? – изумилась она.
– Вот письмо при¬шло от его жены.
Вениамин Ломакин – самый близкий фронтовой друг Вла¬димира Фёдорова. С 41-го и по 46-й были неразлучны. Всю войну прошли вместе. Звания одинаковые, награды одинако¬вые, оба были командирами расчёта. Когда закончилась война, договорились в шутку, что женятся через два года после демобилизации, что дети появятся через год, и у обоих будет по сыну и по дочери. Так всё и вышло...
Нет больше Вени Ломакина. «Володя, берегите друг друга, жизнь такая короткая, – писала Нина, его вдова, – и как тя¬жело остаться одной в старос¬ти. Это не объяснишь. Очень тяжело».
У Владимира Ивановича сда¬вило сердце: Нина дважды пов¬торяла в письме пронзитель¬ные слова – «жизнь такая короткая». В эту минуту он ощутил истинность этих обжигающих слов, даже трепет мистический прошёл по телу.
– Мы с Веней были, как родные братья! – проговорил скорбно Фёдоров. – Надо се-годня же отослать деньги на венок. Пусть Нина купит и от нас повесит на памятник. «Сегодня же», эти слова он произнёс настойчиво и безапелляционно, будто кто-то посмел бы ему в такой ситуации возразить.
Он достал водку, налил сто граммов, сколько давали им в боевой обстановке знаме-нитых «наркомовских», помя¬нул друга.
Бывает, что худо, мрачно станет на душе, и тогда Владимир Иванович берёт неказистый фронтовой альбомчик с пожел¬тевшими тонкими листками и начинает рассматривать фото¬графии, и отмякает душа от воспоминаний, в которые уно¬сит его память. Эта трофейная тетрадка с непонятным готи¬ческим словом, вытисненным на толстых корках, попалась Фёдорову в немецком горо¬де Ратиборе. С бумагой на фронте было так трудно, что на письма шла серая прокладоч¬ная бумага из ящиков с крупнокалиберными патронами.
Но за войну появилось у него несколько фотографий, число которых стало быстро множить¬ся после победы. Снимались на память трофейными фотоаппа¬ратами. И, сделав в листках тетрадки прорези, он вставил в них эти фотокарточки. Так начался альбом, который за 45-й, 46-й годы заполнился снимками фронтовых друзей и подробными подписями к ним.
Он достал фотоальбом, раскрыл его.
Вот они с Веней Ломакиным возле своего крупнокалиберно¬го зенитного пулемёта. Сколько Фёдоров за войну выпустил из него пуль по самолётам врага и по разным наземным целям, если от Сталинграда до Праги сменил два ствола, износив¬шихся в боях, а с третьим довоевал до Победы. Не доста¬нут ли до Луны все его оче¬реди, если вытянуть их в одну трассу?
Перелистывая альбом, Фёдо¬ров перебирал в памяти собы¬тия войны. Он помнил все подробности более чем полуве¬ковой давности. Да и как их забыть, если в окопах войны остались его самые цветущие годы! Сколько они, солдаты, вынесли и вытерпели всего, сколько хлебнули на фронте страданий, разве забудешь! Война его, пацана, попавшего на неё со школьной скамьи, вылепила на свой лад. Шесть лет, считая с 1941-го, отдал он армии. Но дело даже не в годах, как начал он понимать через много-много лет, а в том, что происходило там с их душами молодыми. Приобретая опыт, который был страшен своей противоестественностью, переходящей в обыденность, душа очень незаметно лома-лась. Всё, что он видел, чув¬ствовал, думал, всё это и сфор¬мировало в его восприимчивой натуре особый механизм памя¬ти человека, видящего смерть и сеющего смерть.

*   *   *

В Тамбовской губернии был уездный город Коз¬лов, который в 1932-м году пе-реименовали в Мичуринск. В нём-то 10 ноября 1923 года и увидел Фёдоров свет. Здесь он был крещён, рос, учился. Семья состояла из пяти человек: отца с матерью и трёх детей. Володя был старшим, за ним шли Алексей и Октябрина.
В те годы самой престижной считалась профессия лётчика. Легендарные авиаторы Чкалов, Громов, Леваневский, Гризоду¬бова, Осипенко и многие другие были кумирами молодёжи, создавали атмосферу заразитель¬ного энтузиазма. Недаром Во¬лодя Фёдоров и трое его това¬рищей, учась в 10-м, парал¬лельно поступили в аэроклуб.
В их классе было 7 парней и 19 девушек. Выпускной от¬праздновали 17 июня. Война началась через четыре дня, а уже 8 августа четверо вчерашних школьников из их класса оказались в армии.
На базе аэроклуба была создана военно-авиационная школа пилотов с дислокацией в городе Кир¬санове. И вскоре недавние одноклассники Володя Фёдо¬ров и Юра Кочергин повели туда самостоятельно свои аэроклубовские машины. В Кирса¬нове и познакомился Фёдоров с Веней Ломакиным.
В октябре 41-го ребята очутились в Шадринске, оттуда их перебросили в Бугуруслан. Здесь в мае 42-го они и закончили авиашколу первоначального обучения и были направлены в школу истреби¬телей в город Нововязники Владимирской области, где полтора месяца летали на учебно-тренировочных самолетах УТ-2…
Но началось наступление немцев на Сталинград, и груп¬па самых отчаянных курсантов числом около полусотни попа¬ла в Тесницкие лагеря под Москвой, где они были зачислены в 198-й отдельный зенитно-артиллерий¬ский дивизион. «Ну что ж, не удалось летать, будем сбивать!» – шутили курсанты-лётчики. В первых числах сен¬тября 42-го 198-й дивизион, вооруженный лишь трёхлиней¬ными винтовками, оказался в составе 95-й стрелковой дивизии под Сталин¬градом.
