Копье Судьбы. Книга Первая. глава 20

ПРИНЯТИЕ В СЕМЬЮ. РАЗБОРКА ФИНТА (продолжение)
Лукьяновское СИЗО. Камера № 547. Ночь


Когда за ломовым захлопнулась дверь, кто-то сказал.
- Фу, даже дышать стало легче.
На правах нового главшпана Качан сделал объяву камере.
- Я пацан в пределах. Пятерик за шлюзом оттянул, понятия знаю. Будем жить без террора и прессухи. Уважаемому Финту благодарность за высокое доверие. А как с ментами поступать, мы знаем


Качан кивнул Рубленому и Зире на Мытника. Те скрутили таможенника.
- Я нє мент! – забился украинец. - Митниця не мае нічого спільного з ментами! Ми самі ментів ненавидимо. Це вони мене сюди запхали. Срав я на ментів!


Качан за волосы отогнул его голову к лопаткам – до хруста шейных позвонков.
- Срал ты мамке в дойки, когда ходить не умел.
- Боляче... боляче, - заблажил Мытник. - Шию зломаешь! Відпусти!
Новый смотрящий по хате 5-4-7 вынес свой первый приговор.
- Ты, - сказал он Мытнику, - возьми нитку с иголкой.
- Навыщо… нитку… та й голку?
- Очко свое рваное будешь штопать. Твоя предъява не проканала. Отвечай за базар.


- В пердак хохла! – заистерил Кухарь. – В пердак! В пердак! В перда-А-ак!
- Птица дятел станет петухом, - Качан расстегнул штаны. - Жил-был стропальщик, и было у него две дочки - Вира и Майна. Вира, пацаны! На дальняк, широкой кверху!


- Слушайте мою постанову, - сказал Вор. – Мытника замастовать, но не вскрывать.
Второе мое решение. Примите его в семью, - Финт указал на Сергея.
- Кого? – возмутился Качан. - Скворца?
- Нет больше Скворца, - сказал Финт. – Сергей показал себя несгибаемым бойцом. Его не сломили ни облавы, ни вертолеты, ни допросняки, ни «стаканы». Вся ваша хата во главе с Гусем не смогла его сломать. Это говорит, что дух в этом парне спрятан стальной, как копье в ножнах. Поэтому я, вор в законе Финт, поднимаю его в наше воровское братство. Определяю его честным  фраером по масти с погонялом «Черный Археолог». Отныне он мой крестник. Кто имеет что-то против него, пускай говорит со мной. Кто будет за него, тот будет иметь мою поддержку. Качан, примите Арехолога в семью. Ну, братва, просите друг у друга прощения. Сначала ты, Археолог.


Потупив голову, стоял Сережа Скворцов перед шайкой бандитов, воров и убийц. В очередной раз он должен был унижаться и просить прощения. За что? В чем он провинился перед ними? Он никогда не простит избивавшего его Качана, неправедно обвинявшего Мытника, обиравшего Менялу.
- Чего молчишь? – спросил Качан. - Проси прощения у народа!
Обида стала поперек горла. Сергей был не в силах заговорить с оскорбившим его отребьем…
Сокамерники словно услышали его мысли.
- Молчит, обиделся… - сказал новый смотрящий. – Что такого выдающегося ты
совершил? Перебил кучу народа? Это дело нехитрое. Скворец с самого начала спесь свою показывал, не уважал никого, считал нас быдлом, я неправильно говорю, люди?
- Археолог… - поправил Финт.
- Если теперь он Археолог, если стал одним из нас, пусть извинится, покажет
уважение!
- Сергей, люди ждут… – сказал Финт.
Ослушаться было нельзя.
Но Скворцов упрямо смотрел в пол.


«Что им сказать? Простите, что не дал себя изнасиловать?»
Наконец в голове сложилась подходящая формулировка: «Простите, что ввел вас в заблуждение о своей масти, не сказал, что иду по статье за убийства…»
Набрав в грудь воздуха, Сергей поднял глаза и…


Сдвинулись стены, спазмой сковало затылок, в жаркой духоте хаты изморозью иголок пронзило спину, руки, ноги. Пелена спала с глаз.
Перед ним – расстрельной шеренгой - стояли убитые им люди.


Смуглый кореец Чан, словно отлитый из желтого воска церковных свечей, тускло смотрел щелочками меркнущих глаз, как тогда, в лесу, когда  копье колебалось между ребер в такт последних его вздохов… Качан, ты ли это? 


Раздетый до майки и трусов Егерь Скороходченко, грузный, седой, с волосатой грудью, с пузырящейся изо рта легочной кровью, остекленевшими глазами глядел куда-то вдаль, в тот заповедник, куда Мишаня «Недоповешенный» после отсидки устроится работать лесником.


Долговязый Меняла с рыжими усиками под хрящеватым носом кренился на бок, зажимая рану в печени… Костя «Антиквар», и ты тут!
Навытяжку стоял офицер украинской таможни Олесь Довгий, кровью набухла форменка в месте прокола…


Понурил голову лысый толстяк-еврей в майке и трениках, выглянувший в вагонный коридор и получивший удар копьем в живот. Весельчак и умница Юрий Соломонович…
Зира и Рубленый, изуродованные взрывом гранаты, сидели на нарах, глядя остатками глаз. Они пожертвовали собой, отогнали его от раскопа, спасли, а он, дурак, радовался их смерти.


Кто скулит в мертвой тишине хаты «5-4-7»?
Виляет хвостом овчарка с бурыми подпалинами на животе и пышных лапах… в животе запеклась рана, не кормить ей больше щенков… 
А-а-а-а-а-а-А-А-А-А!!!


