Копье Судьбы. Книга Первая. Глава 15

ПОСЛЕ СТАКАНА. САМОУБИЙСТВО МИШИ


Когда открыли дверь «стакана», заключенный Скворцов выпал оттуда стоймя.
Конвой не дал ему отлеживаться, пинками погнал в камеру.
Сергей все уже решил - ночью он порвет простыню и вздернется на решке.
Зачем жить на земле, где жируют мажоры, депутаты, менты и следаки-садисты, а  женщины – лживые предательницы-колдуньи?


Хата была пуста, сокамерников увели на прогулку.
Нет, оставался один человек.
Под окном в конце продола, свернув голову набок, висел с подогнутыми коленями Миша-женоубивец. Из-за уха его, туго опеленав шею, тянулась к решетке веревка, свитая из порванной простыни.


Вообще-то, в тюрьмах существует железное правило – одного в камере не оставляют. Мишу и не оставили. Под нарами у параши ютился чухан, который на попытку суицида никак не среагировал. А, может, спал и не видел.
Надзиратель подбежал, растянул петлю на горле самоубийцы. Припал ухом к груди.
- Иди сюда! – крикнул Скворцову. - Дыши в него!
- У него тубик…
- Дыши, я сказал! – надзир замахнулся дубинкой. – Делай ему искусственное дыхание!


- Я заражусь.
Удар палкой по бедру.
- Дыши!
- У него тубик. Он и так уже не жилец, а я заражусь.
- Заболеть боишься, а на человека тебе наплевать? Дыши!


Из-под нар вылез тюремный чухан Шмонька. Грива всклокоченных волос спадает на костлявые плечи и сливается с косматым веником бороды. Одет чухан в одну рваную тельняшку, вислые муди колеблются меж искривленных ног.
- Дыши ему в рот! – крикнул чухану надзир.
- Низ-зя мне, - прошамкал Шмонька, - я его законтачу.
- Его черти на том свете контачат! Дыши, никто никому не скажет. Ты – дыши, а ты  делай ему массаж сердца!


Сергей стал нажимать ладонями на грудь самоубийце. Шмонька задышал в туберкулезный рот. Наконец Мишаня всхлипнул и захрипел.
Надзиратель утер лоб обшлагом мундира.
- Фу, напугал, сволочь! Сидите тут тихо, сейчас его заберем.


Смерти в тюрьме администрация боится, как черт ладана, - статистика влияет на статус страны в мире, показывает уровень демократии и состояние прав человека, погоны могут полететь в один момент.


Шмоня сказал, вставая: «Придурь, кто ж на простынях вешается? Тюремное рядно ветхое! Свитер бы распустил, да сплел жгуток покрепче, эх!»
«Ты видел, как он вешается? – спросил его Скворцов. - Почему не остановил?».
Шмонька безразлично махнул рукой.
Сергей побрел к раковине. 
Воды не было.
Высохший язык прилип к небу, губы приклеились к деснам, нутро полыхало.


- Ты откудова, Скворец? – чухан подковылял сзади на рогатине широко
расставленных ног, похожий на шимпанзе в тельняшке из фильма «Полосатый рейс».
- В «стакане»… сутки… простоял…
Чухан имел вместо ступней «копыта», вместо ладоней – культи без пальцев.
- Что глядишь так брезгливо? – спросил он, приседая рядом со Скворцовым. – Думаешь, ты лучше от меня? Ты в пролежнях весь, из тебя говно пальцами выдавливают…


- Ты че несешь?
- И бородою почище меня оброс, и дышишь через трубку, как водолаз.
- Да о чем ты, дурак?
- Хоть дурак, а воду имею. Питочки небось хочется?
- Дай…
- А примешь? Из моих-то рук?
- Давай. 


Шмонька заполз к себе под нару, вернулся, неся питье.
Меняла предупреждал – любой контакт с «чуханом» автоматически переводит в разряд опущенных. Но и пить хотелось невыносимо.
- Пей, чего уж, - сказал чухан, - никто не углядит, да и все равно тебе уж…


В критические минуты голос тела сильнее «понятий».
«Скворец» припал к щербатой кромке. 
Тепловатая влага потекла по иссохшему пищеводу.
Блаженство утоления жажды… простое счастье…


Испив воды до половины, Скворец блаженно перевел дух.
- Почему… мне… уже… все равно? – на выдохах спросил он.
- А тебе вскорости ко мне переезжать… - сообщил чухан.
- Куда к тебе?
- Под нары, куда ж еще.
В сердце вонзилась заноза.
«Блин, я реально законтачился и теперь завишу от этого грязного бомжары».


- Ты меня заложить, что ли, хочешь?
- Я-то нет, ты по воле Божьей под нары залезешь.
- Тогда я спокоен. Богу до меня дела нет. 
- Богу до всех дело есть. Не смиряешься ты, упорствуешь. Загонит Он тебя под нары, ох, загонит.


- Не каркай. Кому скажешь, что я твою воду пил, убью.
- Куда тебе, ты и встать-то не сможешь.
Сергей встал. Шатаясь, похвастался.
- Я сутки в «стакане» простоял.