Здесь молодым бойцам выдали разом двойную норму «нарко¬мовской» водки, а ребята прежде её и не пивали. Впервые Фёдоров поп¬робовал 100 граммов этого зелья с разрешения отца в день проводов на войну. А тут получили, считай, по целому стакану, и не выпить стыдно, солдат всё же. Да многовато оказалось для парня, всю ночь его мутило с этой водки…
После были такие бои, жизнь в таких нечеловеческих условиях, когда без водки про-сто невозможно было выжить. Научились пить…
Богата война непредсказуе¬мыми событиями. Под Калачом-на-Дону немцы разбили 223-й зенитно-артиллерийский полк Красной Армии, он потерял материальную часть и почти весь личный состав, однако честь свою – знамя – полк сберёг. И под Сталинградом срочно присту¬пил к формированию, получив зенитные пушки калибра 37 мм и крупнокалиберные зенитные пулеметы ДШК 12,7 мм. Про¬блема теперь была только с личным составом, требующим обучения.
Всё решил случай. Один из комбатов 223-го полка оказался в расположении дивизиона зенит¬чиков, вооруженных винтовка¬ми. Увидев петлицы авиаторов, он удивился, а как узнал, что парни разбираются в зенитном прицеле, обрадовался находке. Через несколько часов прика¬зом по фронту ребята были зачислены в зенитно-артиллерийский полк. И рядовой Фё¬доров стал наводчиком пулемё¬та ДШК.
Первое время полк охра¬нял штаб фронта в районе Ахтубы, а через месяц был передислоцирован за Волгу. Зенитно-пулеметная рота, в ко¬торой находился Фёдоров, за-няла позиции в пригороде Ста¬линграда, на станции Сарепта. Патронов с трассирующими пулями не было. Стрельбу по самолётам пулеметчики вели прицельно, однако невозможно было определить без трассеров, куда идут пули: в полёте они не оставляли след. Эффективность такого огня была невысока. Тем более что трехмоторные «Юнкерсы» таскались на большой высоте, снабжая окружённую группи¬ровку Паулюса боеприпасами, продуктами, медикаментами и вывозя раненых.
На станции Сарепта наво¬дчик Фёдоров в декабре 42-го сбил первый самолет. Только что получили, наконец-то, патроны с трас¬сирующими пулями, снарядили ими ленты, каждый третий патрон с трассером.
В тот сумрачный и тусклый день стояла плотная и низкая облач¬ность. Послышался гул «Юнкерса», идёт невысоко, но в облаках его не видать. Фёдоров припал к прицелу, повёл ствол по звуку, ожидая, не покажется ли самолёт в разрывах туч. Вынырнула цель из-за тучи буквально в 300-350 метрах и, на счастье, оказалась точно в прицеле. Фёдоров дал длинную очередь и увидел, как трасса прошила левый и цен¬тральный моторы. «Юнкерс» задымил и потянул к земле… За этот самолёт наводчик Фёдоров получил первую медаль «За отвагу».
Памятным было стояние в Сарепте, памятным. Морозы доходили до 25 градусов, да ещё с ветерком, а у солдат на ногах сапоги, на теле ватники, шинели. Спали в щели, прикрытой сверху от снега. Скрюченной цепочкой улягутся головами друг к другу на задницы, пытаясь согреться. Здесь Фёдоров обморозил руки, и ноги.
Зато жаркими выдались для зенитчиков бои весной 43-го под Ростовом-на-Дону, в горо¬де Батайске. Немцы были за¬интересованы в уничтожении этой узловой железнодорожной станции, и полк поставили на её охрану.
Боевая специфика зенитчи¬ков такова, что при налётах авиации они не могут, как другие, прятать¬ся в укрытия, но обязаны биться с самолётами врага, которые осыпают их бомбами. Налёты на Батайск длились по нескольку часов: за это время станцию обрабатыва¬ли от 100 до 300 самолётов, которые накатывались волна¬ми. От частых взрывов земля ходила ходуном. Стволы от непрерывной стрельбы раскалялись до такой степени, что пулемёт терял боевые свой¬ства, начинал «плеваться». Напряжение нервов страшное.
Одного такого налёта доста¬точно, чтоб сотню раз убитым быть, да, знать, родился Фёдо¬ров в рубашке, если только в Батайске он пережил их шесть. Кто в этом аду оставался живым, тот после боя был закопчён, как чёрт в адской кочегарке.
В таком бою Владимир Ива¬нович не только не думал о смерти, но и себя не помнил. Когда крикнут «Воздух!», вспоминает он, всех как ветром сду¬вало. И пока бежишь к своему пулемёту, успеваешь оценить обстановку, и нет даже мысли, что убьют, а когда упоры пулемёта на плечах, тут уже про всё на свете забываешь.
Здесь Фёдоров сбил второй самолёт, который упал и взор¬вался. «Какой ты молодец!» – похвалил он свой пулемёт и в порыве благодар¬ности решил погладить его по стволу. Но перекалив¬шийся «молодец» так припёк кожу, что на руке остался след ожога.
