Повесть об отце Гл. 2 Ночное

               
  Сегодня Корнил ждал своих друзей, чтобы идти с ними в ночное. Давно не бывал, а страсть, как хотелось. Дома забота да работа. Мать слегла совсем. Всю зиму прихварывала, но по дому ещё справлялась.  Весной стал одолевать сильный кашель. Закашляется порой, на ногах еле держится. Отец на работе – то на подёнщине, то для лесопилки лес валит с мужиками, то подсобником трудится.   
  Корнилу приходилось и по дому управляться, и отцу помогать, да и за младшими братьями Санькой и Пашкой глаз да глаз нужен. Не ровён час, от рук отобьются. Шустрые оба, баловники.
   
  Мысли о матери не давали покоя: «А что, если умрёт? Как они будут жить дальше?» Но тут же отогнал их от себя. Нет, летом поправится мамка, вот и тётка Анисья, мать Лизы, говорила, что хворь летом отступить должна. И вправду, стала мать выходить на крылечко. Немного посидит, а потом обратно в избу. Говорит, легче стаёт. Поправится летом, говорит…  А лето-то уж почти на исходе.
  Корнил уже и не слушал Ефима, а тот, не переставая стучать молотом, всё говорил и говорил… 

***
  В конце улицы появились друзья. Они шли, громко переговариваясь, размахивая руками, то и дело раздавался хохот.
    – Вот смехорылые. Опять Гринька Векшин чудит. Он может. Мёртвого из могилы поднимет своими байками-побайками, – проворчал Ефим.
  Корнил усмехнулся: «да и ты, дядька Ефим, такой же. Начнёшь балаболить, не остановишь».
  Трое друзей, среди которых кроме Гриньки были братья Червяковы – Колька да Венька – подошли к кузне. Рядом с ними крутился черный пёс, который недавно прибился к Кольке. 
    – Здорово, дядька Ефим, – громко поприветствовал кузнеца Гринька. – Как дела?
    – Здоровей не видал, – буркнул старик, не прекращая работы.  – Всё балахрыстишь, неугомонный? Издаля слышно твои хохоточки.
    – А чо нам, молодым да здоровым не хохотать, – парировал Гринька. – Жизнь бьёт ключом.
     – Ну, ну, смотри, – хмыкнув себе под ус, кузнец звонко застучал по наковальне. 
   
  Парни, не отрывая взгляда, смотрели на мастера. Здорово же выходит у него. Не зря в селе слава добрая о нём. Колька с Венькой расспросили кузнеца, проверил ли они ногу у Карего. На днях захромал жеребец. Не иначе, наступил на что-то. Карий был всеобщим любимцем. Удостоверившись, что Ефим всё сделал, засобирались к реке. 
     – Эй, брательники, пора, – скомандовал Гринька.
  Оседлав коней, ребята направились в сторону луга. Там и трава сочнее, и лошадей в Бемышке искупать можно.
  На лугу быстро развели костёр, стреножили лошадей. Хорошо, что община доверяет им пасти каждый год. Нравится работа. Да и в конце лета расчёт небольшой бывает. Всё в семью.
       
   Потекла неторопливая беседа о том о сём, о житье-бытье, о жизни непростой. Но – молодо-зелено. Неунывающий Гринька первым вспомнил о вчерашних посиделках, как весело провели время с друзьями, как из соседних Кувак приходили парни в надежде присмотреть себе невесту. Как же! Не обломилось. Ушли ни с чем. Хорошо, хоть всё миром закончилось. А то ведь на прошлой неделе одному слишком резвому пришлось и бока намять. Бемышевские парни горой встали за своих девчат: самим нужны.
   Гринька со смехом рассказывал, как гнали нежданных гостей до конца улицы, а те, чувствуя преимущество хозяев, даже сопротивляться не стали: ну, на нет и суда нет.  В окрестностях деревень много, а невест ещё больше. Правда, вчера девчата немного приуныли: свои парни порядком надоели, неплохо бы и с новенькими познакомиться, пообщаться. Вон кувакские какие бойкие, да говорливые. Сходу и орехами угостили, и пряников принесли... 
    
