Глава 1

Я никогда бы не подумала, что придется заниматься каратэ пять с половиной лет.  Занятия проходили по вечерам, три-четыре раза в неделю. Синее небо за сеткой. Тишина.
Я представляла, что нахожусь не в спортивном зале, а под водой — на самом дне Атлантического Океана в субмарине или световом герметичном кубе. Важная деталь — пол, ибо, все два часа приходилось прыгать-бегать босиком. Последние годы повезло с татами. Я перестала кашлять. Астма прошла.
Летом тренировки проводились на пляже «Хеннинга Волера» или на спортивном стадионе напротив моей школы. Шум ветра и прибоя расслабляли. Я бежала кросс, и на полпути заваливалась тишком на мелководье, побрызгаться. Жарко. Тренер возвращался, вытаскивал меня за руки и заявлял, что черных лебедей не существует так же, как и не существует белых ворон. Я отвечала, что вороны могут быть альбиносами, а черные лебеди — не просто гипотеза, а фиксированный зоологический факт. Бежать дальше мне все равно приходилось, еще и за руку, ведь десять километров сами себя пятками о землю не могли ударить.
Родители загорали и купались, щелкали меня на камеру, пока я отрабатывала удары. Я обожала нырять на самое дно русалкой, с открытыми глазами, и хватать Душеньку за ноги; оттачивать кувырки назад и вперёд, прыгать на волны. Купаться в грозу — блаженство. Горизонт чернел и сгущался черными полосами, но риск промокнуть не слишком-то удручал, когда я находилась по пояс в море. Родители прятались под обломком лодки: прикрывали одежду кульками, поедали вареные яйца, копченые охотничьи сосиски,  бутерброды из свежего белого хлеба, с томатами, сорта бычье сердце, а я плескалась. Я несла обувь подошвами к себе, и не замечала, как пачкала одежду. Душеньку это сильно нервировало. Я засматривались на волны, собирала крупные ракушки и спасала затонувших бабочек. Запах цветущей тины был мне противен. Я брезговала и боялась касаться голыми ногами темно-зеленых гниющих водорослей, вокруг которых скапливалась желтовато-белая густая пена. Под водорослями могло оказаться, что угодно, даже стекло, фекалии или использованные тампоны. Иногда с прибоем на берег выбрасывало мертвых морских котиков и ржавые советские монетки. Над трупами животных слетались вороны, чайки, альбатросы, слепни и мухи.
Блэк подбадривал меня с восторгом и гордился спортивными подвигами. Дружился с тренером и организовывал мне индивидуальные тренировки. Просил бить себя в живот, оценивая богатырскую силушку. По переезду в новый зал, водил и встречал с тренировок. Рассказывал о советской эпохе.
— Все пили-пили-пили.— Говорил он.— А в девяностые грабили, насиловали и убивали.
— А что изменилось?— Интересовалась я.
— Ничего.— Сухо ответил Блэк.— Ты только курить не начинай. Я курил двадцать лет, бросать было тяжело.
— Курить скучно.
— Начать несложно, а вот бросить — это сила воли нужна.
Мне поменяли тренера, выбрав вариант поближе к дому. Тренировочная группа оказалась слишком большой, и я ощутила весомый дискомфорт. Мне перестали нравиться тренировки. Папка, как и прежде, пророчил мне спортивную карьеру, но уже молча. Я же, не расслышав, все громче кричала в темноту непослушное «кар», и кошки разбегались в разные стороны. Бить или не бить — вот, в чем вопрос. У меня никогда не возникало желания профессионально заниматься единоборствами или работать в  правоохранительных органах, а то, что Блэк самонадеянно называл характером, являлось эмоциональной и физической забитостью. Крепатура (забитость) — боли в мышцах, вызванные скоплением в них токсинов при физической нагрузке и большой мышечной активности. Солнечная улыбчивость улетучилась: я никому не рассказывала, что занимаюсь борьбой, мне было элементарно неловко. Некоторым девочкам нравился данный вид спорта, и я встречалась с ними лично, хоть и не разговаривала. Сама бы предпочла бальные танцы, но Душенька убеждала меня в наследственной непластичности, вероятно, из-за моей неуклюжести. Я обиделась и села на шпагат. Блэк рвал курчавые седые волосы у себя на груди во время застолий, заливая родственникам, какая я «сильная», чуть не «порвала» его: мой взгляд со стыда был потерянно устремлен в пол.
