Кот-мореход

«Жил да был чёрный кот...»  Нет не за углом, жил он в нашей семье.  Чёрный как смоль.  В в отличие от кошки Мурмы, которую он сменил на посту домашнего любимца, без единого белого пятнышка.  Мурма, которую из-за частых разъездов мы сдавали на присмотр знакомым и знакомым знакомых, в итоге решила от нас дезертировать.  В последнем месте присмотра хозяйка отдельно готовила для кошки камбалу и позволяла валяться на свежевысушенном белье на балконе.  Мы подобных льгот не предоставляли, поэтому кошка от нас сбежала, махнув напоследок черным с белыми полосками хвостом.
 
Чёрного подобрали безымянным котёнком из локальности, которой некоторых потом попрекают всю оставшуюся жизнь – мол, мы его там «нашли, отмыли, очистили от очисток, а он нам фигвамы рисует...»  Некоторые тамошние привычки кот сохранил на всю жизнь: есть с аппетитом овощные обрезки, картофельные шкурки, иногда бутоны неосмотрительно оставленных на диване роз по три сотни за штуку.  В первые недели беспризорной жизни Чёрный также приобрел мощную клаустрофобию наоборот, да что там – настоящую клаустрофилию.  Наверное, именно из открытого неба бедного котенка атаковали сварливые сороки и грубые вороны со стальными клювами.
 
Как только пригрело весеннее солнышко, мы взяли нового питомца в рощу на пикник.  Но котенок весь день, жалобно мяукая, просидел под остовом сожженного в начале 1990-х джипа, изрешеченного пулями.  А на пути назад ошалевший от высокого неба Чёрный вывинтился из рук дочери и скрылся в развалинах проходной закрытого отделения флотского госпиталя.  Извлечь его оттуда не было никакой возможности.  Поэтому мы сперва вернулись домой, спокойно пообедали, запаслись вкусняшками и вернулись всей семьёй выманивать кота из шхер.  Произошедшее потом живописнее всего описал четырехлетний сын: «Чёрный только высунул мордочку, а мама – хвать его за головку!»

Дни бежали вприпрыжку, и Чёрный понемногу освоился в квартире.  Но выходить на открытое место отказывался наотрез, не только на улицу, но даже на балкон.  Однажды мы столкнулись с альтернативой – просидеть все выходные дома или уехать с ночевкой на рыбалку на реку Раздольная с соседями на их микроавтобусе.  Размышляли мы недолго и решили что нашему семейному коту нужно привыкать к переездам и кочевой жизни. 

Чтобы коту проще перенести поездку, я упрятал его в хозяйственный саквояж.  Но стоило машине тронуться, у Чёрного проявилась ещё одна сильная фобия – как оказалось, он совершенно не переносил езду в автомобиле.  Сперва притихший в темноте сумки, кот начал орать и метаться, так что саквояж заходил ходуном.  Через очень короткое время мы сочли за лучшее выпустить кота на свободу, и он начал метаться по салону во всех уровнях по высоте, от пола до подголовников, рискуя попасть под педали водителя.  В микроавтобусе началась невообразимая суета: все по очереди ловили и отпускали кота, а также наперебой советовали, как его успокоить.  Кто-то предположил, что кот попросту укачался, и ему необходим свежий воздух.  Окно приоткрыли и выставили Чёрного мордочкой в образовавшуюся щель.  Следовавшие за нами в караване другие соседи тут же отстали, потому как решили, что кота будет тошнить. 

Потом кот неожиданно притих, пристроившись у меня на плече на переднем пассажирском сиденье.  Еще совсем субтильный, не больше ботинка, казалось, он сосредоточенно наблюдает за дорогой.  Я мысленно вздохнул с облегчением и вдруг через секунду почувствовал, что плечу стало тепло и мокро.  Хорошо, что автобус уже миновал станцию Кипарисовую, рядом с которой начинались мелиоративные канавы, заполненные водой.  Поэтому мы устроили короткий привал, пока я постирался и переоделся. 

Два дня, пока мы занимались рыбалкой, жгли костёр и варили уху в котелке, Чёрный с двумя соседскими кошками циркулировали вокруг нашего бивака, периодически мелькая в высокой траве.  Видимо, более старшие кошки что-то нашептали в чёрные ушки, поскольку из поездки наш котик вернулся более уверенным в себе.  У питомца проявились стайные наклонности, он охотно «тусовался» с детьми, а спать так прямиком направлялся в детскую спальню.  Иногда мы заставали его спящим в кроватке дочери поперёк подушки, вытеснившим голову своей маленькой хозяйки на самый уголок.  Приходилось восстанавливать дочь в правах, но всю ночь-то за котом не уследишь! 