   Корнил, казалось, не слышал россказни Гриньки и весёлые комментарии братьев Червяковых. Он молча лежал на траве, устремив взгляд в темнеющее небо. И когда он будет так же свободно ходить по вечёркам? Нет, пока мать больна, об этом и думать не стоит. Да и отец вряд ли отпустит. С работы приходит поздно, а дома с хозяйством убираться надо. Да и больно уж строг он. Чуть что, поругать может.
   Громкий смех прервал размышления парня.
     – А Ванчик-то Непогодин молодец. Добился ведь своего. К Покрову вроде и свадьбу затевают. К Дуняшке Ермиловой сватов засылать будет. Долго он уламывал свою ненаглядную, и чего в ней нашёл? Ни ростом не вышла, ни фигурой. Тощенькая, маленькая, – по привычке хохотнул Гринька.
     – Да нет, Гринь, у Дуняшки одни глаза чего стоят. Не глаза, а глазищи. Как омуты. Раз глянешь и утонуть в них можно, – возразил Венька. – А что тощевата, так были бы кости, а мясо нарастёт.
     – Ну, кому как. А мне по нраву такие, что поплотнее. Чтобы было что обнять да потискать, – продолжать гнуть своё Гринька. – А глаза Дуняшкины и впрямь хороши. Да и сама деваха, не в пример некоторым, скромна.
      
   Все замолчали. Понятно было, о ком идёт речь. Маньку Колиху – бойкущую рыжую деваху – высокую, здоровую, с огромными по-мужски сбитыми кулаками побаивались многие местные парни. Знали её нрав. Раз Фильке Дёмину въехала по физиономии – неделю синяк носил. Как припечатала. Лёг и еле поднялся. А хотел-то всего ничего – в щёчку поцеловать.
   Все дружно рассмеялись, вспоминая эту историю. На посиделках всякое случалось: и целовались, и миловались, и дрались. 
   Соседние деревни Малиниха и Аргабаш, что находились недалеко, поставляли в Бемышево невест, а вот своих девок отдавать малиновским да аргабашским парням не хотелось. Пусть дома живут. Где родились – там и пригодились. А если кто чужой забредал, огребал по полной.

***
   Сборища сельской молодёжи, вечёрки или посиделки, как их называли, чаще проводились у одиноких бабёнок, которые и сами были не прочь повеселиться.   Гармонисты – братья Лёнька и Петька Духтановы – наяривали одну мелодию за другой, склонив голову на инструмент, при этом не упуская из виду своих милушек-подружек. Не дай Бог, кто пригласит на танец. А девки, ударяя пятками об пол, держась за широкие подолы своих сарафанов, весело кружились посредине горницы. Не сдерживая своих чувств, к ним в хоровод выскакивали парни-плясуны. Некоторые такие коленца выделывали! Тут уж начинались настоящие соревнования: кто кого.  Девки расступались, а потом и вовсе отходили к стене, давая простор неугомонным танцорам. Почти всегда перевес в умении и силе был за Гринькой Векшиным.
      
   Ещё та оторва! Такие коленца выдавал, равных ему не было. Правда, говаривали, что за логом Васька Шелованов – племяш Ефима-кузнеца – может сбацать и получше, но на поединок они не выходили.
   Что касаемо Васьки, сомнений ни у кого не возникало. Судя по дядьке Ефиму, он мог наговорить семь вёрст до небес и всё лесом, а уж боек и шустёр, равных ему на селе не найти. Молодой, да ранний.
   Отдышаться и перекурить парни выходили во двор. Вот тогда и наступала пора песен о неудачной любви и измене, о горькой женской доле, о любимом, который уехал на сторону и весточки не шлёт… Пели девчата так, что порой слеза прошибала.
   Но стоило появиться парням, как запевались  частушки, от которых порой пол ходуном ходил: настолько дружно, по-молодецки весело хохотали все. Да и как не рассмеяться, когда толстущая Манька Колиха во весь голос выводила:
      
    – «Не смотрите на меня, что я худоватая.
     Мамка салом не кормила, я не виноватая».
 
