00 часов 05 минут. Бессвязные мысли с последней страницы, то тесть со вчера (см. День шестой) назойливо лезли под сознание и мешали главному. А главное было найти верную дорогу. Я знал, что Вергилий не пойдет со мной в Рай, до самых его кущ, бросит по пути в Чистилище, как и своего друга Данте Алигьери. Поэтому ещё на подсознательном уровне решил расстаться с ним как можно скорее, не заходя слишком далеко в общении с этим идолом древнеримской схоластики. А он уже вошел в роль и готов был обняться с тенями седьмого круга. Их вожак, убедившись, что я не тень, не пропускаю свет, подлетел ко мне тихим облаком и говорит: «Идите с нами».
- Спасибо, - сказал я. – Но нам вроде не по пути.
- Кто знает, кто знает, - вставил Вергилий, - по пути, не по пути. Пути господни…
Было смешно смотреть, как он радуется встрече со своим учителем, которого узрел в мятущейся толпе бестелесных химер. Судя по всему, это был Парфений Никейский, учивший его когда-то слагать стихи в одной из школ Неаполя на манер греческих пиитов. Не эпикурейцев, но стоиков. Помню, на экзамене по античной литературе в университете славная наша Елизавета Петровна Кучбоская поставила мне двойку за то, что я без должного уважения отозвался о тех и о других. Эпикур, сказал я, был большой гурман и повеса, а Сенека – фарисей и начетник.
Будучи воспитателем и приближенным императора Нерона, духовный отец стоиков обладал всей полнотой власти в Риме, огромным состоянием и вел далеко не аскетический образ жизни. Кучборская сказала, что я слишком упрощенно трактую основные противоречия двух главных философских школ эллинистической эпохи и отправила «почитать ещё». Зато на пересдаче через пару недель поставила «твердую пятерку» за то, что я озвучил некоторые подробности из личной жизни Вергилия, а заодно и рассказал про звезду на шлеме Августа, куда, по преданию, перешел дух Цезаря.
Так вот, мой чичероне по кругам дантовского ада простер свои руки и уже намерился заключить усопшую душу в объятья, но ухватил только летучий эфир. Мертвенный силуэт Парфения качнулся в пространстве и, слово тень отца Гамлета, отошел прочь в недосягаемую нашему взору туманную даль. Зато другие лица из великого сонмища неясных очертаний тянули к нам иссохшие пальцы, шумели и звали моего спутника по имени. Вдруг кто-то из них обратился ко мне и гаркнул в самое ухо:
- Это кто тут орёт! Свет ему выключи! Домой захотел! Отправим за милую душу, за нарушение тишины и общественного порядка.
При этих словах сознание мое опять распалось на две части. Я снова оказался на границе сущего и метафизического, застрял где-то посередине, не в силах выбраться на ту или иную сторону. Сон и явь, реалии и миражи, трезвость и забытье, покой и горячка, свет и темень – вечные спутники нестойкой эмоциональной натуры. Куда податься?
Но каким-то неестественным чутьем вдруг осознал, что на данный момент лучше там - в круге за номером семь, где я только что находился, и где меня, наверное, еще помнят и ждут. При этом, рассуждал я, опираясь на инстинкт самосохранения, нельзя отрываться и от коллектива. Как никак, а всё ж таки родные пенаты, милая сторонушка, корни дуба, заветная скамья у ворот, общая судьба и всё такое прочее.
-------------
В детстве Вергилий был нелюдимым и довольно угрюмым типом. Мальчишки соседних дворов в урочище Андес, что близ Мантуи, сторонились его, а иногда и колотили за редкую способность – портить настроение в минуты бесшабашного веселья. Сам он не любил шумные пиры и гульбища, которым то и дело предавалась беспечная Мантуя то ли по привычке, то ли в силу врожденной склонности к пороку и лицедейству ее обитателей.
По рассказам очевидцев, он чаще всего представал как увалень огромного размера, крепкого телосложения, лицом смуглый, похожий на крестьянина-единоличника. Когда приезжал в Рим, мальчишки гонялись за ним, улюлюкая и тыкая пальцем, а он бежал и скрывался от них в подворотнях. Красивых девушек обходил за версту, и на выгодные предложения сводников устроить личную жизнь отвечал отказом. Однако вскоре не только Мантуя, но и вся Римская империя признала его своим кумиром. Народ стал кланяться ему как божеству и присвоил титул «Мантуанский лебедь».
Но в тот день, когда мы повстречались у ворот Лимба, я увидел в нем не белого, а черного лебедя как пугающий символ неурядиц и тяжких испытаний, ожидающих меня впереди. Мне нравилась его готовность слушать других и отвечать на самые жгучие вопросы современности. К тому же, если честно, давно мечтал поговорить по душам с кем-нибудь из таких, столь широко известных представителей высшего разума и властителей дум. А тут такая возможность, разве можно упустить. Во мне проснулся информационный хищник, ненасытный и жадный до умных речей.
Император Октавиан Август, с которым они, кстати, в юности учились в одной и той же школе в Неаполе, сделал Вергилия придворным поэтом и велел написать «Энеиду». Правда на смертном одре автор завещал сжечь незаконченный главный труд своей жизни, но душеприказчики, хвала двенадцати каменам, не послушались и сохранили его для потомков. Говорят, перед смертью он каялся и проклинал себя за то, что долго кривил душой, вознося да небес кровавого тирана, воспевая его неблаговидные деяния и поступки вопреки сермяжной истине. Выходит, обманывал народ.
---------------
00 часов 08 минут. Я подумал, что совесть у него не чиста, наверное, знает за собой грех, если с таким упорством тащит меня на очередной круг. Там вместе с другими злодеями пропадали в гибельном восторге патологические лжецы, отпетые мошенники, скупцы, мелкие жулики, отщепенцы и клятвопреступники. Этим гореть в геенне огненной до скончания века, и отмолить свою пагубу им не дано. Мне стало жаль горемыку, как себя самого, и я предложил ему, как вариант, облегчить душу путем христианского покаяния. Хотя он и есть самый настоящий ветхозаветный язычник, а я вообще без креста.
- Я не об этом, - обратился я к нему, - не важно каким богам мы молимся. С тех пор ничего не изменилось. Все мы ненавидим ложь, осуждаем кривотолки, но обманываем друг друга и лукавим на каждом шагу.
Вергилий, видимо, не ожидал услышать такое от пришельца иной цивилизации, опередившей его время на две с лишним тысячи лет. Ведь что он писал? Он предсказывал наступление золотого века и скорое рождение ребенка, который изменит течение жизни на земле. Будет якобы такая счастливая жизнь, когда человек везде и всюду сможет найти правду, справедливость и защиту могущественного благодетеля. Не случайно, кое-кто увидел в его буколиках великое знамение за 40 лет до Рождества Христова, а на него самого стали молиться как на пророка.
- Вам не в чем винить себя, маэстро. Человек лжив по своей природе, - пытался я растолковать свою нехитрую мысль. - Его не исправит даже могила. Так было, есть и будет во веки веков.
- Вы ошибаетесь, мой друг. Правда – это всего лишь изнанка лжи, и между ними нет особой разницы.
- Не понял. И вы туда же, в антиутопию.
- Не совсем так. Вы же согласны, что хитроумный Одиссей ничем не хуже правдивого Ахиллеса. Да и бытующее в народе мнение, что не лгут только боги, не соответствует действительности. Возьмите хотя бы Апату дочь Нюкты или вашего Морока. Перед их кознями не устоял бы ни один праведник.
