Милосердие в аду. Часть первая. Глава 5

                МИЛОСЕРДИЕ В АДУ

                Роман в пяти частях 
                с эпилогом

                Часть I

                Глава 5

                Изя


Неслышно переступив порог кабинета главного врача, Костя вышел на середину ковра.
Инна Львовна обеими руками придерживала длинную лестницу, на вершине которой, упираясь курчавой головой в потолок, копошился Кузьмич, больной и мастер на все руки. Сейчас он приделывал последние петли к кольцам карниза.
Тяжёлое зелёное маскировочное полотно закрывало теперь единственное высокое окно кабинета и спускалось чуть не до пола.
— Кажись всё. Пришпандорил, Ина Львовна. Но всё ж таки лучше не дёргать. Больно тяжёлое.
— Не буду, Кузьмич, слезай. Кузьмич ещё раз потрогал портьеру.
— А так, страсть пройдёт — сымем. Верно я говорю, товарищ писатель?
Инна Львовна на сколько могла повернула голову назад.
— Вы здесь?
Из-за плеча на Костю взглянули удивлённые глаза и показался румянец. Тёмно-каштановые локоны всколыхнулись, открыв голубой газовый платочек на шее.
— Садитесь, не стойте. Кузьмич, слезай осторожно.
Мимо её лица и узких плеч проследовали сапожищи больного. Кузьмич приземлился, но продолжал смотреть на портьеру.
— Всё...
— Нет, не всё. Ты когда луг скосишь? Думаешь, забыла. Так и змеи заведутся.
— Будет сделано. Завтра с росой всё скошу. Уж и косу отбил.
— Иди. «Отбил».
Кузьмич осторожно поднял лестницу и понёс её, на ходу успевая подмигнуть Данилову.
Инна Львовна села, взяла бумагу от Кости, но ещё раз оглянулась на портьеру. Теперь закрыто было всё: луг, озеро, синее небо с белыми облаками.
— Так. «Данилов Константин... находился на лечении... по поводу...» Всё верно. «В удовлетворительном состоянии...» Хорошо!
Доктор расписалась, отдала справку поэту и мягко улыбнулась.
— Уезжаете.
— Я пришёл поблагодарить вас...
— Не стоит, — перебила ещё оживлённая Инна Львовна. — Это мы должны сказать вам спасибо.
— За что?
— Вы проводили поэтические чтения на вашем отделении. Я знаю. Это чудесно. И очень жаль.
— Почему?
— У нас есть клуб. Мы каждый месяц проводили там концерты, выступления больных. Вот... в суете войны оборвалось. А я хотела попросить вас выступить перед больницей. На сцене.
— Правда? Это исправимо.
Инна Львовна от неожиданности остановилась и стала серьёзнее всматриваться в лицо поэта.
— Вы эвакуируетесь? — спросил он.
— Д-да.
— Я вас разыщу в Ленинграде и приеду. И друзей привезу. Вот и выступим. Идёт?
Доктор смотрела на него и о чём-то думала. На лбу проступила еле заметная морщинка. Показалось неуловимое детское выражение обиды и беспомощности.
«Боже! На это лицо так и смотреть всю жизнь!»
«Эвакуация? — подумала главный врач: — Конечно, обещают. Но эвакуируют в первую очередь станки, предприятия, даже ковры и гобелены Гатчинского дворца. А нас? Это не сто больных распределить по больницам. Полторы тысячи. Это переселение посёлка. Что они, наши картофельные поля, склады и все службы эвакуируют? Да и зачем. Больницы, как деревни, не эвакуируют. Подразумевается, что немцы не воюют с мирным населением и беззащитными больными. Вот и Псковская больница осталась. Что там сейчас, кто знает. А если так...»