   Не оставались в долгу и парни.
         
     – Шёл деревней — девки спали, заиграл в гармошку — встали,
       Встали, пробудилися, окна растворилися», – развернув меха гармошки исполнял Лёнька-гармонист.
 Любила молодёжь такие весёлые посиделки.
 
    ***
  Корнил думал о своей зазнобушке. Никак не выходила из головы Лизавета. Как так получилось: росла соседская девчушка – незаметная, тихонькая и невзрачная. Рёвушка. Чуть что – в слёзы. Тётка Анисья, мать Лизы, коршуном налетала на обидчиков. Ещё бы. Единственная дочь, да и то Господь дал под старость лет. Вот и холили-лелеяли вместе с отцом.
  Степан Никитич тоже души не чаял в своей наследнице. Любил до умопомрачения. Чуть кашлянет – он уж тут как тут. Травы да снадобья готовит. С базара обязательно гостинец привезёт: то ленту яркую, то кисеи на кофтёнку да атласу на сарафан. А уж пряничков или леденцов кулёк – это обязательно. 
    
   Несмотря на всё, росла Лизавета не балованной, к труду приученной, способной и мать у печи сменить, и по хозяйству прибраться, и прясть, и ткать, и носки связать. А уж как пела!.. 
   На Корнила она тоже глаз положила. И вышло-то как-то нежданно-негаданно. Росли вместе, с самого малолетства вместе играли да с горки катались, в лес по грибы-ягоды ходили. Иногда могли часами о чём-то разговаривать.
   Но, видимо, пришло время, и однажды Лизавета увидела, что простой соседский паренёк, с которым она запросто каталась на одних санях, прижимаясь к нему и обнимая за шею, как-то разом вытянулся, возмужал и превратился в симпатичного сероглазого парня. И нравом был хорош. Не то, что некоторые деревенские задиры и пустословы.
  И девушка, кнопочка, от горшка два вершка, за лето подросла, косу свою русую распустила. А глазищи-то вроде ещё больше стали.
  Сердечко у Корнила сладко заныло: эх, обнять бы, да к груди прижать милушку. Но женихаться рано. Попробуй заикнись. Отец крут на расправу. Да и мать болеет. Горестные думы опять овладели пареньком.

***
       – Эй, другари, чай поспел, да и похлёбка готова! – раздался Гринькин голос. Коневоды достали свои сумки. У костра вмиг образовался общий стол. Десяток яиц, бутылка молока, большой пучок зелёного лука, хлеб да кус сала.
  Черныш, который вертелся рядом и давно разнюхал, что находится в сумках, весело завилял хвостом, засуетился, для приличия тявкнул пару раз и устроился рядом.  Не обделили и его.
  Горячая похлёбка пришлась всем по вкусу. Корнил, немного смущаясь, присел за общий стол. У него пай простенький: полковриги да пучок лука. Но ели все дружно, стучали ложками, швырками горячее варево и не переставали посмеиваться.
  Потом поспела картоха, что доходила в углях. Длинной палкой Венька выкатил несколько почерневших катышков, и все дружно взялись есть исходящую ароматом вкуснятину.
    
  После ужина Гриньку потянуло на курево. В карманах у него всегда водился табак или махорка. Он свернул козью ножку и затянулся.
     – Хочешь? – предложил Корнилу. - Знаю, что не куришь. А вот Венька балуется. Да, Вень?
  Тот согласно кивнул головой.
     – Ну, пробуй, коли так.
  После двух затяжек Венька закашлялся и повалился на траву.
     – Эх вы, малахаи, дети малые. Обое-рябое два сапога – пара, – не унимался Гринька. – Придётся одному смолить.
    
