По жизни одна

Глава 1


Рита еще в детстве, в семилетнем возрасте, решила, что никогда не будет толстой. Решение такое она приняла, посетив вместе с мамой, старшей сестрой Машкой и бабушкой общественную баню. Для маленькой девочки было шоком увидеть голых женщин. Многочисленные складки на животах и боках, огромные, словно ведра болтающиеся груди, жирные целлюлитные ляжки повергли ее в настоящий ужас. Мама с бабушкой хоть и не были толстыми, как остальные бабы, но и их голые тела до глубины души поразили Риту. Отвисшие груди с большими коричневыми кружками вокруг крупных сосков, висячие животы и бесформенные бедра…
Рита, широко раскрыв глаза, глядела на скопище деловито трущих себя намыленными мочалками баб и жалела о том, что родилась не мальчиком, а девочкой. Она смотрела на них, как на свое будущее и верила, что  у нее тоже отрастут когда-нибудь вот такие же безобразные груди. «Неужели я тоже буду такой, как они? – в смятении думала она. – Хоть бы у меня эти сиськи вообще не выросли!»
Сестра ее, Машка, почему-то никакого такого шока тогда не испытала. Ей было десять лет, и она спокойно мылась себе, не обращая внимания на голых женщин, как будто это нормально, что вокруг нее ходят такие вот ужасные бабищи со всеми этими трясущимися телесами. Наверное, это от того, что и сама она уже тогда была полноватой.
«Лучше бы я родилась мальчиком!» – то и дело думала Рита и вспоминала своего худого, жилистого отца, в теле которого никогда не видела ничего отталкивающего. Она всегда знала, что нравится отцу гораздо  больше, чем Машка. Отец с таким восхищением смотрел на нее! Конечно, Рита всегда была веселая, шустренькая, худенькая и юркая, а Машка по сравнению с ней выглядела какой-то скучной – ни побегать, ни попрыгать. Сидит целыми днями перед телевизором или с книжкой, и жиры отращивает... Рита тоже могла, конечно, посмотреть какие-нибудь мультики или почитать книжку, но недолго, потому что больше ей все-таки хотелось самой жить, чем наблюдать за чужой жизнью через телевизор или книгу. «Курятник» – так называл отец свою жену и старшую дочь.  Риту же он никогда не относил к категории кур. И она, зная, что отец восхищается в ней не только живостью и даже взбалмошностью, а еще и ее худобой, собиралась  и впредь быть такой, чтобы отец всегда любил ее. Ей даже  стыдно было думать о том, что отец когда-нибудь вместо своей шустрой худенькой дочурки увидит толстую бабищу. Она смотрела на голых женщин в бане, и ее заранее охватывал стыд за свой будущий вид. Но тогда же, в бане, она получила и надежду, потому что в разгар их мытья из парилки вышла худая стройная девушка с маленькой грудью и плоским животом. Фигура ее на фоне бесформенных теток выглядела просто идеально. Взглянув на нее, Рита несказанно обрадовалась, потому что поняла, что даже взрослые женщины могут выглядеть достаточно пристойно и эстетично. Именно тогда она пообещала себе, что никогда не разжиреет. Правда иногда ее мучил страх, что вдруг, не смотря на все ее усилия, у нее все-таки вырастет большая грудь, которая потом отвиснет, потемнеет вокруг сосков и будет противно болтаться спереди. «Хоть бы у меня вообще ничего не выросло!» – в отчаянии думала она. А ее сестра Машка, по всей видимости, совсем не прочь была отрастить себе большую грудь, потому что, когда им за обедом говорили, что они должны есть капусту из щей, а то грудь не вырастет,  Машка активно поедала эту капусту. Потом оказалось, что она действительно очень боялась, что у нее не вырастет грудь. Рите это было удивительно. Как можно бояться, что у тебя не вырастет этот кошмар? Она намеренно не ела капусту, чтоб у нее не росли противные сиськи. И дружить она предпочитала либо с мальчишками, либо с девчонками-оторвами, похожими на пацанов.
В пятнадцать лет, она была уже полностью сформирована и радовалась, что грудь у нее маленькая, а сама она худая и жилистая. Мало того, она самостоятельно, путем постоянно выполняемых логопедических упражнений избавилась к этому возрасту от своей картавости, перестала сутулиться и была очень довольна собой. А Машка так и осталась и картавой,  и сутулой и полной. Ко всему прочему у нее еще и грудь большая отросла и лицо прыщами покрылось. Толстая, прыщавая, полноватая девушка в очках. Рита смотрела на нее и не понимала, как так можно? Машка совершенно ничего не стремилась в себе поменять. Какой была такой и была. Но Рита так не могла. Она даже стала ходить на тренажеры, лишь бы не дай Бог, в ее фигуре не появилось хоть какой-то  мягкой рыхлости. И подруги у нее были под стать ей – спортивные, подтянутые, похожие на мальчиков. «Вот какая дочка у меня выросла!» – не переставал восторгаться ею отец, и Рита была очень довольна, что оправдала его ожидания.
Так и прожила она всю жизнь, постоянно борясь со своей природой,  глядя на себя глазами отца.  В сорок лет она выглядела на тридцать. Никаких отвисших грудей, никаких складок на животе и боках. Попа подтянутая, талия узкая, грудь упругая. Рита и сыновей своих, близнецов, пока те не выросли, контролировала, чтобы они питались правильно и были приобщены к спорту. Меньше всего ей хотелось быть матерью двух толстых прыщавых мальчиков в очках. И мальчишки  выросли сильными, ловкими, спортивными. Правда муж с возрастом обзавелся брюшком и полысел, и Рита удивлялась, что он не замечает этого и продолжает, как в молодости считать себя неотразимым красавцем. Он никогда не отличался способностью смотреть на себя со стороны. Рита же наоборот, всегда как будто видела себя глазами других, и потому очень стремилась, чтобы она сама и  ее семья в глазах посторонних всегда были на высоте.  Муж директор фирмы, сама она главный бухгалтер в этой фирме, дети поступили в медицинский университет на бюджет. Чего еще желать? Отца в живых не было уже десять лет, но она как будто постоянно смотрела на себя его глазами и чувствовала его одобрение. Вот Машку  он бы не одобрил, потому что  та давно уже потеряла всякую форму и выглядела в свои сорок три на все пятьдесят три.
– И как это тебе удается так сохраняться? – удивлялась Машка Ритиной стройности. – Мы с тобой родные сестры, но я выгляжу на свой возраст, а ты, как будто вообще не стареешь. Моя дочь и то не такая стройная, как ты.
Риту всегда раздражала тупость собственной сестры. Сколько раз уже она говорила ей, что выглядит хорошо, потому что правильно питается и занимается фитнесом. Машка как будто ничего не слышала, пропускала мимо ушей Ритины слова, а при новой встрече снова удивлялась и спрашивала, как это Рите удается так долго оставаться в форме.  Из-за такой бестолковости сестры, Рита старалась реже с ней общаться.  Она работала, занималась фитнесом, контролировала свой вес с помощью диеты, обожала своих детей, и каждый ее день был заполнен  делами и заботами. Однако в глубине души  ее постоянно точило недовольство. Она чувствовала внутреннее напряжение из-за того, что ей постоянно приходится держать марку. Казалось, если она отпустит все на самотек, то вся ее семья и вся жизнь развалится. Муж, большой ценитель женской красоты и любитель производить впечатление на романтично настроенных дам будет открыто изменять ей, а что тогда будет с ней? Дети выросли, она им больше не нужна... Рита чувствовала, что жизнь ее как будто подошла к какому-то повороту,  за которым скрывается, что-то непонятное и страшное.

 Однажды, это было осенним погожим вечером, Рита возвращалась с работы через парк. Она шла по  дубовой аллее   и любовалась красотой золотой осени. В стильном длинном плаще, с распущенными по плечам пышными каштановыми волосами она имела вид деловой бизнес леди,  и никому ни за что  она не призналась бы, что в душе ее царит полный хаос и разлад. Сегодня ночью, она случайно подслушала телефонный разговор своего мужа с какой-то очередной бабой. Он специально на кухню ушел, чтоб она не услышала его, но Рита услышала...  А ведь он уверял ее, что  ему никто кроме нее, Риты, не нужен. Столько всего хорошего ей наговорил,  даже стихи для нее написал, с былым восхищением смотрел на нее... Он всегда умел красиво говорить.  Рита же каждый раз слушала его, и ей казалось, что он понимает ее, видит ее душу. Но на самом деле за его красивыми словами и кажущимся пониманием ничего не было. Он сам и его речи все чаще напоминали Рите большой, радужный мыльный пузырь. И той бабе по телефону он говорил много, витиевато и красиво, так же как и ей, когда уверял, что только она одна нужна ему... Это было невыносимо слушать, но Рита, застывшая под дверью слушала, и душа ее билась от боли, смятения и гнева...
Навстречу, по аллее парка шла статная привлекательная женщина примерно Ритиного возраста в джинсах и короткой серебристой куртке. Высокая, стройная, с короткой стрижкой на голове, с развитыми плечами и длинными ногами,  но особенно Риту привлекло ее продолговатое худое лицо с выступающими скулами. Ей показалось, что это лицо ей знакомо.
Ничего не подозревая, женщина подошла совсем близко к Рите, а у той вдруг в голове всплыло имя «Витя».
– Витя?! – громко воскликнула Рита.
 Женщина повернула к ней лицо, приостановилась... Да, это был Витя, Рита узнала его. В глазах женщины возникло узнавание:
– О, Рита! Здравствуй! – без всякого удивления, словно не было всех этих лет забвения, откликнулась она. – Столько лет прошло, а ты совсем не изменилась!
– Спасибо, ты тоже не изменился, то есть... извини пожалуйста,  не изменилась...
– Не извиняйся. Но лучше зови меня не Витя, а Вика.
– Понятно... – Рита почувствовала неловкость, но видя, что Вика совсем не смущается, расслабилась. – Ты очень хорошо выглядишь. Как у тебя вообще дела?
– Прекрасно. Давай, может, пройдемся до кафе, посидим, поговорим, вспомним детство.
– Замечательно! – обрадовалась Рита, хотя ощутила в душе смятение. Они пошли по аллее к близлежащему кафе, и, идя возле высокой и плечистой Вики, Рита, словно в детстве почувствовала в душе напоминающее влюбленность волнение. Как будто она снова девчонка, а возле нее идет привлекательный мальчик...
Ей вспомнился тот летний день, когда она впервые увидела Витю. Им всем тогда было по одиннадцать лет. С двумя своими подружками, которые учились с ней в одной школе в параллельных классах, она пришла на пустырь кормить Жучкиных кутят, а там возле брошенных бетонных плит, где прятались щенки, сидел на бревне какой-то мальчик. Возле него крутились веселые кутята, и Жучка, их мать, лежала  у его ног, и нисколько не препятствовала его общению со своими щенками.
– Ты кто такой? – напустились на него Светка с Ленкой. – Это наши кутята! Что ты тут делаешь?
– Я не знал, что они ваши, – дружелюбно ответил мальчик и поднял на девчонок свое красивое худенькое лицо с большими желто-зелеными глазами. – Можно мне с ними немножко поиграть?
– Конечно, можно! – не успев ничего сообразить, воскликнула Рита. – Разве нам жалко? – она серьезно посмотрела на подруг, чтобы те не вздумали ей возражать.
Мальчишка оказался очень веселым, дружелюбным и умным. Он признался, что живет в интернате.
– Я тоже жила в интернате! – обрадовалась Ленка, которая из-за непутевых родителей-алкоголиков прожила год на казенных харчах.
– Правда? – удивился Витя. – Что же я тебя не знаю? Мы, интернатские, все друг друга знаем.
– Так я ж не в этом интернате была, а в другом. Мы в этот район недавно переехали. В интернате я в первый класс пошла, целый год училась шаляй-валяй, и меня на второй год оставили. Учителя говорили, что я умственно отсталая. А у меня все нормально было с головой. Просто за мной следить надо было, чтоб я домашку делала. А кто там, в интернате, будет заниматься такой как я? Никто.
– Да. У нас каждый выбирается, как может, – подтвердил Витя. – Но ты говоришь, что жила там только несколько лет, а потом что? Тебя удочерили?
– Нет, ты чё?! Меня мои родители забрали, когда переезжать надумали. А тебя, почему не забирают?
– У меня никого нет. Мать оставила меня в роддоме...
Витя умолк, а девчонки почувствовали, что не смотря на симпатию, которую они испытывают к Вите, они отделены от него стеной. Они при родителях, при отце и матери, а он один, всегда один... Но, не смотря ни на что, мальчишка прочно вошел в их компанию. Скоро он знал, где живет каждая из них и мог заходить за ними, чтобы позвать на прогулку. Ловкий и сильный, он непрестанно удивлял девчонок своими способностями в лазании по деревьям. Он мог влезть на любое дерево, даже на такое, у которого совсем не было снизу  сучков на стволе. Несколько лет подруги дружили с Витей, считали его своим другом. Летом он почти каждый день прибегал к ним из своего интерната. Все вместе они нянчили кутят, уходили далеко загород в лес, плавали в прудах. Но  с началом учебного года, Вите только изредка удавалось покинуть интернат. Никто из девочек не догадывался, что у их простого и такого открытого Вити есть своя тайна. Им казалось, что он весь, как на ладони. Они часто откровенничали друг с другом, делились своими мечтами и планами, и им и в голову не приходило, что Витя долго и упорно обманывает их, что он скрывает от них нечто важное, скрывает то, что его гложет и полностью дезориентирует его в этом мире...

В кафе они взяли по пирожному и чашке чая и уселись за один из столиков. Здесь было тихо и уютно, за большими окнами живописно простирался осенний парк с желтыми и багряными деревьями. 
Рита все никак не могла отделаться от ощущения, что она сейчас та самая  семнадцатилетняя девчонка, написавшая письмо мальчику с объяснением в любви. Но этот мальчик оказался не мальчиком…
Вика, отпила чай и посмотрела на Риту все тем же проникающим в душу взглядом, каким смотрела на нее и тогда, много лет назад. Это взгляд, как казалось Рите, видел всю ее суть насквозь, проникал в самое ядро души, уничтожал барьеры, за которыми скрывалась запрятанная сущность. Вика будто бы говорила своими глазами: «Ничего не бойся, я все понимаю, и я с тобой».  Ее лицо прежде юное и нежное возмужало, но ей шел ее возраст. Выступающие скулы на продолговатом лице, четкая линия губ.... Рита не могла понять, есть ли косметика на ее лице или нет. Глаза Вики были выразительными, большими, удлиненной формы, но туши на ресницах не было видно.
– Мне кажется, как будто не было всех этих лет, – нарушила молчание Вика. – Как будто только вчера ты мне призналась в любви, а я почувствовала горечь утраты, потому что я не то, за что ты меня принимала, потому что разочаровала тебя. У меня потом по жизни много было таких случаев, когда люди обманывались на мой счет, но это было уже не так больно, а вот тот самый первый случай очень сильно ранил меня…
– Да, я видела твое смятение, и  ничего не поняла… Я подумала, что просто не нравлюсь тебе, а потом увидела тебя выступающим на сцене, но ты оказался не Витей, а Викой… И ты пела романс, слова которого так подходили под мое тогдашнее состояние...
– Да, я знаю, я специально выбрала именно этот романс...
Рита вспомнила то время так ярко, как будто все произошло только вчера. Ей семнадцать лет, Вите тоже. Из их компании они вдвоем были особенно близкими друзьями и  делились друг с другом самыми сокровенными мечтами. По крайней мере, Рита точно делилась, а вот Витя, как потом оказалось, скрывал от нее свою самую главную тайну. Переходный возраст изменил и ее и Витю до неузнаваемости.  Рита вытянулась и  стала похожа на модель. Ее теперь невозможно было принять за мальчика, Витя тоже сильно подрос, раздался в плечах, голос его стал более низким. Риту он сильно волновал. Она тайно вздыхала по нему, но понимала, что для него она просто замечательный человек, близкая душа – не больше. Ленка со Светкой так и остались невысокими, узкобедрыми, похожими на мальчиков  девушками. Правда у Ленки, не смотря на ее худобу, почему-то выросла довольно большая грудь. Но Ленка даже рада была этому – она вдруг поняла, что ей нравится быть девушкой, и именно такой, как она – похожей на мальчика.
Как-то сидели они всей компанией у Ленки дома. Там было как всегда грязно, бардак, но почему-то именно здесь всем было особенно комфортно. Ленкиных родителей вечно не было дома, а если они и были, то либо спали после обильных излияний, либо смотрели телевизор. Иногда Рита видела Ленкину мать хлопочущей на кухне.  Но ни мать, ни отец не вникали в жизнь дочери, не интересовались ею. Ленка всегда была предоставлена самой себе и могла хоть табун лошадей привести в дом – им было все равно  И вот в тот день сидели они в грязной Ленкиной комнатке, слушали музыку и хохотали. Потом зазвучала та сама песня про девчонку с классной фигурой. Светка, одетая в модные тогда широченные клетчатые штаны, заявила, что эта песня про Ритку, потому что считала ее  самой красивой из них всех. Рита же не сводила глаз с пританцовывающего у окна Вити. Он ей в тот вечер казался особенно привлекательным. Угловатый мальчик-подросток, с острыми плечами, плоским животом и желто-зелеными глазами. Она даже подумала, что если бы он захотел сейчас переспать с нею, то она бы согласилась. «Да, я смогла бы это сделать, – думала она с замиранием сердца. – С ним бы я смогла пойти на все». Ее немного пугали такие мысли, потому что она никогда не отличалась легкомыслием и глупостью, но любовь к Вите в тот момент так охватила все ее существо, что казалось, она способна ради этой любви на многое.
После этого вечера Рита совсем потеряла покой. Витя продолжал, как ни в чем не бывало общаться с ней, и был, как всегда душевен и открыт. Она чувствовала его симпатию к себе. Вите явно больше нравилось общаться именно с ней, а не с ее подругами. А однажды, когда ни Ленки, ни Светки с ними не было, и они только вдвоем бродили по пустырю, Рита со всеми подробностями рассказала, как она в семилетнем возрасте попала в общественную баню, испытала там шок при виде голых толстых баб и пообещала себе, что никогда не будет толстой. Витя смеялся, когда она описывала страшные голые телеса теток.
– Ты не представляешь, как я испугалась, что тоже буду такой! – с жаром говорила она. – Просто не представляешь!
– Какая ты хорошая, Ритк! – вдруг с чувством воскликнул Витя, и у Риты даже слезы выступили на глазах от таких его слов. Его восхищение сильно затронуло ее душу.
– Ты тоже хороший, Витя! – тут же отозвалась она, и посмотрела в его желто-зеленые глаза. Их взгляды встретились, и Рита снова прочувствовала всю глубину его взгляда. Снова ей показалось, что его глаза смотрят в самый центр ее души, в самое ее ядро, и нет никаких барьеров для этого взгляда. Рита чувствовала смущение от того, что они так долго смотрят друг другу в глаза, но словно впала в транс, и  ей казалось, что Витя сейчас видит в ней самую суть жизни и сама она чувствовала и в нем и в себе бесконечное богатство и глубину их существования.
– Ленк, Светк, вы когда встречаетесь взглядом с Витей, ничего особенного не чувствуете? – спросила она  потом подруг.
– А что такого особенного мы должны чувствовать? – удивилась Светка.
– Он как будто через глаза проникает тебе в душу и видит то, что и сам ты не видишь в себе. Он видит самый центр души.
Но оказалось, что девчонки ничего такого в его взгляде не замечали.
