Копье Судьбы. Книга Первая. глава 19

РАЗБОРКА ФИНТА.
Лукьяновское СИЗО. Камера № 547. Ночь. Температура воздуха 29 градусов

Спустя три дня после пожара поздно вечером дверь в камеру «5-4-7» вдруг открылась, узкая полоса света рассекла душную темень (разбитую лампочку еще не успели заменить), кто-то вошел, и дверь снова захлопнулась.
- Я Финт, - негромко сказал вошедший. – Гусь, ко мне!


Услышав погоняло смотрящего по СИЗО, пахан включил фонарик и пошел навстречу с протянутой рукой.
- Приветствую, уважаемого ФинтА!
Голос Гуся прозвучал крайне почтительно. Финт руки не пожал, включил  аккумуляторную лампу, какими охрана пользовалась при ночных шмонах.


Стол тут же был очищен. Финт сел на козырное место, которое обычно занимал пахан. Элита камеры стояла навытяжку. Никакой тюремный спецназ не смог бы оказать на заключенных такого устрашающего воздействия, как посещение смотрящего по СИЗО.


Законник заговорил негромко, иногда переходя на шепот, блатным приходилось наклоняться, чтобы расслышать его слова.
- Почему беспредел в хате?
- Назови, Финт, что не так, и обещаю, мы все исправим.
- Косяки не исправляют, их смывают кровью. Молись, чтобы это была кровь не из тухлой вены…


Угроза петушения озлила Гуся.
- Назови, в чем я накосячил, - с вызовом потребовал он.
- Ты плохо принимаешь гостей.
- Прости. Разреши пригласить тебя на закусон… Кухарь, Меняла, стол накрыли!


Пристяжь пахана бросилась выполнять приказание.
- Я тут не гость! – оборвал суету Финт. – Я хозяин. Гости у тебя – первоходы. Ты их прессуешь не по делу. Три косяка на твоей хате. Почему я должен лично разруливать твои непонятки?
- О чем ты говоришь, уважаемый Финт?
- Самосожжение чухана - раз.
- Опился зимбуры, сам подпалился.
- Доведение до самоубийства заключенного… Кто тут у вас вешался?..


- Миша Недоповешенный, но и его мы не трогали, он сам себя пришмотал.
- Сам? И на больничку сам загремел – синий от побоев?
- Синий он не потому, это он в разборняк вклеился не по делу, вот ему и досталось, а в «пеньку замотался» он по своим понятиям, он бытовик, жену порешил, видать, совесть замучила, из наших никто его и пальцем не трогал, он сам подтвердит. Позвать его?
- Зови.


Мишаню выдернули с нар.
- Здравствуй, - сказал ему Смотрящий. – Я Финт. Как тебя зовут?
Держась за горло, Недоповешенный прохрипел.
- Михаил.
- Почему вешался, Миша?
Туберкулезник давно ни с кем не разговаривал, его начали типать нервные тики.


Финт сказал успокоительным тоном.
- Отвечай честно, Миша, ничего не бойся. Если кто тебя прессовал не по понятиям, тот ответит. Тебе ничего не будет.
Качан пихнул сокамерника в бок.
- Говори все, как было!
- Ты, - глянул на Качана Финт, - сдуйся.
- Все… - поднял руки Качан.


- Итак, - Финт перевел глаза на Недоповешенного. - Кто тебя прессовал? Кто довел до самоубийства?
- Никто, сам я.
- Сам? Причина должна быть
- Причина? Причина - совесть.
- Он жену убил, вот совесть его и замучила… - вновь за Мишу ответил Качан.
- Ты кто? – посмотрел на него Финт.



- Пацан в пределах. Погоняло Качан. 5 лет л.с. (лишения свободы) по гоп-стопу, из них 3 года т.з. (тюремного заключения).
- Я тебе слова не давал, Качан.
- Мы тоже не от лысого прикуриваем, понятия знаем.
Финт сжал зубы, выдавив на скулах миндалины желваков.
- Будешь вставлять слова, когда я разрешу. Иначе удалю из зала. В парашу.


Качан с достоинством кивнул, мол, понимаем, не пальцем деланные.
- Продолжай,  Миша, - обратился Финт к Недоповешенному. – Легче станет. Я таких, как ты, много перевидал, подскажу, что делать надо, когда душа не на месте.