Тут я запутался еще больше, а когда он сказал, что склонность к обману – это признак свободного ума, растерялся совсем.
- Позвольте вас спросить, если вы извиняете лгунов, если допускаете ложь во благо и во спасение, чего же вы маетесь и клянете себя?
Оно конечно, слово сказанное есть ложь. Об этом говорили такие ученые мужи, как Иоанн Богослов, Эклизиаст, Будда и даже Федор Иванович Тютчев. Вергилий, призывавший бояться данайцев, дары приносящих, сказал, что и он временами впадает в ересь и становится пленником этой абсурдной и, казалось бы, совершенно нелепой мысли. В такие минуты на душе у него делается привольно и весело, как от легкого наркотика. Но не на долго. Чаще всего после этого душа болит и стонет еще больше от того, что не может найти покоя от тяжких дум и морально-нравственных терзаний.
- Это, наверное, когда в человеке просыпается совесть, - предположил я. - Со мной такое бывает. Порой так стыдно за себя и за весь род людской, что не знаешь, куда и деваться. Хоть в петлю.
- Я вам более того скажу, - понизил голос до шёпота маститый автор тоскливых нравоучений, - иногда мне кажется, что и покаяние – это ничто иное, как самая мерзкая форма лжи.
До такой глубины собственного недоумения я еще не доходил никогда прежде и обещал подумать. Так сразу эта крамольная мысль не умещалась в больной голове. У Вергилия в этом плане большое преимущество, за ним века и тысячелетия душевной рефлексии и созерцания. А мы лишь следуем его заветам. Как говорится, его пример другим наука.
В средние века его наследие изучали в школах, по нему оракулы Сибилл предсказывали судьбу и будущее, выражая непреклонную волю богов. В Неаполе считали его волшебником и чародеем, которому подчиняется стихия, наделяли сверхъестественной силой и рисовали ореол таинственности вокруг его имени. Подобно Леонардо да Винчи он проявил себя как талантливый изобретатель.
Он пробивает тоннель сквозь холм Позилиппо с видом на Неаполитанский залив, создает систему сигнализации для защиты города при извержении Везувия, волшебное зеркало – прототип современного телевизора, негасимая лампа, воздушный мост и т. д. Его знаменитая бронзовая муха хранила город от чумной заразы, холеры и тифа. Христианская церковь признает, что от него исходит благодать, и помещает его лик в один ряд со святыми на алтарных иконостасах. На стенах Благовещенского собора в Кремле он предстает в полный рост и во всей красе.
-------------------
00 часов 11 минут. В моем отсеке опять полыхнуло и угасло зарево, оставив на внутренней стороне сомкнутых век кровавые очертания чайного стола, бельевого шкафа и трезубой капельницы. С дальнего конца коридора неслись какие-то непонятные звуки – то ли голоса сестриц, то ли клекот стимфалийских птиц и белоголовых стервятников, слетавшихся на падаль. Яркий свет вспыхивал и гас, словно шальные огни в дискотеке, где все вертится и скачет под дробные звуки цветомузыки. Глядя на скучное лицо Вергилия, который всё ещё переваливался с ноги на ногу и тянул меня вниз, я предложил ему сменить музыку и обратиться к чему-нибудь более жизнеутверждающему.
- Слушай, друг, - перешел я неожиданно на «ты», - я тут знаю одно местечко, где можно неплохо посидеть. Хватит нам, её богу, слоняться по этим кругам, как неприкаянным. Давай зайдем в хорошую кухмистерскую тут неподалеку. Уверен, тебе понравится.
- Что за место?
- Нормальное место, не хуже твоего. Тут один товарищ бал дает. Любит он это дело. Воланд зовут, не знаешь такого?
- Не знаю. Ну ладно, давай посмотрим, - согласился изрядно уставший от хождения по мукам бард и свернул с наезженной тропы.
Мы пошли, ориентируясь на слабые звуки музыки и отголоски хора, исполнявшего, насколько я мог судить, то ли кантату «Трапеза апостолов» Вагнера, то ли «Патетическую ораторию» Свиридова. Звуки становились все громче, все яснее, и вскоре мы оказались у темного входа в небольшой грот, увитый вечнозеленым плющом и колючим кустарником. На входе, развалившись в мягком кресле, сидел кот Бегемот с грязным примусом и приветствовал нас своей коронной фразой:
- А я действительно похож на галлюцинацию. Обратите внимание на мой профиль в лунном свете.
Профиль действительно был нереальным. Какая отвратительная рожа. Коровин-Фагот, исполнявший роль церемониймейстера, оказался куда более галантным. Широким жестом он ввел нас в освещенный зал с людьми во фраках и смокингах. Дамы, увешенные бриллиантами, смотрелись искусным, вполне феерическим дополнением к пышной декорации, являя собой наглядный пример дьявольского искушения и соблазна.
- Это и есть Плохая квартира? - спросил я его развязным тоном панибрата, стараясь при этом выразить как можно больше восхищения, грубой лести и сарказма.
- Милости прошу, - сомкнул полупьяные глазки бывший регент. – Она и есть.
- Гостям-то не тесно? - опять съёрничал я, полагаясь на здоровое чувство юмора обладателя глумливой физиономии.
- Пусть вас не смущают размеры жилплощади, - в тон обмену любезностями сказал он. – Это ничего. Тем, кто хорошо знаком с пятым измерением, ничего не стоит раздвинуть помещение до желательных пределов.
- Хорошо, а что у нас сегодня в программе вечера?
- Сегодня у нас только свои. Чужих не ждем… Но если вы уж явились, так и быть, добро пожаловать. Гостям завсегда рады. А это, если не ошибаюсь, господин Вергилий?
- Да, не ошибаешься. Веди нас, - хлопнул я его по плечу, как старого приятеля.
На подиуме среди зала были расставлены столики, огороженные красной лентой и увитые букетами чертополоха с терновыми венками. Надо понимать, для особо уважаемых персон. Они поднимались сюда вереницей по каменной лестнице из преисподней и шли сначала выразить глубокое почтение хозяину. Воланд равнодушно стоял у главной стойки, на которой лежала книга учета гостей, и наблюдал за происходящим. Вокруг него уже толпилось достаточно нунциев из мира вселенской бесовщины, взиравших на званых и незваных гостей с большим любопытством и вожделением. Я узнавал их по очевидным признакам, и докладывал Вергилию, снабжая каждую фигуру краткой характеристикой и описанием образа, как это делается в школьных учебниках литературы.
- Вот полюбуйтесь, маэстро. Господин Люцифер, тот, что справа. Князь тьмы…
- Не трудитесь, друг мой, - прервал меня Вергилий. - Мы с ним знакомы. Но он не князь Тьмы, не король Ада и даже не падший ангел. Он у нас был утренней звездой, сыном зари, больше всех любимый Венерой.
- А вон тот, что слева в красном плаще, - кивнул я в сторону человека с пронзительным взглядом и хитрой усмешкой, - Мефистофель. Он тоже живет в подземном царстве, большой охотник до человеческих душ. Небось, знаете.
- Как не знать, зловещий дух отрицания, опытный искуситель. Ему все нипочем. Но Люциферу он в подметки не годится. Ему бы только шкодить, пакостить и разводить скверну.
- А тех я и сам, признаться, толком не знаю, - указал я на лица с ярко выраженной демонической внешностью, что крутились возле, усиленно привлекая к себе внимание театральными жестами, громкими голосами и лошадиным ржанием.
- Это обычная массовка, - сказал Вергилий. - Такие всегда шумят больше всех и завидуют популярности признанных авторитетов, которые выступают в образе многоликого Сатаны.