Я возвращалась домой вечером, делала уроки и ложилась спать. Не представляла, как сложится моя жизнь дальше (сложится ли вообще), и боялась прогнозировать наперед. Я побледнела и стала походить на персонажа из вселенной Тима Бертона. Доктор Бред прописал мне железо и магний. Внутри меня повисла призраком немая тревога.
Блэк вялил бастурму и готовил домашние купаты, поэтому Душенька частенько шутила, что папка в прошлой жизни был женщиной. Он действительно казался эмоциональнее и болтливее мамы, увлекался кулинарией и старался сглаживать наши разногласия. Я сказала, что не хочу учиться бухгалтерии и помогать даже за деньги с ведением фирм. Душенька планировала обучить меня своему ремеслу из лучших соображений, дескать — дорожка уже проторена. Я пламенно воспротивилась.
Каждое лето своего детства мама проводила на хуторе у бабушки, а ее лучшим другом был поросенок. Бедолагу Васю заколи на Рождество: Душенька сильно расстроилась. Убедительно улюлюкала, что ей имплантировали свиное сердце.
Мама решила показать мне, где проводила летние каникулы, только, почему-то, поздней осенью. Поездка к родственникам в Пыталово выдалась сомнительным, но полезным испытанием: цель — наглядное сравнение регионов.
Ночлежка состоялась в трехзвездочном отеле-клоповнике, где душ и туалет были объединены в одной прогнившей кабинке. На серой кафельной плитке были выцарапаны имена парочек и указаны номера, вероятно, поз из камасутры. Мы навестили моего дядю Юру и тётушку Валю в первый и последний раз. Сходили на кладбище посадить цветы, и на базар, чтобы поглазеть на матрешек.
Ветхая карга (так ей!) из деревни, властелинша огорода — знакомая мамы сказала, что я жирная. Мне стало очень стыдно. Я округлилась быстрее прочих сверстниц на парочку сотен световых лет, и это оказалось неприятным «сюрпризом». Жирным головастикам всегда приходилось нелегко. Большая голова — это сущий кошмар. Минус второй размер груди. Меня тыкали в холмики под футболкой с лейблом «хххххх», отдаленно напоминавшие поролон, и хватали за мясистые ляжки на уроках по ИЗО. После удара с кулака в нос отношения переходили на последний круг Ада. Бабка с угрюмым прищуром окинула мою иногороднюю, пестрящую образным благополучием, одежду из Титаника, и произнесла: «А дочка-то твоя в теле?»
Я еще подумала, что не факт.
Часть меня отвалилась вместе с прицепом на пути в деревню.
Другая добрая часть так и не была найдена на капустной грядке.
И хоть мне нравилась природа, я не обнаружила ни единого признака живости в радиусе нескольких сотен километров. Ни комара, ни птички. Всех сожрали. Пыталово — административный район в Псковской области, окраина России, мертвая зона. В официальной истории было несколько этимологических версий о названии района, но я была уверена, что все досконально объяснялось пытками.
В лес ходить строго запрещалось в трезвом уме,  я и не слишком-то рвалась отпускать локоток Душеньки. Блэку было страшновато оставлять Мерседес без присмотра, и, периодически, он судорожно выглядывал в окошко нашего злачного хай-тэк номера. Щурился и сонным взглядом обводил горящую, полыхающую пламенем, красную вывеску «Аптека».
