Копье Судьбы. Книга Первая. глава 2

БЕРЛИН. ПОСОЛЬСТВО РФ. Наши дни

Вальс Штрауса вращал в музыкальном вихре танцующие пары. В зале приемов Посольства Российской Федерации роились мужчины в смокингах и дамы в бальных платьях. Сновали официанты с подносами, уставленными бокалами  с шампанским.
Немолодой мужчина с обритой наголо лобастой головой выделялся среди стоящих вблизи господ мощным телосложением, которое угадывалось под натянутым на плечах, словно бы надетым с чужого плеча, смокингом. Так оно и было: генерал-лейтенант ФСБ Валентин Григорьевич Огуренков позаимствовал смокинг у атташе по Военно-морским делам Вадима Черемета.

- Вот, Валентин Григорьевич, познакомьтесь, - Посол России в Германии Владимир Гринин подвел к Огуренкову худощавого господина в золотых очках, с прямым пробором в белесых волосах, - друг нашей страны герр Штерринг.
Мужчины обменялись рукопожатиями. Посол отошел.

Огуренков ждал обычного обмена любезностями и визитками, но разговор сразу приобрел необычный оборот.
- Мой дед воевал в России, - сказал  Штерринг. - Он был тяжело ранен в Крыму в 42 году, потерял глаз и правую кисть. И вот недавно произошло чудо! – немец вынул из нагрудного кармана пачку фотографий. - На утерянной руке моего деда находился наградной перстень. Дизайн его был придуман лично рейхсфюрером СС Гиммлером. Посмотрите в глаза черепу. В них вставлены бриллианты. Подобных колец было изготовлено ровно двенадцать.

- Это очень познавательно… - заметил Огуренков.
- Эти фотографии мы получили два дня назад. Некий торговец антиквариатом из Крыма прислал эти снимки в Общество лютеран в Киеве, которое занимается поиском и возвращением на родину праха немецких воинов.
- Чего же вы хотите от меня?
- К сожалению, мы не успели выкупить кольцо. Черные копатели не сошлись в цене с  торговцем, убили его и скрылись…
- Убили? Тогда вам следует обратиться в Министерство внутренних дел Украины.
Крым находится под их юрисдикцией.
- Одну минуточку, герр генерал, я не договорил. Черные копатели покинули Крым и сейчас находятся на пути в Москву. Мы просим вашего содействия в их поисках. Этот перстень крайне важен для нашей семьи, – вице-консул доверительно понизил голос. – Мой дед очень богатый человек, он хотел бы вам лично сообщить сумму вознаграждения за находку.
«Ах, вот оно в чем дело! Какая наглая вербовка! В посольстве! Под прицелом сотен глаз! Перстень - только предлог. Интересно, в какую сумму они оценивают генерала ФСБ?» 

Выйдя из Посольства, генерал Огуренков сел в машину и последовал за идущим впереди серым спортивным «Порше».
Автомобили остановились возле массивного здания в районе Ангальтского вокзала.

Пожилой мажордом открыл высокие дубовые двери, украшенные старинной бронзовой инкрустацией. По мраморной лестнице, устланной бордовой дорожкой, Штерринг и Огуренков поднялись на второй этаж.


Навстречу гостям на инвалидном кресле выехал старик с изможденным бледным лицом, усеянным старческой пигментацией.
- Граф фон Штауффе… - неразборчиво представился он, подавая для рукопожатия
левую руку, правая в черной печатке лежала на подлокотнике кресла. Голову графа по вискам охватывала тонкая тесьма, закрывающая черным наглазником левую глазницу.


Гости расположились у столика, накрытого для легкого ланча и освещенного свечами. Когда глаза Огуренкова свыклись с полумраком, он разглядел, что находится в готической зале со стрельчатыми потолками, украшенной фамильными портретами и рыцарскими доспехами.


После приветствий хозяин особняка на русском языке произнес фразу, которая неприятно удивила генерала.
- Валентин Григорьевич, у меня есть сведения, что ваша персона рассматривается на пост руководителя Историко-архивного департамента ФСБ. И я вижу, что вы не очень довольны перспективой нового назначения…
«Он что, мысли читает?»


- Нет, я не читаю мысли, - «скелет» осклабил истонченные зубы, при этом
радиальные морщины покрыли углы его рта и глаз. - Когда я сказал о вашем назначении, словно бы легкая тень набежала на ваше чело. Я предположил, что, так как вы являетесь боевым генералом, назначение в архив вас явно не устраивает. Я правильно догадался?