– А вы попробуйте посмотреть ему прямо в глаза и тогда вы поймете, – предложила им Рита.
Девчонки потом сверлили бедного Витю глазами, пытаясь почувствовать проникновенность его взгляда, но так ничего и не почувствовали.
– Да Витька просто влюбился в тебя! – предположила Ленка. – Вот и смотрит на тебя по-особенному!
У Риты даже похолодело под ложечкой от этих ее слов. Несколько дней она мучилась, сгорая от невыносимости свалившихся на нее чувств, а потом села и написала Вите письмо:
«Дорогой Витя! Мне кажется, что я люблю тебя. Я еще не встречала таких людей как ты. Твои глаза, словно рентген просвечивают всю мою душу. Когда я общаюсь с тобой, то не только восхищаюсь твоими качествами, но одновременно восхищаюсь и собой, потому что возле тебя, такого красивого и душевного сама становлюсь какой-то красивой и бесконечной, но не телесно, а духовно. Возле тебя я чувствую свою душу. Может быть, у тебя такой дар? Дар открывать глубины чужих душ? Или я так все воспринимаю, потому что люблю тебя? Девчонки почему-то ничего такого не чувствуют. Мне, наверное, надо было просто поговорить с тобой обо всем этом, но почему-то говорить страшно, а вот писать нет. Но, может быть, теперь ты со мной поговоришь, и мы во всем разберемся. Рита».
Это письмо Рита носила  в кармане несколько недель, не решаясь отдать его Вите. А потом настало 8 марта. Рита помнила, как в тот день к ним домой приехали гости – родственники матери. Мама накрыла стол, все ели и весело беседовали. Сестра Машка лопала все подряд, а Рита, уже тогда боявшаяся растолстеть старалась не переедать. В дверь раздался звонок – это пришли Ритины подруги вместе с Витей. Рита помнила, как они все втроем стояли у порога и ждали, когда она соберется, чтобы выйти с ними на улицу. Витя возвышался над девчонками, и был неотразим  в своей весенней, ставшей ему короткой куртке. Риту растрогали тогда его худые руки, торчащие из коротких рукавов.  Девчонки были в штанах, куртках и без шапок. У Светки на голове красовались стриженные кудрявые волосы. Светло русые кудряшки были ее собственные, натуральные. А Ленка была стрижена под «каре», и из-за «химии» ее стрижка выглядела пушистым одуванчиком.
Рита впервые тогда после зимы надела свое новое осеннее пальто. Это светло-серое пальто чуть выше колен, с поясом очень шло ей, и она саму себя чувствовала юной, свежей и красивой. Чтобы не мешать ей обуваться, подруги вместе с Витей вышли на лестничную клетку, и когда она, застегнув сапоги, собиралась уже выходить, ее тетка, мамина старшая сестра, вдруг с восторгом сказала:
– Риточка! Какая ты свежая, молоденькая! Вся жизнь у тебя впереди! Ты такая счастливая! Как я тебе завидую!
Рите показалось, что тетя видит сейчас не ее саму, а некий образ, в котором она находится. Как будто тетя, глядя на нее видит некую героиню из фильма, а не реального человека. И Рита почувствовала в душе что-то неприятное, как будто ее только что облекли во что-то чуждое ей. Она вышла к друзьям и сразу же словно вернулась в собственное реальное и комфортное существование.
Вчетвером, в окружении двух дворовых собак они отправились на пустырь, где уже не было снега, и  сухая прошлогодняя трава ковром покрывала сырую землю. Риту охватил безудержный восторг. Солнце, голубое небо, прелый запах земли, необозримые просторы с лесополосами вдали – все будоражило. Собаки, почуяв свободу, умчались далеко вперед. А Рита, не выдерживая охватившего ее восторга,  начала носиться по степи туда и сюда. Она, прыгала через лужи, петляла словно заяц, огибая мирно прогуливающихся и беседующих друзей,  издавала нечленораздельные звуки.
– Ритка, ты сошла с ума!
– Ей в детский сад пора!
– Ты прыгаешь, как тушканчик! – смеялись над ней друзья, но Рита видела, что своим неудержимым весельем вызывает в них добрые чувства.
– Мне кажется, что я сдохну, если буду стоять! – проносясь мимо них в очередной раз, прокричала она. – Весна просто сведет меня  с ума!
– Ну ты даешь! – крикнула ей в спину Ленка, а Витя чуть отстал от девчонок и проводил ее веселым взглядом.
Несясь обратно, Рита заметила одиноко стоящего и смеющегося Витю:
– Ритка, ты чудо! Такая непосредственная! Как ребенок! Я тебя обожаю!
Еле переводя дыхание, Рита остановилась возле него. С красными щекам и колотящимся  сердцем, она смотрела вслед удаляющимся девчонкам, а Витя смотрел на нее своими желто-зелеными глазами и улыбался. Встретившись с ним взглядом, она снова испытала всю глубину его проникновенных глаз, и снова ощутила жизнь и в себе и вообще вокруг. Она подумала, что вот сейчас самое время дать ему свое письмо.
– Витя, я… Я давно хотела тебе сказать… – она вытащила дрожащими от волнения руками из внутреннего кармана сложенный лист бумаги и протянула его Вите. – Я… Вот…  Читай…
– А что это? – удивился Витя.
– Это… Ты просто читай и все… Читай…
С бьющимся сердцем она смотрела, как Витя с любопытством  разворачивает ее письмо, как быстро пробегает глазами его первые строчки… Улыбка тут же сползла с его лица, глаза стали серьезными и даже, как показалось Рите колючими. Он прочел все письмо до конца, потом прочел его еще раз, сложил его и молча протянул обратно Рите.
– Рита я… Я не то, что ты думаешь… – он посмотрел на нее как-то обреченно и виновато. – Я, понимаешь… Я…
Рите стало неловко. Она вдруг пожалела, что дала ему свое письмо, что открылась. Краска стыда залила ее лицо, душу охватило что-то злое и неприятное. Витя тут же заметил в ней перемену, и взгляд его ожесточился:
– Извини меня, но ни ты, ни я не виноваты. Просто я не сказал вам, кто я вообще, потому что мне не хотелось, чтоб вы… Чтоб… Мне ведь в интернате прохода не дают, а вы принимали меня за нормального и… и...
Ничего не понимая, Рита смотрела на него во все глаза. Его смущение несколько смягчило ее стыд. Но о чем он говорит? В его взгляде было столько отчаяния, столько муки…
– Витя я не понимаю, – растеряно сказала она. – Что значит «…я не сказал вам кто я вообще»? Почему тебе не дают прохода в интернате?
Витя посмотрел на нее своим проникающим взглядом, в котором была просто бездна отчаяния.
– Я не… Я… Мне пора. Прощай! – он вдруг резко развернулся и пошел прочь в сторону города.
Застыв в полном недоумении, Рита смотрела, как он идет, не разбирая дороги, и смахивает с лица слезы. Но почему все так? Что это с ним? И зачем ей надо было совать ему это письмо?!
– Рит, а что происходит? Куда это Витя пошел? – к ней подошли Ленка со Светкой и Рита вдруг расплакалась.
– Э, подруга, ты чего? – толкнула ее в бок Светка, и Рита, посмотрев на подруг,  зарыдала еще больше. Она опустилась на корточки, уткнулась лицом в колени и молча всхлипывала, вздрагивая всем телом.
Подруги ничего не понимая, опустились тоже возле нее на корточки, и попытались успокоить ее. И Рита, в конце концов, успокоилась и поведала им обо всем, что произошло.
– Лен, ты жила в интернате и знаешь, как там. Почему он сказал, что ему там прохода не дают? Он плакал, когда уходил… – Рита посмотрела на Ленку, а та пожала плечами:
– Не знаю… В интернате вообще тяжело. Воспитатели очень злые, да и дети тоже противные какие-то. Мне там было тяжеловато… Нет, туда лучше не попадать.
После того дня Витя больше не приходил к ним. Рита вся извелась и через месяц тщетных ожиданий решила сама  пойти в интернат и найти там его.
– Да ты что! – возмутилась Ленка. – Ни за что не ходи!
– Почему?
– Да потому! Кто знает, как интернатские воспримут, что за ним девчонка бегает? Они там знаешь, какие все?! Потом вообще задолбают его!
И Рита смирилась. Она чувствовала, что виновата в том, что Витя больше не приходит, но не совсем понимала, в чем ее вина. Что она такого сделала? Подумаешь, в любви призналась! Да сколько девчонок в любви признается, и ничего! Никто не умер. А тут вон чего… Не понятно… А может, она просто не нравится ему? Может он не приходит, потому что не хочет встречаться с ней? Может и так, но Рита чувствовала, что все гораздо серьезней и глубже. Если бы она всего лишь не нравилась Вите, то он бы смог как-то объяснить ей свои чувства, сказал бы, что видит в ней просто друга. Но он так отреагировал на ее письмо, как будто конец света наступил…
Время шло, Витя так и не появлялся. А на девятое мая всех старшеклассников  их школы повезли на городскую площадь, где после парада должен был состояться праздничный концерт.
Ярко светило солнце, играл оркестр, маршировали военные, потом все зрители столпились у сцены. Артисты танцевали, пели, читали стихи… Рита стояла в толпе в окружении своих одноклассников  почти у самой сцены и ощущала себя так, как будто попала в далекое военное время. Жизнь там текла на грани смерти, а любовь резала душу своей пронзительностью, потому что жизнь влюбленных могла в любое мгновение оборваться. Ленка со Светкой тоже были где-то в толпе каждая со своим классом.
На сцену вышла красивая высокая девушка в длинном красном платье. В ее облике было что-то завораживающее. Удлиненная фигура, развитые плечи, плоский живот, узкие бедра. Ее аккуратная, с короткой стрижкой  голова грациозно сидела на стройной длинной шее. Рите показалось, что эта девушка очень похожа на Витю. Рита даже усмехнулась про себя – с тех пор как Витя исчез, он везде ей мерещился. Все почему-то вдруг стали похожими на него.
– Виктория Вознесенская! – объявил ведущий. – Военный романс!
Виктория Вознесенская! Как красиво звучит! Но как же эта Виктория похожа на Витю! Аккомпаниатор заиграл на пианино, а девушка проникновенно посмотрела куда-то поверх толпы, и Рита окончательно поняла, что на сцене действительно стоит Витя. Только он может смотреть вот так глубоко и проникновенно. Но почему он в платье?   И почему его объявили не Виктором, а Викторией? 
Девушка в это время запела. Что это был за голос! Он словно приковал Риту к земле. Никогда раньше она не слышала ничего подобного. Это пел не человек – это пела сама душа!
За все спасибо, добрый друг,
За то, что был ты вправду другом,
За тот в медовых травах луг,
За месяц тоненький над лугом.
За то селенье над рекой,
Куда я шла, забыв про усталь,
За чувства, ставшие строкой,
За строки, вызванные чувством.
За нити звонкого дождя,
Пронизанные солнца светом,
За то, что, даже уходя,
Ты все же был со мной… За это!..
За все тебя благодарю:
За блеск реки, за скрип уключин,
За позднюю мою зарю,
На миг прорезавшую тучи.
За то, что мне любовь твоя
Была порой нужнее хлеба…
За то, что выдумала я
Тебя таким, каким ты не был.
«За то, что выдумала я тебя таким, каким ты не был» – вторила Ритина душа словам романса. Витя как будто пояснял ей этими словами, что она действительно любила, но любила выдумку, а не его... Но кто этот Витя? Он девушка? Но как это?
Виктория-Витя, допев романс, чуть поклонилась зашедшейся в бурных аплодисментах публике и с достоинством, совершенно бесстрастно удалилась со сцены.
Кто-то толкнул Риту в бок:
– Ритка! Ты видела?! Наш Витя сейчас выступал! В платье! Видела?! – возле нее, уйдя от своих одноклассников, появились Ленка и Светка. В коричневых формах и белых фартуках, с короткими стрижками  они выглядели несуразно. Как будто это два мальчика в девчачьей одежде. Правда, Ленка вместо мальчишеской гладкой стрижки теперь носила пышное «каре», но почему-то и с «каре» она больше походила на мальчишку, чем на девушку. А у кудрявой Светки на груди еще и комсомольский значок был. Она, как отличница удостоилась вступить в комсомол.  Риту с Ленкой в комсомол не позвали, потому что у них были тройки. У Риты всего одна по химии, а у Ленки вообще по всем предметам. Но Светка не рада была, что ее взяли в комсомол.  Ей пришлось учить длинный и скучный устав и все это ради какой-то отжившей идеи. В стране началась перестройка, идеология менялась на глазах, и никто уже не стремился быть ни комсомольцем, ни пионером.
– Вы чего от своих ушли? – нехотя отозвалась Рита. Она, в отличие от подруг,  в  школьной парадной форме выглядела красивой стройной девушкой с длинными распущенными  волосами. – Нам же сказали, чтоб никто не разбредался, чтоб каждый держался своего класса.
– Да понятно! – отмахнулась от нее Светка. – Но ты видела Витю?
– И видела и слышала. У него такой красивый голос...
– Да, голос просто уникальный, но почему он был в платье? – спросила Ленка.
– Наверное, потому, что этот романс должна петь женщина. Только вот как он умудрился спеть женским голосом? – удивленно спросила  Светка
– Но он пел не совсем женским голосом, хотя конечно, вообще-то  женским... Как это он так смог? – Ленка тоже была удивлена.
– Его объявили, как Викторию Вознесенскую, – сказала Рита. – Может наш Витя и не Витя совсем?
На сцене в это время отплясывал детский ансамбль русского народного танца. Маленькие девочки и мальчики лихо выделали замысловатые коленца, но толпа, все еще пребывавшая под впечатлением необычайного пения Виктории-Вити, не отнеслась с должным вниманием к стараниям пляшущих детей.
– А может мы вообще обознались, и это кто-то сильно похожий на него? – предположила Ленка.
– Нет, это он. Я узнала его взгляд, – уверенно сказала Рита. – Может нам зайти за сцену, где все артисты готовятся, и найти там его? – предложила она.
– Бежим! – схватила ее за руку Ленка, и поволокла вон из толпы. Светка, едва успевая, тоже устремилась за ними.
Выйдя из толпы, они забежали за сцену, где была сооружена закрытая со всех сторон брезентом большая площадка, внутри которой переодевались выступающие. Откинув брезент, они вошли внутрь и остановились, привыкая, после ослепительного солнца к полумраку.  И как только их глаза адаптировались, они увидели среди разряженных артистов высокую фигуру в красном платье, стоявшую у противоположной стены. 
– Витя! – бесцеремонно позвала Ленка, перекрикивая шум голосов. – Витя, привет!
– Что ты орешь? – цыкнула на нее Рита, которая хоть и хотела пообщаться с Витей, но в то же время и боялась этого.
Витя повернул к ним свое красивое лицо и застыл пригвожденный к месту.
Крепко схватив Риту и Свету за руки, Ленка потащила их к Вите. Девчонки то и дело врезались в одетых в военную и медсестринскую форму артистов.
– Осторожнее! Куда прете?! – совершенно по-современному огрызались на них солдаты и медсестры.
– Витя! Привет! – выпалила растерянному парню Ленка, подтащив за собой своих подруг. – Мы слышали, как ты пел! У тебя такой голос! У тебя талант!
Рита в смущении смотрела на Витю. В этом своем облегающем платье он был просто неотразим, и сердце ее подпрыгнуло от волнения. Развернутые плечи, широкая грудь... Рита в изумлении заметила, что через платье у Вити выделяются две маленькие, аккуратные и круглые женские груди. Витя перехватил ее изумленный взгляд и отвернулся в сторону. Горделивая посадка головы, красота и стать тела делали его облик похожим на какого-то мистического Бога, сочетающего в себе мужское и женское начало.
«Наверное, ему специально женскую грудь сделали для женской роли», – успокоила себя Рита.
– О, Герма! Ты все еще не переоделось? – возле Вити появился одетый в солдата высокий парень и нагло пощупал Витю за грудь. Витя зло отбросил его руку:
– Да пошел ты! И вы идите уже! – нетерпеливо и грубо обратился он к девчонкам. – Некогда мне с вами!
– Герма разозлилось! Обиделось! Не обижайся Герма! – парень снова облапал грудь Вити, и снова тот со злостью отшвырнул от себя назойливые руки. Парень противно загоготал, а Рита, не успев еще ничего подумать, метко плюнула ему прямо в раззявленный в гоготе рот.
Парень мгновенно умолк и начал с отвращением отплевываться и орать при этом:
– Тьфу! Тьфу! Ты че падла сделала?! Ты совсем что ли! Тьфу! – он приблизился к Рите, замахнулся, но тут же упал, словно подкошенный, потому что Ленка сделала ему подсечку – она умела драться. Светка тут же скрутила ему руки за спиной, а Рита, подскочив, начала от всей души пинать противного парня носком своей изящной туфельки.
– Э, подруги, вы его убьете! – наклонился над поверженным Витя. – Хотя его и не мешало бы убить!
– Ты! Слизняк! – схватила за волосы парня Рита. – Еще раз тронешь нашего друга  Витю, мы убьем тебя! Понял, падаль?!
– Какого еще Витю? – злобно прорычал парень. – Это чмо зовут Вика, и она, вернее оно – гермафродит! Да отпусти ты мне волосы! – дернул он головой, желая освободиться.
Рита хотела еще раз пнуть парня, но тут до нее дошел смысл его слов, и она, отпустив косматые волосы, посмотрела в лицо Вите. Он гермафродит? Он не парень, не девушка?  Он... По взгляду Вити она сразу же поняла, что это правда – он, вернее она, или оно – гермафродит.
Витя выпрямился, отступил от них на несколько шагов, как будто почувствовал себя прокаженным, как будто он мог заразить их чем-то.
Светка с Ленкой, тоже в одно мгновение поняли все, они оставили неприятного парня в покое и, поднявшись с пола, встали плечо к плечу возле Риты. Парень, что-то злобно бурча, неловко поднялся, отряхнулся и пошел, спотыкаясь, прочь.
 Витя стоял перед ними красивый и несчастный, и в глазах его сверкали слезы, но они не вытекали, потому что он давно уже научился сдерживать их. Его мужская фигура с женской аккуратной грудью выглядела естественно  и очень красиво. Знает ли он, как он прекрасен? Рита подумала, что если все гермафродиты так прекрасны, как он, то она всех их просто обожает.
– А мне все равно, что ты... что ты такой! – сделав к нему навстречу шаг, выпалила она. – Я все равно тебя люблю!
– Ритка, у него есть сиськи! – прошипела ей в ухо Светка и повисла у нее на плече.
– А мне пофиг! – она оттолкнула подругу и снова шагнула к Вите. – Витя, я...
– По паспорту я Виктория, – бесстрастно произнес Витя. – Называй меня Викой.
– Викой? – Рита опустила глаза и посмотрела на его выступающую женскую грудь. – Да, да, ты Вика. Но ты же не девушка? У тебя накладная грудь?
– Я не девушка, но я и не парень. Я – оно, и грудь у меня не накладная, а своя собственная. Прости, если я разочаровала тебя. Я не хотела...
– Вознесенская! Ты так и не переоделась?  – зычно крикнула грузная женщина из противоположного угла. –  Тогда так езжай! В интернате переоденешься!
– Все, подруги, не поминайте лихом! – махнула рукой Виктория-Витя и, захватив по пути большой пакет, направилась на выход, но потом оглянулась и, глядя Рите в глаза, красиво пропела: «...За то, что выдумала я тебя таким, каким ты не был...»