Расчёт пулемета ДШК – три человека: командир, наводчик (первый номер) и заряжающий. Но нередко бывала в расчёте по двое. А чтобы оборудовать пулемётную точку и щель к ней, требуется вырыть два куба земли. Зимой, кроме того, надо за ночь выдолбить зем¬лянку, одну на два расчета, а иногда одну на четыре расчета. К примеру, под Мелитополем в октябре 43-го за десять дней боёв без продвижения вперёд сменили позиции раз восемь. Копали землю каждую ночь. День отстреляли, и снова на другое место. В Батайске, правда, точки были неглубокие, вода близко. И когда ахала бомба, то земля качалась под ногами.
27 марта немецкие самолеты долбили Батайск часа четыре. Отстреляв очередную ленту, Фёдоров перевёл ствол пулемё¬та в горизонтальное положе¬ние, перезарядили ленту и только направил ствол обратно в небо, как получил удар в голову такой силы, что даже сел. Правый глаз мгновенно залило кровью. К счастью, осколочное ранение оказалось лёгким. Товарищи по расчёту тут же сделали перевяз¬ку, и уже минут через десять Фё-доров, придя в себя, снова встал за пулемёт.
Около 16 часов дали отбой.
Но нельзя сказать, что всё затихло: возбуждение после такой драки держится ещё не¬сколько часов. Бойцам привез¬ли обед и почту. Фёдорову вручили письмо из дома, от мамы. Как не обрадуешься весточке в такой момент. Но стал читать, а родительница пишет, что умерла бабушка (мать отца), умер дядя Николай (брат отца) и другой дядя Николай (муж отцовой сестры). Пережив сильное потрясение в бою, когда соседний расчёт погиб от прямого попадания, когда сам едва не залетел на тот свет, Володя нервно разорвал пись¬мо в клочки и бросил.
Не было желания есть, не лез кусок в рот при таком состоянии. Болела голова, тошнило. Когда немного отошёл, опомнился, успокоился, принялся искать обрывки материнского письма, но где там соберёшь их. Так и не удалось то письмо прочесть полностью.
О вражеских налётах узнавали обычно заранее. Какими-то таинственными каналами, что интересно, информация до¬ходила до передовой по «линии связи», как её назы¬вали солдаты, ОБС (одна баба сказала) и почти всегда бывала безошибочной. Если сообщала ОБС, что 20-го будет налёт, то действительно он приходился на этот день.
С 27 по 30 марта налётов не было. Чистили оружие, готовили патроны: слегка-слегка протирали их масляной тряпочкой и набивали ленты. Первого апреля должны были сниматься на новое место дислокации. ОБС ничего не доносила, налётов не ожида¬лось, и 31-го под вечер комбат отпустил бойцов прогуляться по… городу. Остался только дежурный расчёт: командир Щербина и наводчик Фёдоров. Надвигались сумерки, но небо ещё оставалось светлым. И вдруг идут самолёты на высоте более тысячи метров, и не понять сразу: то ли немецкие «хейнкели», то ли наши «пешки».
Фёдоров дал пару трасс. Самолёты «молчат», свои отве¬тили бы опознавательной раке-той. Для уверенности дал ещё длинную очередь – «молчат». Всю ленту выпустил. Зарядил новую и принялся поливать теперь по самолётам. Тут по ним ударила уже вся зенитная ар¬тиллерия. Первая волна зашла бомбить. Те, кто был в отлучке, мгновенно сбежались. Комбат и сам был в городе. Прихватил где-то велосипед да влетел на нём в колючую проволоку, кувыркнулся через неё, ввалил¬ся на «точку» с пистолетом в руке, сам не свой, и кричит: «Огонь! Огонь!»
Немцы понавешали «фона¬рей», штук шесть, а они минут по пятнадцать каждый горят так, что хоть книж¬ку читай, к тому же – ослепляют расчёты, цели не видно. Этот бой длился часа четыре с половиной и кончил¬ся за полночь. Но все расчёты остались живыми.
После отбоя Костя Михайлов взялся за баян. Жителей местных собралось человек около сотни, и часов до трёх ночи, впотьмах, солдаты дава¬ли им концерт, пели песни. А утром полк снялся. Переброси¬ли его на охрану аэродрома истребителей.
  С середины 43-го Фёдоров стал командиром расчёта, но стрелять самому приходилось по-прежнему часто. Хотели было направить его в офицер¬ское училище, да он уходить с передовой от товарищей не пожелал, сроднились.

                *   *   *

Боевой путь 223-го зе¬нитно-артиллерийского полка не был прямым и лёгким, и 23 февраля 1944 года, в самый день рождения Крас¬ной Армии, полк вторично ока¬зался под Перекопом, на зна¬менитом Крымском перешейке.
К этому месту немцы пристре¬лялись отлично и каждые пять минут клали снаряд прямо в ворота Турецкого вала, через которые полку надобно было переправиться, пока не рассе¬ялась ночная тьма.
Но на немецкую педантичность на¬шлась русская смекалка. За четыре с половиной минуты солдаты успевали заровнять во¬ронку так, чтоб прогнать ка¬кую-то часть техники, людей. За полминуты до разрыва оче¬редного снаряда движение пе¬рекрывалось, а после разрыва возобновлялось.
Позиции полку определили сразу за Турецким валом, не¬далеко от ворот: тут же при-нялись их оборудовать. Здесь из четырёх полков зенитной артиллерии была сформирована 76-я зенитно-артиллерийская дивизия.
К той поре на счету Фёдо¬рова было уже три сбитых самолёта и уничтоженный эки-паж немецких мотоциклистов.