— Ну, что, мои хххххх, мы наконец-таки приехали обратно, все живы, — довольно подытожил Блэк.
Мы зашли в прокуренный темный двор.
Загорелась ржавая лампочка. Вспышка.
— Сними ты уже капюшон,— сказала Душенька и протянула руку.
— Не, не хочу.— Ответила я и увернулась.— Не трогай, неприятно.
Граффити на стене гласило: «ленивая гадина». Подтверждением данному тексту служили высохшие смолы плевков на облезлой стене и бычки на бетонном полу. С писком мимо нас пробежала огромная черная жирная крыса.
— Видела?— Возмутился Блэк. Он отошел в сторону и указал правой рукой на царапины на кожаном покрытии двери.
— Что там?— Безразлично спросила Душенька.
— Так ты посмотри-посмотри,— Блэк поднял голос и замахал руками, привлекая максимум внимания. — Что ты у меня спрашиваешь?! — Он недовольно зарычал.
— Ну... не маши...— тянула Душенька.— Три шестерки. И что? Что ты хочешь?
— Нас вычислили! Вычислили!— Папка хмурился и улыбался, хмурился и улыбался.
— Ты пустишь нас внутрь? — Душенька драматично вздохнула.— Холодно.
— Заходи, кто тебе не дает?
Мы зашли домой, разгрузили все сумки. Перед тем как приступить к приготовлению обеда, Блэк с серьезным предприимчивым видом зашел ко мне в комнату, навис тенью.
— Увижу тебя с сатанистами, ты сильно пожалеешь.— Сказал он.
—Я  даже из дома практически не выхожу, ты о чем?
Я оскорбилась в ответ на беспочвенные обвинения. Блэк скрестил руки на груди.
— Мне тут сообщение прислали на телефон, что ты — сатанистка.
Я удивленно приподняла брови. Технологии точно не сделали людей осознаннее.
— Умереть, не встать.
Разумеется, я ощущала досаду от своих же резких лексических формулировок.
— Это не игрушки! — Взвыл Блэк.
У меня голова взорвалась, будто динамит.
— Круто… — Я тяжело вздохнула.
— Если ты поклоняешься Дьяволу, то мы с мамой должны знать.
Я не поняла по интонации, шутил папка или нет. Низкий голос пронизывал до мозга костей, в моей трахее перевернулась железная вешалка, сжалась спицей и провалилась осадком в желудок.
— Смешно.— Буркнула я.
— Не смешно!— Яростно спорил Блэк.— На нас была порча!
И тогда я поняла, что папка точно не шутил. Я шлепнула себя ладонью по лбу, но вышло слишком громко. Попыталась разбавить драматическую атмосферу.
— Кому ты заплатил, чтобы узнать об этом?— Спросила я, напряженно рассматривая ковер. В глаза после такого, обычно, не смотрят.
— Ты считаешь себя самой умной?!— Блэк свирепел.
— Нет, но ведьмой я себя также не считаю.— Меня затрясло.
В комнату вбежала Душенька.
— Доченька, позови меня на шабаш в следующий раз!— Мама хихикала.— Я думаю, что сообщение отправил Рид. Ты с ним общаешься?
—Нет, вроде.— Ответила я.— Хотя, мне иногда пишут с неопределенных номеров разные люди. Нужно выбросить телефон.
 Снаружи каркали черные вороны и проносились воем сирены.
—Ладно. Проехали. Кажется, сегодня будет пасмурно,— сказал Блэк.— Если планируешь снова куда-то идти, то обязательно бери зонт.
— Слушаюсь,— покорно ответила я, мысленно сливаясь с узорами на ковре. Идти мне было, особо, некуда, разве что, на бескрайний Север. Сочинять исследовательскую работу о таянии ледников по географии или пить пиво в подъезде со сверстниками.
— И повинуюсь!— Иронично подметила Душенька.
