Игнис

Красные блики от раскалённых углей пачкали его загорелое, гладкое лицо. Печь кричала алыми языками, наполняя маленькую кухню жаром. Скудно уставленная, большую часть занимала та самая кричащая печь. Под окном, через мутное, запотевшее стекло, задёрнутое странно-зелёной шторкой, стоял грузный, мускулистый, на тяжелых, но искусно вырезанных ножках стол. Напряженные ножки напоминали изогнутые ноги чудовищ, заполнявших сокрытые глубины фантазий пекаря. Крышку стола покрывала паутина из царапин и ссадин, нанесённых ножами за все времена, в них забивались желтые катышки засохшего теста, точно память забивается под складки времени. Свет исходил лишь от печи, янтарно-кровавый, он заливал всё помещение своими корпускулярными волнами, но казалось, будто сами стены его поглощают, затягивают и переваривают, дабы отдать лишь скудные отсветы, оставляя комнату в зеленоватом полумраке. Алый и зелёный цвета с вкраплением желтого – скудный калейдоскоп пещер.

Ритмично разминая тесто, просеивая муку сквозь грубые, мозолистые, подобные корочке выпекаемого ими хлеба пальцами, придавая форму буханке... Пот переливался через корыта густых чернейших молодых бровей... Жар заполнял всё пространство маленькой кельи, урчащей и вопящей от мучительного удовольствия работы.

Раскатисто, подобно неслышимому движению гор, вздыхая, обмениваясь горячими парами тела с парами печи... Удар за ударом по мячу теста. Удар, удар, удар - сердцебиение пекаря/дыхание печи. Вздохи, взрывающиеся через хайло, запах выпечки, марширующий из устья, захламляющий собой всю комнату, томное сопение печурки - гул работы...

Пекарь был полностью в работе. Редкие вспышки личных мыслей, подобно назойливому москиту были отогнаны взмахом тяжелых рук, давно позабывших о нежности. Бросив взгляд на зелёную папиросу штор, похожих на её последнее платье, Пекарю подумалось, что это очень иронично, что зелёный её последний цвет. Она всегда любила желтый. Это был её цвет. Бедная дочь Лиссы.

Эти воспоминания грубо затягивали в условное прошлое. Зелёное платье, несколько человек, её мать, смотрящая с презрением, сухая жара, давящая на, и без того больные, лёгкие. Эта слепая старуха притворяется что видит! Кругом всё зелёное и желтое, как будто насмехается над бедной роженицей, не отпустившей пуповину мертвеца. Почему-то чувствовалось, что все присутствующие винят его, будто бы он не родился и убил. Не стоило ему приходить. Даже ради неё.

Вспомнился её блуждающий по поверхности пруда взгляд. Вода влекла её за собой, но что потому, кто выловит её дитя, если оно уже мертво? А её мокрые светлые кудри, как можно о них забыть? Только языки рыжего пламени могли затмить их. Хитрый механизм кольца обетов легко обмануть, когда ослепил Слепого. А потом вспышки янтаря огня волосами манят в бездну.

Отворив заслонку, дабы забрать свежую партию булок, пекарь получил новый удар пламени в лицо, из-за чего пришлось зажмуриться. Когда хлебопек вновь взглянул внутрь, в само горнило, то увидел её - девушку, сплетённую из пламени. Она смотрела не на него, а в его душу. Жадно, подобно плотоядному существу, она выпламеняла любовь к себе, жажду, нужду, страсть. Глаза, полные горя и отчаянья, одиночества и ненависти, выраженные мнимыми, неестественно багровыми линиями огня. Искривление сангиновых губ в отчаянной улыбке покинутости и неутомимого вожделения. Пекарь, застывший в оцепенении, алкал незваную гостью глазами, позабыв о догорающих буханках хлеба. Он уже не был собой. Пекаря больше не было, она поглотила, опустошила и заполнила его своим естеством. Поманив тонкой струйкой огненного пальца, хлебопек нырнул в разинутое лоно пламенной девы.