Копье Судьбы. Книга Первая. глава 18

Лукьяновское СИЗО. Камера № 547. Ночь

Сергей весь дрожит в жутком ожидании проникновения в его нутро.
Вдруг
сверху
мелькает тень –
в балдоху врезается шленка, лампочка хлопает и гаснет –
с верхней шконки на толпу обрушивается тело –
насильников сносит –
телевизор падает на пол, гаснет – фонарик улетает под шконку и тоже гаснет.
В кромешной темени взрывается хор ругани и проклятий.
 
Голос Гуся дрожит в злобном напряге: «Ах, ты с-с-с-сучонок нед-д-д-доповешенный!»
Судя по крикам, блатные бьют Мишаню, спрыгнувшего с верхних нар и помешавшего петушению. Скворец извивается в змеино-скользких кольцах держащих и душащих его рук, топчущих колен, вминающих локтей. В очередной, самой сильной потуге что-то вдруг громко щелкает в ушах и c резким звуком – пью-ю-ю-у-у-у-у! – переходящим в галактический гул, врывается гомон незнакомых голосов.


«Сбой в системе, не работают помпы, Римма его откачивает»
«Дашутка, у меня уже сил нету, дыши ему в рот. По моей команде. Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь девять-десять… Вдох!»
«Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь девять-десять… Вдох!»
«Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь девять-десять… Вдох!»
«Дефибриллятор принесли!»
«Наконец-то! Давайте!»
«Руки уберите! Разряд!»
«Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь девять-десять… Вдох!»

«Разряд!» «Разряд!»

«Есть! Он задышал!»
«Есть пульс!»
 «Смотрите, он дышит САМОСТОЯТЕЛЬНО! Помпы же еще не включились!»
«Ну, чего ты плачешь, Даша? Все уже хорошо…»

…чьи-то пальцы влезают в глазницы, выдавливают шнифты… сука, больно! невыносимо ломит глазные яблоки, перед внутренним взором все пылает и вдруг… бешено взрывается! 120 миллионов палочек, 6 миллионов колбочек и сто восемьдесят миллионов фоторецепторов в глазах вспыхивают белейшим, нестерпимым светом.
Кости черепа растворяются, границы между внутренним и внешним мирами исчезают.


Ты - точка сознания внутри слепящего пекла Большого взрыва. Смотреть больно, но и закрыть глаза невозможно, ибо термоядерный синтез происходит не снаружи, а внутри глазных яблок, - это сотни бурлящих, бешено вращающихся, разлетающихся со скоростью света галактик, созвездий и туманностей.


Сквозь вселенский хаос проступает серебряная чеканка горы, усеянной ангелами, и юная Богородица, стоящая у твоего изголовья. Глаза ее блещут от слез. Губы шевелятся.
«От-крой гла-за, Се-ре-жень-ка… от-крой глаз-ки»


Ты рвешься к ней в порыве любви и страстном желании спасения, силишься закричать, но рот забит кляпом, силишься дотянуться, но не можешь высвободить руку из змеиного клубка кучи-малы.


Чужие пальцы покидают глазницы, слепящий свет меркнет. Даша исчезает, мир затопляет багровая мгла. Те же пахнущие куревом пальцы лезут в рот, дерут щеку на разрыв и при этом вытягивает клейкий кляп полотенца. Ты освобождено вдыхаешь и овчаркой вгрызаешься в чужую руку, – глухой вопль раздается в чреве кучи-малы, - это голос Менялы.


В суматохе потасовки заключенные содрали с веревок белье, замотались в тряпки и слиплись в единое орущее месиво… «задавите суки… харе… хватит… где он? а-а-а-а!!!! жеребена мать, вы мне руку сломали… шо ж вы робыте? задавите же-е-е-е, гады!!! Ну, жаба, я тебе ноги вырву, будешь сосать, не нагибаясь! Рожаю…»


Ты бьешься неистово, выкорчевываешь правую кисть из брикетированного клубка тел, дотягиваешься до шконки, обретаешь точку хвата, каким-то нечеловеческим, выдувающим геморроидальные узлы сверхусилием выволакиваешь свое тело из костоломной давки и протискиваешься в угол нижних левых нар, под которыми обитает Шмонька.


Хриплый голос Гуся приказывает всем остановиться.
Драка прекращается. Зеки расцепляются. Кряхтя и постанывая, встают.
Легкие камеры дышат, как мехи кузни, нагнетающие в горниле жар.
Включается фонарик. Батарейки сели, по стенам ползут смутные тени.
Слышится дрожащий тенорок Юрия Соломоновича.
«Люди, ну, шо за геволт, успокойтеся вже».


Из иного мира доносится голос Даши.
«Риммочка Львовна, по-моему, у него глазки приоткрылись».
«Сейчас посмотрим твоему Сереже глазное дно».


В глаза бьет солнечный зайчик фонарика. Ты жмуришься.
«Кажется, у него появился зрачковый рефлекс».
«Вон он! Держи крысу!» Десятки рук с растопыренными пальцами тянутся к тебе, ты отбиваешься ногами, цепляешься за стойку локтевым сгибом, пальцы рук сцепляешь в замок, тебя тащат за щиколотки, тянут всей камерой, рука хрустит в локте, ты  вопишь от боли…


Извивайся, словно угорь,
Но найди свой пятый угол!
Там скрывается, увы,
Выход из твоей тюрьмы.