Рита потом долго вспоминала эти слова и пыталась убедить себя, что она действительно выдумала себе Витю, что он никогда не был тем, чем она его себе представляла. Но в глубине души она точно знала, что любит Викторию-Витю все равно. Пусть, не как мужчину, а просто как человека. И пусть он гермафродит, пусть! Какая разница, что он такой, если его взгляд проникает в самое сердце, а его пение заставляет души плакать и замирать перед величием его таланта...
;
Глава 2



– Мне с вами было комфортно, – призналась Вика, задумчиво глядя в окно на осенний парк. – Вы втроем были девочками, но походили на мальчиков. Мне казалось, что вы такие же, как и я. Иногда мне хотелось признаться вам, что я на самом деле не девочка и не мальчик, но я боялась. Мне казалось, что если вы узнаете, какая я, то отвернетесь от меня, не поймете...
– Мы бы от тебя никогда не отвернулись, и все бы мы поняли, я уверена в этом. По крайней мере, на счет себя  я точно уверена.  Да и Ленка тоже бы все поняла, она такая замечательная была! И Светка тоже... Я их обожала. Ты и они вдвоем были самыми моими любимыми подругами. Помню, что ни сестра, ни мать не понимали меня. Говорили, что я дружу с какими-то пацанками. Им хотелось, чтоб у меня были обычные подруги в платьях, которые играют с куклами, прилежно вяжут или вышивают, а не носятся по пустырям и  не лазают по подвалам. А мне скучно было трясти тряпочки и нянчить кукол. Вот отцу нравилось, что я такая. Мою мать с сестрой он называл курицами, а мной гордился. Да и мне, если честно отец нравился больше матери. И чисто внешне он был лучше нее. Мать моя была маленькая, кругленькая и жирненькая, а отец высокий и сухощавый.
– А я даже не знаю, кто мои родители, да и не хочу я этого знать, – Вика посмотрела на Риту, и той снова показалось, что Вика глядит прямо в центр ее существа. – Помнишь, ты мне рассказывала, как в семь лет ты увидела голых баб в бане, и, испугавшись их вида, решила, что никогда не будешь толстой?
– Конечно, помню! – удивленно сказала Рита. – Я вообще все помню, что с нами тогда было. Удивительно, что ты это запомнила!
– Мне тогда очень сильно хотелось тебе сказать, что и я в семь лет тоже приняла одно решение... Но я промолчала. Не смогла. Слишком уж многое мне пришлось перенести из-за моих нестандартных особенностей... – Вика замолчала, а Рита нетерпеливо ждала продолжения ее рассказа. Какое же решение могла принять в столь раннем возрасте эта удивительная женщина-мужчина?
– Я уже тогда четко осознавала, что у меня никого нет, что рассчитывать я могу только на себя. Я не ждала, как другие дети, что меня кто-то удочерит или усыновит, и четко знала, что я всегда буду одна. Вообще одна. Без семьи, без родителей, без мужа и жены – я всегда буду одна. Я это поняла и приняла. Ты решила в том возрасте никогда не толстеть, а я решила, что всегда буду идти по жизни одна, и всегда и во всем буду рассчитывать только на себя.
– Но Витя! То есть Вика! Я читала про таких, как ты. Им можно сделать операцию и тогда они смогут стать либо мужчиной, либо женщиной и тогда они могут создать полноценную семью. Некоторые даже детей заводят. Главное выбрать пол...
– Вот именно ¬– главное выбрать пол! Но я никогда не могла определить, кто я – мальчик или девочка, мужчина или женщина. Мне и то и то нравится. Но больше всего мне нравится быть такой, какая я есть – сочетать в себе оба пола.
Рита смотрела на нее во все глаза и не понимала, как это так. А как же секс?
– Вижу, что ты не понимаешь... – определила по ее взгляду Вика. – Вот поэтому я и молчу о себе всю жизнь, никто все равно не поймет... Но я уже привыкла не распространяться о себе. И знаешь, ведь по-настоящему никто, даже самые близкие люди не могут добраться до сути тех, кого они любят. Мы все одиноки в этом мире, и как бы ни силились через любовь преодолеть свое одиночество, все равно остается что-то такое, что в тебе никто не сможет понять. Любить человека, спать с ним, рожать от него детей и при этом до конца не раскрываться ему, не знать его... Такое происходит сплошь и рядом. А еще смерть. Перед ее лицом особенно чувствуешь себя изолированным ото всех, и даже страстная любовь к кому-то на пороге смерти превращается во что-то глупое и несущественное.
– Мне не по себе тебя слушать. Получается, что мы все изолированы друг от друга, закрыты каждый в своем одиноком мире и совершенно не соприкасаемся друг с другом. Но как же тогда жить? Получается какое-то глухое существование среди всех, но при этом без всех!
– На самом деле все не так уж мрачно, и я нашла выход для себя. Нашла, как мне быть одной и в то же время с целым миром.
– Правда? И как это?
– Надо выполнить задание Бога.
– Чего? – Рита смотрела на Вику, ожидая услышать от нее какое-то откровение.
– Мне это сказала учительница по пению, к которой я ходила на хор. Я стала солисткой в этом хоре, и она очень высоко ценила мой талант. В этом хоре я была звездой. Никто там не издевался надо мной. А в обычной жизни я была изгоем, надо мной вечно измывались... Я даже не знала, в какой туалет мне ходить – девчачий или... По документам, я девочка, и на половину я и вправду девочка. Но только наполовину! Вторая моя половина принадлежала мальчику! Девчонки выгоняли меня из туалета и из душа, а мальчишки не принимали к себе, потому что я вроде как девочка. Воспитатели  отправляли меня мыться с девчонками, но при этом, чтобы никого не смущать, заставили меня надевать сплошной купальник. Но все равно это не спасало от издевательств... Сколько себя помню, вечно меня травили... Несколько раз я хотела покончить с собой... Готовилась, продумывала, как буду осуществлять самоубийство, но никогда не решалась довести дело до конца. И вот однажды пришла я на хор, но петь не смогла – расплакалась. Учительница вывела меня в коридор, спросила, что со мной, и я пожаловалась на свое биологическое уродство, призналась, что хочу умереть.  Мне было тогда лет тринадцать – четырнадцать, самый противный возраст, хотя в моем случае любой возраст был противен. Учительница выслушала меня и сказала, что если я покончу с собой, то не выполню задание Бога. Я тогда не очень понимала, о чем это она. Мне было очень тяжело и плохо. А она сказала, что Бог дал мне великий талант, и к этому таланту приложил глубокую душу, и что я обязательно стану великой певицей.
«Те, кто издеваются над тобой, останутся далеко позади тебя, – сказала она. – Вот увидишь, настанет время, и ты засияешь, как солнце. Твое пение будет открывать закрытые наглухо сердца, и даровать им понятие красоты. Твое пение будет уничтожать отчуждение и соединять тебя со всеми, кто станет поклонником твоего таланта. Любой талант – это задание от Бога, и самое большое счастье для человека, развить свой талант в себе насколько возможно, а потом отдавать его людям. И чем значительней талант, чем больше ты сможешь дать людям, тем большее счастье получишь. А тебе дан очень большой талант, и ты обязательно будешь очень-очень счастлива».
Я потом вернулась в класс и пела так, как никогда. Ребята смотрели на меня с  восторгом и уважением. Они не могли наслушаться моим пением, и я ощущала себя шедевром, а не бесполым гермафродитом. С тех пор мне больше не было отчаянно плохо, хотя за пределами хора жизнь моя мало изменилась. Меня продолжали травить, что мальчики, что девочки.  И как им было не травить, если воспитатели сами способствовали травле? С самого младшего возраста и до выпуска  медики и воспитатели при всех обсуждали каждого из нас, а уж обо мне чего только не говорили, особенно после медосмотров. А дети слушали все их бесчеловечные разговоры, запоминали и потом травили всех обсуждаемых...
– Ну а ты... Ты выполняешь задание Бога? Развиваешь свой талант?
– О да! – Вика улыбнулась, отчего стала ее красивей. – Я окончила консерваторию, пела сначала в нашем театре, а потом итальянцы заключили со мной контракт... Я уже несколько лет живу в Италии, выступаю на тамошних подмостках.
– Да ты что?! Так ты там? Не могу поверить...
– Да, именно так. Слова моей учительницы по пению оказались пророческими. Алла Борисовна, так ее звали, умерла два года назад, и все это время я с ней переписывалась. Она видела во мне именно человека, а не биологическое недоразумение, как другие.
– А ты в опере поешь?
– Да. Кстати там, в Италии, к моему биологическому состоянию относятся вполне спокойно, не то, что здесь. Там отличные психологи, которые помогли мне преодолеть все комплексы. И медицина там на более высоком уровне. Мне ведь, из-за моего устроения нужно постоянно наблюдаться у врачей…
– Но ты счастлива?
– Очень!
Но Рите стало вдруг жалко Викторию. Кто она по сути? Одинокое создание, верящее, что выполняет задание Бога, и не замечает при этом, что именно Бог обрек ее на двуполое, принесшее ей так много горя существование…
– Знаешь, когда я уезжала из России, то очень радовалась. С этой страной у меня связаны такие горькие воспоминания… В Италии у меня совсем другая жизнь. Но я всегда помнила вас – тебя, Ленку, Светку. Таких подруг как вы, у меня больше не было. Особенно ты была мне по душе. Жаль, что ты влюбилась в меня и призналась мне в этом. Я после этого не могла даже смотреть на тебя. Мне твоя  любовь казалась какой-то катастрофой… Ты так смотрела на меня! В тебе была страсть, но я не хотела… Меня пугало это… Но сейчас я отношусь совсем по-другому к тому что было. Я часто думала о тебе и девчонках. Бывало даже, когда мне было плохо, и что-то не ладилось у меня, я мысленно беседовала  с вами, и мне казалось, что я слышу ваши голоса, казалось, что вы поддерживаете меня, и так вот «поговорив» с вами я утешалась и все у меня налаживалось…
– Надо же! Но я тоже, когда мне бывало плохо, обращалась мысленно к тебе и девчонкам, и мне становилось легче.
– Да, все-таки хорошо мы дружили… Не смотря ни на что… Я и приехала сюда только для того, чтобы пройтись по тем местам, где мы  тогда бродили. Сегодня была на пустыре за домами, прошлась далеко по степи… Столько воспоминаний сразу… Но, если честно, я не думала встречаться с вами. Вы в моей памяти навсегда останетесь обвеянными ветром свободы пацанками, и мне не хотелось разрушать этот образ… Хотя ты все та же, что и тогда была, только повзрослела. Но внутренне ты все та же, и я рада, что повидалась с тобой. Если увидишь Ленку и Светку передавай им привет от меня.
– О-о-о… – горестно протянула Вика. –Ты ведь не знаешь… Ни Ленки, ни Светки больше нет. Они умерли…
– Как это? – Вика испуганно подняла глаза на Риту.
– Да, они на кладбище…
– Не может быть! Но почему? Что случилось?
– Это все алкоголь… Именно он свел их в могилу… – Рита посмотрела на часы. – Но мне пора уже домой, а то мои волноваться начнут.
– Я была уверена, что они живы, но когда это произошло?
– Да уж лет десять прошло... Они успели замуж выйти, детей родили. Светка девочку, а Ленка трех мальчиков и одну девочку. Дети теперь сироты. Ну а что ты удивляешься? У Ленки родители пили, а Светка мужа себе нашла пьющего и с ним вместе стала пить.
– Их могилы на Покровском кладбище? – спросила Вика.
– Да, там. Ты хочешь сходить к ним?
– Хочу. Я все равно туда иду завтра к Алле Борисовне, моей учительнице по пению…
– Но сама ты не найдешь их могилы. Если хочешь, завтра мы с тобой встретимся, и я отведу тебя сначала к одной могилке, а потом к другой – они в разных концах кладбища.
– Да, я хочу… Но как же… Не могу поверить…
– Завтра, я обо всем расскажу тебе завтра…

– Дима, помнишь, я рассказывала тебе о Вите, в которого я девчонкой влюбилась, а потом выяснилось, что этот Витя гермафродит? Помнишь? – Рита лежала в большой супружеской постели возле читающего книгу мужа.
– Ну! – Дима опустил книгу и посмотрел на жену. Его когда-то мужественное лицо стало щекастым, широкие плечи потеряли рельеф, черные волосы на голове сильно поредели, особенно на затылке, и даже образовали плешь.  Рита уже давно испытывала к нему глубочайшее презрение. Для нее загадкой было то, как это он, такой облезлый и плюгавый умудряется изменять ей, такой красивой и безупречной. И как это на него еще дамочки ведутся? Разве они не видят, что за экземпляр перед ними? Наверное, их привлекает его статус состоятельного мужчины, а на лысину и брюшко они стараются не смотреть... А может быть они, так же как и она держат свои мысли и свое презрение при себе, ради какой-то выгоды для себя? Сама она открыто не идет на конфликт, потому что вообще терпеть не может никаких конфликтов. Для нее лучше худой мир, чем добрая ссора.
– Я сегодня в парке встретила его, то есть ее... Она по паспорту женщина. Я шла домой, а она шла мне навстречу, и я узнала ее. Ее невозможно было не узнать. Очень высокая, стильная, мужественная женщина.
– Или женственный мужчина, – иронично вставил Дима.
– Нет, у женственного мужчины мягкая внешность, округлости, а у Вики одни сплошные углы, как у парня, но она не парень – это видно. Она нечто среднее..
– Она узнала тебя? Вы общались?
– Да, мы вспомнили юность. Ей столько всего пришлось пережить! Я бы, наверное, столько не вынесла. Ее так травили! И сейчас я смотрела на нее, и мне было ее жаль. Хотя сама она себя считает вполне счастливой. Консерваторию окончила, сейчас в Италии живет, поет там в опере. Она считает, что талант – это задание от Бога, и она счастлива, что выполняет это задание. Она нашла и свое призвание и смысл. Но мне кажется, что она так одинока! Выполняет Божие задание, а рядом никого близкого нет… – Рита осеклась, подумав, что она сама-то тоже очень одинока. У нее есть муж и дети, но это только видимость, внешность, за которой ничего нет. Мальчишки ее выросли и живут сами по себе, муж тоже сам по себе. А она держит себя так, как будто все нормально, но ведь все совсем не нормально! Но что же делать?
– Для таких, как она, талант  действительно выход, подал голос Дима. – Нет семьи, нет близкого человека, но зато есть талант. Это осмысливает  жизнь. Если отнять у нее этот талант то, что останется? Ничего. А так у нее есть смысл, есть то, для чего жить...
– Да, наверное, ты прав, но мне все равно ее жаль. Мне кажется, что она вцепилась в свой талант, как в спасательный круг, бедная...
– Да уж, бедная! Живет в Италии, поет там свои арии и чувствует себя счастливой. Твоя жалость ей совсем не нужна. Просто ты представить себе не можешь, как это можно жить совсем одной. Ты ведь из тех женщин, которым нужен мужик. Ты не смогла бы одна, и поэтому не понимаешь ее.
Рита сжалась от этих слов мужа. Ей нужен мужик? И это говорит тот, который давно не притрагивается к ней? Если бы она так уж нуждалась в мужике, то с ума бы давно сошла от воздержания. Но Рита ничего не сказала, в какой раз проглотив обиду.
–  А Вика, наверное, и о любви поет, а сама не знает даже, что это такое....
– Не скажи! Человек может жить знаешь какой внутренне богатой жизнью? Внешне у него ничего нет, но если у него хорошее воображение, если душа умеет чувствовать, то он в глубине души может понимать такое, чего на самом деле никогда не испытывал.
 Рита посмотрела на него и подумала, что он очень хорошо умеет говорить, и кажется, что он такой понимающий и хороший, но на самом деле все его слова так пусты… Жаль, что у нее нет такого таланта, как у Вики, которому можно посвятить всю жизнь, и не жить во лжи и лицемерии… С самого начала замужества она чувствовала какую-то зыбкость своего семейного счастья. Временами она ощущала себя богачом у которого кто-то хочет украсть ее богатство – ее семью.  Как будто вся ее счастливая жизнь должна вот-вот разрушиться и ничего не будет. Она всегда боялась за детей, боялась за мужа. Семейное счастье, любовь, красивые сыновья были для нее осью существования, ее сокровищем, которое она постоянно боялась утратить. Страшные сводки о катастрофах, где гибли люди, пугали ее, расстраивали.  Рите  было, что терять. Она знала, как хрупка человеческая жизнь, знала, что в одно мгновение смерть может забрать кого-то из родных. Это пугало ее, висело на душе постоянным страхом, омрачая жизнь. Однако шли годы и никто не умер, все живы и здоровы, а семьи как таковой  оказывается и нет. Одно лицемерие и ложь…
Дима уже давно выключил свет и спал, сыновья за стеной тихо разговаривали перед сном, а Рита лежала и вспоминала своих подруг.  С Ленкой она познакомилась раньше Светки. Это было лето перед поступлением во второй класс. Рита тогда уже дружила с двумя девочками, будущими своими одноклассницами. Те девочки любили  играть в дочки-матери, и Рита тоже играла с ними. Они располагались то под балконом, то на песочнице, и у каждой кроме куклы была  с собой куча одежек, кукольная посудка и мебель.  Иногда с ними играла и Машка, Ритина сестра, но это только когда ее собственные подруги сидели дома.  Именно Машка научила их делать секретики. Они делали ямки в земле, раскладывали там красиво камушки, листики и цветочки, потом накрывали все это стеклом и закапывали. Каждая старалась сделать свой секретик самым красивым.
И вот однажды, когда Рита сидела с подругами под деревом, где они словно цыганский табор расположились с куклами и всем их скарбом, к ним подошла черноволосая стриженная под мальчика девчонка в окружении двух небольших дворняжек. Рита даже сначала подумала, что это мальчик, потому что девчонка была в штанах и рубашке. В руках у нее, сидела здоровенная зеленая ящерица. Ритины подруги испугались ящерицу и шарахнулись от стриженной девчонки, как от зачумленной. У  Риты же дух перехватило от восторга:
– Ой, какая! – воскликнула она, разглядывая ящерку. – Какая красивая! Но ты не мучай ее, поиграй и выпусти обратно.
– Да, я как раз пойду сейчас в поле и выпущу, – ответила та довольно дружелюбно.
– И я хочу с тобой! Только быстренько игрушки домой отнесу! Ты подождешь?
– Подожду!
– Хорошо! А как тебя зовут? – сгребая свой скарб, спросила Рита.
– Лена. А тебя как?
– Рита!
Между ними мгновенно вспыхнула симпатия. Рита с восхищением смотрела на  Ленку и совершенно забыла о своих прежних подружках. С того дня она больше не сидела в песочнице и под балконами с куколками и тряпочками,  а сопровождала кругом новую подругу. Они вместе с мальчишками облазали все стройки, все старые заброшенные дома, уходили далеко от города в степь, а как немного подросли, то стали уезжать на велосипедах далеко-далеко, на сельхоз поля за подсолнухами и кукурузой. Ленка была старше Риты на год, но училась в параллельном классе, потому что в первом классе оставалась на второй год.