Огуренков готов был поклясться, что никакого недовольства на его лице не отразилось, он отлично владел мимикой. Проницательный граф начал его  раздражать.
- Тень недовольства на вашем лице стала еще ощутимее, а зубы сжались, - засмеялся немец и погрозил пальцем. - Пусть у меня остался всего один глаз, но он еще достаточно хорошо видит. Я воевал в России. В 1942 году я был с важной миссией в Крыму. На мой конвой совершили нападение партизаны.


В том бою я потерял глаз и правую руку. Перстень с моей утерянной руки был недавно найден. Скоро вы получите доступ к архивам. Я прошу вас найти там материалы о нападении на мой конвой. Оно было спланировано из Москвы. Их целью было заполучить содержимое кофра, пристегнутого к моей руке стальной цепочкой. Партизаны разгромили охранение, взяли меня в плен и увели в лес. Когда им стало ясно, что со мной им от погони не уйти, они избавились от меня.


- Каким образом?
Старик ответил просто.
- Они меня застрелили.

Горный Крым. 3 марта  1942 г. 13 часов 04 минуты

  Немец тормозил весь отряд. Он неуклюже карабкался по заснеженным кручам, падал, подолгу стоял в изнеможении на четвереньках, а на угрожающие окрики Василия Жукова показывал на чемоданчик – тяжелый! Василий попробовал на вес – чемодан весил не меньше полупуда. «Что в нем такого, может, золото?»
- Отстегивай! – приказал он. – Мы сами понесем.


Немец отрицательно замотал головой, и вдруг на русском языке сказал.
- Я его не отдам!
- Он по-русски разговаривает! - удивился Мохнатов.
- Ах ты, гадина! – Василий ударил немца кулаком в лицо. – Отстегивай чемодан, гнида!


Немец проморгался и непримиримо повторил.
- Найн! Пока я жив, никто это не тронет!
Донесся далекий лай собак, татакание немецких автоматов.
Василий повернул автомат немцу в живот и нажал на курок. Щелкнул металл. Еще раз. Еще. Оберст попятился по снегу, выставил перед собой стальной чемоданчик в качестве щита. Партизан отстегнул магазин. Пусто. Сунул за борт фуфайки разбухшую от мороза, багровую «клешню», вытащил револьвер, навскидку выстрелил немцу в лицо. Голова оберста дернулась, фуражка с высокой тульей слетела, фигура в шинели с меховым воротником повалилась на спину.


- Гриша, нож давай. – Василий подсел к убитому, нащупал утонувшую в снегу
цепочку, положил ее на стальной чемодан. Григорий Гуськов приставил сверху нож, ударил по обуху прикладом. Даже зазубрины не осталось на крупповской стали. Удар, еще, еще!


У лежащего навзничь оберста глазница наполнилась дымящейся на морозе кровью, тонкая струйка пролилась к уху, наполняя ушную раковину.
Гуськов колотил прикладом по обушку ножа, цепь не поддавалась.


«А ну дай!» Жуков забрал нож у товарища, выдернул руку немца из обшлага шинели, припечатал к чемоданчику, резанул по запястью. Брызнула кровь. Зазубренное острие не резало - пилой рвало плоть, уперлось в кость, захрустело. Подплывшая кровью рука соскальзывала с чемодана. 


- По связкам, связкам резани, - подсказывал Гуськов, - по жилам…
Вновь застрочили немецкие автоматы, лай собак сделался громче, свистнули пули.
Взрычав от натуги, Василий с хрустом провернул полуотрезанную кисть, промокнул кровенеющий разрез снегом, рассек натянутые сухожилия - кисть отделилась.   
Помогай, крикнул он Гуськову, это гиря, а не чемодан!


Гуськов подхватил трофей с другой стороны, вдвоем пошли сноровистей.
За чемоданом на цепи волочилась по снегу зажатая в наручнике кисть оберста, -  посиневшая, с багровой наледью на месте отруба.


БЕРЛИН. Особняк на Беренштрассе, 36. Наши дни.

Русский генерал окинул взглядом иссохшую фигуру старца.
- Вы сказали, партизаны вас застрелили. Не хотите ли вы сказать, что я
разговариваю с призраком?


Старик осклабился в неслышимом смехе, радиальные морщины вновь покрыли его ввалившиеся щеки.
- Видимо, порох отсырел, и пуля выбила мне глаз, но в мозг не проникла. Вот она, – граф сделал знак, секретарь поставил на стол золотую табакерку. На зеркальной подложке лежал сплющенный кусочек свинца. - Германским командованием была проведена операция армейского масштаба по прочесыванию леса. Кофр как в воду канул. О моей поездке знал исключительно узкий круг лиц. Фюрер, Лей и несколько высших чинов СС. И, тем не менее, именно на мой сверхсекретный кофр было совершено нападение.


