Повесть об отце Гл. 3 Мать

               
  Вернувшись из ночного, Корнил застал мать плачущей.
       – Ты чего, мам, чего? – тихо подошёл к кровати. Гладя исхудавшие руки матери, он приник к её груди. – Обойдётся всё, на ноги встанешь. – Говорил, а сам словам своим не верил…
       – Нет, сынок, не встать мне, чувствую, крепко хвороба в меня вцепилась. Не отпустит, да и сил с ней бороться никаких не осталось. Как вы будете одни без меня? Справится ли отец? Боюсь, пойдёт он по кривой дорожке и про семью забудет.
   Опасения Степаниды были не напрасными. Был у Фёдора грешок: любил пропустить чарку-другую и компании друзей не чурался. Всё было за те годы, что прожили вместе. Сначала вроде любовь была, потом дети пошли: Корнил, Санко, Пашка. А девчонки, что между ними на свет появлялись, не жильцами были, двух схоронили.
      – Мам, нет, не говори так, встанешь, как мы без тебя? – парень совсем растерялся. Недавно одинокая бабка Меланья умерла, что жила на отшибе села. Так ведь она старуха совсем. А матушка-то ещё молодая. Сколько ей? И тридцати шести нет.
    
   Глядя на плачущую мать, он впервые обратил внимание на морщины, которые избороздили её лицо, на потухшие, какие-то безжизненные глаза, на заострившийся нос, на седые пряди волос, небрежно выбивающиеся из-под платка.  Нет, этого не может быть. Не может мать умереть. А как же мы, Санко с Пашкой?
Слёзы душили Корнила.
       – Мам, может молочка выпьешь? Или похлёбки попробуешь?  – увёл он разговор в сторону. – Я согрею. А может, чай с травками заварить. Я из ночного принёс. 
       – Да нет, Корнилушка, не идёт мне еда, не хочется что-то. Ты сам-то похлебай, отец варево сготовил, поспело, поди.
 Иногда топили печь. Готовили какую-нибудь похлёбку, а ещё – кашу. То пшеничную, то гороховую. Иногда парили репу.
 
  Чаще готовили на таганце. На шесток ставили треногу, устанавливали чугун, заправляли, чем приведётся: капусткой да первой огородной зеленью. Мясо бывало не всегда, но молоко на столе не переводилось. Хоть и невзрачной была коровёнка, а семью выручала. 
       – Ты, давай, ребятню-то буди. Им сегодня с утра гусей пасти. Вчера вечером Анисья приходила, просила помочь. У них работа какая-то намечается. Самим-то недосуг будет.
 Корнил поднял братьев, и те сразу заныли: «вот ни свет, ни заря, спать охота…»  Но командный голос старшего быстро привёл их в чувство. Наскоро поев и прихватив с собой по краюхе хлеба, оба побежали во двор.
 Присев у стола, он глянул на мать. Она задремала.  Дыхание стало ровным и только изредка вздрагивающие руки указывали на то, что она жива.
 
 ***
 За окном раздались шаги, и в избу зашла Анисья.
     – Пришла проведать, как мать-то? Вечером уж больно хворой показалась, – соседка присела у кровати. – И всё работа, всё работа. Нисколь себя не жалела Стёша. И в избе прибрать, и во дворе всё обиходить – всё успевала. А на вас, на троих-то мужиков, сколь сил потратила. Одной стиранины – чуть не каждый день.  Такие тяжёлые коромысла с тряпками на речку да с речки таскала. Полоскать-то приходилось ой, сколько.  А обувки?.. Ненабранье ведь.  Ладно хоть летом босиком бегали. А осень да зима… Вот, почитай, и заботилась о вас, мужиках, всю жизнь.  И у печи всю жизнь без помощника. Накорми-ка такую ораву. Чо взять-то с вас? Ладно хоть во хлевах чистите, да сеновал набиваете…
      
  Корнил, опустив голову, молча слушал Лизину мать. Права, права тётка Анисья. Надо было больше матери-то помогать. Да что уж теперь после времени говорить. Но какая-то тайная, подспудная надежда теплилась у него в груди: авось и поправится матушка.
  Немного посидев, так и не дождавшись, когда очнётся Степанида, соседка собралась домой.
      – Ты, Корнил, приходи, если чо, мы со Степаном завсегда помочь готовы. Сколь времени по-соседски живём.
 Поправив цветастый платок, Анисья поднялась.
      – Ну, ладно, пошла я.
 У порога она оглянулась, ещё раз окинула взглядом горницу, больную Степаниду и тихо вышла.   
 
  Проводив соседку, Корнил походил по двору, увидел, что у стайки покосилась дверца, поправил, заглянул в огородец, где была картошка и пара гряд с морковью и луком. Всё вроде в порядке. Как не хотели вчера Санка с Пашкой полоть, а пришлось. Больше часа возились в огороде, пока их за стол не позвали.   И как будут жить друг без друга?  Ходят всё вместе, словно пупками связаны. И характером схожи.
  К вечеру мать очнулась. Корнил силком заставил больную съесть пару ложек овсяной каши с молоком.
       – Выведи меня, Корнилушка, на крылечко, закат хочу посмотреть, – шепнула она. – Вроде вечер-то тёплый.
  На крыльце молча привалилась к сыну, склонила голову ему на плечо, так и дождались, когда Фёдор и младшенькие вернутся домой.