В школе они виделись только на переменах,  но здесь Ленка выглядела озлобленной и постоянно с кем-то ругалась, защищая себя от нападок. Ее не любили ни в  ее классе, ни вообще в школе. Ростом она была ниже всех одноклассников, и походила на мальчика в девчачьей форме. Мало того, эту форму родители ей не стирали, колготки тоже. И черный и белый фартук всегда были у нее обляпанные, заскорузлые, манжеты и воротничок только отдаленно напоминали белый цвет, а босоножки на ногах были ношенные-переношенные, доставшиеся ей по наследству от старших сестер. Она была пятым, самым младшим, ребенком в семье.  До нее у родителей были уже два мальчика и две девочки. Две старшие сестры Ленки тоже подвергались вечным нападкам в школе из-за своего неухоженного вида. Мать Ленки работала санитаркой в больнице и пила, сантехник отец тоже пил. Это были тихие, добрые люди, любившие своих детей, но при этом совсем не следившие за ними.  Они то были на работе, а то, напившись, спали дома. Их практически не было. Только изредка Рита, придя к Ленке, видела ее мать варящей на кухне щи. Больше она, кажется, ничего не варила. Вся семья ела эти щи три раза в день. Хлеб и щи, и больше ничего. Рита не представляла, как это можно постоянно есть щи. Сама она никогда не любила их, и предпочитала есть что угодно, только не щи. Ленка же, бывало, проголодавшись во время прогулки, шла домой и мечтала, как она сейчас наесться щей.
 Ленкина мать привозила с Сенного рынка целые сумки с семечками, поджаривала их в духовке и в свободное от работы время торговала ими. Ленка постоянно грызла семечки и предлагала их и Рите, но та отказывалась. Она видела, в каких условиях жарились эти семечки, и брезговала ими. У Ленки в доме кругом ползали огромные толстые тараканы. Особенно их много было в теплой кухне, как раз возле газовой плиты, где жарились семечки. А Рита очень боялась тараканов. Худшей мерзости для нее не существовало, и потому грызть семечки с Ленкиной, наполненной тараканами кухни она не могла. Но наличие тараканов  не останавливало ее, однако, от хождения в гости к Ленке.
По школе ходили слухи, что у Ленки и ее средней сестры (она была старше Ленки всего на два года) в головах вши. Все шарахались от них, никто из одноклассников не хотел сидеть с ними за одной партой. Они обе, словно две загнанные в угол собачонки огрызались на всех, ругались. Их самая старшая сестра, когда училась в школе, тоже подвергалась травле, но когда Ленка пошла в первый класс, та уже окончила школу. У них с Ленкой была разница в двенадцать  лет.
Рита часто вставала на сторону Ленки, защищая ее от школьных хулиганов, но подрастая, стала понимать, что стыдится свою подругу-замарашку. Ленкина средняя сестра в старших классах сама стала себе стирать и ходила по школе чистая, отутюженная, но Ленка так и не научилась ухаживать за собой. И в голове у нее, как потом выяснилось, действительно всегда были вши.
Но странное дело! По прошествии стольких лет, Рита с уверенностью могла сказать, что лучшей подруги, чем Ленка у нее никогда не было. Ну, не считая, конечно, Витю и Светку. Грязная, вшивая девчонка, живущая с тараканами в грязной квартире, дочь алкашей – она осталась в памяти Риты веселой, свободной и открытой. Мысли о ней вдохновляли творить, жить. И даже после посещения ее могилы, Рита чувствовала, что на душе  всегда становится как-то легче, отрадней.
Рита всегда считала, что если бы у Ленки были другие родители, то жизнь ее сложилась  совсем по-другому. Она была такой талантливой! Рисовала, танцевала, умела драться, на лету схватывала иностранные языки, но самым главным талантом ее был артистизм. Рита была уверена, что из Ленки могла бы получиться замечательная артистка. В семье ее любили, считали красивой наравне с Жанной, ее самой старшей сестрой. А вот Светка, средняя их сестра, считалась страшненькой. Но у Жанны был жуткий тик – у нее неудержимо бегали глаза. Красивая девушка, мать трех хорошеньких мальчиков, имеющая любящего мужа, в чистоте содержащая свой дом, она, тем не менее, вынесла из пьющей родительской семьи такой вот недуг в виде сильно бегающих глаз.
А Ленка, единственная из своих сестер переняла у родителей любовь к выпивке. Если ее сестер застолья раздражали, то Ленка обожала собирать всех знакомых и друзей за накрытый стол, на котором обязательно высились бутылки  со спиртным. Она была еще совсем юной, может лет пятнадцать – шестнадцать ей было, а уже любила устраивать такие вот попойки, на которые приглашала и совершенно взрослых людей и малолеток. Все у нее веселились, танцевали, влюблялись... Родители одобрительно смотрели на свою младшую дочь, а мать ее, покачивая головой, с лукавой улыбкой говорила: «Ой, шалава! Ой, шалава!» И Ленке нравилось, что ее так называют. Лет с шестнадцати она мечтала заняться с кем-нибудь сексом. Шла по улице, бросала обольстительные улыбки на парней и во всеуслышание заявляла:
– Ну куда же вы все идете? Куда вы все? Господи, как я хочу, чтоб меня кто-нибудь изнасиловал!
В том возрасте, она стала одеваться совсем по-другому. Коротенькие юбочки, маечки, широкие пояса, туфельки. Стрижки под мальчика  больше не было. Теперь у нее на голове было пышное «каре», которое ей шло, но в волосах у нее по-прежнему ползали вши, и ее фигура, не смотря на большую грудь, все равно была фигурой мальчика.
Рита лет с семнадцати, как раз после потери связи с Витей, стала сильно отдаляться  и от Ленки и от Светки. Разгульность Ленки отталкивала ее, а Светка вообще выскочила в семнадцать лет замуж за местного сапожника, годящегося ей в отцы. Ленка же после окончания школы пошла работать к матери в больницу санитаркой. Ее захлестывала плотская страсть, и она наконец-то нашла парня для своих сексуальных утех. Это был солдат из близлежащей воинской части.
– Не знаю, как другие, но я как бревно была, когда у нас первый раз все было! – поделилась она с подругами при одной из редких встреч.
– Это потому что без любви, – сделала вывод Рита.
– Какая любовь?! – Ленка иронично смотрела на подругу. – Просто я еще не опытная. Да и парень этот тоже не опытный. Мне бы какого-нибудь опытного мужика найти, чтоб он знал, как доставить женщине удовольствие, а этот сопляк  сам ничего не умеет.
Светка была полностью согласна с Ленкой. Сама она как раз начала встречаться с взрослым, разведенным мужиком (сапожником) и была уверена, что именно такой вот опытный мужчина ей и нужен.  Мечтающая о настоящей любви Рита после разговоров с сексуально пробудившимися подругами чувствовала себя подавлено. Ее пугала чисто плотская сторона отношений. Она мечтала о человеке, с которым можно было бы поговорить, поделиться, которому можно было бы раскрыть свою душу и сердце. Когда она встретила красиво говорящего и бесконечно восхищающегося ею Диму, ей показалось, что мечта ее сбылась. Даже какое-то время испытывала счастье...
Ленка же забеременев от солдата, в восемнадцать лет родила девочку. Солдат тот даже не знал, что у него дочь родилась, так как демобилизовался за полгода до ее рождения. Потом у Ленки появился постоянный сожитель, от которого она родила еще трех мальчиков.  Рита поступила в институт, училась. Она жила обычной студенческой жизнью, и подруги у нее были теперь совсем другие. Как-то Ленка со своим новорожденным сыном (это был первый ее мальчик) в сопровождении своего сожителя пришла ее навестить. У Риты тогда был насморк, но Ленка сунула ей в руки своего малыша.
– А вдруг я его заражу? – испугавшись, воскликнула Рита, хотя больше боялась сама заразиться от покрытого какими-то пятнами ребенка. Ей хотелось вернуть мальчика матери, но Ленка не взяла его и удивилась, что Рита не умиляется на ее малыша, не сюсюкается с ним. Сожитель словно тень молча сидел возле Ленки, а у той от постоянной травли вшей, повылазили почти все волосы, и теперь голый череп имел на себе реденькие единичные волоски.
– Лена! – не могла успокоиться Рита. – Ты облысела! Какой кошмар!
– Это я краской для волос нечаянно сожгла голову, – нисколько не смущаясь, врала Ленка. – Ну а ты как? Замуж не собираешься?
– Так я всего лишь на третьем курсе!  Мне еще учиться и учиться...
– И как тебе не надоело учиться? В школе училась, теперь в институте... Когда же жить? У тебя, наверное, и мужика никогда не было. Ты ведь девочка еще? Смотри, а то старой девой останешься.
Рите тогда было всего двадцать лет, и она, конечно же, мечтала о любви, и считала, что ей давно пора иметь жениха, но то, что она девственница ее нисколько не смущало. Ей хотелось встретить настоящую любовь, и она глубоко сомневалась, что у Ленки с ее щуплым невысоким и на вид недалеким сожителем настоящее чувство. Скорее всего, там одна примитивность, низкое существование. В общем, подруги расстались тогда недовольные друг другом. Каждая внутренне презирала другую. Ленка презирала Риту за ее целомудрие, и скучную, как ей казалось жизнь, а Рита презирала Ленку за ее моральную и физическую нечистоплотность. А через два дня после посещения подруги, Рита обнаружила, что вся покрылась пятнами – точно такими же, какие были у Ленкиного младенца. Целый месяц она потом лечилась от этих пятен. Больше с Ленкой она с тех пор не виделась. Прошло десять  лет, и Рита узнала от Светки, Ленкиной средней сестры, что Ленка недавно погибла. Причем погибла глупо. Они с сожителем устроили застолье, где напились, потом поругались, и сожитель выгнал ее из дома  на мороз. Жили они в то время в его частном доме. Ленка долго стучала в дверь, стучала к соседям, но ей никто не открыл. Устав стучать, она легла, свернулась калачиком на деревянном крылечке своего дома,  и так и замерзла. Ей было всего тридцать один год. После ее смерти сожитель определил детей в детский дом. Светке, ее сестре, потом пришлось побегать по инстанциям, чтобы забрать племянников оттуда.
Думая сейчас о Ленке, Рита видела, что ее подружка как будто с самого начала была запрограммирована на самоуничтожение. Ее сестры, насмотревшись на грязь и пьянство родителей, выросли совсем другими. Они создали семьи с непьющими, любящими парнями. В их домах всегда было чисто. А Ленка, видимо, пошла по стопам родителей и братьев, увязших в алкоголизме. Один брат Ленки сидел постоянно по тюрьмам, другой нигде не работал, а чтобы прокормиться ловил голубей и ел их. Жизнь в пьяном угаре совсем не пугала Ленку, как например ее старших сестер, ни за что не желающих жить так, как их родители. Талантливая, неординарная Ленка попала в ловушку  кажущегося веселья, которое дает алкоголь и сгинула, оставив четверых детей сиротами. У Риты в то время сыновьям было по восемь лет, и она приходила в ужас, когда представляла, что они могут остаться сиротами. Такого просто нельзя было допустить! Ради детей она следила за собственным здоровьем, внимательно глядела по сторонам, когда переходила улицу, и мужу постоянно напоминала, чтобы он был осторожен.
– Мы не можем позволить себе быть беспечными, потому что у нас дети, – не раз говорила она Диме. – С нами не должно ничего случиться.

На следующий день, подходя к воротам кладбища, Рита увидела одиноко стоящую Вику, одетую так же как вчера в джинсы и серебристую короткую куртку. В руках ее были три букета красных гвоздик. Только что расставшись с сыновьями и мужем, Рита отчетливо чувствовала свое одиночество. Ее взрослые мальчики как будто отделились от нее стеной. Они общались между собой,  оставляя ее в стороне,  а муж уже давно перестал быть для нее мужем. Так, просто человек, с которым она старается мирно сосуществовать. Она приближалась к Вике, думая о том, что они  с ней похожи своим одиночеством и несчастьем, несмотря на совершенно разные судьбы. Однако подойдя к Вике поближе, Рита заметила, что подруга не выглядит ни несчастной, ни одинокой. В ее взгляде была самоуверенность, даже надменность, как будто она некое божество, снизошедшее на время к обычному земному человеку.
По пути к Ленкиной могиле, Рита поведала Вике историю гибели Ленки.
– Жаль ее... – тихо сказала Вика, когда Рита закончила говорить. – Такая девчонка была!
– Да, ее действительно жаль, но детей ее мне жальче. Как она могла быть такой легкомысленной, имея на руках столько малышей?
– А что с нее взять? Она в такой семье воспитывалась...
– Ну и что? Сестры же ее не стали такими как она. У них все хорошо, и никакого алкоголизма. А она что наделала? Детей оставила! Нарожала четверых и оставила! Как она могла?
– Да... И все это из-за того, что ее вечно тянуло куда-то на дно.
– Точно. Алкаши все живут на дне жизни. И наркоманы тоже. Я так всегда боялась за своих мальчишек, что они начнут пробовать наркотики... Сейчас уже уверена, что сыновья на правильном пути. Они увлечены медициной. Сережа психиатрией увлекается, а Саша неврологией. И не знаю в кого это они такие – у нас в родне вообще никогда медиков не было. Так, давай остановимся на минутку, вон могила моих родителей.
Лавируя меж памятников и крестов,  Рита направилась к  оградке, за которой было два одинаковых памятника. На одном был портрет полной пожилой женщины, на другом худое лицо пожилого мужчины.
Вика молча посмотрела на выгравированные на памятниках лица и определила, что Рита похожа на отца.
– Ну ладно, пошли дальше, – немного постояв, сказала Рита и направилась по тропинке к дороге. Ей не хотелось задерживаться у родительской могилы. Так получилось, что между нею и отцом с матерью никогда не было каких-то близких отношений. Мать никогда не интересовалась ее жизнью, а отец хоть и восхищался ею, но  толком не понимал ее. Никто из них не знал, чем живут их дочери, о чем мечтают, о чем думают. Главное одеть, накормить, приучить убираться и готовить... Никаких задушевных откровенных разговоров, никаких советов. Рита всегда знала, что если на душе плохо, то об этом ни матери, ни отцу нельзя говорить – они все равно не поймут. Для разговоров по душам существуют подруги. Своих детей Рита старалась воспитывать по-другому, старалась интересоваться их жизнью, разговаривала с ними, но мальчишки не больно-то нуждались во всем этом. Им вполне хватало друг друга, чтобы разговаривать и делиться своими переживаниями и мечтами…
Выйдя на центральную дорогу, они пошли дальше и Рита осознала, что не чувствует, как вчера никакого волнения возле рослой и широкоплечей Вики. Юношеское наваждение прошло. Мальчик Витя из прошлого перестал волновать ее воображение. Молчаливая Вика шла рядом  походкой богини, и Рита изумлялась, откуда у этой детдомовки такая стать и такое достоинство. Посмотришь на нее, и, кажется, что видишь человека голубых кровей. И ведь и в детстве она была такой, просто тогда это так не бросалось в глаза.
– А ты не пыталась найти своих родителей? – полюбопытствовала Рита.
Вика отрицательно покачала головой.
– Но неужели тебе не интересно, кто они?
– Мне все равно кто они. Это просто мои производители. Благодаря их биологическому материалу получилось мое тело. А моя душа всегда была только моя – они к ней не имеют никакого отношения.
– А твой голос? Может быть, он достался в наследство тебе от кого-то из родителей.
– Может, но опять же это только биология, а уж как я распоряжаюсь этой биологией, решаю только я. Главное, что мать моя все-таки меня родила, не сделала аборт, а дальше я уж сама...
– Мне кажется, что если бы твоя мать знала, какой талантливый ребенок у нее родился, то ни за что бы не отказалась от тебя.
– Ерунда, зачем мне такая мать, которая  любила бы меня за что-то, а не просто за мое бытие? Я ведь была здорова и красива, когда родилась, просто я была и мальчиком и девочкой одновременно. И она испугалась. Но она меня не интересует. Главное, что я все-таки родилась и живу. А многих матери вообще абортами убивают, не дают им никакого шанса...
– Моя мать делала аборты. Я как-то нашла ее медкарту... Я тоже тогда подумала, что хорошо, что меня она не убила, а родила...  Главное, что моя жизнь есть у меня, главное, что теперь я могу сама управлять собой и своей судьбой, и если бы я не старалась, то сейчас была бы копией своей толстой сестры. Но это ерунда, по сравнению с тем, что пришлось проделать тебе.
– Да ладно, что я там проделала? Меня просто жизнь понукала, заставляла искать выход...
Ленкина могила была без ограды, заросшая травой. С овала на деревянном кресте, обозначавшем место ее захоронения, на них смотрела веселая, несколько поблекшая  Ленка.. Всю жизнь прожившая в грязи с тараканами и вшами, в вечной нищете и неустроенности, Ленка и после смерти была окружена беспорядком и убожеством.
Рита принялась выдирать разросшуюся траву. Весной она уже дергала ее, но за лето  трава снова разрослась. Посмотрев на ее усилия, Вика, положив букеты на скамейку у соседней могилы, тоже начала дергать траву, и у нее это получалось гораздо быстрее, потому что она была сильнее.
Оставив после себя чистую Ленкину могилу с возложенными на нее гвоздиками, они отправились к могиле Светки.
– А со Светкой-то что случилось? Я помню ее мать. Нормальная вроде женщина была, да и отец тоже... И дома у них всегда было чисто, и сама Светка всегда ухоженная ходила, чистенькая, училась на пятерки.
–  Тот мужик был ей не отцом, а отчимом Она его воспринимала, как чужого дядьку, а сына его, своего сводного брата, она вообще терпеть не могла – постоянно ругалась с ним.  Ей, наверное, не хватало отцовской любви, потому что она постоянно влюблялась в  каких-то взрослых мужиков, годящихся ей в отцы.
– Я помню, как она была безумно влюблена в сапожника. Все бегала к нему в сапожную мастерскую.
– Вот-вот. В тот год, когда ты перестала с нами общаться, она выскочила замуж за него.
– За кого? За сапожника?
– Да!
– И что? У них все было хорошо?
– Какой там! Ты вообще видела хоть раз этого сапожника?
– Только издали. Мне Светка его показывала. Большой такой дядька, и, по-моему, не русский.
– Он грузин. На морду красивый, а за душой один мрак. От него жена ушла с дочкой, он с сожительницей стал жить, а тут Светка со своей любовью приклеилась к нему. Не знаю уж почему, но этот мужик бросил сожительницу и женился на Светке. Я в то лето была занята экзаменами – поступала в институт, и мало общалась с подругами. А когда осенью встретилась со Светкой, то оказалось, что та за это время уже замуж сходила, развелась и снова одна. Я ей даже не поверила, думала, что она врет все. Но Светка принесла мне свой свадебный фотоальбом и показала множество фотографий, где она в белом платье среди гостей и родственников, а возле нее везде стоит в черном строгом костюме ее жених – тот самый взрослый сапожник-грузин. То лето вообще кардинально изменило наши жизни. Ленка из-за плохого аттестата никуда не смогла поступить и пошла работать санитаркой, забеременела от солдата.  Светка замуж вышла за своего мужика-сапожника, а я поступила в институт и меня ждала интересная студенческая жизнь.
– А я в том году поступила в консерваторию, получила комнату в общежитии. В общем, стала самостоятельной. Я уже тогда была счастлива, потому что вырвалась из стен интерната, избавилась от травли. В консерватории конечно тоже были  недоразумения из-за моей половой неопределенности, но по сравнению с тем, что я пережила в интернате, это была ерунда… А ты в какой институт поступила?
– В экономический. Мне всегда нравилась математика.
– Я тоже любила математику... но мы с тобой отвлеклись. Что там было дальше со Светкой?
– Да собственно... Кошмар там был дальше. Муж Светки после выпивки становился агрессивным. А Светка горячая, отношения с ним, с пьяным, выясняла, и тот как-то разозлился и ножом ее порезал.
– Сильно?