Кроме стрессов, бывали у нашего кота и приятные события в жизни.  К примеру, после ремонта в прихожей, которую мы неосмотрительно оклеили модным тогда поропленом – гибридом обоев и пороллоновой мочалки.  Стоило Чёрному попробовать, оказалось, что материал свободно его держит в прогулках прямо по стенам.  А когда кот уставал, он заползал в арку, опираясь спиной на подвешенную в её просвете перекладину из водопроводной трубы, и путешествовал по ней туда-назад, перебирая лапами по обеим сторонам свода.  Однажды его когти соскользнули, и Чёрный повис на перекладине как заправский гимнаст, перебросив передние лапы через трубу.  Неожиданно это ему понравилось, и кот стал повторять упражнение постоянно, занимаясь на перекладине гораздо чаще, чем приладивший её в арке хозяин дома. 

*     *     *

За весной пришло лето, и настала пора любимой везти детей навстречу ласковому западному солнышку и восторгам родственников, а мне «в другую сторону» – командовать научной экспедицией на двух судах в холодное Охотское море.  Надо было Чёрного кому-нибудь из знакомых пристроить, но в этот раз не удалось.  Поэтому в последний вечер сборов я запихнул ничего не подозревающего кота в уже знакомый ему саквояж, погрузил вместе с «рейсовым» чемоданом в уже знакомый ему микроавтобус и, несмотря на выражаемое всеми возможными способами кошачье возмущение, расстегнул молнию сумки только в своей двухкомнатной каюте на самом верху белоснежного научного лайнера. 

До западнокамчатского шельфа из Владивостока бежать не так далеко, какую-то неделю.  А там пошла круглосуточная работа на донной траловой съемке в этом обильнейшем рыбными ресурсами районе.  На каждой станции наша многометровая «авоська» приносила весомый улов разнообразных рыб, крабов, креветок, каракатиц, осьминогов, брюхоногих моллюсков – «трубачей», морских звезд, офиур, губок и мягких кораллов, а также всякой прочей морской живности – разбирать не разобрать, до ломоты в спине и черных кругов в глазах и под глазами.  Однажды я решил вынести на палубу скучавшего в каюте Чёрного – показать ему, что бывают в одном месте навалены горы вкусной съедобной рыбы.  Но кот этому открытию не порадовался.  Снова увидав над собой безразмерное небо, сливающееся по краю с безразмерным морем, Чёрный так впился когтями в плечо, что метки остались даже через грубую ткань спецодежды.  Тут уж я порадовался, что рейса впереди ещё больше двух месяцев, иначе объясняй потом жене происхождение царапин.  Кота я отнёс в каюту и больше силком под небеса не вытаскивал.  А сам он мог, максимум, перебежать от двери каюты через коридор в аппаратную радиостанции, где всегда было темно и тепло от постоянно работающей аппаратуры. 

С кормёжкой кота проблем не возникало.  Как и все мы, он охотно отдавал должное крабовому мясу.  Вот только мореходом Чёрный оказался хлипким.  Даже лёгкий шторм заставлял его страдать морской болезнью, и при этом в самом неподходящем, с моей точки зрения, месте.  Убрать за котиком не проблема, чуть менее приятно переписать в который раз оставленную на рабочем столе научную документацию.  А постирать спинку дивана и подвесить мебель к потолку над соплом тепловентилятора, чтобы сохла во влажном морском климате, – это уже целая техническая операция.  К счастью, через какое-то время несчастный котик нашёл себе подходящее убежище.  Чуть погода начинала свежеть, он запрыгивал в раковину умывальника, которая как раз была размером под тушку среднего кота, и лежал в ней, не совершая лишних движений. 

Впрочем, котом на судне Чёрный оказался не единственным.  Ещё один пушистый питомец обнаружился по соседству – в каюте капитана.  Моя и капитанская каюты занимали все переднюю часть надстройки, вернее, её среднего этажа, если считать верхним рулевую рубку.  Проектировщики встроили их одну в другую, как фигурки из тетриса.  Поэтому санузлы кают соседствовали вдоль всей длинной стенки, и если вдруг приспичит петь в душе, то вскоре можно услышать аплодисменты.  Впрочем, я в свою каюту забегал в основном поспать-помыться и сделать записи, а все остальное время проводил на палубе за разбором улова и в лаборатории за биологическими анализами и промерами рыб.  Капитану же на судне особенно заняться нечем, его главная функция – отвечать за всё и вся, а с этим и в каюте можно отлично справляться. 