Лил полосами кислотный дождь, омывая стоянку под окном. Синие лужи. Красная кровь. Ворона внезапно шмякнулась об стекло. Я провалилась в облако перьевой подушки, и внутри оказалась формула: i ; ;х  — я, ты, бог, бытовая арифметика.
Ничего содержательного. Мой спальный ковер был освещен звёздами, кентаврами и прочими мертвыми телами. Я некогда надеялась, что старшие укажут мне верный путь к Нирване; игнорировала заявления в командном тоне. Заново отсчет: ич, ни, сан, зи, гоу, рокку…
В иллюзионе вырисовывались целые измерения, которых не существовало нигде. Вдоволь истосковавшись в тишине, я вдруг совсем помрачнела. Пачкать белоснежное кимоно было неприятно, как и заниматься во влажных штанах в день после стирки. Чем старше я становилась, тем тяжелее казалось драться без раздражения — удары начинали прилетать по пятой точке, и я чувствовала себя глупо. Непрофессионально.
Фирма, на которую Блэк работал несколько лет, внезапно обанкротилась. Начальство держало персонал в неведении и не выплачивало зарплаты за несколько месяцев. Офис закрылся, и некому было подписывать увольнительные. Процессия затянулась волокитой через суды — это была «порча». Проклятия лились вместо молитвы (которой я никогда не слышала за столом), не перед обедом, а после. Блэк сидел дома на пособии: забрал у бабули Ангелины самогонный аппарат и делал ремонт. Я начала активно писать стихи и собирать разные ненужные вещи: книги, камни, ножи, формулы любви, кактусы и фигурки черных шахматных лошадок. Родители начали ругаться, очень сильно ругаться. В страхе я запиралась в ванной комнате, пока не унимались крики и стуки.
Тренер являлся соперником, которого, в идеале, ученик превосходил в мастерстве. У меня не было этических конфликтов с тренерами, но сосуществование с людьми под одной крышей постепенно начало напоминать битву в вольере зоопарка за проход к лотку. Моим тотемным животным, изначально, являлся одинокий волчок — достучаться до меня оказалось невозможно, я была не бум-бум-бум.
Достигая тотального просветления, божья тварь узнает, зачем страдать (от лат. str;d;t — работать). Все неисповедимые пути были на ладони с самого рождения, причем, совершенно не свои. В завершении бойцовской карьеры, я заработала очередную травму, гипс — трещину в пятке. Отправила напарника в больницу с сотрясением мозга. На меня хорошенько накричал тренер. Я потеряла ключи от дома после тренировки. Блэк бурно убеждал меня в том, что нашу квартиру обязательно найдут и обворуют. Мы вышли на улицу и перерыли все сугробы вдоль остановок. Безрезультатно.
— Я так и думал, что все к этому ведет.— Сообщил Блэк.— Ты меня сильно разочаровала.
— Извини.
— Я тебя поддерживал, как мог, но с таким отношением ты ничего не добьешься. — Продолжал папка, сидя за столом кухни. Выпил еще рюмочку.— Пора бы поставить на тебе крест, но и ты меня не трогай.
— Ага.
Не хватило мне одного креста.
— Я думал, у тебя есть сила духа.
Я невольно стала воспринимать Блэка, как главного идеологического противника, ибо привыкла к соперничеству с тренерами. Папка отождествлялся в моих глазах с Соловьем-Разбойником: драться я с ним не могла, разве что, ставить блоки.
Завершающий десятый удар в связке сопровождался замиранием в позе и громким выкриком на весь зал. Родители редко разговаривали как-то иначе, но раньше мне удавалось избегать соучастия в пьесах. Я вела отдельную тетрадь в клетку, где рисовала комиксы, портреты новой себя после каждой крупной ссоры. В столбик составляла список качеств, параметров, которые хотела бы в себе находить, потому что сама не имела ни малейшего представления о том, кто я.