Наши части готовились к наступлению, и перед городом Армянском, хорошо укреплённым немцами, было сконцентрировано боль¬шое количество артиллерийс¬ких стволов. Поэтому авиация врага при¬летала сюда с бомбовой нагрузкой регулярно в одни и те же часы, и, отбомбившись, улетала безнаказанно.
С появлением зенитчиков си¬туация изменилась. Так, 24 февраля в 10 часов утра прилетели шесть «Фокке-Вульфов-190», а восво¬яси убралось на одного мень¬ше. За два дня зенитчики «уронили» на землю четыре немецких истребителя: по одному в каж¬дый налёт. Но двух оставшихся асов сбить никак не удавалось, и они портили нервы вплоть до освобождения Севастополя, два с половиной месяца.
После эффективной работы зенитчиков немецкая артилле¬рия засекла их и сразу нанесла массированный артналёт. На небольшой пятачок минут за 15 было обрушено сотни четыре снарядов. Расчёты укрылись в щелях, их забрасывало землёй от разрывов, солдаты выгреба¬лись из засыпи, а щель всё более мелела, лица людей были серыми, и не только от земли... Но есть бойцы, которые даже в такой невероятной ситуации не теряют самообладания.
Казах Шейкен Мустагелянов в момент разрыва бросал ком¬ки земли в Попова Ивана. Дважды попадал в туловище, Попов хватался панически за это место, смотрел, не ранило ли его. В третий раз Шейкен угодил Попову, прямо в лоб, и тут уж боец Иван благим матом заорал, что его убило. Долго потом солдаты потешались над этой шуткой Мустагелянова. Как говорится, и смех, и грех...
Таких артналётов довелось взводу пере¬жить несколько, но потерь, к счастью, не было. Лишь в первой ба¬тарее разбило вдребезги пушку. Жили в землянке. Од¬нажды после налёта вернулись бойцы в свою фронтовую квартиру, а в потолке зияет дыра: снаряд пробил перекрытие и ушёл в землю, не разорвавшись. Нес¬колько дней боялись в землян¬ку войти, но потом вернулись и жили в ней до 8 апреля, пока не началось наступление...
Первый день наши орудия молотили по обороне врага часа четыре. Только после этого пошла пехота. Мощной была оборона у немцев перед Армянском. Какой-то десяток километров до Ишуни войска преодолевали с боями пять дней.
Но за Ишунью немцам было уже не за что зацепиться. Да и со стороны Сиваша наши войска начали обходить врага, и он был вынужден отступать. «Хлыстанул аж до самого Севастополя!» – говорит Фёдоров.
Под Ишунью пулемётчики-зенитчики сели на свои машины-полуторки и тоже до самого Севастополя продвигались уже без боёв. Путь лежал через Крымскую степь, безводье. А колодцы оказались отравленными. Несколько человек умерли от этой воды. Был отдан приказ, запрещающий пить воду из колодцев. Люди изнемогали от жажды, повара не могли приготовить пищу, пока не привезли, наконец-то, воду аж из-под Перекопа…
Начались тяжёлые бои за Севастополь. Позиции зенитчиков находились над долиной Бельбек. Задача была одна: «срубать» немецкие самолёты с хвостов наших «илюх». Когда наши штурмовики Ил-2, обработав вражеские позиции, уходили домой, «фоккеры» атаковали их сзади. Здесь-то и обнаружились вновь те два немецких самолёта, которых не удалось сбить под Перекопом. Зенитчики узнали их по почерку. Достать их так и не смогли. Однажды ждали самолёт на обратном курсе, охотились, а он прошёл по долине у самой земли на огромной скорости, по нему и стрелять-то невозможно.
Вызывала почтение под Севастополем и точность немецких артиллеристов. Небольшая халатность опытного уже вояки Владимира Фёдорова едва не стоила ему тогда жизни. Рассматривал немецкие позиции в бинокль против солнца, нарушив правила маскировки. Немецкий наблюдатель засёк блики оптики, и тут же на позицию расчёта прилетели три снаряда.
Иван Попов как-то ночью, завернув самокрутку, толстенную, как гильза, сидел на позиции и беспечно курил. Предупредили ведь, что немец засечёт его по огоньку цигарки. Не поверил вятский парень. А немец тут же, как по заказу, влепил три снаряда. Осколком сорвало с Попова пилотку вместе с куском кожи на голове. Чуть на тот свет не отправился вятич. Война не прощает оплошностей и ротозейства ни солдату, ни генералу. Но и риск на войне становится делом привычным.
Что мы ленивы и нелюбопытны, А.С. Пушкин воскликнул, конечно же, в запальчивости. Но вот закрепилась с той поры за русским человеком, что ты будешь делать,  несправедливая эта характеристика.
Именно из любопытства решил Фёдоров в третий день наступления под Армянском побывать в немецких окопах, откуда пехота уже выбила врага. Хотелось поглядеть, как немцы жили. Перед окопами, на поверхности земли лежали мины, между собою они были соединены проводками. Стоит задеть такой проводок и – взрыв. В солдатском обиходе мины эти называли «лягушками». Фёдоров не захотел искать проходы в минном поле, а, повесив автомат на грудь, отправился прямиком. Рисковым был парнем.
Осторожно (это здесь главное!) ступая между проводками, он благополучно миновал роковое место, вышел к оборонительным сооружениям. И тут из немецкого крытого окопа послышался стон. Фёдоров изготовился к встрече с врагом, но оказалось, что в окоп заполз наш пехотинец, раненый в бою. У него была перебита нога выше колена. Он изнемог от жажды и просил пить, но воды у Фёдорова не было. Он выволок раненого солдата на бруствер, взвалил себе на спину и потащил. Донёс до минного поля. Одному да с осторожностью пройти здесь днём пара пустяков, а вдвоём… Малейшая оплошность – оба отправятся на тот свет. Солдат замолчал.