Гейзером вырвался из недр души жуткий вой эпилептика, жилы натянулись на горле, пальцы свела судорога, ноги подогнулись. Сергей упал, завыл-замычал-забился в корчах, язык прокусил разбухший. Односиды навалились, прижали руки-ноги, в пенном рту скрежетнула на зубах ложка…
Он бился… не помнит сколько…
Утих…
На лицо пролилась вода… 
Ложка во рту мешала, Сергей мыкнул, ее вынули.


«Убейте меня… нет мне прощения!.. Простите!.. Простите!!.. Прости-и-и-ите!!!...»
- Все, все, - сказал Финт, - успокойся! Поднимайте его.
Сергея подняли, посадили на нары.
Он глухо стонал, отдышался, пошел к раковине, умылся, высморкался, ему дали выпить зимбуры.


Он ненавидел избивавших его пацанов на Голом шпиле, а они спасли его от взрыва. Таможенники, менты и погранцы ценой своих жизней арестовали его и поместили в тюрьму, чтобы он прозрел.
Миша Недоповешенный повесился, когда Сергей сам был готов вздернуться.
Шмонька принял страшное самосожжение, чтоб спасти его от опускания.


Но главной спасительницей была Даша, не позволившая устроить в поезде бойню. Она душу его спасла,  понимая, что - возненавидит, но пошла на это, любовь свою принесла в жертву. Обида слепа. Она всех обвиняет облыжно, всем делает предъявы, орет, бесится, негодует и ненавидит. Вот почему в тюрьмах обиженных загоняют под шконку.


Пьют побратимы. Прямо из бутылька, передавая его из рук в руки. В желудках и венах пылает зимбура. Причащаются огнем. Острое чувство братства переполняет всех.


Загрызли одной черствой краюхой, причастились дружбе.
- Ну, калики перехожие, братайтесь! – смеется Финт, радуясь удачно проведенной «разборке», ибо так, братанием, в идеале и должна заканчиваться каждая «разборка по понятиям».


Встали и поклонились названные братья.
Вразброд зазвучали голоса.
- Прости нас, Сергей Геннадьевич… прости Сергей… прости, Археолог… не держи
зла… не серчай, Серый… ты теперь нам как брат… кто старое помянет…
Встал и поклонился Сергей Скворцов, повторил слова клятвы, подсказанные   крестным.


- Я, Сергей Скворцов, Черный Археолог, прощаю и прошу прощения у своих
братьев, вступаю в Семью и клянусь защищать ее до последней капли крови…
Эхом донеслось.
- Я, Андрей Качан, прощаю и прошу прощения у Черного Археолога Сереги
Скворцова, принимаю его в Семью как брата и клянусь защищать его до последней капли крови…
- Я, Константин Лопушанский…
- Я, Михаил Скороходченко…


- Теперь целуйтесь! – повелел Финт.
Первым по старшинству подошел забияка и драчун Чан, принявший в камере облик блатного Качана. Еще не утихший от плача, размякший Сергей обнял его, всхлипывая.
- Все, братан, все, – Качан крепко стиснул плечи бывшего недруга, шепнул на
ухо, – я за тебя теперь любого порву.
Троекратно, по-русски поцеловались побратимы.


Вторым подошел Егерь, Михаил Матвеевич, Миша Недоповешенный, поцеловал  троекратно. Третьим был Антиквар, ставший в хате Костей Менялой. За ним приняли целование таможенник Олесь Довгий, Юрий Соломонович, Кухарь, Рубленый, Зира.


Вдохновляющее чувство душевной наполненности, избытка сил и умений, ощущение внутренней целостности и нарастающего могущества преобразили Сергея Скворцова.
ЦЕЛОвание сделало его ЦЕЛым.


Потрясая, раздался инфра-голос.
- Теперь целуй своего крестного!
Сергей раскрыл объятия и замер. 
Первосвященник Финеес в белоснежных, обагренных кровью одеждах лично пришел проконтролировать процесс закалки духа нового Копьеносца. Маг-кузнец не прерывал своей работы ни днем, ни ночью. Раскаленная добела в схватках и сражениях, грубая поковка Духовного Клинка погружалась в ледяную купель тюремных камер, раскалялась на очных ставках и отбивалась и выковывалась ударами рук и ног сокамерников, чтобы вновь погрузиться – горячечная, обеспамятевшая, - в холодную воду тюремных стаканов и лазаретов.


В глубокой древности была нанесена на еще не остывший клинок иероглифика имен, и были то имена белоснежных ангелов и чернокрылых демонов. Прошли века, настал их час. Хтонические Силы Ума, формирующие само Мироздание, обрели человеческие тела. Их нынешние имена были заурядными, а лица простецкими, но были они Ангелами Света и Демонами Тьмы, аватарами и аспектами Копьеносца в высших и низших мирах. Их стянуло в пространственно-временной узел в камере 5-4-7 Лукьяновского СИЗО, чтобы смогли они узнать друг друга и осуществить предначертанное.


Вскрылся в стене вихревой тоннель света и вздул одеяния и кудри Пророка.
Отрок чистый подвел в поводу коня. 
Взлетел Финеес в седло. Из уст его изошел меч, чтобы им поражать народы.
С грохотом помчался всадник по тоннелю света, пронзившему спящий следственный изолятор, разил направо и налево мечом и посохом - и рассекались кармические узлы, и осуществлялись судьбы. Воинства небесные следовали за ним на конях белых.

Ржание, грохот копыт, хлопание крыл, хриплые выкрики и щелкание бичей наполнили «Столыпинский» корпус. Так пролетает поезд мимо ночного полустанка и с перестуком колес пропадает вдали.