Повесть об отце Гл. 4 Фёдор

               
   Корнил за отца боялся. Мать предупреждала, и сам знал его слабость:  мог тот и не устоять перед соблазном чарку пропустить. А потом дальше затягивало. Порой про дом и детей забывал.
   Тяжко пришлось братьям. Старший с трудом успевал по хозяйству. На его плечи легла вся домашняя работа. А с младших спрос был невелик. Но Корнил их гонял. Убрать в избе, почистить в хлеву, наносить воды и наколоть дров – эту работу старались выполнять сообща.
 
   Ближе к Рождеству Фёдор привёл в дом Наталью Анкудинову – одинокую вдову, которая жила за логом. Слухов о ней по селу не было, как, например, о Феньке-солдатке. Знали, что Петра, своего мужа, схоронила пару лет назад, детей у них не было, жила в маленькой избушке тихо, неприметно.
   Что в доме появилась хозяйка, понятно стало сразу. Тридцатилетняя Наталья была росточка невысокого, плотно сбитая, ухватистая и работящая. В избе быстро навела порядок: побелила печь и вымыла стены, на полу расстелила свои половички, на окнах сменила старые занавески. Кухонную посудёшку заменила на свою. Рядом с чугунками появились пара кастрюль, а в горке – небольшом кухонном шкафчике – новые кружки и блюдца.   
   У печи она ловко орудовала и ухватом, и сковородником, передвигая чугуны и большую сковороду. Всё спорилось в её руках. Не торопилась, не суетилась, а дела шли.
   И во дворе был полный порядок. Корову сменили. Наталья свою привела – невысокую, белую, с большими округлыми боками.  Не то, что раньше была: тощенькая да капризная. 
 
   С детьми, на удивление, отношения сложились сразу. Осиротелые братья душой потянулись к Наталье, которая и словом, и делом привлекла их. Санке и Пашке больше всего понравились лепёшки, которые умелая хозяйка пекла чуть не каждое утро и подавала на стол с коровьим маслом или сметаной. 
   Корнил не раз наблюдал, как она разводила огонь, как возилась у печи, как ловко пряла овечью шерсть да куделю, как вязала всей семье носки да вареги. И мать так когда-то умела, да болезнь своё взяла. Отец стал более разговорчивым, вечерами за ужином частенько по-семейному, как раньше, велись беседы. 
   Санко с Пашкой после ужина лезли на печь, долго шушукались, а потом разом засыпали, Корнил на своей лежанке возился, не в силах справиться с мыслями, горестные воспоминания накрывали с головой: «Эх, мама, мама…»
   А отец с Натальей строили планы на будущее.
 
 ***
   Утром ребят разбудил вкусный запах, разносившийся по всей избе.
       – Эй, засони, вставайте, опалишки поспели, – Наталья ловко управлялась со сковородником, цепляя огромную сковороду то за один бок, то за другой. На столе возвышалась гора ржаных лепёшек, щедро сдобренных маслом. Рядом стояла миска со сливками.
    Мать такие лепёшки тоже пекла, только называла их по-другому. В груди у парня опять что-то защемило.
       – Ну, долго ещё нежиться будете?
   Корнил поднялся, толкнул братьев в бок: «Вставайте, лежебоки, а то сейчас отец придёт». Те долго потягивались, но манкий запах лепёшек быстро привёл в чувство. Спустившись с печи и на ходу поддёргивая штаны, они помчались к рукомойнику. 
  Фёдор не заставил себя долго ждать. В сенках послышались торопливые шаги, и в избу вошёл довольный хозяин.
      – Ух ты, запах-то какой, за версту почуял. Ну-ка, что за чудо сотворила мамка, – быстренько скинув с себя фуфайчонку, отец присел к столу.
   «Мамка». Корнила немного задело это слово. Он взглянул на Наталью, которая как ни в чём ни бывало, возилась у окна, где на лавке стояли кринки с молоком…
   Ели все с большим аппетитом. Перед каждым едоком Наталья поставила кружку парного молока.
       – Ешьте, пока не остыло, а к обеду я рыбник сгоношу, да пару ковриг испеку.
 