 ***
  …Дни шли один за другим. Зарядили первые осенние дожди. Урожай картошки порадовал: на всю зиму хватить должно. Да и овощей немало.  Капусты наквасили. Сена корове наготовили.  Всё ничего, одно угнетало: мать. Все понимали, что дни её сочтены. И фельдшер сельский ходить перестал, сказал, что бесполезно, и лекарка Фиска, которую не раз вызывали, тоже шепнула отцу, что помочь Степаниде она не сможет. 
  Понимая состояние матери, присмирели и Санко с Пашкой. По избе ходили тихо, изредка поглядывая в сторону больной. Стали слушаться старшего брата.
  Утром, убравшись с животиной, Фёдор подходил к жене, просил не беспокоиться, ежели запоздает. По осени начались сезонные работы. Кто-то доводил до ума свои постройки, утепляя их к зиме, кто-то занимался заготовкой дровишек. И хотя у всех соседей под поветью высились поленницы колотых сухих дров, привезти из леса воз-другой – было обычным делом. Да и на лесопилке дел прибавилось.

***
 …Умерла Степанида ночью. Жила тихо и скончалась, никого не побеспокоив. Встали утром, а тело уже холодное.
  Спустившись с печи, Санко с Пашкой дружно, в один голос завыли. Корнил опустился к изголовью и в последний раз приник к матери. Слёз не было, но в груди каким-то необъяснимым пламенем горела боль за самого родного человека.
     – Прости меня дурака, Стёша.  Не уберёг тебя, не жалел тебя, касатушка родненькая. Прости… – с  лёгкой хрипотцой шептал Фёдор, присев рядом с  покойной. – Прости, Бога ради.
 В голосе отца звучали незнакомые нотки, никогда отец не просил прощения, никогда не называл мать касатушкой. Что это с ним? Корнил поднял голову и увидел на глазах отца слёзы.
      
  Немного погодя в избу зашли соседи. Сначала – Анисья со Степаном, потом – старики Абрамовы, что жили напротив. Был у них когда-то единственный сын – высокий, статный, красивый Федька да погиб в самом расцвете сил. Валили лес для завода, а работники, в основном, – всё молодёжь неопытная. Вот Федька и не устерёгся, попал под лесину. Сразу насмерть. Не оставил после себя ни жены, ни ребёнка. Так старики и доживали свой век одинокими.
  Корнил эту историю помнит смутно. Мал был. А вот мать не раз рассказывала. И как старики убивались, и как душой к Фёдору прониклись. Мол, на сына нашего похож, и звать Федькой. Так и стали жить: вроде и по-соседски, вроде и по-родственному. 
    
   Ближе к обеду появились родственники, пришли соседи да и просто любопытствующие. Так в селе часто бывает. Отдать дань памяти, встретиться со знакомыми. Где, как ни на поминках или свадьбах происходит это.  Село большое, каждый день не навидаешься.   
   Тихо жила Степанида, тихо и была похоронена. На краю мыска, почти у самого обрыва под высокой стройной сосной нашла она своё пристанище. Рядом с родителями, которых потеряла ещё в раннем детстве. Пришло время – семья вновь объединилась.
   Корнил почти не помнил своего деда Матвея. Был совсем маленьким, когда тот умер. И ведь смерть-то нелепая приключилась.
      
  Ездили за Вятку, надо было кое-что для общины привести. Переправлялись по ледоставу. Пол-обоза прошло, а под ним лёд треснул. Так и лошадь, и сани с грузом на дно ушли.  С санями-то Матвея и затянуло под лёд. Не успел распутать вожжи, которые намотал себе на руки.
  Нашли тело много времени спустя. Не узнать-не определить, кто. Только по клочкам одежды опознали. А бабка Оля от такой трагедии как будто умом тронулась. Забывчивой стала. За ворота выйдет и смотрит по сторонам. Всё своего Матвея ждала. Сколько Степанида звала её к себе. Не соглашалась, мол, справляюсь, всё пройдёт. Да куда, мол, мне из дома. А вдруг Матвей явится.
  А вот не прошло. Утром козу выпустила в пасево и за ней следом пошла. Видели соседи, что бабка Оля к речке направилась, да значения не придали: и раньше ходила. Хватились к вечеру, искать пошли. А она под деревом на берегу сидит. Подошли, а бабка уже холодная.
  Так и схоронили рядом с Матвеем.
  Теперь вот и дочь их рядом упокоилась.
   
***
  Вернулись с похорон, а дома стол поминальный накрыт: Анисья с бабкой Абрамовой постарались, основные хлопоты на себя взяли. Ещё две соседки у себя дома пирогов напекли.
  Всё чин-чином, как и положено: и суп приготовлен, и каша, и блины с сытой посреди стола ровной грудой высятся, и пироги. И когда только всё успели.
  Поели молча, выпили по стопке, помянули усопшую, каждый сказал добрые слова в её память. И разошлись.
  А в семье Фёдора Ёлышева началась новая жизнь. Без жены и матери.


   Продолжение: http://www.proza.ru/2020/03/14/1797