Я вспомнила, что можно жить без регулярной мышечной боли и кумите, но отвыкнуть оказалось непросто. Блэк привел меня на день открытых дверей в художественную школу Розенталя, чтобы мы понюхали краску и посмотрели на картины студентов, подающих гениальные надежды.
— Мне пожаловались учителя, что ты спишь на уроках.— Сказала Душенька.
— У меня депрессия и бессонница.— Призналась я.
— Не существует депрессии.— Встрял Блэк.— Есть только лень и безответственность.
— Причем здесь лень?— Поинтересовалась я.
— Тебе так удобно, ты просто не можешь сразу помыть за собой кружку.— Рыкнул Блэк. — Тебе нужно все напомнить. Почему ты не задвинула выдвижной ящик? Закрой живо!— Бесконечный поток риторических вопросов.— Кто, в своем уме, так оставляет мебель открытой? Сломается, ты будешь ремонтировать?
— Не сломается, угол не тот.— Я возмутилась.— Где логика?
— Не пререкайся со мной!— Зарычал Блэк.
— Я не вижу проблемы.— Сказала я.
— Тебе не ясно?!— Закричал Блэк.— Не лечи мне голову, и делай то, что тебе говорят.
— Ладно, оставь ее.— Вздохнула Душенька.— Это бесполезно.
Меня трясло, я понимала, что суть вовсе не в моей дисциплине, и это раздражало. Я должна была заняться другим спортом, но не захотела.
— Я прочитал в газете, что в две тысяча двенадцатом году наступит конец света, короче. Причем по предсказаниям многих провидцев.— Сказал Блэк, деловито листая газету.
— Это все бред.— Буркнула я.
— Почему ты так категорично отвечаешь? От тебя сплошной скепсис.— Блэк встал с кресла, развернул газету и начал читать вслух.— Нострадамус и Ванга предсказывали практически одно и то же, вот, послушай только…
Я перебила его.
— Потому что две тысяча двенадцатый уже прошел.
— Ну да! Остроумно!— Блэк нахмурился.— Нам недолго осталось. Лучше ничего грандиозного не планировать наперед, чтобы не разочаровываться. 
— Ты серьезно?
— Некоторые уже бункеры купили. Бомбоубежища.
— «Хххххх».— Буркнула я.
— Не ругайся.
Беседы у нас патологически не складывались. После школы я уходила к бабушке Ангелине на парочку часиков или высиживала на качелях под «хххххх». Возвращалась домой к вечеру вместе с Душенькой. Успеваемость начала ухудшаться. Мне было двенадцать лет.
Наслаждаясь приглушенной всеобщей дремотой, я поднималась по лестницам соседского красного кирпичного многоэтажного дома, не замечая за собой красных сочных следов. Я поднималась все выше, а с меня вытекала гниль, скопившаяся внутри за долгие годы. После открытия двери, навстречу мне ринулась толпа орущих, ревущих, визжащих детей. Дети оттолкнули меня в сторону, пробивая для себя пути в Симуляцию, на свободу. Поворот ключей, гробовое молчание. На стене в безмолвном омуте висело мое тело, прибитое длинными гвоздями, с меня, как и прежде, стела кровь. Я стояла напротив призраком и стряхивала пыль с плеч. Учитель шептал мне: «Не спать».
— Тебе нужен стимул.— Пояснил Блэк.
Я молчала.
— Подойди и помоги мне. Сейчас!— Сказал Блэк.— Пропылесось от опилок пол под тумбой. У меня руки не пролазят.
— У меня аллергия на пыль.
— Ничего страшного. Не умрёшь.
Я обрадовалась новому ламинату, и решила помыть пол. Родители вернулись с прогулки, и Блэк начал кричать на всю квартиру: «Ты с дубу, что ли, рухнула?!» Оказалось, что тряпку нужно было крепче выжимать. Я не знала, и залезла под стол за перегородку, чтобы меня не было видно.
— Не надо так кричать.— Вступилась Душенька.— Я вытру сейчас.