- Что вы, что вы, господа, - возмутился Коровин. – Это же уважаемые люди. Позвольте представить, мистер Вельзевул – верховный правитель Ада, повелитель мух и других нечистых насекомых. Его идейным противником всегда был святой Франциск, а по нынешним временам, можно сказать, сам Папа Римский.
- Очень приятно!
- А это мистер Левиафан. Раньше он был змеем извивающимся, чудищем морским, а в данный момент - главный истопник в Геенне огненной. Познакомьтесь.
- Весьма польщен.
- Мистер Бельфегор, собственной персоной, прошу любить и жаловать. Архидемон, гений мизантропии и разногласий. Между прочим, может принимать облик молодой привлекательной женщины. Имеет большой половой член. Вот такого размера, - показал на себе Коровин. – Имейте это в виду.
- Пошли дальше. Мистер Азазель, демон безводной пустыни, демон-убийца, знаменосец армии Ада.
- Наше почтение.
- А вот полюбуйтесь, мистер Самаэль - демиург видимого космоса. Эгрегор зла, воплощение всех человеческих пороков, разрушительной силы и ангел смерти. Планетарный дух астрологического Марса. Владыка нижней части преисподней и хаоса.
- Очень рады.
- Товарищ Аваддон, князь седьмого чина демонов и фурий, управляющих силами раздора, войн и опустошений. Наследный принц Темного мира...
На этом месте Коровин осёкся, поймав строгий взгляд хозяина. Остальных он только обозначил скороговоркой без резюме и аннотаций, так и не огласив весь список:
- Мистер Пифон, мистер Велиал, Мелек Таус, Асмадей, Мара, Койот, Мастема, шайтаны, черти, бесы и тому подобная нечисть. Тьма тьмущая. Идемте скорее, нас ждут.
Тут оркестр грянул увертюру «Фауст» Вагнера, проникнутую, как известно, сверху донизу мятежным духом, и первые ноты сонатного аллегро наполнили наши с Вергилием души жутью и смятением. На фоне беспокойного тримоло литавр и мрачного воя контрабасов эти душераздирающие звуки лишь усиливали гнетущее впечатление от знакомства с широкой галереей легатов окаянного мира. Меня охватил мистический ужас. Но Коровин велел не терять бодрости духа, чтобы не нарушать естественный ход событий и заведенный от века не нами порядок вещей.
Он подхватил меня и моего спутника под руки и обратил к дирижерскому пульту, за которым стоял Воланд, отбивая такт позлащенной баттутой - тростью с чёрным набалдашником в виде головы пуделя. При каждом ударе о камень он вскидывал голову и кричал «атас», подобно гопнику, оставленному на шухере. Ну прямо, как Николай Расторгуев. Неимоверно длинные смычки ритмично вздымались к черному небу и опускались вниз, повинуясь больше не указующим жестам неумелого дирижера, а заученной партитуре. Оглушительный глас иерихонских труб и альпийского рога сотрясал гнилой воздух, как на кладбище.
Рядом с Воландом я увидел маэстро Клаудио Аббадо, которого когда-то слушал в Венской опере. Он стоял в стороне и смущенно теребил палочку, не имея возможности обратиться напрямую к своим подопечным. А те играли каждый своё так, как они это делали при жизни в лучших концертных залах мира. Где-то я уже видел нечто подобное. Берлин, 31 августа 1994 г., последний парад в Трептов-Парке, пьяный Ельцин дирижирует полковым оркестром.
А музыка играла и играла, выражая с необыкновенным пафосом терзания и муки человеческой души, потерявшей надежды и смыслы. В тот момент, когда дело дошло до кульминационной части, откуда-то раздался гром небесный, перед глазами забегали красные стрелы, какие рисуют на столбах с надписью «Не влезай. Убьёт!» Наверно, так было задумано. Для пущей важности, большего эффекта или чего-то ещё. Но никого не напугало, зато вполне очевидно нанесло заметный ущерб гармонии и духовному единству огромного коллектива, сбитого с толку непонятным жестом капельмейстера.
Фальшивый аккорд резанул слух в том месте, где должна звучать так называемая сильная доля. При размере 3/4 в одном такте она звучит длиной в одну четверть, отличается особой громкостью и экспрессией. Это мне объяснил Коровин.
- Позвольте вам заметить, - шептал он на ухо, - сами по себе доли не отличаются друг от друга особой степенью тяжести. Но внутри мензуры, и это очень важно, они должны играть роль счетных единиц, потому что только они и определяют настоящий «пульс» музыки. Понятно?
- Не совсем, - признался я. – Но интересно, сколько длится вся увертюра, и что за ней последует.
Не успел Коровин ответить, как снова раздалось стаккато медных тарелок и бронзовых кимвал, телепортируя меня в другую реальность.
-------------
00 часов 15 минут я засек время на электронных часах, очнувшись от страшного грохота и увидев, как под мою кровать летит упавшая с подоконника железная бадья. Это уборщица Клавдия мыла раму и уронила на пол. Она стала ворчать и жаловаться, что ходят тут всякие, мешают работать, а потом вещи пропадают... Но ни ее ворчание, ни пустое ведро, что каталось под кроватью, не смогли вывести меня из состояния неземного блаженства, и не было большего желания, чем снова уйти с головой в этот причудливый мир фантазий, галлюцинаций и химер.
Мне там было гораздо уютней и теплей, но более всего не хотелось расставаться с милой компанией дьяволов и дьяволят на самом интересном месте. Боялся только одного, что не успею вернуться туда, или мне не дадут это сделать. Если Клавдия не угомонится, не перестанет сыпать проклятия на мою голову и дальше, не видать мне продолжения этого увлекательного эзотерического спектакля, как своих ушей. Но Клава, добрая душа, только огрызнулась еще раз напоследок в мою сторону и ушла ругаться в другой отсек. А в моем даже выключила свет, наверное, по привычке. Спасибо ей.
Я снова оказался рядом с Коровиным. Извинившись за невольную отлучку, вернулся к нашему разговору и спросил, когда закончится эта музыкальная пауза, имея в виду увертюру Вагнера.
- В разных трактовках ее исполняют по-разному, - поучал бывший регент. – Кто двенадцать минут, кто больше. Но учтите, у нас время идет не одинаково, с разной скоростью. Заметили?
- Да уж, - вздохнул я. - Только что побывал на той стороне истории.
Действительно, все наши блуждания с Вергилием в Аду и хождения по балам, если судить по часам моего мобильника, уложились в несколько минут московского времени. А здесь, по моим понятиям, мы убили на всё про всё чуть ли не целый рабочий день. Кстати, а где он? Куда-то пропал, ну ладно. Меня занимало другое. Сделанное только что умозаключение явно противоречило известной теории, согласно которой время на Земле течет медленней, чем где-то там у них. Нет, там оно течет гораздо медленней. Не знаю, как это скажется на записи моих обрывочных мыслей в цифровом формате, что на левой руке, но не мог не порадоваться за землян, которые, как оказалось, стареют в сто раз медленнее, чем обитатели этих мест. Хотя, впереди у них -целая вечность.
- Напрасно вы так думаете, пациент палаты номер шесть, - обратился в мою сторону Воланд, - вечного ничего нет.
Он последний раз ударил золоченой баттутой об пол и освободил подиум для «великого итальянца» - Клаудио Аббадо, который сразу взял бразды управления оркестром в свои руки. Финальный терцет увертюры зазвучал более лирично и спокойно, что, впрочем, не лучшим образом сказалось на общественной атмосфере. Минорные тона в сонатной форме сюитного цикла явно не понравились той части публики, что выделялась особо свирепым видом и стальным блеском глаз. Ей больше по душе дрожащая и рваная стоккато.