Она грустно смотрела в глаза поэта.
— Несомненно.
— И это было бы прекрасно, — выходя из задумчивости, добавила она. Детское выражение исчезло.
— Доброго пути?
— До свидания.
Костя легко поднялся и вышел, чувствуя жар между лопаток от долгого взгляда главного врача.
«И походка лёгкая...» — думала Инна Львовна, глядя вслед...
— Уезжаете? — спросила секретарша,  возвращая  справку с проставленной круглой печатью больницы.
Данилов медлил и не решался уходить.
— Да.
— Вы ещё что-нибудь напишете про нас?
Костя рассеянно смотрел в голубые смеющиеся глаза секретарши и думал.
«Странно. Нравятся щёчки, косы,  глаза  и  Бог  знает что,  а любят вот за такое детское беззащитное выражение...»
— Вам понравился мой репортаж?
— Очень.
— А что вам понравилось больше всего? Девушка прыснула смехом и проговорила.
— Про Изю.
«Вот это да!»
— Вы чемоданчик свой не забудьте.
Костя поднял небольшой гранитолевый чемоданчик, полученный на время от Зои, и двинулся к выходу.
Часы в вестибюле показывали 15:15. Маятник спал недвижим.
«Вот это да!» — думал он, выходя из здания: «Две строчки из пятидесяти о слабоумном добром мальчике, но запомнились только они»
Солнечный прохладный августовский день нехотя подбирался к полудню. В воздухе, в его влажной прохладе водворялся, как хозяин, предосенний запах мокрой листвы.
«Как хорошо», — говорил себе Костя, спускаясь к дорожкам, усыпанным первыми жёлтыми листочками.
«Как хорошо», — означало то, что эти пять дней в больнице дали ему очень много. Он знал, о чём будет писать главную книгу своей жизни. Стержень был найден. И это было хорошо.
В чемоданчике лежали три готовых репортажа, два толстых исписанных блокнота и наброски будущей повести, фотоаппарат, несколько яблок и особый «подарок судьбы» — книга Осипова «Руководство по психиатрии», выпрошенная у  доктора Воробьёвой на  месяц. Костя вертел её   в руках и чувствовал себя стоящим перед входом в таинственную пещеру. Правда, от слов «Плюригландулярные психозы» — брала оторопь.
«У них какой-то свой язык. Свои тайны. Я обязательно во всём разберусь!»
Сегодня к обеду он уже будет в редакции. К вечеру доберётся до Колтушей. Мама будет поить его иван-чаем с клюквенным вареньем. Она нальёт его в папину чашку. И будет ругать за геройство. И будет просить больше не уезжать. И будет плакать. Костя шёл по знакомым, ставшими своими дорожкам парка, легко впуская в себя музыку жизни...
«Вечером придёт Ванюша. И приведёт обязательно Клаву, свою молодую жену. Мама посадит их против меня и будет расспрашивать так, что всем станет ясно: “Косте пора жениться”».
Он чувствовал, что нужна завершающая деталь встречи.
Ванюша с мамой будут сетовать и горевать, что собак из питомника Павлова, где они работают, — «выпускают до после войны». Ванюша зыркнет глазами и скажет: «А Матильду я оставил. Спрятал у себя». И они с Клавой будут радоваться удивлению мамы, потому что главное приберегут на окончание рассказа.
— Она беременна.
Костя смежил глаза. Набрал полную грудь воздуха и, наметив прямой путь к воротам главного входа в больницу, зашагал твёрдо, повторяя: «Жизнь продолжается. Жизнь продолжается».

