de omnibus dubitandum 118. 30

ЧАСТЬ СТО ВОСЕМНАДЦАТАЯ (1917)

Глава 118.30. ПОД СТУК КОЛЕС…

    Я не историк, не публицист и не научный исследователь событий, пишет полковник Георгий Иванович Гончаренко, отыскивающий причинную связь между звеньями одной и той же цепи, разлагающий каждое явление на составные части, подвергающий их критическому анализу и, в совокупности всех трудов, представляющий обществу точный, ясный, непогрешимый вывод.

    Я неизвестный, маленький человек, впервые выступающий на литературном поприще, выросший в специальной военной среде, сроднившийся с нею всем существом, не свободный, конечно, от многих ее условностей и предрассудков, но в то же время, в силу ряда причин, с неизменным интересом, и даже с долею некоторого сочувствия, следивший за развитием русской общественной мысли.

    Таким образом, с политической точки зрения, я бы считал себя примыкающим к умеренно-прогрессивному лагерю, стремившемуся вполне законными мерами, в соответствии с имевшимися возможностями, направить страну на путь широких, разумных, необходимых реформ.

    В борьбе самодержавия с этой общественностью, симпатии, естественно, лежали на стороне последней, но симпатии тайные, в силу служебного положения не могущие быть проявленными открыто, увеличивавшиеся по мере злосчастных ошибок престола и власти.

    Вместе с тем, в Гончаренко, сохранилась верность монархическим принципам и идее, считавший ее сохранительницей лучших традиций русского прошлого, эмблемой государственного могущества, сковавшей в нерасторжимое целое великую страну.

    (на фото Слушатели Академии Генштаба 1914 г.) Апокалипсические события грядущих дней не поколебали его символа веры, но дали лишнее доказательство, что без единой национальной, честной и сильной власти, соответствующей политической зрелости страны, великое государство не выйдет из того состояния социального, экономического и политического распада, в который поверг его помутившийся разум народа, роковые ошибки престола и, вихрь, не в меру затянувшейся, неудачной войны.

    Само собой разумеется, что эти события обрели в нем не столько апологета, сколько идейного и физического противника и одну из бесчисленных жертв. Но, кроме того, на его долю выпала роль наблюдателя, по прихоти своевольной судьбы соприкоснувшегося достаточно близко с отдельными актами великой русской трагедии.

    Все пережитое он пытался передать на страницах своей маленькой повести, под условием, что личные впечатления, штрихи и отрывочные заметки не будут восприняты, как вполне объективный и полный, претендующий на абсолютную точность, в особенности, в своих поверхностных заключениях, труд.

    …автомобиль санитарной летучки доставил Георгия Ивановича из Пнюва в маленькую, грязную, забитую повозками тыла, расположенную у подножия гор — Коломыю.

    Само собой разумеется, что прямой путь из Коломыи в Прилуки лежит в стороне от железной дороги на Петроград.

    Но если принять во внимание поверстный срок и любезность непосредственного начальника, предложившего кратковременный отпуск для устройства домашних дел, станет понятным, почему неведомые Прилуки отошли временно на задний план, уступив место хорошо знакомой невской столице…

    Февраль на исходе.

    По этому случаю, как первый вздох, как ласкающее предчувствие, наблюдается сеяние южной весны. На полях еще лежит снег, но такой жалкий, в бурых проплешинах, с островами жирного чернозема!.. Потоки червонного золота льются с ясного неба… И дымится земля, и щекочет весенними ароматами…

    Весна с одной стороны, а с другой, стук вагонных колес, мягкое покачивание рессор, уют комфортабельного купе и сознание быть предоставленным себе всецело на протяжении нескольких дней — все это располагает к легким, радужным размышлениям.

    — Трах-тах-тах! Трах-тах-тах! — звенит металлическая симфония, со своим несколько однообразным, убаюкивающим ритмом.

    А перед глазами еще стоят снеговые вершины и зазубрины голубого хребта, ущелья и кручи, занесенные пушистым ковром, задумчивое безмолвие леса, горный ручей и хижина лесника, возле которой виднеются несколько крошечных точек.

    — Не поминайте лихом, друзья!

    Я покинул вас навсегда, со всеми планами и надеждами, о которых бывало, в минуты досуга, так горячо велась беседа за кружкой наполовину остывшего чая.

    — Прощайте!