Суицидник переминался с ноги на ногу. Горло его, стянутое странгуляционной полосой, еле вышептывало слова.
- Я это… женился два года назад… Жена меня дождалась из армии… Очень мы друг друга любили… со школы… с пятого класса… Хотели это… ребеночка… Но все не получалось… Пошли к врачам, сделали анализы. Как-то я это… с работы вырвался пораньше и приехал домой часа за два до окончания смены. Слышу, в спальне вроде как это… разговаривают. Я подкрался…


Миша замолчал, гуркотя горлом, как голубь.
- Что ты увидел? – спросил Финт.
- Наталья это… верхом сидела на мужике, голая, и двигалась туда-сюда… Все у
меня это… в голове помутилось, стал я сам не свой, пошел в чулан, взял топор, ее первой рубанул в затылок, занес топор и… обмер.
- Чего обмер-то?


Миша выклацал одной своей скачущей нижней челюстью.
- Отец… то… мой… был…
- Ни фуя себе, – крякнул Качан.
- Вот те на-а-а-а… – выдохнул Меняла. – Во, бабы, сучки…
- Снохач, – сказал Кухарь, – у нас в деревне тоже случай был…


Финт обвел взглядом толпу и все примолкли.
- Продолжай, Миша. Я понимаю, тебе тяжело. Но пока не выплеснешь из себя, не вылечишься. Что ты с отцом сделал?
- Ничего... Наталья на него упала и кровью залила, а я топор бросил и убежал. Напился. Потом сдался в милицию. Отца видеть не хотел, на свидания не допускал, письма его не читал. Потом свели нас на очной ставке… После того я и повесился… Жаль, не до конца…
- Что отец сказал?


Недоповешенный начал говорить, вперившись глазами в одну точку, будто письмо читал с грибковой стены.
- «Дорогой Миша, жена твоя, Наташа, царство ей небесное, тебе не изменяла, а любила тебя очень. Это она пришла ко мне и рассказала про твои анализы, что ты не можешь иметь детей. Это она умолила меня зачать с ней ребенка, чтобы он был нашего рода. Да судьба так сложилась, что ты именно в тот день вернулся домой и нас застал».


- Врет, – вырвалось у Качана.
Хата повернулась на его голос.
- С чего решил, что врет? – спросил Финт.
- А чего это она на старика взобралась? Сверху сидела. Если б просто хотели
ребенка зачать, то применили бы нормальную позу, баба снизу, мужик сверху.
- Отец мой не мог… - сказал Миша, - инсультник он. Не может вставать.
Было слышно, как в животе у него забурчало.


- А как же его на очную привезли? Парализованного-то?
- В кресле инвалидном…
- Т-твою д-дивизию! – выругался Меняла. - Выходит, зазря ты жену погубил?
- Ничего не зря! – грубостью пытаясь замять ошеломляющую силу только что
рассказанной истории, перебил Менялу Качан. – Во всем бабы виноваты! Хочешь ребенка, обговори все с мужем, спроси разрешения. Он бы понял, согласился. Все потому, что втихаря делала. Есть же еще искуственное там оплодотворение.
- Оно денег, знаешь, каких стоит, - сказал Меняла.


Финт приподнял руку – голоса стихли.
- Наворотил ты, Миша, дел. Посмотри на своих сокамерников. Изломанные зонами, изрубленные, измученные. Им всем плохо, но они живут. Выламываться из жизни, как и из камеры, для порядочного арестанта – западло. Слушай мою постанову. Грех твой тебе отпускаю. Ты не ведал, что творил. Отсидишь за невинно убиенную жену положенный срок. Уйдешь в монастырь. Замолишь.


Запомни, если еще раз попытаешься повторить суицид, будешь о****ошен и загнан под нары. Тогда поймешь разницу между твоим нынешним положением и настоящим адом. Запомни, суицидом ты подставляешь своих же товарищей по хате. За тебя их прессовать могут. А если ментам понадобится, они твой суицид повесят на них и срок дадут как за убийство. Понял?


- Понял, - сказал воспрявший духом Миша, перед которым в кромешной тьме
высветилась какая никая, но перспектива дальнейшей жизни – тяжелой, но осмысленной покаянием. Он даже руку поднял, как ученик за партой.
- Можно спросить?
- Спрашивай.
- Можно я не в монастырь уйду, а в лесничество? Буду грехи замаливать и зверью помогать. Я животных люблю.


- В лесничество? – мечтательно протянул Финт и улыбнулся. И зеки тоже заулыбались, представив лес, зверей и свободу. – В лесничество, Миша, можно… Можно, братва, ему в лесничество?
- Конечно, можно, - загудела камера.
- Спасибо. Великое вам спасибо... – Миша зарыдал, закрыв лицо руками.
Его обняли, увели в угол, дали воды…


Финт глянул на Гуся.
- Первую непонятку разрулили. Вина с тебя снимается. Вторым гостем у тебя был «Скворец».
Смотрящий встал, стукнул в дверь, что-то тихо сказал в кормушку.
Скрежетнул засов, дверь открылась, впуская того, о ком только что зашла речь.
Сергей Скворцов вернулся в родную хату.