- Извините маэстро, что оторвал вас от приятного занятия, - сказал я. – Но как прикажете вас понимать? То есть, и вы тоже, того…
- И я, и всё, что вы видите перед собой, всё – преходяще.
- А вселенная?
- Она тоже. Когда-нибудь и она уйдет в мир иной. А вообще, наша вселенная – это недоразумение.
- Как это, в каком смысле? – напрягся я.
- В таком, что она ничто иное, как случайный результат Большого взрыва. Из хаоса, знаете ли, ничего путного возникнуть не может. Но довольно об этом, поговорим лучше о вас. Это же на вас уборщица Клава чуть было не опрокинула помойное ведро.
- Бог с ней, с Клавой. Меня волнует другое. До сих пор я не верил в загробную жизнь, а оказывается…
- Ничего не оказывается, - прервал Воланд. – Иллюзорный мир такая же реальность, как и все остальные. В данном случае вы попали к нам не естественным путем, а по воле провидения, только и всего. Уверяю вас, здесь больше порядка, чем в подлунном мире, откуда вы только что явились. Не желаете обратно?
- Нет, нет, спасибо, - поторопился я ответить, так как Воланд уже подзывал к себе кота Бегемота, наверное, чтобы отправить меня восвояси. – Если позволите, я бы еще немного побыл тут с вами.
- Ради бога, располагайтесь. Я и моя свита к вашим услугам, гости тоже. Вы, я вижу, уже познакомились с некоторыми их них. Мессир Мефистофель, можно вас на минуточку. Вот тут товарищ интересуется…
Дьявол из Германии явился с надменным видом швабского аристократа и с той же язвительной шутливостью повторил фразу, которую мы слышали от него много раз со сцены:
- Я не всеведущ, я лишь искушен. Но готов всегда помочь, оказать услугу. Буду рад видеть вас у себя на Вальпургиеву ночь. Это на горе Брокен под Гайдельбергом, должно быть, знаете.
- Знаю, конечно, бывал, Гарц, земля Саксония-Анхальт, - назвал я точный адрес.
- Совершенно верно, вот вам лишний билетик. Обязательно приходите.
- Наш гость, - сочувственно заметил Воланд, - поступил к нам из той самой больницы, что на Волжских прудах. – Его там не очень жалуют. Говорят, надо чаще промывать желудок. Чем мы можем помочь товарищу?
- Типичный случай коронавируса, - не глядя не меня ответил Мефисто. – СOVID-19, с ним люди еще не научились бороться, и все у них впереди – эпидемии, карантин, пустые полки в магазинах, закрытие границ, переполненные морги, паника, спасайся кто может…
- Разделяю ваше мнение, коллега, - сказал Воланд. - Но у него пока в легкой форме. Еще поживете. Однако знайте, нет ничего вечного. Главное, слушайтесь вашего друга Бориса Петровича - мойте руки перед едой, не ругайтесь, дышите чистым воздухом...
Мне стало дурно. Озираясь по сторонам, я надеялся найти кого-нибудь, от кого можно услышать хоть слово сочувствия, например, Вергилия, но тот, как сквозь землю провалился. Даже Коровин куда-то исчез. Чувство одиночества и безысходности овладело мной, и я вдруг осознал, что нахожусь в плотном окружении адептов дьявольской секты. Каждый из них стремился взять надо мною шефство в обмен, разумеется, известно, на что.
- Ничто человеческое нам не чуждо, - прищурил маслянистый глаз, излучавший крайнее вожделение, бородатый Бельфегор.
- Нет, друзья, спасибо. Сердце я уже отдал женщине, долг – Отечеству, но честь, как и душу – никому. Только – Ему.
- Да, да, конечно, - сказал Воланд. - Это ваше право, мы к вам в душу не лезем, здесь вас никто не угнетает, не требует покаяния и очищения. Это не в наших правилах. А вот вирус – другое дело, он действует не по нашим правилам. Это человек думает, что он царь природы.
- Вы хотите сказать, что болезни, эпидемии и всякая чума на род людской не ваших рук дело?
- Именно так, - твердо заявил хозяин бала. - Это не входит в круг наших обязанностей и не соответствует нашему мировоззрению. Ибо сказано в Библии Дьявола, все хвори неведомые и печали великие ниспосланы вам оттуда в наказание и во искупление.
Он поднял палец и возвел глаза кверху. Будучи воспитан в духе научного метода, я не мог согласиться с маэстро, но как человек суеверный и малодушный подумал, что он не так уж и неправ. Действительно, в мировой классике не найти ни одного упоминания о том, что кто-либо из падших ангелов, этого отряда носителей зла и порока хоть раз навлек на христианский мир беду в виде чумы или другой какой заразы, способной уничтожить большую часть человечества.
Наоборот, уйма свидетельств тому, что религиозный люд воспринимал эти напасти как божью кару и возмездие за тяжкие грехи и прегрешения. Эпидемии якобы позволяли время от времени давать острастку, смирять гордыню и приводить в чувство народ, потерявший страх и морально-нравственные ориентиры. Удивительное дело, думал я, эта довольно популярная в средневековой Европе точка зрения и сегодня находит своих адептов в сетевой беллетристике. Получается, дьявол тут как бы вовсе не при чем. Он только науськивает, искушает, но никак не карает человека, насылая на его голову мор и болезни.
- А что скажет на этот счет наш уважаемый доктор Корнелиус Агриппа, - обратился Воланд к стоявшему рядом господину с холеным бледным лицом и взором горящим.
Когда-то за ним ходила слава одного из лучших чернокнижников Европы, почтенного доктора оккультных наук, астральной магии и мятежного духа. Он подвергал критике и всячески осуждал необоснованные претензии тогдашней учености на абсолютную истину и непреложное суждение. Согласно легенде, он держал у себя дома огромного пса-демона, который и унёс однажды его душу в Преисподнюю еще при жизни.
- Я устал говорить о тщете наук и недостоверности знаний. Всё научное сообщество, на которое вы ссылаетесь, – это сборище поднаторелых на компиляции эрудитов, а их так называемое знание ничто иное, как результат корпоративного сговора.
Воинственный скептицизм Агриппы казался мне таким же необоснованным, как и его огульное поношение научных знаний, но понравились его суждения насчет компиляций и плагиата, который за последние годы расплодился без меры, словно вирус. Мой сосед по лестничной клетке Вячеслав Васильевич говорил, что у них в Техническом университете процент заимствований в рефератах, дипломных работах и диссертациях зашкаливает. Беззастенчивая кража чужого труда в виде готовых текстов и достойных мыслей из интернета приобрела характер эпидемии.
- Вот и я говорю, люди как люди… Только кража чужой собственности с помощью цифровых технологий испортила их… Как и в свое время квартирный вопрос, - сокрушенно заметил Воланд.
- Да, по нынешним временам, сети – самая благоприятная среда обитания для мошенников и авантюристов всех мастей, - согласился Агриппа. – Но и раньше народ знал, где что плохо лежит. Взять хотя бы ваше имя собственное – Воланд. Откуда оно у вас?
- Это знает каждый школьник, - невозмутимо ответил хозяин. – От русского слова «владыка». Немножко переделали на свой лад, а так всё правильно.