– Нет, ерунда. Можно сказать, поцарапал, просто она испугалась, потому что кровищи много было. Она из окна прыгать собралась, с третьего этажа, верещала, как резанная, хотя она и была резаная.... Люди и скорую и милицию вызвали. У Светки больше нервы пострадали, чем тело. А мужа ее за хулиганство неделю не выпускали на волю. А потом он вернулся и снова со злости за нож схватился. Светка от него к матери с отчимом сбежала и на развод подала. Всего лишь месяц она с ним  прожила. Потом она долго одна была. Я уж замуж вышла, близнецов родила. Иногда я видела ее издали. Она все с какими-то здоровенными мужиками гораздо старше себя крутила. Мы с ней тогда практически не общались. У меня семья, у нее эти мужики... Наши пути разошлись. Потом смотрю, Светка с пузом ходит – беременная. Оказалось, что второй раз замуж вышла. И мужа потом я ее видела. Здоровый такой мужик, в отцы ей годился. Мне казалось, что в голове у нее какая-то матрица, по которой она строила свою жизнь. Муж ее должен быть обязательно старше, и должен выполнять не только функции мужа, но и отца. А еще он должен пить, а ее саму не ценить и даже губить.  Один и тот же типаж, что первый муж, что второй.
 Однажды я увидела ее очень счастливую с коляской – она родила девочку. Я потом периодически встречала ее с коляской в обществе матери. Муж почему-то никогда не сопровождал ее. Потом ее мать заболела раком, с горя стала пить и быстро сгорела. Потом я Светку долго не видела. А один раз шла с сыновьями из магазина, а навстречу нам идет совсем изнемогающий худющий мальчик. Русые короткие вьющиеся волосы, черты лица заострившиеся, руки и ноги тонюсенькие – страшно смотреть. Этот мальчик шел от столба к столбу, от дерева к дереву. Дойдет, отдохнет, попьет водички из бутылки и дальше очень медленно идет, как будто сейчас упадет от усталости. Я с трудом узнала в этом мальчике Светку. Она после родов располневшей была, а тут, куда что делось! Скелет ходячий. Оказалось, что у нее цирроз печени был из-за того, что она пила с мужем. Мужу-то ничего, а Светка заболела. Промучилась несколько месяцев и умерла, оставив дочку на произвол судьбы. Супруг  после ее смерти совсем спился, а дочка лежала у него голодная и плакала. Он хотел ее в дом малютки отдать, но приехали Светкины родственники и забрали малышку.
Они подошли к Светкиной могиле. Здесь и ограда была и памятник, и сама  могилка более-менее ухоженная. С памятника на них смотрела юная Светка. В глазах ожидание чуда. Жаль, что своего чуда она так и не дождалась.
После Светкиной могилы они посетили могилу Викиной учительницы, где Вика с видом богини возложила оставшийся третий букет. Глядя на нее, Рита думала, что Вика, несомненно, многого достигла в жизни, но какой толк во всем этом, если она при этом одна? Самоуверенность подруги были ей непонятны, мало того, ее уязвляло то, что Вика смотрит на нее как-то снисходительно, свысока. Театральные подмостки, любовь публики, наверное, кружат ей голову.
«А не звездная ли болезнь у нее? – не преставая удивляться горделивому поведению подруги, подумала Рита. – В детстве она не была такой высокомерной. Сейчас же ведет себя так, как будто весь мир лежит у ее ног...»
;
Глава 3

Утром в понедельник, придя в офис, Рита почувствовала недомогание. Сначала она не обратила на это никакого внимания, так как  была занята работой и мыслями о том, что Вика сегодня улетает в Москву, откуда прямым рейсом полетит в Рим. Если бы Ленка и Светка были живы, если бы у них по-другому сложилась судьба, то они бы сейчас порадовались за Вику. Кто бы мог подумать, что несчастная затравленная сирота из интерната станет такой успешной? Рита вспоминала самоуверенность Вики, ее горделивую посадку головы, и хотела плакать… Но почему?
– Маргарита Семеновна, я вам принесла отчеты, там только сметы нет по третьему участку, но девочки сказали, что к обеду все будет готово, – зашла к ней в кабинет молоденькая секретарша Юля.
– Да, спасибо, но что-то они задержались со сметой… – Рита вдруг почувствовала страшный озноб и поежилась. – Окно что ли открыто? Тянет откуда-то…
– Нет, все закрыто, – удивилась Юля. – Мне вообще даже жарко.
– Да? А я что-то мерзну…
К обеду ее совсем начало колотить от холода. Даже зубы стучать стали. Женщины из бухгалтерии, к которым Рита зашла по делам, испугались ее вида:
– Маргарита Семеновна! Что с вами? У вас лицо просто горит! Вам плохо?
– Не знаю, я не пойму, что со мной. Холодно что-то… – стуча зубами, проговорила она и рухнула на стул у входа.
Все засуетились,  кто-то нашел у себя в тумбочке электронный градусник, и Рите сунули его в подмышку. Когда градусник запищал, она вынула его и постаралась разглядеть, какая у нее температура, но в глазах все плыло и двоилось.
– Не вижу! Девочки, я почему-то не вижу!
– Дайте сюда! – выхватила у нее из рук градусник одна из бухгалтерш. – Ой! Тридцать девять и девять! Надо скорую вызывать!
– Витя, спой, я хочу послушать, как  ты поешь...
– Что она говорит?
– Мне надо в оперу! Я никогда не была в опере, а там Виктория поет! Я хочу послушать, как она поет! – Рита резво вскочила на ноги, но тут же пошатнулась и упала бы, если бы ее не подхватили.
– Вы скорую вызвали? – усаживая ее обратно на стул, спросила одна из женщин.
– Таня вызывает. И Дмитрию Сергеевичу уже сообщили...
– Сейчас мышиная лихорадка ходит, может она ее подцепила?
– Как бы она нас не заразила!
Голоса вокруг болью отзывались в Ритиной голове. Ей хотелось заткнуть уши, чтобы оказаться в тишине. Временами ей казалось, что она пришла в театр, и это говорят вокруг люди, пришедшие послушать оперу. Но зачем она пришла сюда, если у нее так болит голова? Она услышала Димин голос и, приоткрыв глаза, смутно увидела его высокую фигуру. Но какой он громогласный! Зачем так громко говорить?
– Тихо! – Рита поднесла палец к губам, и удивилась, какой тяжелой стала ее рука. – Тихо!
Она чувствовала усталость, ей хотелось просто лечь и полежать в тишине, но люди вокруг суетились, заглядывали ей в лицо, громко говорили. Особенно Дима, ее муж, отличался громкоголосостью. Рите так и хотелось нажать на какую-нибудь кнопку, чтобы выключить весь этот шум.
Приехавшие врачи с уверенностью заявили, что у Риты все симптомы мышиной лихорадки, и ее нужно везти в больницу. Дима поехал вместе с ней, но дальше приемного отделения его не пустили. В больнице ее наконец-то положили в отдельный стеклянный бокс, поставили  капельницу, но вместо облегчения она чувствовала, что теперь не только голова, но и все тело ее ужасно болит, как будто ее всю избили. Она не находила себе места, стонала. Периодически приходила медсестра и делала ей очень болезненные уколы.
Температуру к вечеру удалось сбить, боль в суставах и мышцах улеглась, голова почти не болела. Вот только тошнота осталась, и в глазах все по-прежнему расплывалось, и еще во всем теле была дикая слабость.
На следующий день утром санитарка принесла ей пакеты с необходимыми вещами и зарядное устройство для телефона. Рита поняла, что к ней приходил муж, и решила позвонить ему.
– Але! Риточка, как ты? – услышала Рита обеспокоенный громкий голос мужа в телефоне.
– Мне лучше, – Рита хотела произнести это бодрым голосом, но у нее не получилось. Голос был слабый и тихий.
– Неужели у тебя действительно мышиная лихорадка?
– Наверно...
 – Тебе передали пакеты? Я там собрал тебе все для больницы. Тапочки, спортивный костюм, чашку, ложку, тарелку. Если какие лекарства нужны, ты позвони, я все принесу!
– Хорошо... – Риту раздражал бодрый громкий голос мужа. Ее вдруг снова затошнило, и голова начала болеть... Зачем он так громко кричит в телефон? – Как там мальчики?
– Все с ними нормально! Ирина Юрьевна вчера целую гору картошки нажарила с котлетами. Они наелись до отвала, ну и я тоже. Все-таки хорошо она готовит!
Риту затошнило еще больше. Фу! Какая гадость эта их жареная картошка с котлетами...
– Ну ладно, пока... – устало произнесла она в трубку.
– Ну пока... – в голосе мужа послышалось разочарование, и Риту от его разочарованного голоса чуть не вырвало. Она отключила телефон, положила его на тумбочку. Фу, зачем он ей про жареную картошку сказал? Перед глазами ее возникла картинка, где два ее здоровенных жлоба-сына сидят на кухне с набитыми ртами, жуют, и на губах их блестит жир...   
Пришедший врач,  сообщил ей, что у нее плохие анализы.
– У меня поясница очень болит! – пожаловалась Рита. – Места себе не нахожу, и тошнит очень...
– Это типичные симптомы геморрагической лихорадки, – заявил врач, – Сейчас я к вам медсестру пришлю. Она вам капельницу поставит, уколы сделает, и боль отступит.
После уколов боль в пояснице действительно прошла, вот только сами уколы оказались такими болезненными, что после них у Риты долго болела и попа и нога. Она даже хромала, когда ходила в туалет.
Ее стеклянный бокс находился посередине целого коридора таких же застекленных боксов. И справа и слева все боксы были заполнены больными женщинами. Кто-то из них  лежал  под капельницей, кто-то читал, кто-то сидел у окна. Всех было видно, и каждая украдкой наблюдал за остальными. Правда поначалу Рита вообще ничего не видела вокруг – ей было очень плохо. Только на пятый день, она стала замечать, что происходит в соседних боксах. Оказалось, что ей повезло, потому что в ее боксе было окно, а в некоторых других такой роскоши не было. Рита подолгу теперь сидела у окна, смотрела на улицу, где за гаражами пестрел осенним убранством лес. Вот бы сейчас попасть туда! Погулять там, шурша листьями, подышать свежим воздухом... Когда она в последний раз была в лесу? Кажется тогда, когда была подростком. Они с Ленкой и Светкой часто уходили по открытой степи в пахнущий дубами светлый лиственный лес... И Витя иногда с ними ходил. Так было хорошо! Они такие юные были, столько надежд у них было! Шли и мечтали о будущем, и им казалось, что все у них буде прекрасно. И что теперь?  Ленка со Светкой в земле лежат...  Только Витя и она нормально прожили эти годы. Витя вообще вон, какой стал, вернее стала...  А у нее мальчишки выросли, такие красивые, такие замечательные... Но Рита ловила себя на том, что болезнь притупила в ней и любовь к сыновьям и недовольство мужем. Дима, и мальчики как будто оказались по другую сторону бытия. Они сейчас живут обычной жизнью, ходят по городу, общаются с людьми. Мальчишки целый день в институте, Дима на работе. Они вовлечены в жизнь, в  деятельность, а она  выброшена за пределы своего обычного существования, и даже саму себя ощущает, как что-то размыто-болезненное и страдающее. Постоянная слабость изматывала ее. Хотелось плакать. Риту раздражало все – врачи, медсестры, соседи за стеклами боксов. Все было плохо, противно, тошнотворно, кроме, разве что, леса за окном.
 Дима звонил ей каждый день, и она хватала  телефон с какой-то тайной надеждой облегчения. Но облегчения не было, и ее муж при разговоре казался ей каким-то бестолковым. Рита вспомнила, что такое уже было между ними, когда она была беременна. Ей тогда тоже было постоянно плохо, мучил токсикоз, а Дима со своей неуклюжей заботой казался  каким-то недотепой, не понимающим вообще ничего. Рита помнила, что была тогда постоянно раздражена, глаза были на мокром месте. С большим животом, неуклюжая, как каракатица, она не видела в глазах Димы прежнего восхищения и чувствовала себя некрасивой и облезлой. Единственное что согревало ее тогда, были ее малыши, которых она вынашивала. Когда они родились, в их отношениях с Димой сразу все встало на свои места. Счастье так и захлестывало их, и они с удовольствием занимались своими мальчиками. А Дима снова с восхищением смотрел на нее. Конечно, она же похудела, снова стала такой, как прежде...
«Как будто я всю жизнь бегу за этим восхищением – думала сейчас Рита, глядя в окно на лес за гаражами. – Как будто оно мне жизненно необходимо. То от отца вечно ждала одобрения и восхищения, то от мужа...»
В туалете над раковиной висело большое зеркало и Рита, каждый раз, когда мыла руки, разглядывала себя в нем. Ну и видок! Хорошо, что Дима не видит ее такую! Это же просто неприлично! Но в то же время ее раздражало, что она вынуждена перед мужем постоянно строить из себя чего-то. Всегда ухоженная, при макияже... В детстве перед отцом выпендривалась, сейчас перед мужем и вообще перед всеми. Но разве она сама не хотела всегда быть стройной, подтянутой? Хотела, и все же... С возрастом она отчетливо поняла, что между ней и отцом никогда не было доверительных  отношений. Он восхищался ей как красивой куклой и никогда не знал, что у нее на уме. А она его восхищение принимала за любовь. Такая вот путаница. С Димой, как ей казалось, все было совсем по-другому. С ним и поговорить можно было, но только если ей совсем было плохо (как, например, во время беременности или как сейчас), то тогда между ними словно стена образовывалась, и она никак не могла пробиться за эту стену...  И вот сейчас, когда она больная лежала в больнице, а Дима заботливо звонил ей, она раздражалась его заботе. Ей казалось, что эта забота только дань обязательствам. Хотя, наверняка он беспокоится за нее... Беспокоится, но в то же время тяготится, потому что она ужасно капризна и раздражительна, а вокруг полно красивых и довольных жизнью женщин. Рита чувствовала, что она сама себе противна  в своем недовольстве, и  пыталась быть ласковой с мужем, но ее быстро начинало раздражать то, что она не позволяет себе поныть и поплакать перед ним, не может рассказать ему о том, как ей в действительности плохо.  Она чувствовала, что Дима ждет от нее обнадеживающих слов, ждет от нее выздоровления, ждет, чтобы она снова стала адекватной, а не такой вот капризной и плаксивой. Рита знала, что муж с пониманием относится к ее недовольству, списывает его на болезнь и терпеливо ждет, когда болезнь отступит, и она снова будет «нормальной». Ее раздражало такое терпеливое,  понимающее ожидание Димы ее «нормальности».
Она вспомнила, как в детстве подцепила какой-то страшный грипп, от которого умерло несколько человек в городе, в том числе и двое школьников. Ее тогда спасли в больнице. И вот когда она уже пошла на выздоровление и ее впервые выпустили в вестибюль к родителям, она, увидев их, разочаровалась. Мать и отец смотрели на нее, как на приведение. Врачи их готовили к худшему, но дочь их выздоровела, и вот стоит она перед ними и глупо улыбается. Бледная до голубизны, тощая, с немытыми волосами... Сколько ей тогда было? Лет двенадцать. Рита помнила, что вышла к ним с радостью, она была уверена, что родители обрадуются, увидев ее такой бодрой. Но те почему-то не обрадовались, а испугались. Мать разохалась, раскудахталась, словно курица, что вот, мол, какая она худая, одни кости, а отец только тяжело вздыхал и отворачивался – Рита клещами вытягивала из него слова, и ей казалось, что это не отец, а кто-то чужой. А когда они ушли,  у нее на сердце стало пусто и тяжело. От веселости и бодрости и следа не осталось. Она их так ждала, столько иллюзий питала на их счет... Потом, когда она окончательно поправилась, отец снова стал ее обожателем, мать перестала над ней кудахтать, и все встало на свои места. Но она запомнила их отгороженность от нее, и навсегда усвоила, что родители в особо тяжелых случаях почему-то делаются далекими и чужими.

Через десять дней Риту из бокса перевели в палату выздоравливающих. Там стояло пять кроватей, но занята была всего одна. Рита, когда вошла туда со своими пакетами, удивилась, что там много свободных мест, так как слышала, что больница переполнена из-за эпидемии мышиной лихорадки.
На кровати у самой двери восседала маленькая, круглая бабка. Ее голые, короткие ножки, торчащие из-под фланелевого халата, не доставали до пола.
– О! – обрадовалась она Рите. – Заходи! Вместе тут будем! Надоело мне одной тут куковать! Когда положили меня сюда три дня назад, то тут все кровати были заняты, но на следующий день никого не осталось.
 Рита молча заняла кровать у окна.
– У тебя тоже «мышка»? – спросила неугомонная бабка. Ее сильный зычный голос резал слух. Рита косо посмотрела на нее:
– Тут у всех, по-моему, «мышка».
– Не скажи! По ошибке и гриппозные попадают. У меня вообще еле-еле определили эту лихорадку. Думали, что просто сильный грипп. А потом как началась с почками вся эта канитель... Тебя вообще, как зовут?
– Маргарита, – расположив свои вещи на тумбочке, Рита уселась на кровать и наконец-то разглядела бабку. Лицо круглое, нос курносый, большая круглая грудь возлежит на круглом животе, а тот в свою очередь, лежит на толстых коротеньких ножках. В глазах живость и веселье. Наверное, когда эта бабка была молодая, то была очень даже симпатичная. А сейчас это какой-то шарик.
– Маргарита? Да? Ты мне громче говори, а то я плохо слышу! А меня Надя зовут! – представилась бабка. – А ты чего такая худая? Это от болезни?
– Ну да...
– А я  вот что-то даже не похудела... – Надя оглядела себя со всех сторон. – Но у меня знаешь, что есть? Знаешь?
– Нет, – Рита вдруг поняла, что ее забавляет эта маленькая круглая веселая бабка по имени Надя.
А Надя, перекатившись, словно шарик по кровати, выудила из-под подушки что-то черное.
– Вот смотри, что сейчас будет! – Надя сползла с кровати на пол, и попала ногами прямо в тапочки. – Сейчас удивишься!
Рита смотрела, как бабка, задирая халат и сверкая свисающим до ног голым круглым животом,  влезала в свои черные утягивающие панталоны. Надя очень  усердно впихивала в них и жирненькие ножки, и свой огромный живот.
– Во мне рост метр пятьдесят, а вес восемьдесят килограммов! Представляешь? – пыхтела она.
– Ничего себе! – удивилась Рита. – А во мне пятьдесят три до болезни было, а сейчас, наверное, и того меньше...
Надя ничего не сказала в ответ, потому что попросту не услышала ее. Она с энтузиазмом наконец-то впихнулась в свои эластичные панталоны  и выпрямилась:
– Ну! Смотри! Где мой живот? А нет его!
– Ой и правда вы гораздо худее стали! – удивилась Рита.
– Это я на базаре себе такие купила! Хочешь скажу где? Хотя тебе не надо, – махнула она коротенькой рукой. – Тебе наоборот подкладывать себе чего-нибудь нужно...
Рита заметила, как Надя с презрением поглядела на ее маленькую грудь под футболкой.
– И сисек-то у тебя нет... А у меня всегда грудь была большая! – бабка с гордостью ухватилась за свои шарообразные груди. – Хочешь, поделюсь?
– Не надо! – испугалась Рита, как будто Надя действительно могла каким-то образом отдать ей часть своих огромных грудей.
В палату в это время вошла еще одна новенькая.
– Заходи, давай! – обрадовалась Надя. – У нас тут полно свободных мест.
Женщина угрюмо посмотрела на Надю и заняла кровать напротив Риты, по другую сторону окна.