Каких-то десять саженей переступал с тяжёлой живой ношей Фёдоров между проводками, а пот холодный катился со лба, как горох.
Пехота оставляла убитых либо позади, либо впереди, когда атака бывала неудачной. Фёдоров вышел с бойцом прямёхонько на солдат из похоронной команды, которые подбирали трупы. Просит их: «Спасайте, братья славяне, раненого!» Похоронщики положили того на волокушу и повезли в санбат…
Довелось Фёдорову на фронте повидать немало смертей, даже к этому привыкает человек. Но невыносимо тяжело и горько бывало на душе, когда случалось после боя увидеть мёртвых девушек. Валяется на земле убитая, перепачканная, иногда истерзанная и изуродованная русская девушка с рассыпавшимися волосами: чья-то дочь, невеста, которой не суждено стать ни женой, ни матерью… Как такое забыть?! А вспомнишь, и – мороз по коже ходит.
На войне смерть вот уж точно ближе рубашки. Может, потому и:
Жить без пищи можно сутки,
Можно больше, но порой
На войне одной минутки
Не прожить без прибаутки,
Шутки самой немудрой…

Поэмой А. Твардовского «Василий Тёркин» зачитывались, знали её наизусть. Тёркин очень помогал воевать, а его автор имел среди солдат огромнейшее уважение. Вообще о литературе на войне можно сказать, что это был особый род войск, незаметно распределявшийся среди всех других родов, подпитывающий души солдат, без чего победа была бы, пожалуй, невозможна.
Взводу зенитчиков повезло ещё в том, что всю войну был свой гармонист Костя Михайлов, который игрой и песнями снимал напряжение и усталость, разгонял тоску и дух уныния, поднимал бойцам настроение.
5 мая 1944 года под Севастополем началась артподготовка. Первый день по обороне противника сыпали «катюши». На второй день пошла авиация. Тут и Фёдорову с товарищами пришлось поработать: 36 лент расстрелял он по «Фокке-Вульфам», атакующим наши «илы».
7 мая «угощать» немцев принялась артиллерия и била до полудня. Казалось, за три дня от разрывов снарядов и бомб живого места не должно остаться. Но едва поднялись батальоны нашей пехоты, обречённые немцы оказали яростное и жестокое сопротивление. Особенно много полегло наших бойцов у Сапун-Горы. Но остановить войска было уже невозможно.
Очистили Севастополь быстро, немцев сбросили на Херсонесскую косу. И ни одной их барже не дали приблизиться к косе. Нашим командованием был предъявлен ультиматум врагу, и фашисты сдались со множеством вооруже¬ния и техники.
В освобождённом городе дали такой салют, который, вспоминает Фёдоров, не может он сравнить даже с победным. Всю ночь над Севасто¬полем висела огненная шапка. Это был солдатский салют. Свой авто¬мат Фёдоров берёг, но из немецкой винтовки за ночь, признаётся, рассобачил це¬лый ящик трофейных трассирующих патронов.
Из Севастополя передислоцировались в Бахчисарай, на охрану же¬лезнодорожной станции, командование опасалось ночных налётов. Но их не было. После полного освобождения Крыма солдаты сразу оказались в глубоком тылу, и месяц жили, как на курорте. Впервые за войну Фёдоров разделся до нижнего белья и в постель лёг спать по-человечески. Ведь на войне выматывались так, что порой на битых кирпичах спали, как на перине. А тут... блаженство такое, что словами не выразить.
В Крыму бойцы получили вместо махорки листовой табак Дюбек. Резали его и курили. После махры – душа отрывается, признаётся ветеран.
Брились солдаты и зимой и тем более летом. У Владимира Фёдоро¬ва имелась опасная бритва, подарок отца. Он пронёс её через всю вой¬ну. Многих солдат она побрила и до сих пор хранится как дорогая память о тех днях.
В Бахчисарае состоялся даже культпоход в ханский дворец-музей, сотрудники которого сумели во вре¬мя немецкой оккупации попрятать и сохранить экспонаты…
После освобождения Крыма началось, по приказу Сталина, массо¬вое выселение татар. Сейчас депортация крымских татар расценива¬ется как преступление тоталитарного режима. Судить прошлое очень легко, труднее в нём разобраться. В те дни солдаты акцию по выселе¬нию татар за их пособничество немцам воспринимали как меру закон-ную и необходимую. Конечно, бойцы не знали агентурных данных, послуживших основанием для выселения, но отравление воды местным населением при наступлении наших войск – испытали на себе.
Занимались выселением оперативные группы НКГБ, к которым была привлечена и некоторая часть бойцов зенитного полка, исполь¬зовался автотранспорт зенитчиков. Переселенцев свозили на сборные пункты, здесь грузили в товарняки и отправляли за пределы Крыма.

*   *   *

Из Бахчисарая полк перебросили в Житомир, где в течение месяца он пополнялся, отдыхал, обучался. А затем в составе 4-го Украинско¬го фронта воевал в Западной Украине, Венгрии, Польше, Германии, Чехословакии. Позиционные действия по прикрытию объектов смени¬лись на непосредственное сопровождение наступающих войск, теперь полк постоянно находился на острие удара пехоты или танковых удар¬ных группировок.