- Но позвольте, всем известно, что это моё имя. Нарицательное, но моё. Это я, Корнелиус Агриппа стал прообразом Фауста, которого уважаемый граф Мефисто и представил народу в Вальпургиеву ночь: «Platz! Junker Voland kommt!». Не так ли?
- Ganz richtig, - снисходительно улыбнулся Мефистофель. – Дорогу, мистер Voland идёт! Именно так и было.
Началась перепалка, забыв степенность, владыки темного царства сошлись в яростном споре за авторство ходячих фраз и изречений, ставших достоянием культурного наследия человечества, и за лидерство в гонке на звание «Сатаны №1». Никто не желал отдавать свою часть дурной славы, доставшейся ему от века, чуть ли не с библейских времен. Каждый высказывал не менее обоснованные претензии на титул самого настоящего князя Тьмы, дающий право стоять за дирижерским пультом и управлять оркестром.
------------
00 часов 19 минут. Опять сверкнула молния и загремели падающие звезды. На секунду открыл глаза, увидел пустое ведро и тут же зажмурился, чтобы не оборвать тонкую связующую нить забвения. Голоса в коридоре плавно слились с нарастающим гулом дорогой моему сердцу преисподней, веселым шумом с лошадиным ржанием, истошными криками и поросячим визгом. Толпа разношерстной нечисти пришла в неистовое движение, черти и бесы вцепились друг в друга, образовав единый живой шар, раздираемый изнутри дьявольским честолюбием, непомерными амбициями и социальными противоречиями. Оказывается, черти и бесы – это не одно и то же. Они разные по виду и соперничают друг с другом.
О чем они спорят, понять было невозможно. Коровин сказал, что такие дебаты у них случаются постоянно и носят исключительно творческий характер. В этом клубке противоречий он увидел аналогию с нашей системой массмедиа, творческих союзов и паблик рилейшнз. Особо жаркая дискуссия разгорелась вокруг крылатой фразы «Я - часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Тут Мефистофель не выдержал напора со стороны еще дюжины горластых и малодушно отказался от авторства, боясь, наверное, что в противном случае его побьют.
В крайнее возбуждение пришли мелкие бесы, толпившиеся за меловым кругом на самой окраине дворцовой площади. Перешагнуть черту оседлости им не давали церберы.
Трехголовые псы издавали угрожающее рычание, если кто-нибудь думал шагнуть вперед. Назад тоже никого не выпускали, мёртвые не должны возвращаться к живым. Я не знал, к какому разряду житие имущих или неимущих себя отнести. Кодекс Гигас на этот счет ничего не говорит, как и особая Табель о рангах, принятая, по словам Коровина, на Великом конгрессе еще в 666 г., если вести летоисчисление с того момента, когда дух дьявола одухотворил Каина.
- Да пёс с ними, - махнул рукой Коровин. - С точки зрения текущего момента в этой некудышной иерархии нет ничего тайного. Её целиком скопировали ваши масоны – ещё один пример кражи интеллектуальной собственности. А вы говорите…
Он стал называть те должности, с которыми мне приходилось иметь дело в Лондоне при посещении штаб-квартиры Объединенной великой ложи Англии на ул. Грэт Куин, если помните. Прежде, чем меня допустили к принцу Эдварду, великому мастеру и герцогу Кентскому, я прошел собеседования с целым рядом вторых и первых стражей, секретарей, привратников, капелланов, маршалов, стюардов, меченосцев, глашатаев... Коровин готов был читать эту табель о рангах и дальше, но я попросил его этого не делать.
- И так ясно.
- Полюбуйтесь на это чертово племя, - кивнул в левую сторону Воланд. – Как дети малые, верят во всякую чушь. Дай только поорать, хлебом не корми. Свобода слова, куда ж без неё...
- Пусть говорят, - добавил Коровин.
- Вот именно, - зыркнул на него Воланд взглядом батьки, поперек которого лезут в пекло.
Далее маэстро сам разошелся, стал цитировать наставления по вербовке агентов зарубежных держав и учить молодых, как нужно охотиться за душами смертных еще при жизни. Главное, чтоб больше смотрели телевизор и меньше думали о вечном.
- Нынешняя молодежь, - опять некстати влез кот Бегемот, ехидно делая ударение на первую букву «о», - не смотрит телевизор. Ей всё гаджеты подавай.
- Да, особый упор на неокрепшие души. Это клиенты первой очереди. К ним особый подход, любовь и ласка.
Им сначала нужно привить тягу к материальным благам, желание обогатиться и служить мамоне. Дай ему пару забавных вещиц, безделушек, вроде смартфонов, и делай с ним, что хошь. Они лишат их способности думать самостоятельно, уведут в сферу виртуальных иллюзий и заменят реальную жизнь. Говорят, в мозгу этих клиентов происходят необратимые изменения под стать тем, что наблюдаются при черепно-мозговой травме или ранней стадии деменции. Правое полушарие останавливается в развитии и деградирует.
- На сегодняшний день цифровое слабоумие, - напомнил о себе наблюдавший пока безмолвно за ходом нашей беседы доктор Люцифер, - является нормой. Это уже диагноз, клиника.
По его словам, более совершенные гаджеты займут все мысли рекламой, картинками о красивой жизни и прочей ерундой. Люди будут только думать о том, как бы скорее и наилучшим способом раздобыть денег, купить то, чего еще нет – модную одежду, хорошую машину, новую квартиру, современную мебель…
- Пусть идут в банки, набирают кредиты, лезут в долги, становятся невольниками общего ажиотажа, - причитал Люцифер.
Он велел забить почтовые ящики рекламой, билетами интернет магазинов, купонами на скидки, бесплатные товары и услуги в оздоровительных центрах, клубах по интересам. Человек, знаете ли, слаб, любит лапшу, верит пустым обещаниям. Особенно на Рождество или Пасху, когда можно легко переключить его ослабевшее внимание на суету.
- Ну, там… побольше концертов… с участием Киркорова, Баскова, Галкина с Пугачевой, других звезд шоу-бизнеса… У вас их тьма. В общем, пусть обжираются и пьянствуют, - резюмировал Воланд.
- Я сам обманываться рад, и тоже люблю выпить-закусить, - слукавил я в очередной раз.
- Ну-ну… Как вы там говорите, лукавство ума и оригинальный способ выражаться? Х-хе..
- Мы говорим - избави нас от лукавого.
- А сами только и делаете, что обманываете, водите друг друга за нос и вводите в искушение.
- У лжи короткие ноги, а правда, она завсегда…
- Бросьте вы, батенька, ничего не завсегда. Всегда у вас одно и то же - смута и безобразия.
Я чувствовал, что мне всё труднее спорить, возражать ему и противится его железной логике. Аргументов не хватало. Все, что бы он ни говорил, как ни жаль, соответствовало и моим представлениям о мироустройстве. Однако я не хотел с этим мириться. Не хотел соглашаться и с теми, кто считал его не князем Тьмы, а этаким рыцарем, защитником обездоленных, борцом за правду и справедливость. Наподобие Дон Кихота. Такое отношение к христианскому Сатане можно было объяснить разве что повреждением ума в особо тяжкой форме или излишней склонностью к экзальтации, повышенной возбудимостью нервной системы. Что, впрочем, говорил Борис Петрович, не должно мешать нормальному человеку любить окружающую среду.
Но вот дожил до того, что и сам стал сомневаться в Священном Писании. Хуже всего, что он не казался мне настоящим, большим авторитетом, словно дело происходило не в Аду, а в балаганном театре «Варьете» с его дурацким сеансом черной магии. Ведь говорили мне умные люди, что он совсем не такой злодей, душегуб и висельник. Творит якобы не злодеяния, а добрые дела, наказывает жуликов и прохиндеев, а не народ честной. Получается, это он, а не районный суд у нас на Преображенке стоит на страже нравственных законов и общественных интересов.