   Возникла неловкая пауза.
     – Ну, Корнил, как тебе ночное?  Давненько с нами не был. Не боишься у реки? Тут тебе и лешие, и русалки. Вмиг на дно уволокут, – рассмеялся Колька. – Раз Мотьку Бодрина одна русалка чуть за собой не утащила в глубь омута, еле отбился.  Правда, на берег выполз без портков.
  Раздался дружный хохот. Все вспомнили, с какими очумелыми глазами испуганный Мотька выбрался из воды. И про срам неприкрытый забыл. А ведь всего-то и захотели ребята – искупаться. Трусоватый Мотька долго не решался зайти в воду, с завистью смотрел, как те плещутся, ныряют, сбивают друг друга с ног. Только успел сделать пару шагов, как неведомая сила потащила-поволокла его вглубь. Закричал, позвал на помощь, даже смог русалку по голове кулаком ударить. Тут-то она и отпустила его, но за портки схватиться успела. Пришлось испуганному пареньку полуголому из воды выбираться.
     – Ну что, Корнилка, испугался? Не пойдёшь с нами купаться? – спросил Венька, поднимаясь с земли и раздеваясь на ходу.
    Ещё бы не пойти. Чай, не робкого десятка. Взяв скребок, направился следом за друзьями. В воде он чистил Карего, а рядом на очереди стояла Звёздочка, молодая пегая кобыла. Прядая ушами, она торопливо переступала с ноги на ногу и тыкалась губами в плечо Корнила…
      – Ну, ну, будет тебе. Погоди маленько и до тебя очередь дойдёт – отмахивался паренёк. – Ишь, торопыга какая. Жди.

***
  Вдоволь накупавшись и млея от тёплой воды, свежего ночного воздуха, от шумного стрекотания кузнечиков и рулад соловья, ребята завалились спать. Дежурным оставили Корнила.
      – Давай, выручай, да будь внимательней. Тут на днях в соседней деревне цыгане объявились. Как бы беды не вышло.
  Корнил молча кивнул: подежурю.  Все улеглись у тлеющего костра. К шумным цикадам луговых кузнечиков и соловьиным трелям вскоре прибавился мощный храп молодых людей.
  Сытый Черныш приткнулся к хозяину и, казалось, задремал, изредка поводя ушами и поднимая голову на звук колокольцев. Сначала он лениво реагировал на каждый шорох, а потом положил голову на вытянутые лапы и заснул.
   
       «Хорошо-то как, – подумал Корнил. – Тихо. А небо какое звёздное».
  И вправду, небо вызвездило, полная луна ярким светом освещала округу.  Вдали темнел лес, да ночной туман сероватым пологом накрыл речку и луг. Изредка ночная тишина нарушалась всплеском воды на перекате да тихим ржанием коней, которые, прыгая с места на место с треноженными ногами, медленно удалялись от костра на новые зелёные поляны. Благо, нынче травы было вдоволь, травостой хороший.  И накосили, и на лугах осталось, да после дождей отава дружно пошла. Дома кормов заготовили вдосталь. Корове на всю зиму хватит. Не то что в прошлом году. Тогда зиму еле перекоротали.
  Вновь вспомнилась Лиза. Как они любили играть в саду, как ссорились и мирились, как однажды он спас её от соседской собаки, неожиданно выскочившей из-за угла. Росли и не замечали друг друга. Кто бы мог подумать, что из невзрачной девчушки вырастет такая красавица.
  В одиночку сидеть было скучно, и Корнил начал подрёмывать. Звон колокольчиков заставил подняться и посмотреть в темноту.  Нет, всё в порядке…