За бои по освобождению польского города Горлице полку было присвоено наименование Горлицкого; за освобождение города Бельско полк награждён орденом Боевого Красного Знамени. За овладение городами Богумин, Фриштадт, Скочув, Чадца, Великая Битча полк награждён орденом Кутузова III степени. Трижды 76-я Перекопская зенитно-артиллерийская дивизия с боями пересекала Карпатский хре¬бет. Самолётов теперь сбивали мало, немецкая авиация всё реже появ¬лялась в воздухе, помогали пехоте, танкам, артиллерии.
Недалеко от Бельско пехоту остановил сильный артиллерийский огонь. В небольшом селении на деревянной колокольне засел немецкий коррек¬тировщик. Как его уничтожить? Полевой артиллерии нет. По лощине под¬тянули к селению пару малокалиберных зенитных пушек и два расчета установленных на машинах крупнокалиберных пулемётов, командирами которых были друзья Вениамин Ломакин и Владимир Фёдоров.
Теперь надо было из зарослей стремительно выдвинуться на открытое место, сде¬лать разворот и в течение 40-45 секунд уничтожить наблюдателя огнём пулеметов и пушек, не отцепляя их от машин. Операция удалась. Коло¬кольню срезали, она загорелась. А без корректировщика батарея стано¬вится «слепой» и ничего не может.
Под польским городом Струминем немцы, собрав небольшой бро¬нированный кулак, 12 февраля 1945 года ударили во фланг наступаю¬щей колонны, которую зенитчики прикрывали. Когда «Фердинанды» обстреляли колонну, командир пулемётного расчёта Фёдоров выско¬чил из машины, отбежал метров полсотни вперед, чтоб глянуть, что там происходит, разобраться в обстановке. Именно в этот момент в его машину и угодил снаряд, взрывом снесло боковой и задний борта, Шайкену Мустагелянову оторвало ногу возле бедра. В полевой госпиталь его доставили быстро, но спасти не удалось, умер, не приходя в сознание. Тогда вспомнилось Фёдорову, как три месяца назад, в ноябре 44-го, Шайкен сказал, что ему приснились часы. И проговорил с обреченно¬стью, что не дожить ему до конца войны, сон нехороший, к смерти. И вот нашла она его за три месяца до Победы. Горевал взвод по этому спокойному, обстоятельному и хозяйственному человеку. На 27 году оборвалась его жизнь.
В том бою ранило шофёра, ранило осколком и Вениамина Ломаки¬на. А незадолго перед тем, 21 января 45-го, под Кросно, в Фёдорова едва не угодила пуля снайпера, спас комок мерзлой земли на брустве¬ре, от которого пуля срикошетила. Этот же снайпер ранил командира взвода Александра Куликова, к счастью, легко.
Сколько раз костлявая рука смерти тянулась к Фёдорову. Но везло ему – уворачивался из-под косы «Старухи в саване». В Крыму, под Ишунью, поручили донесение отнести в полк. По¬шёл Фёдоров и в дороге слышит, как «заржал» по–ишачинному шести¬ствольный немецкий миномёт. Навострил слух: на него, вроде, идут мины, навесные «гостинцы». Упал на бугорок, где был. В такой ситуации, говорит Владимир Ива¬нович, солдату надо тысячную долю секунды, чтобы оценить обста¬новку. Первый разрыв произошёл метрах в двадцати. В эту воронку Фёдоров и юркнул по-пластунски быстрее ящерицы. Взрывы слева, взрывы справа сыплются... Из воронки оглянулся, а бугорка того и в помине нет.
Был случай, когда жизнь спас мешок с трофейной кожей. Разгромили немецкий обоз. А у Фёдорова сапог не было. Он и прихватил этот мешок, надеясь заказать полковому сапожнику обутку пошить. И тут сзади разорвались две мины. Крупный осколок сбил Фёдорова с ног, но застрял в мешке с кожей.
А закончилась война для Фёдорова в Праге. Самым памятным днём великой кампании стал для него 8 мая 1945 года. Находились в 30-40 километрах от Праги. Сопровождали тан¬кистов. На полуторке с закреплённым пулемётом ДШК приехали с замначштаба Батушанским в штаб танкистов. Картина такая: все люки у танков распахнуты, и в них набились солдаты, как блохи в собаку, только задницы торчат, Фёдоров дивится, непо¬нятно, что происходит. Но тут капитан Батушанский выско¬чил из штаба, как пуля из ствола, и говорит, что по ра¬ции открытым текстом переда¬ли: завтра немцы подпишут капитуляцию, и будет объявле¬на победа.
Шофёр Иван Гугочкин, си¬биряк, погнал свою машину обратно в полк. Сообщили радостную весть. Что тут нача¬лось… Невообразимое… Дожили до победы! Победа! Живы!
А на другой день около полудня вошли в освобождён¬ную Прагу. Чехи встречали освободителей, как дорогих родственников, приходилось буквально продираться через ликующие толпы людей. Радос¬ти, объятиям и поцелуям, уго¬щению не было никакого пред¬ела…
В 17 часов 9 мая полк выстроился на берегу Влтавы и дал залп из всех огневых средств. Салюто¬вали Победе. Это был послед¬ний боевой залп. По смертельным дорогам войны 76-я Перекопская зенит¬но-артиллерийская дивизия отмахала 3287 км, начав боевой путь в Крыму, а с 223-м полком Фёдоров прошёл от Сталинграда.
