Сильная женщина

      Среди живущих на земле вряд ли найдется человек, жизнь которого протекала бы гладко, как по маслу, в довольстве и ладу с собой. Большинство из нас терзаются страхами и сомнениями.  А на какой стул сесть? А в какую сторону броситься? А что будет, если…? Эта ежедневная круговерть стесняет дыхание, камнем ложится на грудь. Порой бывает до того тошно, что цепляешься за первую попавшуюся соломинку. Звонит подруга: «Ты не поверишь! Нашла астролога. Мощная тетка! Все разложит по полкам! Прорвемся!»
     …Дама приятной наружности, скользнув по мне взглядом, предложила садиться. «Ну, давайте разбираться». Узнав дату, место и время моего рождения, погрузилась в компьютер. Наконец сообщила: «А слабой-то вас не назовешь. Вы пошли в бабушку. По материнской линии».
     Точно. У меня было две бабушки, обе Варвары. С той лишь разницей, что первая, московская, звала меня не иначе как « Ой, дьявол! Ой, сатана!» А вторая -  «Огонь девка!»  К ней-то, простой деревенской женщине, вечно занятой по хозяйству, каждое лето окруженной многочисленным выводком внуков, тянулось мое сердце. Только спустя много лет я поняла, каким важным человеком была она в моей жизни. Встречала и провожала нас всегда на одном и том же месте - у калитки, в буйной зелени маргариток и золотых шаров. Провожая, махала рукой, пока мы не скроемся из виду. Встречала - с распахнутыми объятиями.  Вот она стоит, в длинной юбке, босая, совершенно серебряные волосы аккуратно прибраны под платком. Статная, видная, немногословная. В горделивой посадке головы, в неспешности движений, во взгляде, спокойном, несуетливом, достоинство и благородство. Именитая пани, дворянка… Мы обращались к бабушке на «вы». В семье она была непререкаемым авторитетом – для всех своих семерых детей, и уж тем более для нас, внуков. Забраться  без разрешения в шкафчик с гостинцами, пока никто не видит, запустить руку в пакет с печеньем или конфетами – это было немыслимо. Нас никогда не ругали за проступки, не стыдили, не связывали по рукам чувством вины. Казалось, мы жили вольными птахами, а между тем воспитание шло неустанно. Если кто-то из детей, чувствуя свою неправоту, начинал горячо оправдываться, бабушка спокойно выслушивала его до конца и говорила: «Нет, детка, не так».  Находила доводы, доступные нашему ребячьему разуму -  на примерах, на ярких картинках из жизни.
     Детка… Как дорого мне это слово… В пять утра бабушка доила корову. Будила меня, подносила литровую кружку парного молока: «Пей, детка, пей. Как увидишь донышко, так и хватит». И снова падаешь в сон до той поры, пока тебя не разбудит громыханье ухватов у печки. Управлялась с ними бабушка виртуозно.  Мгновенно и безошибочно выбирала именно тот, что необходим для этой сковородки или чугунка. До завтрака дети успевали поработать: натаскать воды из колодца, веником из пахучей полыни вымести двор, наскоблить молоденькой картошки-скороспелки, проверить кошелки, где неслись куры. Каждый старался сделать быстрее, лучше, больше – бабушкино одобрение  ценилось на вес золота. Завтракать собирались за длинным дубовым столом. На огромной сковородке шкварчало сало, куски домашней колбасы, яичница. Как вкусно было обмакнуть картофелину или  блин в это булькающее  сметанное  роскошество. Никаких чаев и кофе. Все запивалось простоквашей – она стояла в глиняных кувшинах, гладышах, и вываливалась в кружку белоснежными глыбами. В доме всегда было сытно, прибрано, уютно. Батюшка их соседнего села, в черной рясе, необъятный, с большим крестом на животе, почитал за честь отобедать у Варвары Федоровны, пренебрегая всеми прочими предложениями. Сельчане бабушку уважали,  приходили за советом, а вот чтобы она сидела с товарками на скамейке, перемывала  кости соседям – такого не припомню. Всегда всем находилась работа – и внукам, и мужу, моему дедушке. Стоило ему отлучиться на минутку - приложиться к бутылочке самогонки, как тут же: «Иван, ты где?» «Да здесь я, Варька, иду!» Бразды правления бабушка держала крепко. Потому-то в хозяйстве были и корова, и лощадь, и свиньи, и овцы, бестолковые, вечно ломившиеся в чужие ворота. Кладовка, как иконостас, распахнешь – а там чего только нет: на крюках окорока, колбасы, в сундуках куски сала, пересыпанные солью. Все подкопченное, запах  -  голова кружится от вкусноты. Куда там французской кухне с ее устрицами и улитками.