— Все, «хххххх» полу!— Орал Блэк.— Разбухает, мне придется переделывать. Мозги нужно иметь.
Я молчала, меня трясло.
— Да, черт, вылези ты оттуда!— Кричал Блэк. У него было нервное и у меня было нервное.
Я собрала глобальную часть мозаики: людям требовалось заглядывать в гости хотя бы по телевизору, как в фильме «Звонок». Или бродить по улицам в потемках. Смотреть на мотыльков, бьющихся о фонарные лампы и смеяться: вот дурные, да? Нас поселили в один изолятор, и каждому приходилось причитать, как это прекрасно — находится рядом, лишь бы не выковыривать себе глаза ложкой. Смотреть друг на друга сквозь искаженные ракурсы, выискивая подходящие запчасти для дальнейшего сожительства. Будучи в изоляторе, мы знали друг о друге все: каждый подхребетный отпечаток, каждый миллиметр в гипоталамусе, а звуки впитались в кровь, крепче, чем чернила. Я останавливалась на полпути к ванной и прозаично чертыхалась мятому отражению, в котором больше не находила себя.
Когда я впервые взяла в руки мелки, то начала рисовать Симуляцию из выдуманного семейного счастья. Где все двигалось, будто по сценарию фильма. Домики-палочки, солнышко, и треугольники, которые держались за руки —  несмотря ни на что. Мне показалось, что нужно прибавить округлых форм, заставить треугольники улыбаться, и после изучения нескольких пособий по «не слишком изобразительному искусству» герои неизбежно истекли кровью, как у Теда Банди. Я бы не реагировало столь остро, если бы не ощущала себя чудовищем. Родители с усердием перетягивали воспитательные поводья. Фраза, типа: «Посмотри, что у тебя растет», — давала четкое понимание, что со мной происходило нечто отвратительное и необъяснимое. Мистика. Я действительно ничего не чувствовала, кроме страха и печали. Я не знала, куда деться. Бабуля Ангелина посоветовала постоянно молчать. Периодически она заходила проведать нас, чтобы разрядить обстановку.
— Посмотрите, что она рисует...— Говорила Ангелина.
Я рисовала комиксы про демонов-самураев черным фломастером, либо углем. На каждом рисунке было изображено изощренное убийство с применением ритуальной магии.
— Есть проблемы куда серьезнее, не лезьте не в свое дело.— Рычал в ответ Блэк.
Всех вокруг разом одолевала куриная слепота: в просторном зале кружились в широких юбках и черных фраках, вылизанные до мозга костей, мертвецы, под сантименты. Замечательная картина. Среди лобстеров на подносах, красной и черной икры, расфасованной по фужерам, искристые брызги от дорогущего шампанского и Шардене стекали по пышным бюстам. На сцене разделывали, словно дичь, женщину из неизвестных дворовых пород. А гости все хохотали, заливались, как ни в чем не бывало — танцевали себе дальше. Некоторые даже умудрились посвистывать, когда крики мученицы заглушили фоновую музыку. Ножи и пилы давно были подготовлены — все стерильно. Бал мертвецов. Мне постоянно снились трупы.
Неуклюжесть буквально травмировала меня, но я никак не могла исправиться. Поскальзываясь на ровном месте, я спотыкалась, впоследствии получала растяжения или, вовсе, рвала связки. Сидела в неприемлемо неудобных позах и не замечала, как у меня немели разные части тела до посинения и колик. Я ненавидела заправлять пододеяльники, ибо невысокий рост вызывал явные технические неудобства. Я сильно злилась за ненадобностью самого пододеяльника, ибо, задумываясь о функциональности, забывала о практичности применения вторичных вещей. Беспорядок возникал сам по себе. Милой плаксы не стало, а обескровленный сонный монстр никого не устроил. Я перестала выполнять свою функцию ребенка: доставлять радость по умолчанию, из-за чего испытывала желание умереть.