- Выходит, что так, - тихо сказал Воланд, глядя задумчиво в безмерное пространство, где в это время начинался парад планет и движение по адскому кругу.
Оркестр под управлением Клаудио Аббадо заиграл симфонию Малера № 6 ля минор трагическую по форме, но духоподъемную по существу. Помнится, Густав Малер сочинил её в начале ХХ века, будучи директором Венской оперы и счастливым мужем первейшей красавицы Европы - очаровательной Альмы Шиндлер. Никогда больше, ни до того, ни после жизнь его не была столь радостной и лучезарной. Таким образом, в этой музыке нам предстает мир, пугающий своей безысходностью, и привлекательный одновременно. Да, антихрист Воланд прав, страх и добро у нас живут бок о бок, и милосердие стучится в наши сердца.
Он смотрел куда-то поверх наших голов, и казалось, совсем никого не видел и не слышал. На лице то и дело менялись гримасы одна свирепее другой, как это бывает у дирижера или глухонемых, когда они хотят, но не могут донести свою мысль до слушателя. И чем громче выли медные валторны, тем более потешными становились его ужимки. По ритмике они идеально совпадали с очередной фазой сумбурной музыки, больше похожей на реквием по уходящей за горизонт Луне. Ликующие голоса ведьм и хора усопших душ усиливали ощущение жути и конца света.
----------------
00 часов 21 минута. И вот апофеоз - космическое пение терменвокса, вобравшее в себя звуки и октавы всех инструментов, от виолончели, скрипки и органа до человеческого голоса. Я открыл глаза и увидел тень легендарного Самюэля Хоффмана. Одним лишь изящным движением руки он извлекал из воздуха безнотные интонации гомеровских сирен, загадочные сигналы космоса, пение лесных птиц и рева моторов. Умеренное вибрато завершало картину полную ужаса и паранойи.
- Напрасно вы думаете, что я вас не слышу, - сказал Воланд, продолжая гримасничать и отбивать музыкальные такты. – Я, знаете ли, люблю делать сразу несколько дел. Не лишайте меня этого удовольствия.
О том, что он видит меня насквозь, я догадывался и раньше. Но чтоб так… Какой смысл обращаться к нему на вербальном уровне, если он знает наперед, что я сейчас скажу. Я и сам не знаю, что у меня слетит с уст в ближайшую минуту. Ты не успел подумать, а он…
- И при этом, - докончил он за меня начатую фразу, - должен читать еще и задние мысли. Опять двойная работа...
- Кто-то говорил, не помню кто, что задние мысли – самые правдивые.
- Это я говорил. Вы можете себе представить, что было бы, если бы не было задних мыслей, если бы люди говорили друг другу только то, что думают.
- Не могу, - сознался я, понимая, что играть с ним в эти игры бесполезно. – При всем желании, экселенц, ей богу, не могу.
В самом деле, я не знаю человека, который говорил бы только правду и ничего, кроме правды. Даже в самых безобидных ситуациях или на скамье подсудимых, дав клятву богине правосудия. Оно конечно, в нашей дидактике честные люди – самые уважаемые, почти ангелы. А если кое-кто из них порой и скажет не то, то только из лучших побуждений, чтобы не испортить настроение окружающим, польстить вашему самолюбию или просто сменить щепетильную тему разговора. То есть ради вашего же блага. Это не та ложь, которая гнусна-вредна, да только всё не впрок. Это другая – во благо и во спасение.
- Но люди ею охотно пользуются и уже не видят границ банального вранья, - без особого укора в адрес рода человеческого обратился Воланд.
Он ещё пытался убедить меня, старого воробья, что ложь - такое же средство массовой коммуникации, как и правда. С тех пор, как она утратила статус смертного греха, она якобы стала добропорядочной леди и проникла во все сферы не только личной, но и общественной жизни. Кстати, Чарльз Дарвин в своей теории происхождения видов отмечал, что люди начали врать друг другу на самой ранней стадии своего развития, то есть на первом этапе биологической эволюции, с момента появления устной речи.
Едва овладев языком, они якобы превратили ложь в главное орудие для достижения своих целей. Постепенно она стала элементом культуры, явным признаком изощренного ума. Не случайно, максимального успеха в бизнесе, как правило, добивается тот, кто больше всех преуспел в обмане окружающих. Как там у них, не обманешь – не продашь? Легче всего надувательство дается людям с высоким уровнем интеллекта. Им больше верят, у них лучше память для того, чтобы не забыть, какую лапшу ты вешал в прошлый раз. В истории много примеров, когда лжец становился хозяином положения. Взять хотя бы барона Мюнхгаузена. Это он сказал, на дурака не нужен нож? Нет ничего проще, чем заманить глупца в ласковые сети. Надо ли говорить, что именно такая линия угодна дьяволу.
- Вот вы говорите, сказка – ложь. Но любите сказки и читаете их детям, - опять поставил меня в тупиковое положение Воланд.
Наверное, сам того не ожидая, он затронул самые тонкие струны моей души. Я люблю детей, для меня это святое. Не сразу сообразил, что ему ответить, но вспомнил из классики, что сказки – это мудрость народная, воспетая в гимнах, балладах, частушках, в Камаринской... Да, дети наши с малых лет живут в атмосфере вымысла и фантазии – Дед Мороз, Снегурочка, дядька Черномор, Маша и Медведь… Что есть, то есть. К пяти годам они и сами хорошо осваивают искусство манипуляции, фантазируя безо всякой нужды и по любому поводу.
А ещё через пару лет, благодаря воспитанию, становятся вежливыми, учтивыми, изрядно умеют скрывать свои мысли. Хорошо еще, что мы, взрослые, лжем из вежливости, чувства солидарности, говорим человеку приятные вещи, дабы не обидеть. Что поделаешь, с этим нужно мириться. Так, мол, устроена жизнь. Сама культура общения не позволяет говорить нам правду, если это ранит нежные чувства близкого человека. Я уж не говорю о семейных и романтических отношениях.
- Итак, ложь – это образ жизни. Рад, что вы это понимаете, - устало сел в кресло Воланд. – Являясь осознанной необходимостью, она помогает миру сохранять устойчивость. Начни мы друг другу резать в лицо правду-матку, нарушится вековой порядок вещей, воцарится хаос. Вы этого хотите?
- Я хочу, чтобы всё по правде и справедливости.
- Странно слышать это от уважаемого представителя одной из древнейших профессий,
- удивленно поднял бровь над зелёным глазом Воланд. - Не вы ли, то есть СМИ, засоряете эфир этими… фейками?
- Не мы, о, уважаемый повелитель теней. СМИ бывают разные…
- Ах, оставьте! Всё слова, слова… Пустое. Когда вы только научитесь говорить правду. Судя по всему, никогда.
Далее я услышал избитые рассуждения насчет того, что современная техника лживых новостей так шагнула далеко вперёд, что ее не догнать. Гонка за ними прибрела характер какого-то особо азартного вида спорта, повального увлечения или дурной болезни, которой заразились буквально все участники процесса. Быть честным в этой ситуации для человека XXI века – непосильное бремя. Умение копировать небылицы, искажать факты самым нелепым образом достигло такого уровня, что опровергать их уже считается неблагодарным занятием.