В конце дня расчёты Влади¬мира Фёдорова и Вениамина Ломакина затащил к себе в гости немолодой чех. Он поднёс победителям по рюмке-другой водки, сам выпил и неожидан¬но запел: «Ревела буря, дождь шумел, во мраке молнии лета¬ли...» Бойцы изумились, откуда чех знает песню о Ермаке. Оказалось, что в Первую мировую этот человек был в русском плену. Солдаты подпели ему с удовольствием.

 *   *   *

За боевые заслуги в Ве¬ликой Отечественной вой¬не Владимир Фёдоров был награждён двумя медалями «За отвагу», ордено¬м Славы III степени, ордено¬м Великой Отечественной войны I степени, медалями «За оборону Сталинграда», «За освобождение Праги», чехословацкой «Дукельской памятной медалью», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941 – 1945 гг.», значком «Отличник ПВО» и как комсорг роты – грамотой ЦК ВЛКСМ.
Но самой для него почётной награ¬дой стало то, что старший сержант Фёдоров в составе трёх человек от дивизии был на¬правлен в Москву для участия в Параде Победы на Красной площади, который состоялся 24 июня 1945 года.
Параду предшествовали дней двадцать муштры, в знойной Москве, ноги в сапогах горели. За это время каждому участни¬ку индивидуально пошили па¬радную форму. 24 июня подня¬ли в 4 часа утра и в касках с карабинами отправились пеш¬ком до Красной площади. Шёл дождь, но улицы были запру¬жены народом. Девчата, как с ума посходили – бросались к победителям целоваться. На¬верное, не одна из них в тот день порассекала себе брови об острые кромки солдатских ка¬сок.
По прибытии войска построились на Крас¬ной площади. Ровно в 10 часов из ворот Спасской башни выехал на белом коне легендар¬ный маршал Г.К. Жуков. Трепет восхищения, гордости и уважения пробежал лёгким ветерком по солдатским рядам. Командовал парадом маршал К.К. Рокос¬совский, тоже на коне, но тёмной масти.
Встретились они на середине площади. После доклада К.К. Рокоссовского, объехав войска, Г.К. Жуков спешился и поднялся на три¬буну Мавзолея. Подали коман¬ду на прохождение. Видел Фёдоров на трибуне и Сталина. Но что там разглядишь, шагая в столь ответственном строю, когда надо видеть грудь четвертого челове¬ка, чтоб держать равнение. Запомнилась только седина сталинских волос.
Следующий день участники Парада получили для отдыха. И к Фёдорову пришла его одноклас¬сница Лелька Лоцман, с кото¬рой переписывались всю войну, она училась в Москве в нефтяном институте. Этот день они гуляли по столице и го¬ворили, говорили, вспоминали.
Когда началась война, Воло¬дя Фёдоров был уверен, что дальше Смоленска немец не пройдёт, не пустят. А что победа будет скорой, думал не он один. Их школьный класс оказался счас¬тливым: из семи парней только Кочергин Юрий погиб, будучи лётчиком; двое вернулись ин¬валидами, трое здоровыми. Один лишь одноклассник не был на фронте из-за слабого зрения.
Фёдоро¬ву, считает он, безумно повез¬ло: прошёл такую войну, побывал можно сказать в преисподней и вышел из неё живым. Кто знает, как бы всё обернулось, не угоди он в зенитчики? Ведь 95-я стрелковая дивизия, в которой он был поначалу, почитай, вся полегла под Сталинградом. Что интересно, в нём постоянно гнездилась какая-то мистическая уверен¬ность, что его не убьют. Уже в Польше одна старушка, в хате которой остановились на ночлег, напророчила ему, что будет он жить до 90 лет... Враньё, конечно, считал он, но психологически такое «пророчество» чем-то грело и поддерживало.
В 23 часа 25 июня участники Парада сели в поезд и отправились обратно в свои части. Демобилизовали старшину Фёдорова лишь в апреле 1947 года.

*   *   *

Паровозоремонтный завод, на котором работал отец Фёдорова, был в начале войны из Мичуринска эвакуи¬рован в Пермь. Сюда и приехал демобилизованный солдат.
Семья занимала комнату в общежитии паровозоремонтно¬го завода. Владимир Иванович оказался в этой комнате пятым. Совсем тесно стало, пришлось ютить¬ся, как на передовой. А у него, 23-летнего парня, энергии было хоть отбавляй. В косогоре, по соседству, он вырыл землянку, оборудовал, обустроил и всё лето жил в ней…
Если б судьбу, какая выпала в войну людям всех возрастов и профессий, сложить в одну зримую и охватную для человека картину жизни, то увидевший эту картину, наверное, сошёл бы с ума от ужаса. Цена победы оказалась невероятной для народа, для страны – миллионы убитых отборных парней со всей России. Представить невозможно, как гибель их подорвала потенциал нации.
В 1948 году Владимира Фё¬дорова пригласили в управле¬ние МГБ, побеседовали, пред-ложили работу в розыске. Согласился. Работа оказалась продолжением войны, ибо за-нимался Владимир Иванович розыском изменников Родины, лиц, прошедших обучение в разведшколах немецкой армии, военных преступников: старост, полицаев, расстрельщиков в немецких лагерях для военноп¬ленных. В нашем Пермском крае после войны немало осело таких людей: поменяв фамилии, при¬думав новые биографии, чтоб уйти от возмездия, они пытались затеряться в леспромхозах, рабо¬тали среди шахтёров, вели самый неприметный образ жизни.
Из числа наших военнопленных немцы вербовали кадры в разведшколы, готовили диверсионно-разведывательные тройки, забрасывали их на советскую территорию. Зачастую эти ребята сдавались с надеждой на помилование, иногда убивая в тройке того, кто сдаваться совсем не хотел.