    В памяти стоят слова напутственных пожеланий, последняя беседа с начальником, передавшим, под строгим секретом, неожиданное известие. Без сомнения, оно будет встречено Георгием Ивановичем с удовлетворением. В ближайшем будущем, по представлению Ставки, состоится его назначение командиром гвардейского полка, по всей вероятности лейб-гвардии Кирасирского Ее Величества.

    Двадцать лет тому назад он начал в этом полку военную службу!.. Этим же полком он закончит свою боевую карьеру!.. Подобное совпадение следует признать исключительным!..

    Между тем, промелькнул тернопольский вокзал, наполненный офицерами всех родов войск, как всегда шумный, как всегда залитый электрическими огнями, создающими особое настроение.

    В окна глядит вечереющая волынская равнина.

    — Трах-тах-тах! — выстукивает валторна колес, мелькают столбы, проносятся встречные поезда, бегут в такт знакомые рифмы:

«С севера болота и леса,
С юга степи, с запада Карпаты,
Тусклая над морем полоса,
Балтики зловещие закаты.
А с востока — дали, дали, дали,
Ветер, солнце, песни, облака,
Золото и сосны на Урале
И руды железная река…»

    Георгий Иванович нашел особое развлечение в беседе с дорожными спутниками.
Сначала, уже немолодой инженер путей сообщения передал свои наблюдения над галицийскими железными дорогами, посвятив в детали железнодорожного дела, из коих до сих пор отложилось в памяти одна характерная мелочь.

    Спрашивается, по какой причине на русских дорогах отдавалось предпочтение деревянным шпалам перед металлическими?

    По словам инженера, это объясняется не богатством лесного материала, а главным образом тем, что деревянные шпалы способствуют лучшей сохранности дорогостоящего подвижного состава…

    Знакомство с артельщиками, перевозящими под охраной конвоя денежные пакеты, дает повод к беседе на новые темы.

    Вспоминаются эпизоды из прежнего, разбойные нападения «эксов» и уголовников под маской революционеров различных мастей, во имя борьбы с самодержавным режимом, пополнявших подобным образом свои тощие кошельки. Вспоминается, между прочим, известное в свое время ограбление киевского государственного банка, на Липках, передаваемое Георгию Ивановичу, как свидетельства очевидцев. Один из артельщиков при этом был даже ранен…

    Незаметно протекает волынская ночь.

    А утром — Киев в пышном зимнем уборе, мать городов русских, с золочеными маковками раскинутых на семи днепровских холмах церквей, с седоусым Днепром, с Купеческим садом в серебряной россыпи и тяжелых снеговых гроздьях, с бойким Крещатиком, с Семадени и с Франсуа, с веселой киевскою толпой, с розовощекими киевлянками, с суетой столичного тыла.

    О, милый, столь любезный моему сердцу град, восхищается Георгий Иванович в котором и юность, и зрелость, и золотые детские годы отмечены неувядаемыми следами!..

    Наступит час и, я вновь возвращусь под твои изливающие негу покровы и снова моя нога, в поисках ласкового приюта, будет попирать твои гостеприимные стогна!..
Чем дальше на север, тем морознее и тоскливее…

    Уже нет ничего, напоминающего вчерашнее веяние галицкой весны… Снег, снег и снег!.. Запорошенные леса и синеватый иней обледенелых полей… Нахохлившиеся вороны, проволока телеграфных столбов, станционные здания, прикорнувшие сиротливо в сумраке зимнего вечера…

    Могилев — с комендантом и рослыми жандармами на перроне… Ставка — головной мозг тысячеверстного фронта, стратегический центр, от которого разбегается целая сеть микроскопических нервных сосудов, к Балтийскому морю, к болотам Полесья, к горным вершинам Карпат…

    Высшие полководцы, представители союзных держав, царская свита, Собственный Конвой и Его Величество — Император…

    — Трах-тах-тах!.. Трах-тах-тах! — звенит металлическая симфония… И снова падает ночь, вторая ночь, в течение которой удается задремать лишь на рассвете.
Причина заключается в капитане Бобкове, из туркестанских стрелков, герое с тремя ранениями и Георгиевским крестом на груди.

    Совершенно непередаваема эта стрелковая одиссея, насыщенная тихими окопными ужасами, газами ядовитых снарядов, смрадом гниющих на проволоке человеческих тел!.. Человеческой доблестью, человеческой низостью, отвагой и малодушием, дерзким вызовом року и слепою покорностью, с пьяным лозунгом в периоды кратковременных тыловых развлечений:

    — Хоть час да мой!..