«Меня загнали в пятый угол! Я вижу свет другого мира и слышу оттуда голоса».
Фонарик Менялы гаснет.
Пахан приказывает зажечь свечу.
Кухарь впотьмах чиркает зажигалкой.
Чирк - пыф!


В темноте проступает горящая по контуру синеватым огнем фигура как бы ангела.
Растерзанные, потерявшие человеческий облик узники замирают.
Зверство стекает с их лиц и сменяется детским удивлением.
От «ангела» исходит дым. Запахло паленым.
Народ очнулся. Кто-то ахнул – горим!


Горящий человек обвел сокамерников светлым и страшным взором.
Каждому заглянул он в глаза.
До конца своих дней запомнят они этот взгляд.


«Да это Шмонька! - ахнул Кухарь, разбивая наваждение, - он нашу зимбуру пьет!»
Спасло Сергея не падение со шконок Миши Недоповешенного, Мишаня только затормозил процесс петушения. Спас его камерный изгой Шмонька. Воспользовавшись темнотой и неразберихой, чухан добрался до общаковских запасов зимбуры, зубами содрал с трехлитровой банки пластмассовую крышку и принялся пить самогон из горлА. Культи не удержали банку, ядреный первач хлынул через широкое горлышко и с головы до ног облил бомжа.


Чиркнувшая зажигалка воспламенила пропитанную горючей жидкостью одежду. Веником вспыхнула борода, и, скручиваясь багровыми спиральками, прогорела до кожи. Косматым нимбом полыхнула шевелюра, и - открылось лицо, прежде закамуфлированное седой растительностью, а теперь обритое огнем, удивительно молодое и ясное.


Чухан запрокинул голову и торопливо припал к трехлитровой банке. Полная самогонных паров, она вспыхнула и лопнула в его руках, окатив Шмоню с головы до ног синеватой прозрачной волной.

ДЫШАТЬ! Дыша… ды…
но вдох невозможен, -  захлебнешься! - огнем со смрадом зимбуры –
горящий самогон, обжигая язык, нёбо, гортань, льется по пищеводу в желудок, раскаленные спиртовые пары - через бронхи - 
врываются в легкие – аг-аг-кха-кха-кха-кха-кха-кха-кха
в кашле и судорогах 
расползаются туберкулезные дыры на легочной ткани, 
освещается потусторонним светом вечная тьма человечьего нутра

Пылающий партизан медленно бежит по глубокому снегу.

«Туши его!» гаркнул Гусь.
Зеки бросились к раковине.
Воды не было! Воду же на ночь отключают…
От опущенного шарахнулись, никто не хотел законтачиться.
Удушающая вонь заволокла бетонный бокс.


Кто-то из зеков залез на верхние нары, поближе к окну, но дым поднимался именно кверху, густой пеленой собираясь под потолком, и лающий кашель Менялы и Кухаря тут же ссыпался с «решки» на продол.


Шмоня плясал и кружился, охлопывал себя руками, сыпал искрами и разгонял дымовал, особенно вонючий из-за горения донельзя загрязненной одежды.
Загорелось белье на веревках, затлели одеяла на нижних нарах, занялась газета на столе, черными пятнами взялась статья о «Крымском душегубе».
Дымная хата празднично озарилась костерками возгораний.    


Качан заколотил ногой по «тормозам».
«Пожар! Пожар! Гори-и-и-и-им!»
Зеки истерично завопили в щели кормушки.
«Воду открой!» «Старшой! Воду дай, воду! «Воды-ы-ы-ы! Открывай нах! Пожар!»
Прошло минут десять, пока стук достиг слуха дремлющего надзирателя.
Он сонно побрел на шум.


Шумели в конце коридора, в хате 5-4-7.
Ну, сейчас пройдусь «демократизатором» по ребрам, подумал Новиков, вынимая из-за пояса резиновую дубинку.


В открытую кормушку хлынул дым вперемешку с кашлем и воплями.
Чтобы открыть тюремную камеру, надо воспользоваться тремя ключами и сдвинуть два громоздких засова. Для клиентов душегубки это время показалось вечностью.


Наконец дверь открылась. В клубах дыма вырвалась в коридор свора блевотно кашляющих зеков.
- Пожар! – пушечным жерлом пасти проревел голый, татуированный с головы до ног зечара. – Пожаа-а-а-А-А-А-а-р, начальник! Кха-кха… Воду, воду включай! 
- Что горит? Кто поджег? Стоять! Всем к стене!
- Огнетушитель давай! Там чухан горит! Кха-кха-кха…
- Тревога!
- Горим!
- Пожар!
- Пожежа! Рятуйте!
- Стоять! Всем на пол! Лежать!


Всеобщий кашель кипятком выкипал из бронхов, разбрызгивался хрипом и чихом. Заключенные на карачках расползались по задымленному коридору.
Уразумев степень опасности, дежурный бросился к пожарному щиту.
Зазвенел сигнал тревоги.


Скворцов действовал на автопилоте. Наощупь, в едком дыму, он содрал со своего матраца одеяло, набросил на горящего бомжа, повалил его на пол и принялся руками захлопывать пламя. Шмонька хрипел, выгибался дугой и колотил пятками по полу…
Вбежал дежурный, зашипел огнетушителем. Скворца с бомжом залило пеной.