– А я вчера телевизор смотрела в соседней палате у знакомой. Так там показали дом, в котором газовый баллон взорвался! Ужас! Тела из-под обломков вытаскивали. Показали маленького ребенка, которого  вытащили. Уже мертвого, конечно! Мальчика. Волосенки светлые... Жалко! А позавчера показывали наводнение... Столько людей пострадало!
Пока Надя разглагольствовала о катастрофах и бедствиях, новенькая, раскладывающая свои вещи на тумбочке, бросая при этом на нее хмурые взгляды. Ей явно не нравилась эта болтливая бабка.
– ... самолет в лес упал и  взорвался, и куски людей по всему лесу разлетелись. По этим кускам потом самолет и нашли. Люди за грибами в лес отправились, а там на деревьях руки да ноги человечьи...
– Опёнкина! – в открытую дверь просунулась голова медсестры. – Кто Опёнкина?
– Я! – Надя опять ловко сползла с кровати и снова ногами попала прямо в тапочки.
– В процедурную! На укол!
Утянутая панталонами постройневшая Надя вышла за дверь. Рита улыбнулась, когда представила, как эта Надя, пыхтя будет стягивать с себя тугие  панталоны, а потом после укола, обратно впихиваться в них...
– Нет, я здесь не останусь! Это же просто невозможно! – как только за Надей закрылась дверь, вдруг заявила новенькая и стала сметать свои вещи с тумбочки обратно в сумки. – И так мы тут все болеем, и так эта гнетущая больничная обстановка, так еще она про всякие кошмары без продыху говорит! Я не могу это слушать!
Женщина выскочила за дверь, и Рита услышала ее возмущенный голос в коридоре.
«Может и мне заодно попроситься в другую палату? – подумала она. – Эта Надя ведь замучает меня!»
Но вместо того, чтобы тоже спастись бегством, она встала и подошла к окну. В отличие от боксов, где за окнами был лес, отсюда вид открывался на город. С девятого этажа хорошо было видно улицы, магазины, школы...
Дверь распахнулась, и Рита, повернув голову, увидела взбудораженную новенькую, опрометью кинувшуюся к своей тумбочке. Рита думала, что для той не нашлось места в другой палате, и она вернулась, но женщина, схватив забытую расческу, полетела обратно к двери.
– В соседней палате к обеду еще одно место освободится! – на ходу сообщила она Рите. – Если хотите, идите туда! А не то... – женщина осеклась, столкнувшись в дверях с Надей. Веселая, та возвращалась с укола и что-то говорила кому-то в коридоре своим зычным голосом.
Женщина мимо нее пулей вылетела за дверь.
– А что? А куда она? И вещей нет! Она что, ушла? – удивилась Надя. Своим курносым носом на круглом лице она напоминала бестолковую девчонку-балаболку.
– Ее перевели в другую палату! – сказала Рита, и повторила это еще раз, потому что Надя с первого раза ее не расслышала.
Надя нахмурилась, посидела немного молча на своей кровати, а потом сползла метко в тапочки и  вышла в коридор, где долго и громко с кем-то говорила.
Рита вытащила книгу, улеглась на кровать и  попыталась читать, но сюжет не увлекал ее. Снова отчего-то захотелось плакать. Отложив книгу, она уставилась в потолок. Самой себе она казалась какой-то слабой и зачуханной. Никогда не позволявшая себе быть неприбранной, она чувствовала себя запущенной. Но почему она всегда так требовательна к себе? Как будто если бы Дима увидел ее в каком-то там не таком виде, то бросил бы ее. Глупость какая! Хотя... Именно этого она и боялась! В детстве боялась утратить любовь отца, если перестанет быть худым живчиком, а теперь боится ухода мужа, если не будет выглядеть и вести себя идеально... Отец, когда она переставала прыгать как заведенный паяц, сразу тускнел при взгляде на нее, а Дима, когда они еще только встречались, как-то сказал ей: «Малыш, какая ты красивая! Ты просто идеальна! Но смотри, если растолстеешь – брошу». И Рита запомнила его слова, хотя больше он никогда такого ей не говорил…
Рита вспомнила о Светке, постоянно влюблявшуюся во взрослых, годящихся ей в отцы,  мужиков. Ей в детстве не хватало отца.  Она выросла, но отца все равно не хватало, и она вместо того, чтобы просто идти дальше по жизни, так и продолжала искать себе папу. И Ленка... Мать одобрительно называла ее в детстве шалавой, и та радостно воспринимала это. Она выросла в убеждении, что физическая и моральная нечистота – достойны одобрения. И Ленка искала потом этого одобрения, но уже не у матери, а у своих сожителей.
Сама Рита всю жизнь цеплялась за любовь отца,  боялась не соответствовать тому, чего он ждет от нее. И с мужем происходило то же самое... У Димы в голове был некий идеальный образ, и Рита знала какой это образ и постоянно подделывалась под него. И сыновей своих она растила такими, какими хотела видеть их. Но получается, что все они не жили по-настоящему, такими, какие они есть. Все они жили какими-то подделками, постоянно подчиняясь чужому одобрению... А Дима? Она ведь всегда хотела, чтобы ее муж был похож на отца, и так и случилось... Дима действительно долго был похож на отца, пока не расползся и не полысел, но зачем этот постоянный повтор? Зачем это глупое воспроизведение через других людей своих отношений с родителями?  И вообще возможно ли просто жить и не думать о том, чтобы чему-то там соответствовать? Рита подумала, что даже не понимает, как это так жить... Но тут она вспомнила о Вике. У нее не было родителей,  и она уже в семилетнем возрасте поняла, что по жизни всегда будет идти одна. Воображение сразу преподнесло ей картинку, как маленькая Вика, после очередного осмотра медиков, бесцеремонно обсуждавших при всех ее непонятную  половую принадлежность, понимает, что надеется ей на не кого, что всегда по жизни ей придется идти одной.  Ни ободряющей мамы, ни поддерживающего папы. Никого. Только она и больше никого. Опора на себя. Может быть, если бы она имела нормальную половую ориентацию, то в ней жила бы надежда понравиться каким-нибудь добрым людям, которые бы удочерили ее, и тогда выросла бы она совсем другой, и стала бы такой же, как все.  Она бы искала себе пару, как другие люди, чтобы соединиться и получить от любимого человека то, что надеялась получить от родителей в детстве. Но у Вики никогда не было подобных надежд. Никто не придет, никто никогда не будет рядом. У нее никогда никого не было кроме нее самой, а позднее и Бога, задание которого она выполняла. Но получается, что и она старалась соответствовать ожиданиям Бога, возложившего на нее это задание. Разница только в том, что Вика старалась для какого-то абстрактного, невидимого существа, а все они – и Рита и Ленка со Светкой старались для конкретных людей.
 Рита не совсем понимала Вику в ее стремлении оправдать ожидания кого-то невидимого. Самой ей всегда хотелось любить конкретного человека, а не абстрактный образ. И вообще всегда хорошо, когда ты не один идешь по жизни, а с кем-то, даже если пытаешься соответствовать чужим представлениям о себе, даже если ошибаешься и страдаешь... Или все-таки не надо было  соответствовать? Но тогда бы она вообще не вышла замуж, и мальчиков у нее не было бы… Хотя что мальчики? Хорошо, конечно, что они есть, очень хорошо, но сама-то она как же? Сыновья выросли, и она теперь в стороне. Что у нее осталось?
Ее размышления прервала медсестра, пришедшая ставить ей капельницу, и как только она ушла,  из  коридора вернулась довольная Надя:
– Я когда молодая была, то в круизе по Волге плавала, – без всякого вступления начала она рассказывать своим зычным голосом. – На мне было платье выше колен...
Рита смотрела на нее и представляла, как молодая Надя, в коротеньком платьице, не скрывающем ее стройные ножки, с короткой пышной стрижкой на голове, курносая и веселая разгуливает с другими девушками по теплоходу, любуясь живописными берегами. Она замужем уже год, но сняла кольцо с пальца, чтобы не отпугивать красивых парней.
Много чего Рита узнала о жизни Нади, пока лежала под капельницей. Узнала, что в том круизе по Волге Надя, будучи замужней, крутила роман с понравившимся ей парнем, узнала, что она не очень хорошо жила всю жизнь со своим мужем и через двадцать лет супружества развелась с ним, узнала, что у нее никогда не было детей. Живет она теперь одна и любит в хорошую погоду сидеть во дворе на лавочке и болтать с соседками.
– Ко мне дед одинокий все клинья подбивает, – поделилась она. – Но я не хочу с ним связываться! Совершенно не намерена снова мужика себе на шею сажать,  стирать ему, готовить, убирать за ним. Не хочу...  Да и выпивает он...
Отвечать что-то Наде, разговаривать с ней было бесполезно – она все равно половину слов не слышала. Ее нужно было просто слушать. Как радио.
Надя говорила о себе до ужина. Вспомнила и детство свое и юность. В семье она была самой старшей из трех сестер. Последнюю девочку ее мать родила в сорок лет.
– Мама думала, что у нее климакс, – сидя на кровати с энтузиазмом рассказывала Надя, мотая коротенькими ножками. –  Пошла к врачу, и оказалось, что никакой это не климакс, а беременность. Светка родилась, когда мне было уже пятнадцать. Я ей как вторая мама была. И всю жизнь Светка, как дочь моя. Своих-то детей у меня так и не было...
Медсестра убрала у Риты капельницу, раздала им градусники, а Надя все говорила и говорила. Невольно Рита окунулась в ее жизнь и ей нравилась эта простая, веселая, какая-то постоянно искрящаяся жизнь. И Надя ей нравилась. Несмотря на назойливую общительность и чрезмерную веселость, в ней была какая-то трогательность. Это была типичная бабка с лавки у подъезда. Говорливая, знающая все про всех, но в то же время похожая на наивного, болтливого ребенка.
После ужина, Рита, больше не желавшая внимать Наде, уткнулась в книгу, и Надя, поняв, что ее не слушают, ушла в коридор. Там она поговорила с дежурной медсестрой, а потом зашла в палату к своей знакомой, и ее не стало слышно. Наступила тишина.
Рита, немного почитав книгу, встала и подошла к окну. Весь город был в огнях, мигали светофоры. Красиво. Рита приоткрыла окно, вдохнула свежий воздух. Мальчишки сейчас, наверное, уже дома, сидят за ноутбуками, домработница Ирина Юрьевна ушла, а Дима… Ей представилось, как освободившийся от жены муж беспрепятственно встречается с какой-нибудь очередной пассией. А может быть и нет… Может быть он сейчас дома и смотрит телевизор. Она взяла телефон с тумбочки, хотела позвонить Диме, но передумав, положила его обратно. Не было у нее сейчас сил говорить с мужем. Да и что говорить? Что она постоянно чувствует слабость, что ей хочется плакать, что она похожа на облезлую моль и боится, что он там проводит время с какой-нибудь здоровой и свежей красоткой? Но зачем это все говорить? Только хуже станет. Дима теряется, когда она в таком раздрызганном состоянии, начинает злиться... Но может ничего такого не говорить, а  просто узнать, как они там? Вдруг они тоже заболели? Рита снова взяла телефон, нашла номер мужа, и... снова положила его на тумбочку. Дима звонил ей сегодня утром, зачем второй раз за день с ним общаться? Она легла на кровать, и закрыла глаза. Ничего, это просто болезнь, она просто еще не отошла. Из-под ее век катились слезы, и она никак не могла унять их. Пришла веселая и шумная Надя, и, увидев, что Рита лежит с закрытыми глазами, спросила:
– А ты чего спать легла при свете? Тебе выключить?
Рита ничего не ответила. Тогда Надя молча разделась, выключила свет и улеглась в кровать. Совсем скоро раздался ее громкий, просто сногсшибательный храп. Рите сразу стало понятно, почему все, кто был в этой палате до Нади, после ее прихода сбежали отсюда. Мало того, что она громко болтает без продыху весь день, так еще и храпит по ночам, как трактор! Такого громкого храпа Рита никогда еще не слышала. Даже Дима, храпящий во сне, и то так не умеет. Когда он храпел, Рита толкала его в бок, и он утихал. Но что делать с Надей? Такая чудная бабка! И болтает и храпит... Интересно, а тот сосед, который к ней клинья подбивает, знает, что она так громко храпит по ночам? Возле нее же невозможно спать! Но чем дольше Рита слушала этот храп, тем больше он казался ей трогательным и каким-то уязвимым. Надя вся была такая – трогательная, уязвимая, наивная. И даже храп у нее трогательный... И звонить ей некому. Нет у нее ни мужа, ни детей, ни внуков. Есть только сестры, но они живут в другом городе, и Надя звонит им редко...
Послушав немного неимоверный по силе храп, Рита неожиданно для себя провалилась в сон и проспала до самого утра.
А утром она проснулась с сильной болью в пояснице. Надя все еще спала, и храп ее был просто чудовищен. «Как я спала в таком шуме?» – удивилась Рита. Поднявшись со стоном, она вышла в коридор, где за столом сидела дежурная медсестра.
– Вы не дадите мне какую-нибудь таблетку – у меня поясница что-то разболелась... – из-за сильной боли она с трудом опустилась на пустую табуретку у стола.
– Таблетку?! – медсестра так удивилась ее просьбе, что Рита даже на мгновение забыла о том, что у нее болит поясница. – Я думала, что вы пришли проситься в другую палату. Вам разве Надя не мешала спать? У нас тут с ней вообще никто не может рядом находиться. Мы все уже от нее стонем. Как она появляется в коридоре, так не знаешь, куда деваться от нее. Только и слышно одну Опёнкину. И то она в одной палате всех мучает болтовней, то в другой, а то, как сядет тут в коридоре, и не знаешь, как от нее отвязаться. Вы точно не хотите в другую палату? Я уже место вам присмотрела... Думала, что после ночи с ней вы сбежите от нее. Она же так громко храпит!
– Зачем же вы тогда поселили меня к ней, если знали, что с ней невозможно находиться? – Рита двумя руками терла поясницу, чтобы облегчить свои страдания.
– Так мест не было свободных! Вчера только к обеду выписали двоих, а с утра все забито было... Что совсем болит? Сейчас я вам укол сделаю!
– А зачем укол? Может просто таблетку? – Рита уже устала от болезненных уколов, после которых ей было больно ходить.
– Не бойтесь! Все будет хорошо! Я вам сделаю аккуратно, – обнадежила ее медсестра, и действительно Рите на этот раз не было больно.
С Надей Рита провела в палате целую неделю. Пару раз к ним пытались подселить других женщин, но те сбегали, либо в тот же день, либо проведя ночь с храпящей Надей. Так вдвоем они и жили. Причем в мире и согласии. Все удивлялись, как это Рита может находиться рядом с этой постоянно громко говорящей, и еще громче храпящей по ночам бабкой. И Рита поначалу и сама не могла объяснить себе, почему она так спокойно относится к Наде. Особенно ей было удивительно, что она со своим чутким сном почему-то может спать всю ночь при Надином громком храпе. Дома она при любом движении мужа просыпалась, не могла спать, когда он храпел, а тут спит как сурок и хоть бы что. Мало того, ей вообще нравилась Надя. Ее говорливость, храп, какая-то детская бесшабашность, простосердечное доверие к людям – все в ней нравилось. Каждую вновь появившуюся в палате женщину Надя встречала с неподдельной радостью. Она не понимала, что отпугивает своей говорливостью людей и только смутно догадывалась, что те уходят из их палаты из-за нее. На короткое время она даже умолкала, хмурилась, но долго пребывать в сумрачном состоянии не умела и снова начинала говорить и с Ритой,  и с медсестрами в коридоре,  и с санитарками. Она перезнакомилась со всеми в других палатах, постоянно бегала поболтать то в одну палату, то в другую. Так что те, кто сбежал из их палаты, все равно до конца не смогли от нее освободиться.
Ее открытость обезоруживала. Никто не мог напрямую выразить ей свое недовольство. Все возмущались и стонали по поводу ее назойливой болтливости, но  только у нее за спиной. И когда ее выписали, и она  наконец-то уехала, то все вздохнули с облегчением. Рите же стало грустно без Нади. Она не понимала, почему так привязалась к этой взбалмошной бабке. Но когда к ней в палату заселили новых, вполне адекватных женщин, она, побыв с ними один день, поняла, почему с неугомонной Надей ей было так спокойно. Возле Нади можно было исчезнуть. Рита расслаблялась, потому что Надя, в сущности, на нее вообще внимания не обращала. Наде главное было, чтоб ее слушали, а кто ее слушает, в каком состоянии, что сам говорит человек – ее не интересовало. Такая вот односторонняя связь. А Рите сейчас как раз и хотелось исчезнуть, быть незаметной. И Надя со своей зацикленностью на себе, со своей глухотой как раз подходила под Ритино состояние. При других обстоятельствах и более хорошем самочувствии Рита долго не выдержала бы ее. Она не смогла бы общаться с человеком, который попросту не воспринимает других и только болтает о самом себе любимом.
Новые женщины в палате были тихие, лежали под капельницами и смотрели вокруг осознанным взглядом. И Рита возле них перестала чувствовать себя исчезнувшей. Как будто ее вынули из уютного убежища, в котором она была рядом с Надей, и поместили на открытое место. Успокаивало лишь то, что ее скоро должны были выписать. Однако перед самой выпиской Рите неожиданно стало хуже. Снова поднялась температура, начался кашель. Врачи нашли у нее двустороннее воспаление легких и бронхит. О выписке пришлось забыть. Никто не понимал, откуда у нее взялась эта новая болячка, но Рита догадывалась, что она сама виновата, потому что любила свежий воздух, и как только оставалась в палате одна,  тут же подходила к окну и открывала его. А на улице было уже довольно холодно.
Ее ослабленный организм с трудом поддавался лечению. Как-то ночью она поняла, что сил бороться у нее больше нет. Устала. Когда утром медсестра вколола ей очередной укол, она только усмехнулась про себя, потому что решила, что ничего ей больше не поможет. Муж и сыновья остались где-то за бортом ее существования. Вернее это они были на борту, а она падала в бездну. Ее практически больше не было. Хорошо, что сыновья уже взрослые, что она успела вырастить их…
Дима периодически звонил ей, но у нее не было ни сил, ни желания разговаривать с ним. Рита чувствовала, как нити, связывающие ее с этой жизнью, рвутся одна за другой. Но ей не было жаль этой жизни. Она не чувствовала сожаления, что умирает. Наоборот, ей поскорее хотелось, чтобы это произошло, потому что ей надоело болезненное состояние, когда постоянно плохо и плохо, и плохо… Все, что недавно волновало ее, больше не трогало. Муж и сыновья стали далекими и чужими. Если бы только кашель еще не терзал ее… Неужели она не может спокойно умереть? Странно, но почему-то на краю смерти она чувствовала непонятное облегчение. Как будто она сошла со сцены после представления, и теперь можно было расслабиться. Где-то она читала, что люди перед смертью начинают вспоминать всю свою жизнь и если они сделали что-то не так,  то очень жалеют об этом. Рита сожалела о том, что прожила так, как прожила. Если бы ей довелось начать все с начала, то она бы, во-первых, никогда  не вышла замуж за Диму, и никогда бы не ждала ни от кого восхищения, и детей воспитывала бы по-другому, без дрессировки… Она всегда считала себя хорошей  матерью. Рано научила мальчишек считать и писать, водила их на тренировки, и гордилась тем, что они у нее опережают своих сверстников и физически и умственно. Но зачем это надо было? Для чего? Сейчас ей все равно, какие они, лишь бы живы, здоровы были. А пока они росли, то от тщеславия с ума сходила – очень ей хотелось, чтоб ее дети были какими-то исключительными. И себя она всю жизнь дрессировала. На диете сидела, все боялась растолстеть, чтоб не утратить любовь сначала отца, потом мужа. Странно, но ей нисколько не было жалко оставлять мужа и детей. Она лежала изнемогающая от слабости, то и дело кашляла и вся ее жизнь, которую она прожила до сего момента,  казалась ей сущей ерундой.