    Принадлежность к одному и тому же военному цеху придавала их беседе специальный характер. Из-под спуда извлекается старый багаж, исторические примеры, героические эпохи, начиная от сотворения мира до нынешних дней.
Дело, конечно, не в том, в какой мере та или иная боевая эпоха лишена налета романтики или, наоборот, насыщена ею. Дело в том, что не право, а меч является, по-видимому, высшим арбитром, призванным разрешать тяжбы между народами на нашей, трижды грешной земле. И это значение он сохранит еще на тысячелетия…

    От седой древности, от разрушенных царств, со времен какого-нибудь вавилонского Гаммураби, этого Карла Великого далекой, покрытой пылью и прахом эпохи, от ассирийцев и финикиян, от персидского Ксеркса, мидийцев и парфян — в классический мир, к великому царю македонян, с гоплитами и македонской фалангой, к нумидийским всадникам, к Карфагену, к Ганнибалу и Каннам, к железным легионам Юлия Цезаря… От печенегов и скифов, вандалов и готов — к гуннам Аттилы и Каталаунским полям, к норманам, тевтонам и франкам, к Ронсевалю, к Роланду, к Карлу Мартелу, в такое же кровавое Средневековье…

    От походов великолепного рыцарства — к сарацинам и маврам, к татарам Батыя и монголам Тимура, к оттоманам, венграм и византийцам… От чешских дружин Яна Жижки и кантональных «баталий» Арнольда Винкельрида — к кондотьерам Сфорцы и Малатесты, к ландскнехтам Валленштейна и Тилли, к Густаву Адольфу, к Тюренну и Евгению Савойскому, к Оливеру Кромвелю, к Карлу XII, к прусскому Фридриху, к великолепной Екатерине, к великой эпохе Наполеона…

    А потом, столетие новейшей истории — гуманитарных наук, великих открытий и великих человеческих кровопусканий…

    Да, меч, тяжелый железный меч, является, к сожалению, верховным судьей, и до конца мира, пока на земле остается два человеческих существа, ему, по всей вероятности, принадлежит решающее значение!

    В конце концов, не есть ли это закон, вытекающий из основного закона борьбы за существование, который неизменно наблюдается в природе, в каждом органическом атоме?

    Не есть ли это роковая необходимость или стихийное бедствие, не подвластное укрощению человеком, подобно потопу, вулканическим катаклизмам, голоду, моровому поветрию, уносящим миллионы живых и здоровых существ, в виде необходимой поправки к другому закону, вызывавшему, в свое время, опасения Мальтуса?..

    Если сравнить прошлое с настоящим, трудно определить какому времени следует отдать предпочтение.

    Основываясь на истории и военной науке, можно отметить, что древние и средние века заняты сплошь ремеслом массового человекоубийства. Это взаимоистребление на полях брани, когда противники сходились на длину меча или какой-нибудь сарисы*, отличалось особым кровопролитием.

*) САРИСА (греч. sarisa) - длинное копье (до 6-7 м), находившееся на вооружении тяжелой пехоты в Др. Македонии и др. государствах (4-2 вв. до н.э.).

    Процент павших в рукопашном бою поражает своею относительною величиной, пленные истреблялись, мирное население уничтожалось, не исключая женщин и грудных младенцев. Болезни и мор довершали работу оружия.

    В связи с новейшею эрою в истории человечества, в кровавых тяжбах между народами наблюдаются, правда, некоторые антракты. Однако, эти антракты компенсируются, в пользу бога войны, такими неисчислимыми жертвами, при очередных взрывах, с которыми трудно сравнить даже всю эпоху Крестовых походов или Тридцатилетней войны.

    Статистики успели привести ряд интересных цифр.

    Так, один день битвы на Марне повлек за собой расход чугуна и стали, равный выпущенному в течение всей франко-прусской войны 1870 года.
В боях под Верденом сгорело, как ворох соломы, двадцать восемь германских дивизий.

    В мартовских боях на Сомме, ценою уничтожения шестидесяти четырех дивизий, немцы растреплют союзные армии французов и англичан, и поставят Антанту на край гибели.

    После битвы «за гавани», последует еще более грандиозная «битва за Париж», в которой примет участие 152 германских дивизии. Наконец, последует «битва за мир», в которую будет брошено все.

    В заключительных боях, решивших судьбу великой кампании, германские армии потеряют 700 000 ранеными и убитыми, 360 000 пленными, 6000 орудий, 33 000 пулеметов.