Шмоньку это сообщение не впечатлило.
- Всего-то? – хмыкнул он в седую, пегую вокруг рта бороду. – Симеон Столпник тридцать лет простоял на столпе, стяжав дар исцеления и прозорливости, а ты – су-у-утки. Дворяне почему столбовыми назывались? Они испытание проходили на крепость духа, на столбах стояли годами. Кто проходил испытание, тем власть давали, а злые, жадные да трусливые на столбе и суток не простоят, им с самими собой страшно, из душ их беси лезут, вот как из тебя…


- Нет во мне бесов, ушли они.
- Тут они, никуда не делись. Когда устоишь на столбе, тогда уйдут из тебя беси, не смогут жить в душе твоей, аки в пещере огненной…
Скворцов с удивлением вглядывался в пожамканное лицо бомжа.
- Я думал, ты чухан зачумленный, а ты - рассуждаешь...
- А я не чухан.
- А кто?


В седых зарослях протаяли иконописные глаза. Шмонька даже ростом выше стал, когда объявил свистящим шепотом, от которого мурашки побежали по спине.
- Я есмь бич Божий! 
Секунду длилось наваждение, потемневшая икона древнего святителя грозно глянула из серебряного оклада и тут же сгинула.


- Бич я, - жалобно забормотал Шмонька, - бичую в Бозе, ибо сказано, «последниестанут первыми». А кто хуже тюремного-то чухана?
- Так вот ты кто… - прошептал Сергей, – ты юродивый...
- Ты попей еще.


Скворцов отпил треть оставшейся в миске воды.
- Теперь как себя чувствуешь? – спросил чухан.
Головокружение отступило, в глазах прояснилось, стихло жжение в «пролежнях» на  спине и ягодицах, в местах прилегания к телу колючей «шубы» «стакана».
- Теперь лучше, - сказал  Сергей.
- Из тюремки-то хочется выйти?
- Кто ж не хочет…
- Сказать тебе, как отсюда выйти?
- Говори.
- А ты попроси. Я тебе великий секрет открою.


Сергей поколебался, ай, чем черт не шутит.
- Открой секрет, Шмонька, пожалуйста.
- Ты не меня, ты Господа проси. На колени стань, да поклонись Ему до земли. Тогда только на свободу выйдешь.


В тюрьме рад любой подсказке, любому объяснению происходящего с тобой ужаса. Поэтому Сергей не отметает с порога Шмонькины требования, какими бы безумными они ни казались, а чухан торопит-подгоняет.
- Идут уже, ставай на колени, глупый! Глупый ты от гордости. Из-за гордыни сидишь тут. Перебори гордыню, попроси юрода, авось, через меня пришлет тебе Господь благовествование.


Стал Сергей на колени, склонился перед юродивым, залепив лицо руками.
- Подскажи, Господи, как выйти мне из тюрьмы?
А Шмонька и рад, что провел сокамерника, захохотал кудлатой пастью,  подпрыгнул, захлопал руками, как крыльями, и прокукарекал, кривляясь.

Петя, петя, петушок,
золоченый гребешок.
Клюв горит, как жаркий уголь,
поищи-ка пятый угол!
По сусекам посвищи,
Пятый угол отыщи!
Там скрывается, увы,
Выход из твоей тюрьмы.

Подбоченился чухан и прокричал с перевзвизгами.
«А не найдешь пятый угол, так сидеть тебе тут вечно! Анафема убийце! Анафема вору! Анафема предателю!» 


От криков юродивого волосы стали дыбом, мороз прошел по коже.
- Тьфу ты, старая сволочь! – выругался Сергей.
Заклацал замок. Чухан юркнул под нары.
Дверь открылась, вошли надзиратель с санитаром, погрузили самоубийцу на носилки и вынесли из камеры.

БУДЕШЬ МОИМ КИНШОНОМ?
Лукьяновское СИЗО, Столыпинский корпус,
камера № 547, вечер, температура воздуха 29 градусов.

Кухарю пришла передача. В картонной коробке среди прочей еды находилась палка вяленой колбасы «Скворцово».
- Скворец, колбаска твоего имени! – хохотнул Кухарь.
Донесся крик с улицы: «Наташа! 3-2-2. Наташа! Привет! У тебя пересуд назначили…»  «Стасик! Стасик! Я его мама, где  Стасик?..» «Лен Виктрна-а-а, он на допросе-е-е…»


Из паханского угла раздался свист. Качан ушел туда, вернулся.
- Зовет, - сказал он Сергею.
Они пробрались между шконок, Качан отодвинул занавеску.
- Садись, - сказал Гусь, хлопая рукой рядом с собой. - Ты мне должен. Срок отдавать.
Еще в начале отсидки Сергея угораздило сыграть в стиры с Качаном на палку сырокопченной колбасы, он проиграл, а Качан перепродал долг Гусю.
- Нет у меня колбасы, - сказал Сергей.
- Есть, есть у тебя колбаска, - как-то особенно глумливо ухмыльнулся пахан.
- Я постараюсь, - бормочет первоход, - я отдам. Подождите еще чуть-чуть…
- Да где ж ты возьмешь? Родаков у тебя нет, за так никто не дасть…
- Я заработаю.
- Да как ты заработаешь, смешной ты человек. В киншоны мои пойдешь?
- Куда?