«Неужели это все? – думала она, глядя на обшарпанный потолок. – И вот это и есть вся жизнь? Глупость какая-то… Зачем вообще надо было устраивать это глупое шоу?» Она вспоминала тех, кто уже умер, и была уверена, что там им, на том свете, гораздо лучше, чем здесь. Хотя может и нет никакого такого «того света».
Как-то утром в их палате умерла пожилая женщина. Ее перевели сюда, как выздоравливающую, но она тихо скончалась ночью во сне от инфаркта. Рита оживилась, услышав о смерти бабушки, и все смотрела со своей кровати на ее труп. Восковое лицо старушки выражало полный покой и бесстрастие. Как будто она с глубоким удовлетворением сказала слово «все» и совершенно расслабилась и телом и душой. Рита смотрела на нее во все глаза. Она и раньше видела на лицах умерших это полное расслабление и покой. У отца такое лицо было... Скоро и у нее тоже будет на лице полное расслабление и покой… Даже мать, с ужасом ожидающая своей смерти, совсем изменилась, когда смерть наконец-то наступила. Когда она умерла, ее лицо сразу же приобрело умиротворенное, расслабленное выражение…
Кто-то в палате всхлипывал, кто-то вышел вон, не в силах находиться возле трупа. Две женщины, как и Рита, сидели на кроватях и, не сводя глаз, смотрели на покойную.
Пришли санитары, ловко подхватили представившуюся под плечи и ноги, переложили ее на каталку, накрыли с головой простыней и повезли прочь.
Рита, с оживлением смотревшая на эту сцену, снова откинулась на подушку. Как глупо все в этой жизни… Зачем это все? Она вспомнила уверенный взгляд Вики, когда она говорила, о том, что талант, это задание от Бога, и что, выполнив это задание, то есть, полностью раскрыв свой талант, ты обязательно станешь счастливым. Но разве это тоже не глупо? Вот она сейчас умирает, и ей дела нет ни до чего в этом мире. Единственное чего ей хочется, так это освобождения от слабой измученной плоти…
;
Глава 4



Через несколько дней Рита почувствовала себя лучше и поняла, что будет жить. Вместе с физическими силами к ней возвращалась и воля к жизни. Больничный коридор, моющие пол санитарки, город за больничными окнами – все вызывало в ней радость. Она ждала выписки, как праздника. Жизнь за стенами больницы манила ее свободой. Она помнила свою готовность умереть, помнила, как естественно это было. Теперь же ей вполне естественным казалось желание жить. Тело обретало силы, и душа тоже обретала силы, а когда тело погибало, то и душа послушно и даже с полной покорностью стремилась умереть. И Рита запомнила состояние готовности к смерти. Ни страха не было, ни сожаления… Вот сейчас ей умирать совсем не хотелось, и если бы ей в данный момент пришлось расстаться с жизнью, то это испугало бы ее. А тогда, когда ей было плохо,  смерть совсем не страшила.
Выписали Риту уже в ноябре. Когда Дима вез ее домой, она с изумлением  и восторгом смотрела на все вокруг. Голые деревья, серое небо над домами, туман – все казалось ей красивым и прекрасным.
– Как же все замечательно! – непрестанно повторяла она, гладя в окно. – Просто чудесно!
Дима довольно улыбался, и Рите он тоже казался красивым и чудесным. Дом встретил ее запахом свежей выпечки и стерильной чистотой. Домработница Ирина Юрьевна, пожилая женщина, уже много лет проработавшая у них,  тоже подготовилась к ее возвращению.
– Ирина Юрьевна! Здравствуйте! – кинулась с порога к ней Рита, и даже обняла ее, совсем забыв о натянутых между ними отношениях. Домработница сделала приветливое лицо, и даже вроде как улыбнулась, но тут же с подозрением в глазах отпрянула от своей хозяйки. Рита тут же вспомнила, что Ирина Юрьевна не любит людей, и в замешательстве отступила от нее. Но ей было слишком хорошо, чтобы обращать сейчас внимание на эту женщину.
– Риточка, я пирогов напекла, запеканку творожную сделала, – с полуулыбкой, похожей на гримасу отчиталась Ирина Юрьевна. – В холодильнике щи, пюре, котлеты....
– Спасибо, Ирина Юрьевна, – без прежнего энтузиазма ответила Рита.
В своей комнате она застыла перед зеркалом, пораженная своим видом. Было такое ощущение, как будто она только что вернулась из концлагеря. Она, конечно, знала, что сильно похудела. В больнице в небольшом зеркале над раковиной она видела свое лицо, и даже привыкла к своим заострившимся чертам. Но сейчас, когда она увидела себя в полный рост, просто ужаснулась. Вместо сильной и стройной женщины на нее из зеркала смотрела какая-то дистрофичка. Рита содрала с себя свитер, и, оставшись в одном лифчике, воззрилась широко открытыми глазами на свое скелетоподобное тело. Ввалившийся живот, обнаженные ребра, ключицы – по ней можно было изучать скелет человека...
– Риточка, – приоткрыв дверь, тихим вкрадчивым голосом произнесла Ирина Юрьевна. – Я хотела сегодня... О-о-о... Как вы...
– Рит, ты тут отдыхай, а я на работу поеду, – за спиной ошеломленной домработницы возникла высокая фигура Димы. – О, Господи... – осекся он, увидев вместо жены мощи.
Рита поскорее влезла в свитер, попыталась улыбнулась двум застывшим в дверях людям, при этом мельком взглянула на себя в зеркало и сразу же улыбка сошла с ее лица – улыбающийся скелет – это, мягко сказать, совсем не красиво...
– Больше никаких диет, – строго произнес Дима. – Будешь теперь есть все подряд.
– Но мне нельзя в течение полугода есть соленое, жирное, жареное, копченое и острое... Как я поправлюсь? И травки нужно будет пить...
– Ничего, Риточка, мы что-нибудь придумаем. У меня тоже были с почками проблемы – я знаю, что можно есть и что нельзя.  Ты еще поправишься и снова будешь такая, как прежде.
– Спасибо... – поблагодарила Рита. Ей показалось, что она видит в глазах мужа страх. Он боится за нее?
– Дима, ну что ты испугался? – мягко обратилась она к мужу. – Я ж не на курорте была, а в больнице. Ничего, пройдет время, и я поправлюсь. Все будет хорошо.
– Может тебе хочется чего-то? Ты скажи, и я привезу. Все что захочешь достану!
– Спасибо, мой хороший, но ничего не надо. Я хочу поесть пирогов Ирины Юрьевны – я соскучилась по ее стряпне. Вот сейчас приму душ, переоденусь и пойду есть. Думаю, что я быстро поправлюсь.
– Надеюсь!
Закрыв за ними дверь, Рита залезла в душ. Она терла свои кости, и слезы капали из ее глаз ¬ – ей было жалко саму себя.
А вечером, когда Ирина Юрьевна уже ушла, вернулись из института ее мальчики – Саша и Сережа.
– А я все-таки настаиваю, что у него паранойя, – услышала Рита голос Саши, хотя возможно, что это и Сережа говорит – у братьев очень похожие голоса.
– При паранойе невозможно так хорошо соображать. Посмотри, как он просчитывает свои ходы...
– Еще как возможно! Параноики в начале развития их болезни в обычной жизни ничем не отличаются от нормальных людей. Это потом патология вылезает из них во всей красе… О, мама вернулась! – похожие, словно две капли воды парни заулыбались совершено одинаковыми улыбками, а Рита сразу определила кто из них Саша, а кто Сережа. При внешней идентичности у мальчиков было несколько разное выражение лица. Сашин взгляд всегда был мягче и добрее Сережиного. И характер у мальчишек был совсем разный. Саша был более медлителен. Ему приходилось прилагать усилия в учебе, а вот Сережа учился легко, без всяких усилий. Саша был мягкий и добрый, а Сережа довольно жесткий и  непримиримый. Высокие и худощавые, они были копиями своего отца. От Риты им достались только ее большие светло-карие глаза. И сейчас эти две пары одинаковых глаз смотрели на нее совсем по-разному. Сашины глаза выражали радость встречи, а Сережины настороженное любопытство
Она кинулась обниматься с ними, и заметила, что ее мальчики из-за того что она сильно похудела, кажутся ей огромными.
– От тебя одни кости остались, – заметил Саша.
Чуть позже, когда они сидели за столом и уминали стряпню Ирины Юрьевны, она любовалась ими. Красивые, молодые, умные, увлеченные... Все спорят о каких-то диагнозах, сыплют терминами. Однако возле них Рита чувствовала себя лишней. Было такое ощущение, что она для сыновей уже в прошлом. Когда они были маленькими, то она была важной частью их жизни, а сейчас она стала им не нужна. И если бы в больнице она скончалась, то они сидели бы сейчас вот так же за столом, ели бы приготовленную Ириной Юрьевной еду,  а о ней бы и не вспоминали. А Дима? Он бы конечно погоревал... немного... Может быть, ему даже жалко было бы  ее, но он быстро бы утешился, потому что давно уже привык жить сам по себе.
Рита смотрела на своих дискутирующих во время еды сыновей, и осознавала, что ей обидно за то, что она осталась для них в прошлом. Но в то же время она помнила, что в больнице, она познала совсем другое существование, иное бытие, в котором она сама испытывала полное равнодушие к своим родственникам. В том бытии ей было бы все равно, что ее дети не помнят о ней. Больное, вышедшее из строя тело,  так влияло на все ее мироощущение, что казалось, что она уже и не принадлежит ничему в этом мире, и ей ничего и никто не  нужен. Ей вспомнилась покорность, с которой она готова была умереть. Ее отец тоже вот так же был покорен перед смертью. Спокоен и покорен. Хотя болезнь свалилась на него совершенно внезапно. Рита тогда еще была не замужем и помнила, как спросонья услышала какой-то  сильный стук. Она вскочила с кровати в предчувствии чего-то страшного. Оказалось, что отца внезапно разбил паралич. Он собрался утром на работу, но вдруг упал. Рита кинулась к упавшему отцу и именно тогда увидела в его глазах спокойную покорность и даже готовность к смерти. Она сразу поняла, что это конец. Поняла каким-то внутренним ощущением. Мать суетливо вызывала скорую, но Рита знала, что сделать уже ничего нельзя...
Мать умерла через несколько лет после отца. У Риты тогда уже были дети. Ей позвонила Машка и сказала, что у матери отнимаются ноги. Вдвоем с сестрой они возили мать по разным врачам, делали вес возможное, чтобы облегчить ее страдания – ничего не помогало. Долго врачи думали, что ее боли в спине и не способность ходить связаны с позвоночником, но потом оказалось, что позвоночник здесь не при чем – у матери был запущенный цирроз печени. Сестры пытались вылечить мать, но той ничего не помогало, и она так и умерла. Но как же долго и мучительно она умирала! Три недели с момента отнятия ног до ее смерти показались Рите годами. Мать цеплялась за жизнь, боялась умирать. Она прекрасно понимала, что с ней происходит, и никакой спокойной покорности  в ее душе не было и в помине. Рите, находящейся с ней в последние ее часы, казалось, что мать видит пред собой что-то страшное. Машка была не в силах смотреть на ее агонию и уходила в другую комнату, А Рите тогда было так нестерпимо плохо, что казалось, она сейчас сама умрет.  И когда мать в последний раз вздохнула и расслабилась, Рита по облегчению на ее лице поняла, что это все...  Полное умиротворение и покой – вот, что было на материнском лице, и Рита, только что сходящая с ума из-за перенапряжения всей своей нервной системы, в одно мгновение тоже расслабилась и испытала облегчение.
– Маш, все закончилось! – вошла она в комнату, где из угла в угол металась сестра. – Мама умерла.
Машка остановилась с безумными глазами, а потом вдруг истерично разрыдалась. Рита так и не поняла тогда, из-за  горя плачет сестра или из-за облегчения. Самой ей тогда плакать совсем не хотелось. Она чувствовала только одно – их мать больше не страдает – ей спокойно и хорошо.

До болезни Рита мало общалась со своей домработницей – она ее практически не видела. На работу уходила до ее прихода, а возвращалась, когда ее уже не было. И это Риту вполне устраивало. Она чувствовала враждебность этой женщины и несколько раз даже задумывалась о том, чтобы уволить ее. Но ей не хотелось заниматься поисками новой домработницы, и к тому же Ирина Юрьевна вполне справлялась со своими обязанностями. Рита терпела эту женщину лишь потому, что практически не видела ее. Но сейчас, когда она слабая и изможденная после болезни пребывала на амбулаторном лечении дома, присутствие Ирины Юрьевны ее раздражало. Антипатия к ней возникла еще давно, восемь лет назад, когда Дима привел в дом эту женщину. Это была соседка его  бывшего одноклассника. Говорила она тихим голосом, вид ее был высокомерен. Она сразу зачем-то призналась, что  окончила юридический вуз. Рита удивленно посмотрела на нее  и сказала, что она могла бы работать по специальности, на что Ирина Юрьевна заявила:
– Не надо мне об этом говорить! Мне очень больно... – ее высокомерный взгляд на мгновение стал трагичным.
Рита тогда  почувствовала неловкость, как будто она сделала что-то недопустимое по отношению к этой женщине, перенесшей что-то страшное в своей жизни. Первое время она пыталась разговаривать с Ириной Юрьевной, в надежде, что у них возникнут приятельские отношения. Увы, ничего не получалось. После общения с Ириной Юрьевной Рита каждый раз ощущала неприятный осадок, и никак не могла понять, отчего это происходит. Ведь, казалось бы, Ирина Юрьевна очень любит животных, а такие люди обычно очень добрые и душевные, но Рита никак не могла отделаться от ощущения, что от Ирины Юрьевны исходит зло. Домработница много говорила о несчастных животных и ругала людей, которые мучили этих животных:
– Эх, люди! – постоянно восклицала она. – Заведут собаку, посадят ее на цепь во дворе, и сидит бедное животное как в тюрьме, а хозяева еще и кормить ее забывают! Сами поесть не забывают, а про собаку не помнят!
Ирина Юрьевна таких несчастных голодных собак тайком подкармливала. Она специально покупала мясные обрезки и скармливала бедным животным через забор. А, уже работая в Ритиной семье, приметила во дворе их многоэтажного дома бесхозного кота, которого тоже стала подкармливать.
– Вы не выкидывайте, пожалуйста, ничего из еды – я это собакам и  кошкам скормлю, – просила она Риту. И Рита послушно складывала все объедки в специальный контейнер.
Однажды при очередной беседе с домработницей, снова ругающей людей за их равнодушие к животным, Рита возразила:
– Я знаю много людей, для которых их животные настоящие члены семьи.
– Ну да, есть отдельные люди, так называемые любители животных...
– На свете есть вообще много замечательных, достойных уважения людей.
– Уважать людей? – скептически хмыкнула Ирина Юрьевна. – Что их уважать-то?
– Ну как же? Писатели, ученые, художники, композиторы...
– Если б они еще и животных жалели...
– Но может они и жалеют… У многих в квартирах живут и собаки и кошки и люди заботятся о них. А вообще мир таков, что все здесь страдают и животные и люди, так что людей тоже надо жалеть...
– А мне не жалко людей! – перебила ее Ирина Юрьевна. – Чего их жалеть? Они сами виноваты в своих бедах. А вот животных мне жалко. Животные бесхитростные,  они... они...
– Как дети? – помогла ей Рита.
– Да! Они как дети!
– Но животные могут покусать, покалечить друг друга...
– Но это все не со зла, а из-за инстинкта! А вот люди по-настоящему злы, и мне их совсем не жалко. Не люблю я людей – никогда не любила. Все они недостойны ни жалости, ни любви.
Рите этот разговор врезался глубоко в память. После него ей стало понятно, почему Ирина Юрьевна так враждебна  и к ней, и к ее мальчикам, и к Диме. Она рассказала тогда мужу о разговоре с домработницей, но тот только рассмеялся на ее слова:
– Главное, чтоб она чисто убиралась и вкусно готовила, а какие  у нее убеждения нам плевать. И вообще, нечего тебе с прислугой общаться, зачем тебе ее больная философия? Дала ей указания и пусть выполняет.
Слова мужа показались Рите вполне здравыми. Она перестала беседовать со своей домработницей, и все ее общение с ней свелось только к даче указаний и ее отчетам о проделанной работе. Рита даже старалась не встречаться с ней взглядом,  потому что один только взгляд этой женщины надолго выбивал ее из колеи. «Вампирша»  – так окрестила ее про себя Рита. И вот сейчас, когда она была так истощена и слаба после болезни, ей приходилось по многу раз в день сталкиваться с Ириной Юрьевной в большой квартире. Ослабленные силы Риты не в состоянии были противостоять неприязненному взгляду домработницы. Порою ей казалось, что хозяйка здесь вовсе не она, а эта вот добрая к животным и злая по отношению к людям женщина.
– Она разрушает меня взглядом! – жаловалась она Диме почти каждый день. – Давай найдем другую женщину, а не то я так и буду слабеть. Мне хотелось  цветами заняться, пересадить бегонию в другой горшок, но мне не хочется вообще из комнаты вылезать, и все из-за нее!
– Но какая тебе разница, как она на тебя смотрит? – не понимал Дима. – Главное, чтобы она выполняла свои функции, а она их выполняет. Мне самому, знаешь, сколько людей в фирме поперек горла стоят, но я терплю их, потому что они хорошие работники.
– А зачем мучиться, если тебе с кем-то не комфортно? Незаменимых людей нет.
– Ну если тебе так уж не нравится эта Ирина Юрьевна, то пожалуйста, ищи кого-нибудь другого, – как-то вечером сдался Дима.
– Правда? – обрадовалась Рита. –  Спасибо! Я завтра же в интернете объявление дам!
В ту ночь она плохо спала, представляя, как будет говорить Ирине Юрьевне о том, что она ее увольняет. Ей  то казалось, что она не справедлива к бедной женщины, то чувствовала свою правоту, потому что это ее дом, и в своем доме она должна чувствовать комфорт, а не напряжение. Ирина Юрьевна действовала на нее угнетающе. Ее взгляд буквально убивал, обезличивал, уничтожал. И вообще в присутствии этой домработницы Рита чувствовала себя какой-то ничтожной, глупой, недостойной и несущественной. Да точно, несущественной. Вот если бы у Ирины Юрьевны был такой взгляд, как у Вики, то тогда бы она ни за что с ней не рассталась. Вика оживляла своим взглядом, видела в душах что-то драгоценное. После общения с ней собственная душа казалась бездонно-прекрасной. И вообще вся Вика, с ее внутренним устройством всегда  действовала на Риту, как живоносный источник. А вот Ирина Юрьевна наоборот убивала в ней всякое стремление к жизни, как будто из нее исходил смертоносный поток.
На следующий день Рита действительно собиралась составлять объявление, но вдруг, посреди дня вернулся с работы Дима и заявил, что он достал для нее горящую путевку в санаторий:
– Собирайся! Я тебя отвезу туда. Санаторий среди леса, там отличные условия, хорошее питание, процедуры. Может, хоть в себя придешь.
– Но я не могу так сразу! – возмутилась Рита. – У меня тут свои дела, планы. Что ж я все вот так брошу и уеду?