     Но так было не всегда. Лето 1941-го… Полыхает  Борисов - уютный городок на берегу Березины. От него до нашей деревни рукой подать, километров 12. Немцы, как тараканы, на грузовиках, танках, пешие расползлись во все стороны по Минскому шоссе. В деревню въезжают на трескучих мотоциклах, гортанно раздавая команды. Объезжают хаты  в поисках подходящего жилья. Дом выбирают наш - сколотили нары, превратив его в казарму. А семью – за порог. В подполе  крохотной избушки, некогда служившей сарайчиком, пришлось  выкопать глубокую землянку. До той поры, пока не погнали фрицев, здесь и ютились - прятались от обстрелов, грелись у маленькой печки, на ней же и готовили. Летом ели лепешки из лебеды, по весне - мерзлую картошку. Как только сходил снег, дети босыми ногами месили грязь на поле: может, что осталось с осени.
      Перед глазами, как в документальном кино, мелькают кадры.
      …Моя мама, девятилетняя девчушка, кожа да кости, соскребает со стволов вишен смолу - есть нечего. Немецкий солдат, как котенка, хватает ее за шкирку, с размаху швыряет о землю: «Русиш партизанен?!»  А когда ребенок приходит в себя, снимает ремень и начинает бить по детским ногам, тощим, в цыпках. Хлещет, хлещет до крови, с яростью, не может остановиться: «Ноги мой, русская свинья!»
     …Молодых ребят и девушек, работоспособных мужчин сгоняют на середину деревни, а дальше - этапом в Борисов, на перевалочный пункт. Оттуда – в Германию. Земля стонет от слез, криков, неразберихи. У моей мамы и сейчас голос красивый, но с хрипотцой, надтреснутый  - сорвала, когда забрали старшую сестру и отца. Вспоминает, как вернулась в опустевшую землянку, бросилась на кровать, в руках красная косынка – все, что осталось от сестры. Голосила так, что себя не слышала. Вой тогда стоял по всей деревне. Бабушка молчала, только тихо текли слезы: «Детки мои…» Вся семья оставалась на ней. Тетя Надя - первая в округе красавица, немного знала немецкий. Трудно поверить, но  ей удалось уговорить охрану  ненадолго их отпустить - попрощаться с родственниками, что жили рядом. «Мы мигом! Туда и обратно! Вернемся, не сомневайтесь, куда мы без документов?»  Спасла себя, отца и еще несколько человек. Как они вернулись домой, одному Богу известно.
     …Немцы прочесывают  деревню -  ищут евреев. Кто не успел скрыться, сажают в грузовики и везут в Борисов – на расстрел. Как раз перед началом войны  из Витебска приехала к родственникам еврейская семья – мама и две дочки лет десяти - двенадцати. Все красивые. Волосы иссиня- черные, кудрявые. Наш дом стоял на отшибе, и бабушка успела их спрятать в подполе. Но когда Фаня услышала треск автоматных очередей, крики родных, не выдержала: вышла из погреба, вывела своих девочек и сдалась. Их всех расстреляли. Нашу семью староста, с автоматом наперевес, выстроил в ряд вдоль забора. Младшие дети заплакали, старшие смотрели на мать. «Ну, Варвара, прощайся с жизнью! Неужели своих детей не жалко? За что пропадаешь? » « Я - знаю, за что. А вот ты зачем белый свет коптишь? Стреляй! Стреляй, гад! Чего ждешь?»» Это не выдумка, не красное слово. Это было, было! Бог отвел беду и на этот раз. Чудом все уцелели.
     …Как-то ночью, пред самым отступлением немцев, в дверь землянки  тихонько постучали. Партизаны.  Притащили под руки больного тифом командира. Русского, майора, по фамилии Лебедев. «Выручай, мать!» Бабушка его впустила, спрятала в подполе. К тому времен вся деревня тифом уже переболела. Выхаживала, как могла. Вскоре немцы стали спешно отступать. Лебедев выжил. Уходя на фронт, на минуту заскочил к нам. Лихо спрыгнул с грузовика, подбежал к бабушке. Крепко обнялись - молча, без слов. У каждого в глазах стояли слезы. Года через три после победы семья Лебедевых прислала коротенькую записку: умер, слишком много тяжелых ранений.
     … Аудиенция у астролога близилась к концу. В том, что я услышала, было  много любопытного и даже походило на правду. Но зачем мне такая правда –  чужая, искусственная, взятая из мудреных книг? Ведь у меня есть своя – живая, близкая и понятная. Казалось, бабушка видит меня, понимает, всей своей жизнью вливает в меня силы, поднимает дух: «Детка моя, живи просто. Помогай людям. Не делай зла. Радуйся тому, что есть. И не бойся, ничего не бойся».
     За раздумьями не заметила, как вернулась домой. Открыла дверь и ахнула: после стольких дней слякотной, пасмурной зимы ко мне, наконец, заглянуло солнце. Затопило все теплым легким золотом. Захотелось музыки, праздника. Нажала кнопку радиоприемника. В эфир понеслись слова незатейливой песенки: «Поцелуй меня, удача, а быть может, обними. Ну а нет – я не заплачу. Кого хочешь, выбери». На душе было светло.