Муким

         Муким считал, что ему по жизни очень повезло. Казалось, ещё совсем недавно, в Таджикистане, он торговал на рынке чем придется, а теперь уже почти три года жил в большом российском городе, в историческим центре,  в доме, пусть поизносившемся и нуждающемся  в капитальном ремонте, но зато стоящим напротив настоящего архитектурного памятника с ярко освещенным антикварным магазином на цокольном этаже. Снимал Муким угол в многонаселенной комнате, в многонаселенной квартире, на первом этаже, окнами во двор. Хозяином квартиры была управляющая компания, поэтому Мукиму повезло вдвойне. Эта же управляющая компания взяла его на работу дворником.  Он старательно, два раза в день подметал двор и тротуар на бульваре, зимой убирал снег и собирал мусор в огромные мешки. Его добросердечный характер заставлял его вежливо здороваться и с жильцами коммуналок, и владельцами огромных отдельных квартир, и просто с прохожими. Он был уверен, что ему так повезло благодаря его глубинному знанию русского языка. Знал Муким, а вернее понимал русский язык всем своим сердцем. Несмотря на то, что он учился в таджикской школе, ему удалось понять суть русского языка из тех редких уроков русского, которые преподавали в его начальной школе. Он запомнил на всю жизнь, что все слова русского языка, а, соответственно, и предметы, которые они обозначают, делятся на воодушевлённые  и не воодушевленные. Несмотря на то, что он не мог произнести эти слова правильно и артикулировано, он понимал, что все делятся на живых и жить жаждущих и неживых, жить не желающих или уже мертвых. Например, цветок в поле. Хоть жизнь его коротка, но он воодушевленный, так как тянется к солнцу, растет. Вот стол деревянный, за которым Муким сидит и размышляет. Тоже воодушевленный, потому что сделал его человек и жизнь вдохнул, а Муким столу эту жизнь продлевает, мысля и рассуждая про себя сидя за ним. Дом напротив, архитектурное наследие, один из самых воодушевленных предметов, которые когда-либо попадались на глаза Мукиму. Мукиму казалось, что этот дом дышит, иногда тоскует, иногда плачет, а иногда злится, да так сильно, что Муким предпочитает поскорее уйти с улицы и спрятаться в своем  углу за занавеской. А вот некоторые люди, живущие в этом доме совсем не невоодушевленные. Мукиму, правда очень нравилась одна жиличка из этого дома. Она ходила быстрым шагом, не озабоченным, а танцующим, как будто внутри ее играла ритмичная музыка, Муким попытался подобрать подходящую мелодию к ее походке, но ни одна из знакомых ему таджикских песен не совпадала по ритму с ее шагами. Он был уверен, что она не замужем и живет с двумя братьями, старшим и младшим. А недавно он услышал, как ее назвала Людмилой одна из невоодушевленных  соседок. Имя ему понравилось, потому что напомнило оно ему по звучанию Камиллу, так звали его первую и единственную жену. Когда он изъявил желание женится на Камилле, ее родители, несмотря на то, что Камилла по всем законам засиделась в невестах,  поставили условие и дали ему срок два месяца на то, чтобы он построил дом или, по крайней мере, отремонтировал старую развалюху, в которой он жил. Муким каждый день после работы на рынке латал дыры в своем доме, и после кропотливых усилий его дом принял более или менее пристойный вид и стал не хуже, чем у его соседа и основного соперника Акбара. После тщательной инспекции дома родители Камиллы отдали предпочтение Мукиму. Свадьбу сыграли по всем правилам. Камилла оказалась женой тихой и послушной, на глаза старалась не попадаться и ничего не требовала. Все будние дни она бегала к родителям, а в доме Мукима только ночевала. После первой брачной ночи,  она старалась избегать Мукима и ссылалась то на головную боль, то на боль в животе. Муким хотел было выразить претензии ее родителям, зачем больную подсунули, но потом передумал, пожалел несчастную больную Камиллу.  Не прошло и трех месяцев как вдруг у Камиллы начал расти живот и рос до тех пор, пока не родилась девочка, беленькая как кумыс и кареглазая как Камилла. У девочки была круглая мордашка, круглые большие широко распахнутые любознательные глазки с огромными светлыми ресничками, губки бантиком и носик кнопкой. Девочка была улыбчивой и спокойной и почти никогда не плакала, только в редких случаях. Муким догадался, что это не его дочь, но жене ничего не сказал, только вздыхал и качал головой, когда смотрел на ребенка, который отвечал на его взгляды веселой и доброй гримаской.  Камилла тоже молчала, но Муким чувствовал как она мучается совестью. Как-то вернувшись с рынка, он застал жену в слезах. Несмотря на чувство брезгливости, которое появилось у Мукима к жене и которое не покидало его последнее время и от которого он сам страдал как от отравы, он спросил, что случилось.
         - Не могу больше, ответила Камилла. Прости, не хочу и не могу так больше жить, умираю от тоски,  - Камилла расплакалась. Плач ее был протяжный, без всхлипываний, как у плакательниц на похоронах. Мукиму стало не по себе.
         - Отпусти меня,  Муким, - сказала она и умоляюще на него посмотрела. В ее взгляде была тоска и покорность. Муким подошел к ней и протянул руку. Она же быстро отшатнулась,  закрыв голову обеими руками.