– Какие у тебя дела? Ирина Юрьевна все сделает, ты ей только скажи.
– Опять с этой Ириной Юрьевной… – Рита вдруг подумала, что если она уедет, то не будет соприкасаться с разрушительной энергетикой этой женщины, а там, может, окончательно в себя придет, на работу выйдет и все будет, как прежде. – Ну, хорошо, я сейчас соберусь. Только ты сам скажи нашей домработнице, чтоб она, пока меня нет, все шторы в доме перестирала, а цветы пусть не заливает…
– Хорошо, я ей все скажу. А ты собирайся. Путевка начинается с сегодняшнего дня, так что надо ехать.
– Ой, как это все неожиданно! Снова мальчиков оставлять…
– Не мальчиков, а взрослых мужиков. Собирайся, а то ехать еще сколько, а я пока к Ирине Юрьевне подойду.
 Что ж санаторий, так санаторий... Рита складывала в сумку свои вещи даже с каким-то облегчением, потому что ей не придется пока разговаривать с Ириной Юрьевной об ее увольнении. И как это так вообще получилось, что она, хозяйка, почему-то страдает из-за какой-то там прислуги? Бред, да и только. Ничего, когда она вернется отдохнувшая и полная сил, то обязательно уволит эту крайне неприятную женщину.

Санаторий действительно располагался среди леса. Он включал в себя несколько двухэтажных корпусов с номерами для отдыхающих, столовую и отдельно стоящее здание, для лечебных процедур.
Рита ехала сюда с каким-то тоскливым чувством внутри. И погода еще в тон ее настроению стояла пасмурная, сырая, по оврагам и низинам клубился туман. Ей казалось, она снова едет в больницу, в мрачное казенное учреждение, похожее на тюрьму. Но когда они въехали в лес и там, среди голых серых деревьев она увидела корпуса санатория, то ей это место  сразу же понравилось. Они остановились на парковочной площадке и Рита, выйдя из машины, с наслаждением вдохнула в себя холодный, пахнущий опавшей листвой, сырой лесной воздух.
Ее посели в отдельном номере на втором этаже одного из корпусов. Дима отнес чемоданы в ее номер и сразу же засобирался обратно. Рита вышла проводить его, и когда он, простившись с ней, отъехал, она глядя ему вслед, подумала, что давно уже он ей не муж, а как бы брат. Родственник, который волнуется за нее, которому она не безразлична, но в тоже время недостаточно близка для совсем близких, интимных отношений. А ведь он совсем не может без секса. А это значит, он где-то и с кем-то получает сексуальную разрядку.
«Как так получалось, что я, зная о его неверности, терплю все это? – в какой раз с горечью и возмущением подумала Рита. – Как вообще такое могло со мной произойти? Как я могу так жить? Ирина Юрьевна, неверный муж – почему я окружена людьми, которые угнетают меня? Почему я мирюсь со всем этим?»
Но ведь с Димой не сразу все так было. Они поначалу так любили друг друга! Правда она теперь не была уверена, что он ее любил так же как она его. Рита с ума сходила от любви, готова была раствориться в нем. А он с таким восхищением смотрел на нее, он так понимал ее! Но потом выяснилось, что он такой понимающий не только с ней, но и с другими женщинами, и, так же как и ею,  может восхищаться и ими… В первые годы супружества Рита ревновала его, мучилась, боялась, что он ее бросит, считала себя в чем-то виноватой – от нормальных жен мужья не ходят налево. Но потом она поняла, что совсем теряет себя, теряет свое достоинство в погоне за его любовью и его восхищением и перестала бороться за него. Жизнь ее вот уже несколько лет течет так, как будто она пережидает что-то, как будто она не живет, а просто ждет…
На обед Рита уже опоздала, но впереди ее ждали полдник и ужин. Придя в столовую к полднику, она увидела  столики, за которыми уже сидели люди. Взяв булочку и стакан молока, Рита села на свободное место за столик, где полдничала женщина примерно ее возраста. Поздоровавшись, Рита принялась за свою булочку, оказавшуюся очень вкусной. Вообще-то раньше она не позволяла себе есть выпечку, чтобы не дай Бог не потолстеть, но сейчас, когда она была так худа, она разрешила себе есть все. Только вот вес ее пока  никак не поднимался. Дома ей кусок в горло не лез, хотя Ирина Юрьевна очень вкусно готовила. Но сама же эта Ирина Юрьевна и портила ей аппетит своим видом.
Рита случайно встречалась то и дело взглядом с соседкой по  столу. Женщина была явно чем-то озабочена. Она вздыхала, а на лице ее застыла тоска. Поникшие плечи, выпирающий живот... Рита подумала о себе, что если бы она никогда не занималась фитнесом, то выглядела бы сейчас так же физически запущено, как эта женщина.
С удовольствием съев свою булку и выпив молоко, Рита вышла на улицу и прошлась по всей территории санатория. Ей здесь определенно нравилось. В свежем воздухе стоял запах  опавшей дубовой листвы, легкий туман делал все окружающее каким-то таинственным. Выйдя на широкую асфальтированную дорогу, по которой Дима привез ее сюда, она пошла по ней по лесу и скоро вышла к какой-то деревеньке, состоящей из деревянных и кирпичных домиков. Уже начиная уставать, она все-таки прошлась немного по деревне, с любопытством заглядывая во дворы, где высились огромные стога сена, лежали кучи навоза. В некоторых дворах расхаживали куры и гуси, а за одним из заборов Рита увидела индюшек. Добродушные собаки валялись у дороги и не обращали никакого внимания на нее.
Усталая, но довольная, Рита возвращалась в санаторий. Идти теперь ей было немного тяжелее, потому что обратно приходилось идти немного в гору. На краю деревни к ней радостно кинулся совсем молодой поджарый  черный пес. Он вел себя так, как будто она была его давняя знакомая. Хвост его, словно пропеллер крутился, сам он поскуливал от радости и норовил прыгнуть ей на живот.
– Какой ты миленький! – уворачиваясь от его грязных лап, воскликнула Рита. – А стройный какой! – она изловчилась и погладила его по спине.
Пес от ее ласки пришел  чуть ли не в исступление. Он завизжал от восторга, в глазах его появились слезы умиления, и он вдруг помчался куда-то от избытка чувств, загнал на дерево рыжего кота, потом снова подбежал к Рите. Он крутил хвостом, выгибался при этом всем своим стройным поджаром телом, прижимал свои остро торчащие уши к голове, повизгивал и даже как будто улыбался. Средних размеров, подтянутый, тонкий словно балерина, он то ласкался к ней, то от избытка эмоций куда-то гнался, и был так непосредствен в своей радости, что Рита в одно мгновение прямо-таки влюбилась в этого пса. Ей показалось, как будто она вернулась в детство, в котором они вместе с подружками вечно ходили в окружении собак. И сейчас пес увязался за ней, явно не желая оставлять ее, и Рите нравилось его общество. Молодой, только что вышедший из щенячьего возраста он был переполнен жизнерадостностью и энергией. Рита с восторгом смотрела, как пес носится вокруг нее. Он далеко убегал вперед, гонялся за птицами, что-то искал в грудах опавших листьев, и при этом постоянно поглядывал на Риту, как будто в ней находился самый главный источник его радости.
– Как тебя зовут, псина?  Может Кузя? Эй, Кузя!  – пес радостно откликнулся на эту кличку и с восторгом закрутился у ее ног. – Ах ты, Кузенька! Ах ты, шалопай!
Подходя к санаторию, Рита чувствовала себя совсем обессиленной. Все-таки зря она так далеко ушла. Рано ей еще ходить на такие большие расстояния. Она зашла в свой корпус, поднялась к себе в номер и рухнула на кровать. А минут через сорок, когда она вышла и направилась в столовую на ужин, к ней с радостным визгом подлетел Кузя. Все это время он терпеливо ждал ее у входа. Его преданные глаза были полны умиления, и Риту растрогал его взгляд. Она наклонилась и обняла пса за шею.
– Кузенька, миленький, да что ты?! Вдруг сюда нельзя собак? А ты, наверное, голодный... Я тебе принесу что-нибудь из столовой. Хорошо? Ты только подожди!
Кузя, не вынося переполнявших эмоций от такой обильной ласки, вдруг с каким-то диким воплем ринулся куда-то в сторону леса. Рита удивленно посмотрела ему в след, на его поджарое, напружиненное в беге тело. Он так помчался, как будто участвовал в соревновании на скорость. Уши прижаты, хвост вытянут назад, сам весь легкий,  устремленный вперед, словно стрела… Скрывшись за стволами деревьев, он облаял кого-то там, и тут же Рита увидела, как он несется обратно к ней. В нем как будто все горело, как будто он мог разорваться от охвативших эмоций, если останется стоять на месте.
– Какой пес! Да это же чудо, а не пес! – бормотала в восторге Рита, глядя как Кузя снова унесшись в лес, увидел там на дереве белку и теперь облаивает ее. – Что за страсть, что за темперамент!
Рита в нем увидела себя в молодости. Она тогда тоже не могла стоять на месте и вечно носилась от избытка эмоций и чувств. Совсем не могла ходить. И до сих пор она такая. Даже дети порою останавливали ее. Они в подростковом возрасте вдруг стали какими-то солидными и сдержанными и им было неловко, когда их всегда стильная мать, вдруг начинал нестись куда-то…
В столовой она снова села за тот же самый столик, за которым ела в полдник, и почти тут же к ней подсела уже знакомая ей тоскующая женщина.
– Меня зовут Рита, – нарушила молчание Рита. – А вас как?
– А меня Лиза! –  оживилась женщина и на мгновение лицо ее, словно светом осветилось улыбкой.
– Очень приятно, а вы давно уже здесь?
– Неделю.
– А я только сегодня приехала. Вы тоже на месяц сюда?
– Да, меня родственники после болезни отправили, но я что-то затосковала… Уеду наверное…
– Но почему? Мне кажется, здесь очень хорошо, – пребывая еще под впечатлением от своей прогулки по деревне, где она повстречала восторженного пса,  Рита с удивлением посмотрела на женщину.
– У меня дочери девятнадцать лет – она недавно родила мальчика, и я помогала ей. По ночам к ребенку вставала, а сейчас она там одна, без помощи. Муж ее работает, ему по ночам спать надо – не до ребенка ему. И сын у меня… Ему всего шестнадцать лет. Я никогда не уезжала от своих детей так надолго…
– Не знаю, – пожала плечами Рита. – У меня два сына-близнеца. Они уже на втором курсе мединститута,  и вполне самостоятельные. Я не волнуюсь за них… Правда там с ними Ирина Юрьевна, наша домработница, она и готовит и убирается…
– А, ну так вам проще! У нас домработницы нет. Я сама все по дому делаю. И работаю, и по дому… Муж  ушел от меня давно, и я одна с детьми… Денег вечно не хватало, и сюда я бы ни за что не попала, если бы меня сестра не отправила. У нее свой магазин… Она как лучше хотела, но кто ж знал, что я так по детям тосковать буду? Здесь конечно и лечение и воздух, но…
Рита поняла, что ей не интересна эта тоскующая, не устроенная  женщина. Она посмотрела по сторонам и заметила, что некоторые люди уже выходят из-за столов, не доев макароны или даже котлету. Все это можно будет забрать для Кузи.
– Здесь, в столовой, в холле, каждый вечер в восемь часов танцы. Говорят, что весело. Но я танцевать не умею, и поэтому ни разу не была тут…
– Да? А я бы сходила, – сказала Рита, чтобы позлить неприятную в своей тоске Лизу.  – Я умею танцевать.
– Ну да, по вам видно, что вы из таких…
– Из каких таких? – Рита прямо посмотрела в глаза Лизе.
– Ну… – смутилась Лиза. – Вы успешная, красивая… А я из клушек. Мне дом, семья важны, дети…
– Мне тоже это важно, и я тоже люблю своих детей и мужа.
– Детей, мужа, – задумчиво, с видом мученицы произнесла Лиза, выделив при этом слово «мужа». – Вы счастливая женщина, – своей унылостью она как будто показывала, что в жизни ей повезло гораздо меньше, чем Рите.
«Да ну ее, тетёху-недотёпу эту», – нетерпеливо подумала Рита, и снова оглядела столы в поисках объедков для Кузи. Она с возмущением увидела, как посудомойка ходит и собирает грязные тарелки в корзину, при этом вожделенные объедки летели в помойное ведро.
– … вся душа моя в них, в детях моих, – высокопарные вещания Лизы, Рита прервала, выскочив из-за стола.
– Скажите, а вы эти объедки выбрасываете? – спросила она у посудомойки.
– Что? Объедки? – громко переспросила женщина. – Их Татьяна свиньям забирает.
– А вы не дадите мне немного для собаки?
– Ну давай, дам. Куда тебе?
– Да... да вот хоть на мою тарелку!
– Ну давай.
Рита вернулась к своему столу, схватила на глазах у тоскующей Лизы тарелку и вернулась к посудомойке. Та отвалила ей хорошую порцию объедков.
– Только тарелку, смотри, верни!
– Да,  сейчас, сейчас отдам и вернусь.
Рита накинула лыжную куртку и выскочила на крыльцо. Кузи нигде не было видно. Он ушел, наверное, уже давно, а она как дура с помоями этими.
– Кузя, Кузенька! – позвала она, оглядывая освещенную фонарями территорию. И тут откуда-то из-за угла радостно поскуливая и вихляясь всем телом, выскочил  Кузя. Рита отозвала его за угол, вывалила ему угощение на листву, и тот в одно мгновение проглотил все, что она дала.
– Да тебе мало этого! – растеряно произнесла Рита, глядя как голодный пес, вынюхивает и вылизывает листья. Она вернулась в столовую, положила тарелку на стол, но увидев, на еще не убранных тарелках объедки, кинулась собирать их.
Люди, еще не закончившие ужинать, с подозрением смотрели на нее, как будто она себе собирала эти объедки. Рите стыдно было, что она у них на глазах занимается сбором недоеденной еды, но ей очень хотелось досыта накормить собаку. Все это напоминало ей детство, когда она украдкой таскала из дома еду для Жучки или Белки с их кутятами.
От смущения она даже взмокла, но оставлять вкусные объедки у нее не было сил. В ней сейчас жило только одно желание – накормить веселого и восторженного Кузю. И когда она с новой порцией еды вышла к нему из столовой, и тот снова съел за один миг ее угощение, по его морде она поняла, что теперь он предан ей навеки. В его глазах читалась готовность следовать за Ритой, куда бы она ни пошла. Рита даже немного разволновалась, потому что сама неожиданно для себя почувствовала сильнейшую привязанность к этому псу.
– Лапочка моя, какой ты миленький! – прошептала она, глядя ему в глаза. Когда-то в детстве она страстно мечтала иметь собаку, но родители не разрешали ей. Она думала, что когда будет жить самостоятельно, у нее обязательно будет собака, но родились дети, и она, погрузившись в заботу о них, совсем забыла, что когда-то мечтала о четвероногом друге. Вся ее семейная жизнь была похожа на какую-то гонку и только когда дела на фирме у мужа пошли в гору, и они смогли позволить себе домработницу, она немного перевела дух. Хотя... Именно тогда начался самый пик отчуждения с Димой. Нет, не до собаки ей было... Но сейчас, глядя на Кузю, она вспомнила свою давнюю мечту и подумала, что если до ее отъезда песик никуда не убежит, то она увезет его с собой в город.
На следующий день, как только Рита вышла из своего корпуса на улицу, к ней из-под дерева бросился радостный Кузя. Он выгибался всем телом, вилял хвостом, в порыве восторга гнался куда-то к лесу, потом снова возвращался к ней. Рита прошлась с ним по территории, потом отправилась в столовую. Лиза уже сидела за столом и ела молочную пшенную кашу. Рита села рядом с ней и пока ела, постоянно бросала взгляды по сторонам, ожидая, что кто-то не доест свою порцию каши.
Поев, Лиза встала из-за стола, а Рита старалась есть медленней, чтобы дождаться, когда люди, позавтракав, уйдут, оставив на своих тарелках хоть что-нибудь. И люди действительно оставляли и кашу, и куски батона намазанные маслом. Но когда Рита  принялась сгребать с тарелок объедки к ней подошла посудомойка, но не та, что была вчера, а другая, более интеллигентного вида.
– Вам нужны объедки? – в руках у нее была корзина для сбора грязных тарелок.
– Да, если можно… Для собаки…
– Я могу вам вынести остатки от завтрака. Каши много осталось – девать некуда, а выкидывать жалко. Принести вам?
– Ой, да! Пожалуйста!
– Хорошо, – женщина ушла на кухню и скоро вышла с пятилитровым пластиковым ведерком наполовину заполненным кашей.
У Риты от такого богатства даже сердце в груди подскочило.
– Ой, спасибо!
– Если что подходите, а то в нашей смене ни у кого живности нет…
– А себе вы не забираете? Каша такая вкусная…
– Забираем, но все равно остается…
Рита покормила восторженного пса и отправилась в лечебный корпус на процедуры.  До обеда она была занята собственным здоровьем, а Кузя все это время караулил ее у входа. После обеда она снова покормила его, и они вместе отправились гулять по окрестностям. Рите казалось, что она вернулась в беззаботное детство. Кузя  носился вокруг нее, и  от его веселья ей самой становилось весело. Она снова дошла до той самой деревни, в которой была вчера, снова прошла ее всю вдоль и поперек, а к полднику вернулась обратно в санаторий.
Подходя к своему корпусу, она увидела такси, возле которого стояла Лиза и смотрела, как таксист укладывает ее вещи в багажник.
– Вы все-таки решили уехать? – спросила ее Рита.
– Да, решила. Дети у меня там одни... Дочка с ребенком устает, сын всухомятку питается... Надо ехать. Все, всего вам хорошего! – Лиза села в такси, захлопнула за собой дверку и помахала Рите на прощанье из окна.
Рита проводила взглядом отъезжающую машину, чувствуя как в душе что-то неприятно шевелится. Что-то в последнее время она постоянно оставляет своих домашних. То в больнице долго лежала, а сейчас в санаторий уехала. Перед ней словно наяву возникли образы мужа и сыновей. Самодовольный, всезнающий, уверенный в себе муж, увлеченные учебой мальчики – они кроме обычной учебы посещают еще и кружки по психиатрии,  философии и психологии. Дома чисто, уютно, пахнет домашней стряпней – Ирина Юрьевна хорошая домработница. И чего там Рите делать? Если только вернуться на работу, снова целый день вникать в документы, делать бесконечные расчеты, заваливать молоденькую секретаршу Юлю различными поручениями, и при этом выглядеть шикарно в каком-нибудь деловом костюме или строгом платье, в туфлях на небольшом каблуке...
Рита оглядела себя в своем теплом лыжном костюме. Да... вид ее далеко не шикарен, но зато как удобно! Она подумала, что еще не совсем оправилась от болезни и ей совершенно не хочется возвращаться в город, влезать в свои деловые костюмы, каждый день появляться на работе... Офисные дела ее увлекали, но в то же время в душе постоянно возникало ощущение, что она словно белка бежит в колесе – бесполезная, бесцельная беготня. И вот болезнь заставила ее остановиться, заставила увидеть совершенно иные формы существования.
Рита, оставив Кузю на крыльце, зашла в корпус.  Нет, не хочет она возвращаться домой. По крайней мере, сейчас. Вот отдохнет здесь весь положенный срок и тогда уедет, а пока надо просто отдыхать, набираться сил, поправляться, а то ведь ее худоба выглядит даже неприлично...