Однажды поднявшись на нашу палубу, я застал у каюты капитана суетящуюся дневальную, а в помещении – совершеннейший разгром.  Доктор внутри бинтовал капитану расцарапанную руку.  Чёрный сидел взъерошенный «дома» на диване и отчаянно вылизывался.  Позднее выяснилось, что капитан попросил матроса принести моего Чёрного «познакомиться» с его котом.  Представляю эту картину.  Два кота, до этого только перестукивавшиеся между собой через тонкую металлическую стенку санузла, наконец-то встретились.  Капитанский питомец с высоты дивана возопил – это кого ещё там без спроса принесли?  Мой, по происхождению уличный разбойник, атаковал молча и сразу.  Коты столкнулись нос к носу, обменялись первыми оплеухами и покатились клубком по дивану, потом по столу, по полу, далее – везде.  Всё, что лежало на столе и полках, – книги, документы, сахарница и чашка с недопитым кофе – оказалось на полу.  Капитан вскочил из-за стола и бросился разнимать котов, которые в считанные минуты разнесли убранство кабинета в пух и прах.  Ценой поцарапанной руки ему это удалось – хозяйский кот был отброшен в спальню и отгорожен дверью.  Чёрный же в сердцах метнулся к закрытому иллюминатору и, пока одевший грубые брезентовые рукавицы матрос повторно его отлавливал, успел частично сорвать и распустить на полосы оконные занавески.  С портрета, повисшего наискосок на одном гвозде, на разгромленную каюту строго взирал профессор, именем которого называлось судно. 

– Я думал, они вместе играть будут, – жаловался мне потом капитан.  Я, как мог, пояснил, что два кота-самца в замкнутом пространстве играть могут только в одну игру, до полного уничтожения соперника.  Но, до чего же странно бывают устроены некоторые люди, через месяц история повторилась с таким же исходом.  Ну как тут не вспомнить анекдот про повторный прыжок на грабли?!  Правда, после второй битвы мастер больше попытки подружить наших котов не предпринимал. 

*     *     *

Работа на донной съемке закончилась внепланово.  Чиновники новой России продолжали плодить законы и инструкции, и, благодаря новой изданной бумаге, наш научный лайнер вдруг приобрёл незаконный статус внутри российских территориальных вод.  Чиновничья логика сработала следующим образом – раз судно оформлено за границу, то и работать должно за границей, а в российские территориальные воды – ни винтом, ни тенью от мачты!  Два дня мы, арестованные пограничными властями, простояли у устья камчатской реки Большой, привели в порядок бумаги и наигрались в карты.  А потом нас отпустили, поскольку никто не знал, что с нами делать дальше, но предупредили строго-настрого – в российские воды больше хода нет!  Продолжать донную съемку без прибрежной полосы в 12 миль, куда летом собирается значительная часть мигрирующей придонной живности, смысла особого не было.  Я предложил пораньше перейти на исследование подходящих к берегам лососей, институт одобрил, и Чёрному пришлось привыкать к новому рациону. 

Больше всего коту подошла свежая нежирная лососина – филе горбуши, которое пять минут подержали под льющимся из крана кипятком.  Этой еды имелось в избытке, потому как горбуша ловилась исправно, а на биологический анализ из тралового улова отбирали по 50 экземпляров.  Но не дай бог в филе лосося затешется косточка – тогда все попытки накормить животное закончатся катастрофой, не говоря уже снова о бумагах и убранстве каюты.  Работы на лососевой съемке было меньше, чем на донной.  Соответственно, я больше времени проводил в каюте, чему уставший от одиночества кот несказанно обрадовался и частенько подходил ластиться, когда я сидел на диване с бумагами.  А от двери каюты Чёрный так и не уходил дальше аппаратной. 

Мы поработали ещё полтора месяца, и после трехкратного повторения съемки в прикамчатских водах пришла пора сворачивать снасти и возвращаться домой.  К тому же, на работавшем параллельно с нами судне «Профессор Кизеветтер» сломался один из двух главных двигателей, и институт приказал нам «махнуть не глядя» нашего боеспособного «Профессора» на захромавшего.  В ясный, но очень ветренный день мы укрылись на небольшим островком в северной части Курильской гряды и поменялись судами.  С точки зрения экипажей и капитанов – поменялись научными группами.  Я уступил свою ухоженную каюту коллеге Александру и переехал в его жилище той же планировки, но куда как более убитое.  Бывшее наше судно продолжило научные работы, а мы малым ходом поплелись на заслуженный заход в порт Пусан для получения валюты взамен суточных, а также приобретения судового топлива и масла для институтского флота.  «Профессор Кизеветтер» выглядел судном, не избалованным хозяйским уходом.  Мы не только ползли неторопливо, но и часто останавливались, пока механики что-нибудь спешно латали в ломающейся «машине».  А потом снова разгонялись... аж до семи узлов! 