***
  Вскоре начало светать. Опустился густой туман, и с реки потянуло холодком.   Паренёк поёжился: «да, поношенный пиджачок не греет. А нового вряд ли дождёшься. Откуда средства? Да и матери лекарства нужны…   Поправится ли?  Вчера раз только поднялась. Эх, мама, мама.  И отец угрюмый стал».
  … Корнил принёс веток и подбросил в костёр. Огонь разгорался сначала нехотя, с шумом потрескивали влажные от росы сучья и ветки. Но через пару минут, будто очнувшись, разошёлся, мириады искр с треском поднимались вверх, освещая округу.
  Дежурный повесил котелок и направился к реке, где в низинке в изобилии росла мята. Попутно сорвал несколько кустиков белоголовника. Вот удивятся друзья такому напитку. И цвет, и аромат, а, главное, полезен. Мать дома не раз приговаривала, заваривая эти травы: «Вот вам и чай, и лекарство. Не будете кашлять, и сон спокойный будет». Будто кто-то на сон жаловался. Братьям только до подушки добраться. Спят без задних ног и утром не разбудишь.
      
   «Эх, мама, мама…  Как мы без тебя будем?» – горестные думы опять овладели  пареньком. Он вспомнил, как хорошо они жили, когда мать была здоровой. По вечерам, убравшись по хозяйству, отужинав, каждый занимался своим делом. Отец обычно уходил в сенки, где по стенам были развешаны пучки ивовых прутков, плёл корзины или занимался починкой обуви. Мать, убрав со стола, зажигала керосиновую лампу, садилась ближе к свету и  начинала вязать рукавицы или латать изношенную одежду. На Пашке и Санке она огнём горела. А те, зыркнув по сторонам, пока их никто не видел, быстро собирались на улицу.
   
   Вспомнил  Корнил, как любил ходить с матерью в лес по грибы и ягоды. Она знала в округе все места. Перейдёшь речку, а на склонах клубяны – брать-не собрать. Мелкая и сухая на солнцепёке ягодников не привлекала. Мать шла дальше, где в невысокой траве манко краснела крупная, сочная, душистая ягода.
   Туесок набирала в момент. А потом, утолив жажду ключевой водой, ложилась на землю и слушала стрекотание кузнечиков и пение птиц, которые стаями кружили над рекой и ягодными полянами. Под переливчивое журчание родника и птичий гомон, исходящий с небес, она с улыбкой на губах, казалось, засыпала. Корнил никогда не тревожил мать. Знал, что ей для отдыха надо совсем немного времени. Подремлет чуток и проснётся.
   
   А как ходили по малину! Компания набиралась весёлая. По росе, ещё  солнышко тропы лесные обсушить не успеет, направлялись ватагой за огороды, где в ближней лесной вырубке рос молодой малинник. Там, если повезёт, можно было с одного курня полведра натискать. Сочная красная ягода так и просилась в рот, но все знали, как обманчива малина. Нельзя её на солнцепёке есть, мигом голова заболит. Корнил на себе не раз испытал.
  Окрестности Бемышева были богаты и ягодами, и грибами. Берега Умяка, маленькой, но своенравной речушки, что протекала за селом, весной одурманивали ароматом цветущей черёмухи, которая белой кипенью радовала взор. А уж во второй половине лета, когда к реке устремлялись ягодники, радовала всех урожаем. Чёрные, блестящие, вяжущие рот ягоды кистями свисали с густых ветвей. Через густые заросли смородинника, ежевичника и всякого разнодеревья пробивались с трудом, но с пустой посудиной домой никогда не возвращались. Летний день зиму кормит. Запасы были необходимы.
 
 ***
        – Парни, подъём! – скомандовал дежурный. Но вставать не очень хотелось. На зорьке сон особенно сладок. Только духмяный запах чая поднял всех. Толкая друг друга, ребята поднялись и, по-детски потягиваясь, сели вокруг костра.  Дружно доели то, что осталось с вечера, сложили котомки и погнали коней домой.


   Продолжение: http://www.proza.ru/2020/03/13/1584