Ложь стала главным блюдом на информационной кухне. Без него не может обойтись ни один канал снабжения свежим продуктом. Сам я не люблю, когда этим словом - «продукт» - называют мою газету. От него так и пахнет гнилью и дешевым дезодорантом. Как говорил мне вчера Наум Моисеевич, ловить сетями фейки в мутной воде и обсуждать их с участием глуповатой, падкой на скандалы и сплетни публики – любимое занятие многих нынешних СМИ. Сплетни и домыслы якобы интересней, чем скучная злоба дня. Того же мнения и князь Мефисто. Уж он-то знает, что людям, больше нравятся миражи, сказки и мифы, чем очевидное и даже невероятное. Им, видите ли, подавай в готовом виде не суровую реальность, а то, в чем есть мистика и жуть. Как говорится, тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман.
Продолжая разглагольствовать на эту тему, душеприказчик бедного Фауста возложил всю вину на глобализацию и цифровой сознание, которое уже не определяет бытие. Особенно быстро эта зараза, говорил он, тряся бородой и подмигивая кому-то из своих, размножается в социальных сетях. Ну прямо, как бацила COVID-19. Их там тьма тьмущая, они связаны друг с другом прочными нитями, из которых хоть сети плети, хоть веревки вей.
- Вот оно где доходное место, бескрайнее поле деятельности и хорошая школа для начинающего искусителя, - обращался он к своим ученикам.
А знаете ли вы, что скорость распространения фейковых новостей по земному шару в шесть раз выше, чем обычных. Их читают и копируют в пять раз чаще, чем самые громкие сенсации из официальных источников. Достигая своих адресатов, они легко меняют настоящую картину мира и формируют в мозгу искаженное понимание чего бы то ни было.
- Как по-вашему, - наседал Мефистофель, - что в данном случае движет людьми?
Небось, думаете - телец златой, есть один кумир священный? Ошибаетесь…
- Ничего я такого не думаю… Я вот думаю, это вы, чертово семя, занесли нам новый вирус в виде фейковых новостей. Люди повадились ходить в темный лес и сидеть в сетях, как сычи, набирая лайки. Ничто так не тешит их самолюбие и не вводит в искушение, как статистика заходов. Уж поверьте мне.
- Но если вместо лайков вам ставят «не нравится» и привлекают за клевету, что вы делаете? – влез в разговор кот Бегемот. – Правильно, жалуетесь, что вам затыкают рот и не дают говорить.
Бегемот прав. Если посмотреть, фанатики сетей действительно нервно реагируют на все, что противоречит их скудным знаниям о природе вещей. Их инфантилизм поистине беспределен. Такое впечатление, что они утратили биологическую способность самостоятельно мыслить и делать логический вывод. Как говорил Борис Петрович, этот параноидальный недуг имеет все признаки глубокого психического расстройства и наносит моральный ущерб обществу. Опасность его еще и в том, что он делает нашими врагами не лжецов, а тех, кто является носителем правды. Реальность таким образом выворачивается наизнанку, то есть к верху… тармашками.
- Вот в чем дело, - произнес я вслух, надеясь, что они меня поняли.
Волан, конечно, все понял, но виду не подал. Он лишь подтвердил мои догадки насчет эпохи постмодерна, постнауки и постправды. Это когда факты не имеют значения при работе с общественным мнением. Лучше напрямую обращаться к эмоциям, личным пристрастиям и дурным наклонностям объекта твоего внимания. Ложь, снова указал он, вечна и неистребима как главное предназначение человеческого мозга. Бороться с ней и бояться её - глупо.
- Кстати, о страхе. Вы думали когда-нибудь, почему у вас говорят «побойся Бога», «не гневи Бога», но никто не говорит, что надо бояться меня – исчадия Ада.
Тут он взялся за религиозную природу лжи. Если существование Бога недоказуемо, значит и религию можно рассматривать как разновидность паранойи. Это, кстати, отмечал и Зигмунд Фрейд, называя религию навязчивым общечеловеческим неврозом. Она якобы позволяет отдельным штатским лицам пожинать плоды безумия и сохранять ореол святости. Им не надо подкреплять канонические истины достоверными фактами, как это делают ученые, совершая открытия. Достаточно сказать «истинно говорю вам». Одно из двух: или эта готовность доверять всему, что тебе говорят, - психическое заболевание, или - изобретение высшего разума, который сам по себе еще не является эталоном добра и божественной справедливости.
У патологических лжецов, говорят психологи, начисто отсутствует чувство стыда. Такие люди особенно часто встречаются в политике и шоу-бизнесе. Их склонность к лицемерию и позерству настолько велика, что они просто не замечают, как безбожно врут на каждом шагу. То есть, врут, как дышат. Что уж говорить о лжи, которой отводится важная роль в политической сфере. Там она вошла в привычку, стала второй натурой и укоренилась таким образом, что никто уже не боится разоблачений. Людей, живущих в атмосфере тотального надувательства, трудно переубедить. Они уже не восприимчивы к правдивому слову, и поэтому мир, в котором отсутствует дезинформация обречен на деградацию.
- Да, этот мир придуман не нами, - тихо сказал Воланд. - И существует он, пока есть ее величество ложь и дипломатия. Вы, как международник, должны это знать.
Я, конечно знал, что спорить с ним так же бессмысленно, как и переубеждать человека, живущего в атмосфере тотального вранья. Но было ощущение, в чем-то с ним согласен. Угнетала, однако, весьма крамольная по нынешним временам мысль: слово истины я слышу не от кого-нибудь, а от самого дьявола, носителя зла и мятежного духа. Если так дальше пойдет, думал я, жизнь нашу скоро будем считать не настоящей, а вымышленной, существующей в непонятной реальности. Пора бы прийти в себя. А то, куда это годится… Но прийти в себя не получилось. Удалось только открыть глаза и глянуть на часы.
-----------------
00 часов 25 минут. Итак, на чем мы остановились. Ах, да, если вспомнить, аналогичные трюизмы посещали меня и раньше. Кстати, не так давно. Тогда в народе и в медийном пространстве шли горячие споры насчет фальсификации истории, паленой водки, колбасы без мяса, лекарств-дженериков, модифицированных злаков и проч. Действительно было впечатление, что мы живем в эпоху вездесущего фальсификата, который пришел на смену эпохе тотального дефицита. Эти разговоры крепко засели в сознании, и возникала устойчивая картина, что живу-то здесь вовсе не я, а кто-то другой в моем обличье и под моей личиной. То ли бес уныния, то ли дух противоречия.
Я старался противопоставить им трезвый взгляд на вещи, хотя должен признать, это не всегда получалось. Люди с творческой жилкой меня поймут. Они по себе знают, с какой легкостью рождается в голове оригинальная мысль, крылатое словцо в условиях внезапного хмельного озарения. Многие гении живописи и литературы (не берите с них пример) шли по жизни рука об руку с Бахусом. Он помогал им преодолевать адовы муки творчества, добавлять колорита, пущего трагизма ускользающим образам и создавать великие шедевры.
Эрнест Хемингуэй хлебал своё мохито с утра до вечера. Ремарк не мог написать ни строчки без любимого кальвадоса. Сергей Есенин признавался, что был заядлым алкоголиком. Винсент Ван Гог квасил беспробудно и запойно. Эдгара По называли самым проспиртованным литератором 19 века. Караваджо допивался до чёртиков, и однажды в пьяном угаре зарезал своего друга. Уинстон Черчилль не мог дня прожить без виски и армянского коньяка. Иероним Босх, Пикассо, Джек Лондон, Скотт Фицджеральд, Юрий Нагибин, Сергей Довлатов, Владимир Высоцкий…
Огласить весь список не представляется возможным. Да что там говорить… Я, собственно, не об этом. Я всё про то же – про нас возвышающий обман, фальсификацию и память, которую якобы невозможно обнулить. А еще раньше, находясь под впечатлением от парадных торжеств и Бессмертного полка, с которым 9 мая прошагал от Пушкинской площади до Васильевского спуска, делая селфи с Жириновским, я выражал свое неудовольствие в адрес милого моему сердцу отдела печати МИД.