- Что же в нем находилось, господин граф? - спросил Огуренков.
Хозяин дома пожевал блеклыми губами.
- Этого я пока не могу вам сказать.
- В русском фольклоре, - сказал Валентин Григорьевич, - есть сказка, в которой царь посылает главного героя туда, не знаю куда, найти то, не знаю что. Я не сказочный персонаж и не могу заниматься поисками неизвестно чего. Скажите откровенно, что мы ищем, и тогда я смогу помочь вам.


Старый граф погрузился в раздумья..
- Вы правы, - сказал он. - У меня осталось мало времени, я вынужден раскрыть вам карты. Но предупреждаю, после моего ответа у вас уже не будет пути к отступлению.


Огуренков упрямо нагнул обритую голову.
- Надеюсь, это не угроза?
- О нет, это необходимое предупреждение. 
Русский генерал поднялся.
- В предупреждениях не нуждаюсь! Это вы обратились ко мне за помощью, а не я к вам. Не люблю, когда меня используют втемную. Благодарю за гостеприимство.
- Ну, что ж, прощайте, - сказал граф, протягивая руку. Правую.


Огуренков застыл во встречном движении. Навстречу ему торчала сморщенная культя. Искусственная кисть осталась лежать на подлокотнике.
- Прощайте, - повторил граф, видя, что гость находится в замешательстве.
Русский генерал действительно слегка «завис», не совсем понимая, что и как ему нужно пожимать. Культю? Но это как-то дико…


Словно против воли, гость протянул руку для странного рукопожатия. Когда его пальцы достигли того места, где должна была находиться отрубленная кисть, он вдруг увидел: из сморщенной культи струилась призрачная ладонь с породистыми длинными пальцами. Ладонь принадлежала молодому мужчине, сквозь прозрачные связки и фаланги просматривались колени графа, накрытые шотландским пледом в черно-красную клетку.


Русского генерала как будто парализовало. Обе руки – живая и прозрачная -  находились друг от друга в нескольких сантиметрах. Огуренков инстинктивно сжал пальцами пустоту бесплотной кисти.


Немец пристально смотрел зрачком единственного глаза, тусклым и сплющенным, как свинцовая пуля. «Он меня гипнотизирует», понял Валентин Григорьевич, но не смог ничего поделать. Кисть его, конвульсивно сжатая, недвижно застыла в каталепсии загробного рукопожатия.


Москва. Даша Жукова. Наши дни


Блин, я передержала краску! Подорвалась в ванную, смыла краску, гляжу в зеркало – вау! - волосы стали огненно-алыми, я запылала, как костер. Это дед виноват, совсем заболтал меня рассказами своими.
Когда я вернулась в спальню, он важно сообщил.
- Ты моя любимая внучка, тебе я завещаю огромное богатство…
Я огляделась в жалкой квартирке.
- И где оно?


- Так я же тебе битый час толкую, - рассердился старик. -  Чемодан оберста я в горах закопал! Он тяжелый был, как гиря. Ясно, что там золото. Поезжай, забери его себе. Я тебе тут карту нарисовал.
Он достал из-под подушки мятый листок.
Я повертела рисунок. Дрожащими каракулями было написано «Голый шпиль», «Чаир» «Деревня Семисотка», «Абдуга», «Узун-Кран». Если бы я знала, что скоро эти названия будут звучать для меня так же страшно, как «Обитель зла», я бы не улыбалась тогда так легкомысленно.


- Я все продумал, - пыхтел дед, - вот маршрут, вот рисунок чаира у Голого шпиля, вот скала, вот здесь, под ней, захоронена Нина с чемоданом оберста. Поезжай, похорони ее по-человечески
- Капец! Там еще могила чья-то! Чего ж ты его сам раньше-то не выкопал, клад свой?

Крым. Голый шпиль. 15 часов 13 мин. 3 марта  1942г.


Гуськов и Мохнатов остались прикрывать отход. Василий с Ниной продели палку в ручку и вдвоем волокли немецкий чемодан. Они совершенно выбились из сил, уходить от погони приходилось круто в гору, карабкаясь по снеговым оползням.
Вот знакомый чаир - участок дикорастущих яблонь и груш у подножия Голого шпиля. Кизильник и шиповник укутаны снегом, из их плодов и корешков он варил отвар от цинги, а под скалой обнаружил глубокую щель, расширил ее и оборудовал тайник.


Стараясь не стряхнуть снег с кустов шиповника, он прополз к тайнику и принялся раскапывать снег. Вскоре рука провалилась в пустоту. Расширив проход, он пропустил вперед Нину, и заполз следом, закрыв отверстие изнутри трофейным чемоданчиком. 