         - Не бойся, - сказал Муким, бить не буду. Позора я не заслужил, поэтому иди, только скажи кто мой враг.
         - Он не враг, я до тебя с ним встречалась, он из военной части, американской, знаешь, что тут недалеко стоит. - Камилла смотрела на Мукима глазами полными слез.
         - У него контракт заканчивается,— продолжала она, - он жениться на мне хочет, - теперь она говорила быстро, пряча глаза, видимо, как решил Муким,  скрывала свою радость от появившейся надежды на освобождение.
         Муким знал, что по традициям отцов и дедов, он должен был ее  опозорить на всю округу и люди бы решили, что с ней делать, может даже и убить. Но не чувствовал он такого права в своем сердце, не он ее родил, не он ее растил, и младенец ею рожденный был как ангел у неверных. Отпустил он Камиллу, только сначала сам уехал, далеко, где его никто не знал, а потом простил жену и даже внутренне желал ей счастья, иногда вспоминая американского ангелочка, желал счастья и ей.
         С тех пор Мукиму стало жить легко, удача не отпускала его ни на минуту. И угол в комнате за занавеской и сама комната населенная торговцами с рынка, и неопрятный дом, и работа - все приносило Мукиму радость и чувство внутренней неизбывной неги. С домом напротив он подружился, найдя к нему правильный подход. Если сначала дом смотрел на него, как казалось Мукиму, агрессивно, насмешливо и презрительно, то теперь дом его не замечал, и Муким чувствовал, что дом его принял и не замечает как привычную принадлежность. А подход он интуитивно нашел через странную девочку, которая гуляла около дома с вертушкой. Девочка вроде была не маленькая, но выглядела большим младенцем. Вертушка как-то выпала у нее из ее чуть недоразвитой ручки и перестала крутиться. Девочка дула, дула на нее, а  вертушка оставалась неподвижной.
         - Давай починю, - предложил Муким. Девочка посмотрела на него синими глазками.
         - Ты мигрант? - спросила она.
         - Мигрант - ответил Муким.
         - Бабушка Ира не велела с мигрантами разговоры заводить.
         - А я теперь здесь живу и работаю, бульвар подметаю - сказал Муким.
         - Ну тогда, чини - девочка решительно протянула ему вертушку.
С тех пор девочка, как мышка, регулярно сопровождала его на помойку, когда он таскал туда мешки с мусором. Она шла сзади с шуршащей вертушкой, наблюдала как он складывает мешки в баки.
         - Вот, трудолюбивые мигранты никому не мешают, работают, со своим самоваром в Тулу не ездят, а принимают обычаи и жизнь нормальных людей - говорила Мышка голосом старушки, пока Муким убирал рассыпавшийся мусор вокруг баков.
         - «Глупый ребенок, - думал он, - повторяет за невоодушевленными предметами, не понимая что говорит.»
         В редкие выходные Муким брал ее на рынок, причем не брал, а она сама за ним увязывалась, шла позади, дуя на вертушку, когда не было ветра. На  рынке Муким сначала покупал ей или грушу или яблоко по ее выбору, с коричневыми пятнами. Он не спорил и не переубеждал, что коричневые пятна на плоде говорят о том, что он перезрел. Он просто один раз купил фрукт более молодой и причмокивая притворился, что кусает и наслаждается его вкусом. Девочка посмотрела на него с любопытством и попросила кусочек. С тех пор она перестала выбирать фрукты с пятнами.
         Через некоторое время Муким заметил, что дом напротив как-то приветливо на него посмотрел и даже сделал подобие улыбки.
         - Молодец, - сказал ему Муким, - нечего зря злиться. Такой красавец, а не добрый, - Муким продолжал подметать, изредка поглядывая на дом. Иногда   протанцовывала Людмила со своим унылого вида младшим братом.
         - Тоже вот, - каждый раз думал  Муким, - молодой красивый, на сестру похожий, а недоволен, женится ему пора, нечего сестру сторожить, так вся жизнь пройдет, ни себе, ни людям.
Когда Людмила исчезала в парадной, Муким бросал взгляд на витрину магазина, переполненную старыми вещами. Он несколько раз переходил на другую сторону, чтобы рассмотреть  выставленные в витрине вещи. В вещах он ощущал добро и зло. Вот, например, его озолоти, но он никогда бы не купил тот страшный перстень с крышкой, который потом исчез с витрины, а потом появилась шкатулка с зеленым камнем, полная зависти, потом и она исчезла. А потом парень вылетел из окна. К своему счастью, Муким  полета не видел, а только его попросили убрать тротуар после того, как скорая увезла несчастного. Убирая, он с укоризной смотрел на дом.
         - «Что творишь, шайтан, нельзя так, - мысленно говорил он дому, - живи своей жизнью, радуйся, что так долго живешь, что так о тебе заботятся, подлатанный стоишь, покрашенный, отремонтированный, и все недоволен. Кто-то ведь, тебя придумал, построил, сам шайтан наверное или несчастный какой-то». Муким вдруг почувствовал прилив сил внутренних, он почувствовал, что силы эти нескончаемы и что дом ему подчинился.