На сдавшихся диверсантов заводили следственные дела, подробно допрашивая. Где, в какой разведшколе учился, с кем, когда и куда был заброшен, что знает о других. Фиксировались все полученные от них сведения.
Но и в разведшколах курсанты обучались не под своими фамилиями, именами, а только под кличками. От заброшенных и сдавшихся контрразведка узнавала клички других готовящихся к заброске, их приметы, особенности, по которым их можно было опознать, вычислить…
Те, кого контрразведка не нашла, числились и после войны в розыске по всему Советскому Союзу. Вот таких семь дел и дали Фёдорову. Икать предстояло, зацепившись за минимум данных. Это была кропотливая, нелёгкая и нудная работа, вести которую приходилось попутно с основной оперативно-розыскной деятельностью. А «сверху», как водится, требовали результатов. Владимир Иванович «перелопатил» много дел, составляя картотеку установочных данных на каждого упоминаемого в делах агента, выискивая своих. Его картотека содержала сведения на 300-400 человек, к нему обращались с запросами даже из других областей. Нередко бывало так, что на поиски агента по кличке затрачивали годы, находили, а он, оказывается, сдался сразу после заброски, дело было заведено на его подлинную фамилию, он отбыл наказание и чист. Владимир Иванович тоже слал запросы в другие области. Разыскал пятерых бывших агентов, живых и здравствующих, но отбывших наказание.
В те годы довелось Фёдорову поколесить по районам облас¬ти, особенно когда в 1954 году были ликвидированы районные органы госбезопасности. Дай бог, десяток суток проводил в семье и вновь отправлялся то в Добрянку, то в Чёрмоз, Ильинское, Карагай, Осу, Елово, Барду...
«За последние годы много вылито помоев на работников госбезопасности», – сетует с горечью Владимир Иванович.
Но лично его никогда никто не принуждал врать в делах, зани¬маться фабрикациями. Ответ¬чик ли он и ему подобные за дела НКВД – исполнителя репрессивной воли партбольшевистской верхушки? От него требовали одного – безукоризненной работы. Присяге он был верен, с делами разбирался тщательно и всегда действовал так, чтоб и государству не был нане¬сён ущерб, и человек чтоб не пострадал невинно, он восстанав-ливал справедливость...
Порой приходилось заниматься делами мелочными и неприятны¬ми. Сколько раз довелось разгребать такую грязь, как ложные доно¬сы, оговоры. Бывали просто курьезные случаи. К примеру, такой вот помнится. Поступило анонимное письмо, в котором сообщалось, что бухгалтер одного леспромхоза занимается шпионажем, а в прошлом был активным белогвардейцем. Поручили Фёдорову провести розыск, который вывел его на автора письма – жительницу Кировской облас¬ти. Глубоко уязвленная тем, что её возлюбленный выбрал в жены дру¬гую, молодую, – женщина хотела таким образом отомстить ему, никак не ожидая, что её разыщут. Ну, вызвали перепуганную грамотную ин¬триганку в органы, побеседовали, да тем и дело кончилось. А случись подобное в злополучные 30-е годы, может, автора письма никто искать не стал, а бедному бухгалтеру, наверное, не посчастливилось бы. На что она, человек времени, видимо, и рассчитывала.

*   *   *

Майор в отставке Владимир Иванович Фёдоров разменял в 1993 году восьмой десяток лет, но, к счастью, бодр, энергичен. Хотя ранение в голову напомнило о себе через много лет инвалидностью второй группы. В домашнем хозяйстве Владимир Иванович – мастер на все руки. С суп¬ругой Анной Николаевной – человеком прекрасной души – они всю жизнь прожили в двухкомнатной квартире на улице Лебедева, в доме, на первом этаже которого располагался кинотеатр «Молот»…
Когда въехали в квартиру, на кухне стояла дровяная печь. На четвёртый этаж дрова таскали, чтобы пищу приготовить, титан с водой в ванной нагреть. Позже обзавелись примусом, керогазом, а в 1968 году в доме установили газовые плиты. Теперь дом состарился вместе со своими обитателями и его, как и людей, мучают недомогания и хвори.
Летом супруги Фёдоровы живут в деревне, занимаются огородом. Владимир Иванович страстно любит порыбачить, покопаться в земле. К ней у него отношение особое, земля для него больше, чем корми¬лица. Полвека прошло, а живы в его памяти слова военного старшины Аношкина: «Учтите, славяне, земля вас спасает! Если вы будете к ней варварски относиться, она вас предаст!»
Фёдоров знает, что это истина, выверенная кровавым, окопным опытом войны, и потому не переносит, если кто-то обраща¬ется с землёй небрежно, безжа¬лостно. А сейчас таких людей полно развелось в матушке-России даже среди крестьян.
Если Владимир Иванович увидит в небе клин проле¬тающих журавлей, то пере¬живает трепетное состояние. И тогда в его душе всплывает и звучит песня:
Летит, летит по небу клин усталый,
Летит, в тумане на исходе дня,
И в том строю есть проме¬жуток малый,
Быть может, это место для меня...
Фёдоров считает, что это не просто удачная песня, это реквием, который надо исполнять над каждым уходящим из жизни ветераном Великой Отечествен¬ной. Слова-то какие, только вдуматься, так с благоговением и входят в сердце – Великая Отечественная!
Всего два слова, а какого беспредельного масштаба вместили в себя эти слова и трагедию невыразимую народа, и беспримерный его подвиг!