- Будешь моим полюбовником. Че глаза вылупил? Срока большие, куда деваться. Я тебя кормить-поить стану, никому в обиду не дам, со мной не пропадешь.
- Нет.
- Да ты подумай дурной своей башкой! «Жены» авторитетов хорошо живут, не
работают, чистые ходят, пьют, кушают хорошо. Как сыр в масле будешь у меня кататься.
- Нет!!


Изглоданный тюрьмами и зонами, татуированный с ног до головы страшный человек нежно шепчет.
- Тогда в ротик возьми и мы в расчете, тут за занавесочкой никто не увидит, один
только разик, а я никому не скажу, зуб даю. - Большой палец ковыряет фиксу.
- Да вы что! – вздыбливается в испарине стыдобы Скворец. – Нет, я сказал! На такое я не подписываюсь!


- Ну, тогда кулачком поработай, подрочи мне, полпалки считай отработал.
«Поймаешь «палку» и все, конец тебе, предупреждал Меняла».
- Нет.
- Ну и дурак! Отсосать ему впадлу. Не хочешь по-хорошему, будет по-плохому. И не смотри на меня, как на гада. Ты меня полюби, тогда и я к тебе хорошей стороной повернусь. Я же вижу, в тебе стержня нет, слабый ты, сломают тебя по-любому. Соглашайся, я тебе защиту дам.
- Нет. 


Гусь гневно гнет голову долу.
- Нагнетаешь! Ну, ничего, и из тебя кашу сварим. Набьем и тебе черта на фуфло, - он с размаху шлепает Скворца по ляжке. - Был Сережей, станешь Леной!


КАМЕРА ОБЪЯВЛЯЕТ СКВОРЦУ ОСТРАКИЗМ

Опасность в тюрьме начинаешь чуять, как собака. Достаточно косого взгляда, ухмылки, раздутых в твою сторону ноздрей. А уж если тебя сторонится вся хата, это ввергает просто в панику.
На прогулке Сергей попытался заговорить с Иловайским, но тот обошел его, как памятник.
- Юрий Соломонович, чего вы боитесь?


Иловайский снял очки, подолом рубашки протер стекла. Он делал вид, что случайно остановился возле изгоя, смотрел в другую сторону и разговаривал, едва шевеля губами.
- Я не знаю, где вы накосячили, но мне было сказано держаться от вас подальше.


Денек стоял солнечный, после камерного сумрака глаза радовались яркому свету, а легкие привольно дышали свежим осенним воздухом. По огражденному периметру крыши прохаживалась полная женщина-контролер в темно-синем кителе. Она следила, чтобы заключенные не нарушали режим, не перебрасывались через решетки записками и дачками.


- Миша вернулся с больнички, он мог рассказать, что я откачивал его вместе со Шмонькой.
- Имею интерес спросить, вы шо, дотронулись до того шмокнутого Шмоньки?
- Я пил воду из его рук.


Еврей даже перепрыгнул на месте, будто сплясал па из хава нагилы.
- Вы с ума сошли! Зачем?
- Воду отключили, я сутки простоял в «стакане», ничего не соображал. Помогите мне, Юрий Соломонович!
- Кто-нибудь видел, как вы пили?
- Только Миша. Но он никому не расскажет, я же его спас.


Иронический прищур сквозь треснутые очки.
- Вы думаете, он вам мерси скажет? Вы теперь для Миши хуже надзирателя, вы же вернули его обратно в гееном, из которого он чуть было успешно не сбежал. Ну, вот шо вы улыбаетесь, как скаженный? Вам шо, пломбы жмут в зубах? Быстро вспоминайте, кто видел, как вы пили Шмонькину воду? Дубак видел?
- Нет, он ушел за санитаром.


- Откуда же босота узнала? Тут везде глаза и уши. Ничего нельзя скрыть. Скорее всего, сам Шмонька вас и заложил. Вы не знаете чуханов. Думаете, их зря загоняют под нары? Они спецом стараются запомоить как можно больше народу. Слушайте сюда! Если будет очная ставка с этим клятым Шмонькой, отпирайтесь, говорите, что с чуханом не контачили, ничего не знаете. Ваше слово против его. Надеюсь, Мишаня не подтвердит, ему самому смерти подобно, что Шмонька его откачивал, он тоже тогда законтаченный.   Этот шлёма из дурдома имеет обыкновение орать что ни попадя из-под нар.


- Он частушку мне спел, «клюв горит, как жаркий уголь, поищи-ка пятый угол».
- Это намек на петуха, шо не понятно.
- Да нет же, он твердил, что выход из тюрьмы находится именно в пятом углу.
- Серожа, не сходите с ума из-за бреда костюженого чухана. Все просто. Шмонька знал, что запомоил вас, потому и предсказал пятый угол и даже частуху петушиную исполнил вам в подарок. Ай, беда, беда, беда…