Они оказались в каменном гробу. Нина дрожала от страха и холода. Василий обнял ее и прижал к себе.
- Не бойся, двумя смертям не бывать, а одной не миновать.
Донесся собачий лай. Девушку охватил приступ дрожи. Еще закричит от страха, подумал Василий.
- Слышь, Нин, - шепнул он, чтобы отвлечь ее от надвигающегося ужаса, - а ведь это я сыпанул патронов в трубу Чистякову.


Она даже дрожать перестала.
- Ты? Он так перепугался, под нары залез!
Василий тоже дрожал от страха и пронизывающего до костей холода.
- Скажи, напоследок, у вас с ним что-нибудь было?
- С кем?
- С Чистяковым...
- Ты че, дурной, Жуков? – Нина возмущенно затрепыхалась. – Нужен он мне, как голове дырка.


- А чего ж ты выскочила… - Василий сжал ее плечи так, что хрустнули косточки, - вся в исподнем? Я за землянкой притаился, все видел.
- Я выскочила? Не дави, ой… Я?
- Ты! Тихо. Услышат.
- К нам, к нам идут, Вася-а-а-а…


Поначалу молодой партизан собирался просто отвлечь девушку разговором, но постепенно стал заводиться ревностью.
- Ну, че ты все виляешь, - шипел он ей на ухо, - хоть напоследок скажи, было у вас с ним что или нет?
- Вот дурной, нашел время ревновать!
- А ну, говори напоследок! Было? Скажи хоть перед смертью правду!


Нина дала честное комсомольское, что не изменяла.
- Ты же сам знаешь, - вздрагивала она от доносящегося снаружи лая собак, - таскал он меня на допросы, каждую ночь таскал. В тот раз-то что было? Сомлела я в тепле, а как патроны начали в печке выстреливать, я и проснулась. Смотрю, а я уже это… без гимнастерки, и штаны расстегнуты…


- А ты будто не чуяла, как он тебя там… а?
- Да не успел он ничего. 
- А если б я патронов не сыпанул, дала бы ему? Дала?!
- Вот ты дурной! Немцы кругом, а он!
Совсем близко послышались гортанные голоса, лай собак.
Нина вскрикнула. Женщины не могут контролировать себя в минуты смертельной опасности, кричат в голос, чтобы услышали и пришли на помощь мужчины.


Жуков зажал ей рот ладонью. Она сорвала его руку, горячечно шепча.
- Не хочу к ним в руки попадать, не хочу, Васечка! Застрели меня, а потом себя. Давай умрем!
- Авось, пронесет… Тихо!
- Нет! Сюда идут. У них же собаки. Лучше смерть, чем муки. Стреляй!
Вынул Василий револьвер, откинул барабан: в пустых гнездах прощупался капсюль всего одного патрона. Предпоследний он сжег на оберста. Что делать? Застрелить Нину, а самому пойти в гестапо?


Но девушка нашла другое решение, страшное в своей простоте.
- Вася, выхода нет! Задуши сначала меня, а потом стреляйся сам.
- Да ты что, Нин… - обомлел он. – Как я тебя задушу?
Она вцепилась ему в плечи, затрясла.
- Хочешь, чтобы они меня пытали и насиловали? Ты этого хочешь? Васечка, ну нет же другого выхода! – Нина нащупала и наложила ледяные пальцы жениха себе на горло, зачастила горячечно, слыша в двух шагах, за тонким стальным чемоданчиком, хруст немецких шагов и хриплое ворчание собак. – Я сама себя буду душить, ты только помоги. Не успеем, вот же они! Скорее! Давай! Не тяни! Не дай, чтоб меня му-у-у-у-учили! И сам меня не мучай, прошу!


Голова пошла кругом. Права Нина. Умрем и исчезнем с проклятой земли! Вместе. Навсегда. И весь ужас, все муки в холодном, голодном лесу тут же закончатся. 
- Я не дам, чтоб тебя мучили, - молодой партизан сначала неуверенно сжал горло любимой поверх ее рук, припал губами к ее губам в прощальном поцелуе и… стиснул пальцы. Сдавил так, что перед глазами поплыли огненные круги, в ушах зазвенело. Давил и шептал, как делал это в минуты острой близости «Любимая, сейчас, потерпи, еще чуть-чуть, все будет хорошо…».


Лай собак, гудение крови в голове, мычание и биение тела под ним, укус в губы, - все слилось в приступ жгучего безумия.
«Ты же сама смерти просила, а теперь кусаешься!»
В приступе отчаяния и злобы Василий так стиснул пальцы, что захрустело ломкое горло. Обмякла Нина, больше не барахталась, не кусалась.


Василий впал в забытье.
Очнулся от оглушительного лая за стальной переборкой чемоданчика.
Разжались окоченевшие пальцы на горле убиенной Помазковой, взвели курок, приставили дуло к виску неизвестного солдата.