; ; ;

— Константин Сергеевич! Вы? — послышался Зоин голос. Звали со стороны, с соседней дороги.
Телега с больными и медсестрой остановилась.
— Идите к нам!
Обегая мшистые неровности и кусты, Костя напрямик пробежал к телеге с больными. Никита держал поводья натянутыми в равнодушном недовольстве. В дроги он сегодня запряг Стрекозу, резвую нервную кобылу.
— Куда вы? Опять копать?
В телеге сидели четверо больных с обязательным Изей, больничной знаменитостью, и Зоя.
— Нет, мы своё сделали. Вчера привезли земли и нам сказали, что около нашего участка её нужно разбросать.
Костя примостился на сене рядом с Изей, обнял его за плечи и громко скомандовал:
— Вперёд!
Никита оглянулся. Пожал плечами. Дроги возобновили путь.
— Что, Изя, ты стал известен всем. Про тебя в газете написали. Ты знаешь?
— Д-дя! — сразу ответил больной.
От какой невидимой струны, ниточки, дуновения, в каких местах души возникла звенящая мелодия взаимопонимания, — никто никогда не скажет, но сейчас поэт и больной ехали по тряской дороге и слушали её в себе.
— Изя! Нет, Зоя! — вдруг начал Костя и замолчал.
— Что?
Он опять вспомнил, что давно хотел узнать — кто родители Изи и откуда он и почему к нему никто не приезжает. Однако спрашивать в присутствии больных было неудобно. У них тоже могли быть родные, которые не посещали их.
— Что?
— Спасибо за чемоданчик. Всё поместилось. Выйдут новые очерки про больницу — я привезу его вам.
Телега остановилась перед шлагбаумом.
— Доня! Подымай бревно! — громко крикнул Костя.
— Стойте!
Данилов раскрыл чемоданчик, взял два яблока, соскочил    и подбежал к бородатому мужичку в будке.
— Тебе, Доня. Не скучай.
Больной растерянно смотрел на поэта, но потом ответил неожиданно сильным басовитым голосом:
— Спасибо.
Костя вернулся, раскрыл ещё раз чемоданчик и раздал по яблоку всем больным.
— Белый налив. Из вашего сада. Возле клуба. Только поспели.
Больные моментально захрумкали. Изя откусил и сморщился.
— Кисло?
— Д-дя.
— Витамины.
В руке у Кости осталось последнее яблоко, пахнущее летом, садом и возможным будущим счастьем.
«Маме».
Никита свернул на короткую дорогу к Ручьицам. Телега задрожала на выбоинах. Все старались откинуться к середине, так как держаться было не за что.
Вскоре показалось шоссе. Телега замедлила ход. Слева надвигалось стадо коров. Чёрно-белые, рыжие, мотая головами и ушами, с резким мычанием, коровы заполнили всё пространство шоссе и шли быстро, подгоняемы пастухами, от которых были видны лишь длинные жердины.
— Успеем? — сам себе крикнул Никита. — Иначе долго стоять будем.
Хлыст взвился над чёрным крупом Стрекозы. Лошадь дёрнулась и понесла дроги к дороге.
Костя искал за что ухватиться и чувствовал, что падает вместе с Изей. Чья-то рука крепко ухватила его за воротник    и утянула к середине. Телега выехала на спокойное место шоссе и перед самыми мордами первых коров съехала к знакомому березняку.
— Ты что делаешь! — закричала Зоя.
Недовольные больные соскакивали вниз, но вскоре все были поглощены шумом, топотом, мычанием и храпом идущего совсем близко огромного стада коров. Животные шли в направлении к Красногвардейску. Пастухи подгоняли, слышались удары жердин о коровьи бока. Дорога оказалась парализована для военного транспорта.
Костя огляделся. Действительно, вблизи на придорожной поляне их ожидали две кучи чёрной земли. Дальше несколько женщин с лопатами и граблями ровняли свои участки, но сейчас и они встали, любуясь на коров.
Ветерок подгонял и разносил во все стороны запахи навоза и мочи. Одну корову оттолкнули, и она, перескочив полузасыпанную канаву, выбежала к наблюдающим женщинам с граблями. За ней из стада выскочил телёнок. Коровы и быки шли деловито, грубо, без разбору толкая и тыкая рогами впереди идущих.
— М-м-м-му! — длинно подала свой голос корова на поляне. Женщины захохотали и принялись давать ей советы.
— М-м-м-му! — донеслось из стада.
— М-му! М-му! М-му! — понеслось со всех сторон.
— М-м! У-у-у, — мычание закончилось, но гул оставался. Он нарастал, ширился и обрастал скрежетанием пропеллера.
— Немцы! — крикнул кто-то и этот крик потонул в яростном зловещем глиссандо, вмиг оглушившем всех. Земля задрожала. Стемнело.
— Ложись! — крикнул Костя.
Но и лечь никто не успел. Три взрыва прогремели без остановки. В рёве мычащих коров и криках людей на время потерялся звук отлетающего юнкерса.
На дороге валялись разорванные тела коров.
Костя неотрывно следил за самолётом. Накренившись, юнкерс ушёл вправо.
— Все в больницу! — закричал он. — Все! Быстро! Он возвращается.
Больные в испуге запрыгали в телегу.
— Все! Быстрее! — орал Данилов. — Там зенитка. Прикроют.
— А ты? — крикнула Зоя.
— Я здесь. Видишь, — он указал на поляну. На чёрной раскиданной земле виднелись две толстые голые ноги женщины и присыпанный чёрными комьями живот.
— Дай сумочку. Медицинскую.
— Я не взяла. Забыла.
— Ну, пошла! — рявкнул Никита. Костя подтолкнул телегу и кинулся к лежащей женщине.
Звук приближающегося самолёта раздался быстрее, чем ждали. Вновь задрожало всё вокруг. Сирена глушила и придавливала к земле. Юнкерс спускался ниже...