Чёрный переезд на другой борт перенёс стоически.  Не знаю, осознал ли он факт переезда вообще, или для него окружающий мир просто поменял некоторые цвета и запахи.  Как-то, уже в Японском море, мы снова остановились для ремонта, и я попросил у капитана, человека на удивление беспечного, спустить до воды трап и разрешить искупаться всем свободным от вахт и работ.  Капитан трап опускать не стал, но не возражал, чтобы желающие шли купаться через слип – наклонную прорезь в корме тралового судна, через которую опускают и поднимают трал, и через него же забирались назад, для чего боцман сбросил по слипу швартовый канат.  Плавать в море над глубинами в три тысячи с лишним метров – завораживающее и тревожное ощущение.  Плывешь, а внизу, чуть глубже, мерно колышется совершенно непроглядная тьма.  Так кажется и смотрит на тебя, прицеливаясь.  Поэтому многие, чуть окунувшись, тут же забирались на борт снова.  Я же решил обогнуть судно вплавь.  Но, найдя взглядом иллюминатор своей каюты, обомлел от неожиданности: Чёрный, высунувшись из приоткрытого «окошка» больше чем на половину, опираясь лапами на пластину, фиксирующую раму в приоткрытом состоянии, задумчиво вглядывался в бесконечную морскую даль.  Я испугался, что вдруг он оступится, или на него решит налететь чайка, или ещё что случится.  Поэтому завершать свой круговой заплыв не стал, а второпях вернулся к корме и поднялся в каюту.  Но кот уже налюбовался морским пейзажем и снова мирно устроился на диване.   

Долго ли коротко, добрались мы все же до южнокорейского порта и высадились на берег.  Первым делом я стал искать в местных магазинах кошачий корм, лучше мягкие консервы, чтобы побаловать своего четырехлапого товарища.  Но в припортовых магазинах Пусана в те годы сочетание слов «кошка» и «еда», по-видимому, понималось неправильно, во всяком случае не так, как понимаем его мы.  В одной же лавке, услышав про кота, хозяева и вовсе стали предлагать отдать его им, так как их совсем замучили мыши.  Естественно, оставить боевого товарища за границей у меня и в мыслях не было.  Из вежливости ответил, что кота не дадут пронести через таможню.  Но торговцы с энтузиазмом стали говорить, что подойдут ночью на лодке, стали спрашивать название судна и назначать время рандеву.  Еле от них отбоярился.  Хотя, как знать, может в Корее у кота все сложилось бы по-другому.
 
Мы с Чёрным вернулись домой и воссоединились одной семьей с приехавшими с «запада» родными.  Кот на судовом рационе изрядно окреп и подрос, шерсть его стала плотной и гладкой, стать – гордой и уверенной.  Повзрослев, он перестал бояться выходить под открытое небо.  Сначала начал шастать на открытый балкон малообжитой соседней квартиры, потом вечные инстинкты потянули его на улицу.  Удержать кота в квартире возможности не было, да мы потом уже и не пытались, поскольку, «уходя в загул» Чёрный начинал активно метить все вокруг.  Отдать же под нож ветеринара боевого товарища, с которым мы прошли не одну тысячу морских миль – да что вы, в самом-то деле!  Хотя у любимой терпение уже начинало заканчиваться.  К примеру, на полу в спальне лежал большой палас, который пришлось подвернуть из-за несовпадения размеров предыдущей «однушки» и комнаты в новой квартире.  Кот всегда метил его, начиная от балконной двери.  Когда оттереть очередной кусок было уже невозможно, его просто отрезали и выбрасывали.  Таким образом палас за три месяца «усох» полностью, как шагреневая кожа.
 
Понятно, что на улице Чёрного, как и котёнка по имени Гав в одноименном мультике, ожидали всякие опасности.  А он, войдя в силу, завоевывал всё новые пространства в округе.  Иногда мы его видели в частном секторе среди одноэтажных домишек, вплотную прилегавших к району новой застройки.  Но, погуляв пару дней, кот всегда возвращался домой – уставшим, иногда с незначительными боевыми ранами.  Возвращался всегда, вплоть до последнего раза.  Преодолев шторма и расстояния трехмесячного морского путешествия, Чёрный не уберегся от тупой злобы обитателей соседнего района трущоб. 

Говорят, что у кошек девять жизней.  Надеюсь, Чёрный не все из них прожил так стремительно, как эту.  Столько событий в короткой кошачьей жизни меньше чем за два года.  А может быть, он прожил уже все девять, и душа его переселена в другое существо, скажем, в человека.  И читает он сейчас этот рассказ в свои двадцать с небольшим хвостиком лет, и скептически усмехается.