    Северо-Американские Соединенные Штаты, в последние месяцы войны, расходуют на свою армию один мильон долларов в минуту.

    Общая сумма военных издержек сражавшихся государств составит примерно 70 миллиардов английских фунтов.

    Если разложить эту сумму серебряными рублями, они образуют гигантскую ленту, которою можно опоясать земной шар тысячу раз.

    Количество убитых бойцов, поставленных в затылок друг другу, составит цепь, длиною в 7000 километров, почти равную протяжению Великого сибирского пути, от Петербурга до Владивостока.

    Если убитых построить в густые колонны, по восемь человек в шеренге, и пропустить церемониальным маршем, подобный парад займет десять суток.
Не подтверждают ли эти цифры ту мысль, что культура и цивилизация не внесли серьезного изменения в неумолимый закон, согласно которого, известная часть человечества, в известные сроки, вычеркивается одним ударом из списка живых существ?..

    Никаким Гомерам не описать кровавый хаос, именуемый великой войной, не воспеть битв, равных коим не было на земле от сотворения мира!..

    Беседа переходит снова на актуальные темы.

    Само собой разумеется, капитан Бобков, как истинный патриот, верит в близкую победу над упорным противником. Ценою страшного напряжения, миллионами раненых и убитых, потрясением всего организма, заплатила Россия за свою темноту и техническую отсталость. Но победа — не за горами!..

    Победа смоет позор поражений, даст стране уверенность в своей силе, укрепит зашатавшийся трон, проложит новые пути к могуществу, величию, славе!.. Император, с высоты престола, передает народу часть прав и, без сомнения, переходит в историю — Великим!..

    Так говорит капитан Бобков.

    А Георгий Иванович вспомнил, в эту минуту, слова плененного под Трембовлей прусского майора:

    — С целым миром воевать невозможно!.. Мы будем, вероятно, раздавлены!.. Но Николай II никогда не будет Великим!..

    Эти слова глубоко засели в мозгу, точно гвоздь.

    Часто они приходят на ум и не понять их символического значения…

    Россия надорвалась, это верно, но не сломан позвоночный хребет, не затронуто сердце… Еще последнее, небольшое усилие, месяц, другой, может быть, третий — и победа, решительная и окончательная, обеспечена…

    Разве до некоторой степени не справедлива старая истина, что «Россия проигрывала сражения, но выигрывала кампании»?

Только бы продержаться!..
Только бы не сдать в последний момент!..

    Тем более, что союзники не ставят активных задач. Наше состояние им известно. Весь цвет русского войска, весь кадр, гвардейские части, все лучшее и отборное, уложено в первый же год войны. Задача теперь заключается в том, чтобы стоять на занятой линии, приковать к ней поредевшие массы противника, лишить его возможности переброски сил на западный фронт, на котором решится судьба великой европейской трагедии…

    Все это было так просто и ясно, что не вызывало никакого сомнения, и картина грядущей победы рисовалась с полной определенностью.

    Но слова майора смущали и волновали. Образ царя, маленького, незаметного человека, с застенчивою улыбкой, с неуверенными движениями, тихого, скромного, лишенного природой всех внутренних и внешних черт венценосца и самодержавного владыки, в самом деле, не укладывался в сознании рядом с эпитетом — Великий…

    В окно глядит белое зимнее утро.

    Мороз становится все сильнее и стужа проникает в вагон. У царскосельского вокзала последняя остановка. Пассажиры наполняют проходы, обмениваются рукопожатиями, прощальными пожеланиями:

    — Всяких благ!

    — Иван Петрович, советую остановиться в «Астории»!

    — Милости просим!..

    — Не забудьте, Караванная № 12!..

    — Весьма приятно! — бросает на прощанье капитан туркестанских стрелков. — Значит — победа, а конституция — дело девятое!..

    Поезд подпрыгивает на стрелках. В мглистом петербургском тумане плывут семафоры, станционные будки, контуры серых зданий.

    На дебаркадере пустынно.

    — Носильщик!

    Студент в синей фуражке, с красной повязкой на рукаве, подходит к дверям вагона и произносит с явно подчеркнутым торжеством:

    — Ни носильщиков, ни извозчиков!.. В Петрограде — революция!

    — То есть как?

    — Ниспровержение существующего строя! — с улыбкой объясняет студент.

    — Господин полковник, рекомендую снять шашку!.. Военные подвергаются эксцессам!..