...Пилот стрелял по всему живому под ним и не переставал удивляться. Вид разорванных тел коров расстраивал его значительно больше, чем  вид  гибнущих  русских.  Людей  он с удовольствием ловил и бил, как мух...

Костя поскользнулся и упал вблизи «больничной» кучи земли. На него рухнуло чьё-то тело. Земля дрожала и рвалась от вонзающихся повсюду снарядов.
Когда он почувствовал запах сырой земли и холодные комья на своих щеках, лбу и носу, то понял, что немец ушёл.
— А-а, — заныл детский голос.
С него сползло тело Изи. Мальчик дрожал и не мог двигаться сам.
— Ты как здесь? Изенька! — вскричал было Данилов, но понял, что дело серьёзно.
При любом прикосновении Изя вскрикивал и стонал ещё сильнее. Костя сел возле лежащего боком больного. На сером лице двигались только посиневшие губы. Они дрожали. Ноздри расширились и, казалось, захватывали воздух сами.
С первыми каплями слепого дождя пришла решимость. Костя сбросил свою куртку и стал осматривать тело раненого. Из разорванного рукава капала кровь. Под правой рукой весь бок был в крови, которая сочилась не переставая. Костя снял рубаху, кое-как сделал широкий тяж и, вздрагивая от вскриков и судорог мальчика, обмотал полтора раза своей рубахой вокруг его маленькой груди.
Дождь прибавлял. Костя накинул на Изю свою куртку,  сел на смягшую землю и, уложив раненого себе на колени, стал крепче прижимать к себе. Ему казалось, что если прижать дрожащее тельце, кровотечение остановится и станет лучше.
— Изя. Изенька. Подожди, — говорил Костя, укутывая ему голову так, чтобы больной не задохнулся. Тёмные тусклые глаза мальчика смотрели равнодушно. Изя закашлялся и сплюнул несколько сгустков  крови.  После  этого  задышал тише и ровнее.
— Изя. Изенька, подожди, — повторял вполголоса Данилов.
Тучи окружили солнце и сыпали на землю крупные капли.
Но солнце било ещё сильнее.
«Они должны приехать»
«Кинутся, что Изи нет, и должны приехать».
— Изя. Изя. Изя, — повторял он, подавливая к себе теплеющее тело.
— Подожди, сейчас приедут. Мальчик мой.
«Где же они...»
Данилов сидел на куче земли и не слышал ничего. Ни криков женщин вокруг убитой, ни продолжающегося рёва коров. Только дыхание крохотного тела, из которого на его ноги стекала тёплая кровь.
Дождь перестал.
Осторожно, не переставая обнимать,  он  повернул  голову к дороге. Над больницей встала радуга. Через дорогу пробирались две телеги с сотрудниками в белых халатах. На первой рядом с Никитой он узнал тёмные пряди Инны.
— Изя, за нами приехали, слышишь?

;  ; ;

Свеча горела и вместе с синим ночником у потолка над головой освещала узкий лобик и нос больного с капельками пота на крыльях и у переносицы.
С полудня, как только Изе сделали пункцию, перевели на отделение и уложили в кровать с краю у выхода из палаты, Костя настоял, чтобы ему здесь дали кресло. А к ночи — тумбочку и свечу. Его успокаивали, уговаривали, правдоподобно объясняли, что ранение непроникающее, а значит беспокоиться не нужно. Но он волчьим чувством чуял тревогу, сопровождавшую слова «гемоторакс» и «температура»,  и заявил, что будет в любом случае сидеть рядом с больным всю ночь.
Изя спал и дышал ровно, неслышно.
Костя, переодетый вновь в больничную одежду, сидел и в который раз всматривался в лицо больного, с тем чтобы периодически осушать тампоном пот.
Медсестра подошла и измерила температуру.
— Тридцать семь и два.
— Всё, — прошептала она, — четвёртый час уже. Кризис прошёл. Идите спать. Я свечу тушу. Нельзя её здесь жечь. Идите спать.
Костя кивал головой и продолжал сидеть.
Пять дней назад он проснулся ночью в этой палате. Так же горел ночник. На кровати рядом с ним сидел Изя и смотрел на него. У Кости не было никакой опасности для жизни. Просто требовался покой и лечение. Но Изя сидел и боялся, что «дядя Кося» прекратит дышать.
— Дядя Кося, пити... — вдруг послышался слабый голос из темноты.