   Фёдор с любовью смотрел на жену.
       – Сноровная ты у меня, – ласково поглаживая Наталью по спине, промолвил он. – И как только всё успеваешь? А вы, едоки, быстро собирайтесь, в лес едем. Сегодня Митрей Титов лошадёнку свою дал, надо к вечеру успеть воз дров заготовить да привезти.
   Корнилу было не впервой заниматься заготовкой дров. Он всегда помогал отцу, а вот Санко с Пашкой не прочь были и отлынить от этого дела. Но желание – это одно, а слово отца – это приказ.
 
 ***
   Через час все были готовы. Отец проверил пилу, взял пару топоров – себе да Корнилу. Младшие братья знали своё дело: им пилить да жечь мелкие сучья. Наталья собрала немудрящий обед. В котомку сложила остатки лепёшек, каравай ржаного хлеба, пару головок лука да кусок мяса. Специально оставила для такого дела.
   Работали быстро и споро.  Даже замёрзнуть не успели. Несмотря на груз, домой лошадёнка бежала резво, торопилась к ужину. Сенцо и овёс ей были обеспечены. Вернулись засветло. Долго ли небольшой возок наготовить. На эту зиму топливо есть, а свежие дровишки – запас. На всякий пожарный случай.
   
   Ужин дровосеков-лесорубов ждал отменный: наваристые щи со свининкой, каша да рыбник, обещанный ещё с утра. Ребятня после сытного ужина заняла свои места на печи, а Корнил с отцом вышли во двор. Сытая лошадёнка стояла, переминаясь с ноги на ногу, видать, ей не терпелось оказаться в родном стойле.
     – Давай-ка, сынок, отведи савраску, да не забудь Митрею спасибо сказать. За услугу я ему потом отработаю. Так договаривались.
   Корнил подхватил лошадь за узду и зашагал по заснеженной улице. В домах было темно, лишь в некоторых окнах пробивался неясный свет. Яркая луна освещала дорогу. Подмораживало. Из труб серыми столбами поднимался дым и тянулся ввысь. К холоду. Во дворах лениво перебрёхивались собаки.
   Проходя мимо дома Акимовых, Корнил взглянул на окна: не выглянет ли невестушка. Нет, шторки не колыхнулись.
   
    …До Титовых путь не близок. Корнил прошёл улицу до конца и свернул в проулок. Вот и дом Митрея. Большой. На улицу четыре окна да во двор три. По меркам села – домина. И прируб огроменный. Чего там только нет. Какие-то большие дубовые лари, кадушки да ушаты. На полках – разнокалиберные крынки, туески, чугуны.
Порядок везде отменный. Наличники красивые, резные, только в прошлом году Митрей обновил, тогда и крышу покрыл новым тёсом. Во дворе – ни соринки, ни мусоринки. Хозяин каждый день с метлой прохаживается.
   Надворные постройки сделаны надолго, прочно. И конюшня, и хлевы, а их несколько – под разную живность, и высоченный лабаз, ежегодно под самую крышу забитый душистым сеном, и амбар, где в одной половине Митрей хранит весь мелкий инвентарь и разные скобяные изделия, а в другой хозяйничает Матрёна. Тут тебе и старые бураки, наполненные разной безделицей, и ненужная кухонная утварь, которую рука не поднимается выбросить, туески и пыльные пустые бутыли для всякой надобности. 
 
    По местным понятиям Митрей – зажиточный.  Иметь в рапоряжении пару лошадок,
необходимый пахотный инвентарь, молочных коров – это ли не благосостояние. В хлеву ежегодно набирали вес две-три розовобокие свиньи, овец – считать ошибёшься, а гуси и куры  вообще без счёта.   
    Сам хозяин – коренастый, хитроглазый мужик с густой рыжей шевелюрой  отличался особой расчётливостью: если с кем-то дружил, то обязательно с выгодой для себя, давал своих лошадёнок соседям с обязательным, заранее обговоренным условием отработать на него, в долг ссужал под большой процент. Жадный был до умопомрачения. Не зря все соседи говорили про него, мол, за копейку зайца догонит.
 Сельчан удивляло: как при таком достатке Митрей смотрелся неухоженным, порой очень неопрятным. То напялит на себя рубаху с обшарпанными обшлагами и засаленный кафтан, то наденет разношенные сапоги, которые в пору на свалку выбросить или сжечь, зимние его шубы да полушубки тоже просили ремонта: дыры да заплаты. Но жил он, видимо, по принципу: в заплатах не ходить – богатому не быть. Экономил на всём.
 
    Да и Матрёна его особой тщательностью в одежде не отличалась, хотя все знали, что нарядов у неё – носить-не переносить.  Чистоплотные соседки с брезгливостью замечали заношенные сарафаны и панёвы богачки, небрежно накинутые полушалки, истоптанную обувь. Но по улице ходила гордо, высоко задрав нос. «У-у, здыморылая, – шептались у колодца бабы. – Ишь, как гоголем свою голову несёт».
    Зато по воскресным дням и на престольные праздники вся семья выходила в обновках. Из сундуков доставалось всё самое нарядное. Матвей – в новой косоворотке и жилетке из тонкого сукна, в начищенных до блеска сапогах и картузе, небрежно натянутом на голову; Матрёна – в широком сарафане, изготовленном по заказу на её могучую фигуру, обязательно в ярком платке или полушалке и туфлях на пару размеров больше. Так она скрывала свои больные ноги. В зимнюю пору Матрёна щеголяла в фасонистых шубейках и пимах, которыми её щедро снабжали родители.  Жили старики справно и единственную свою дочь частенько баловали.
 
    …Корнилу «посчастливилось» только один раз побывать у Титовых. Давненько это было. Как-то зимой катались с горы. Кто на чём: кто на санях, кто на ледянках – досках, облитых водой и замороженных, кто на каталках.
    Васька Титов катался на санках. То ли кто толкнул его, то ли сам разогнался на вершине горы, но только понесло его вниз со страшной силой. А он возьми, да и перевернись посреди спуска. А дальше до самой реки – кубарем. Ну, и повредил ногу.
    Орал… Как резаный. Встать не может. А ребятня – ни с места. Не любили жадного да лживого, хитрого Васлея. Так его называли между собой: «Васлей-хитрован».  Пришлось Корнилу доставить страдальца до самого дома. Вёз на санях толстяка Ваську, а сам из сил выбивался.
    Тогда и увидел всё богатство в прирубе. У них такого не было.
   
    Матрёна сначала накинулась на сына, чего, мол такой зарёванный, да ещё привёл кого попало. Но, увидев, что тот еле-еле ковыляет, принялась воспитывать Корнила, что не углядели за Васькой.
    Правда, спустя время, успокоилась и отблагодарила сострадальца. Дала ему каких-то завитушек-постряпушек, которые горой лежали на столе в ставчике.
    Корнил уже поглядывал на стол. Такого он не видел никогда: белые витые кренделёчки, щедро посыпанные сахаром. «Везёт Васлею – наверное, каждые день лопает такие, – мелькнуло в голове.  – Ишь, какой упитанный».
    Донёс до дома заработанный гостинец, братьев угостил, а потом слушал, как они на печи спорили, кому больше досталось.
 
***
    …Подходя к дому, Корнил увидел хозяина. Тот уже поджидал свою лошадку. Вон и ворота открыты. Молча принял узду, молча выслушал слова благодарности. Не забыл напомнить об отработке.
    Возвращаясь домой, Корнил ещё раз взглянул на окна акимовского дома. Темень. Спит Лизанька.


 Продолжение: http://www.proza.ru/2020/03/14/1813