Надо сказать, деятельность этого учреждения касалась меня непосредственно, поскольку многие годы был связан с ним не только по долгу службы, но и дружескими узами. На сей раз мой разум был возмущен довольно слабой и запоздалой его реакцией на совершенно наглую выходку корреспондентов Deutsche Welle. Тут они снова, далеко не в первый раз повели себя по-хамски и в оскорбительном тоне высказались по поводу наших побед в Великой Отечественной войне, задев самые святые чувства моих соотечественников, исказив нашу историю в угоду клеветникам и хулителям России. В порядочном обществе за такое бьют по лицу, требуют сатисфакции…
Некоторые из них – давние знакомые. Представлять их лишний раз не хочется. Да уж ладно - Карл-Хайнц Фризер, полковник бундесвера в отставке, живет в Баварии, пишет про войну. Маттиас Уль – бывший доцент университета им. Мартина Лютера в Галле-Виттенберге (бывш. ГДР), а ныне сотрудник Германского исторического института в Москве. Часто мелькает на российском телевидении, горласт, невменяем, нетерпим к чужому мнению, ничего хорошего про Россию сказать не может. Вот эта публика и задает тон в хоре опытных русофобов на немецком радио.
То они, ссылаясь на мнение таких же историков, сообщают на весь мир, что никакого танкового сражения в июле 1943 г. под Курском не было, а была «катастрофа русской армии». То требуют убрать памятники, а заодно и снести Звонницу в музее-заповеднике на Прохоровском поле. То, сволочи, предлагают во имя мира и согласия не «бряцать оружием» и отменить военный парад на Красной площади в День Победы. И наконец, эта Deutsche Welle, эта немецкая волна мути и злобы докатилась до того, что стала звать народ в Москве на акции протеста против «деспотичного режима в Кремле», в защиту демократических идеалов, свободы слова и прав человека.
Ну я и пошел на брифинг директора департамента информации и печати МИД РФ Марии Захаровой, чтобы спросить, доколе? Накануне оттуда прозвучала нота, но уж больно невнятная. Судя по всему, никого из этой шпаны она не напугала. И вообще, то, что происходило тогда в отношениях с корпорациями западных СМИ, аккредитованных в Москве, иначе, как детским садом не назовешь. То ли духу не хватало, то ли сноровки, чтобы поставить не место заезжих наглецов, потерявших всякий страх и чувство меры.
Казалось бы, речь идет об элементарных приличиях и правилах хорошего тона, которые должен вроде бы соблюдать всякий воспитанный человек, оказавшись в гостях в чужой стране. Не ясно только, откуда этот неуверенный, едва уловимый, будто извиняющийся тон «решительных протестов», написанных даже не шершавым языком плаката, а суконным языком тайной канцелярии. Да и то запоздалых дней на десять.
Даже у махровых бюрократов этот срок считается избыточным, чтобы ты успел сообразить, как надо отреагировать и дать вразумительный ответ на то или иное похабное деяние противной стороны. Разумеется, если ты считаешь своим долгом ответить достойно и по существу. Или, как говорили в советские времена, делом чести, доблести и геройства.
Лично у меня всегда руки чешутся, когда слышу нечто подобное в адрес моей страны от этой банды политических рвачей и выжиг. Почему это сучье семя, это лживое отродье, спрашивал во дворе айтишник Вася, чувствует себя у нас безнаказанно и столь вольготно. Будто нет на них управы, и им закон не писан, и не знают они грешные, что нельзя себя так вести в чужом доме, что за это можно получить и по паспорту, оказаться под арестом или стать персоной нон-грата…
Ну что я ему мог ответить. Особенно мило звучала оправдание одного сотрудника Deutsche Welle с собачьей фамилией Дик, задержанного по подозрению в организации бузы на Трубной. Немецкое посольства сказало, что Он сказало, что он исполнял свой профессиональный долг, равно, как солдат на поле брани, и греха за ним нет. То есть, взятки гладки.
Хотя на его сайте висели баннеры «Москва, выходи!». Это куда они, спрашивается, звали москвичей? Это что в моем доме, а-а? А на портале американской дипмиссии вообще были нарисованы стрелки, куда идти, в каком сражаться стане. Кто тут портит атмосферу и вгоняет народ в тоску?
Между прочим, при советской власти выражениях не стеснялись, когда надо было постоять за честь державы. В иностранном отделе «Известий» той поры мы за словом в карман не лазили и не давали спуску оппонентам из-за бугра, кои пытались её унизить. А такого, чтоб они гадили у нас в доме вообще невозможно было себе представить. И они знали рамки дозволенного.
Но тут, читая унылые тексты со Смоленской, исполненные в типично казенном духе, невольно испытываешь стыд и срам за русский язык, которыми изъяснялись наши предки и вразумляли не одного супостата. Ну скажите на милость, вы верите, что вот такой образчик современной дипломатической лексики проймет кого-нибудь на Западе, кто приучил уже себя к мысли, что с русскими вытворять можно всё, что угодно. И ничего тебе не будет. Потому что они, эти некогда слишком эмоциональные русские после своих реформ в экономике и политике стали безъязыкими и невменяемыми, как искусственный интеллект. Все божья роса.
Вот, полюбуйтесь на перлы изящной словесности. «В ходе беседы в МИД России с Временной поверенной в делах ФРГ в России Б. Гжески обратили внимание германской стороны на недопустимость действий немецкой телерадиокомпании «Дойче Велле», выразившихся в прямом призыве в соцсетях в адрес жителей Москвы к участию в несанкционированных массовых акциях».
Или ещё: «Акцентировали, что такие эскапады СМИ идут вразрез с нормами профессиональной журналистской этики и представляют собой попытку вмешательства германской медиакорпорации во внутренние дела России. Подчеркнули, что в случае повторения подобного российская сторона оставляет за собой право на реакцию в рамках действующего национального законодательства…»
Акцентировали, подчеркнули, отметили…Так и хочется взглянуть, кто этот грамотей, что пишет эти строки, кто сочиняет эти пародии на русский язык? Они, вообще, в школу ходили? По сравнению с ними, даже немцы, разославшие по такому случаю свои ноты протеста в наши министерства, выглядят цицеронами. Например, представитель ведомства федерального канцлера Ульоике Деммер заявила: «Соблюдение принципов ОБСЕ и Совета Европы имеет большое значение для демократии, и российская сторона брала на себя обязательства соблюдать принципы свободы собраний и свободы слова». Так и хочется сказать: «Хорошо излагает, собака! Учитесь!»
Всегда хотел понять, откуда у них это дурацкое чувство морального превосходства над нами, не однажды в истории убедительно доказавшими им обратное. И почему это чувство в них только крепчает по мере их эволюционного развития или деградации, словно старческий маразм, ума не приложу. В этой связи мне опять вспоминается пассаж газеты «Вельт» по случаю 76-летия Курской битвы и танкового сражения под Прохоровкой. Скандал удался, шуму было много.
Но точнее всех выразила наши мысли на этот счет, по-моему, ветеран войны, председатель Совета ветеранов гвардейской 95-й стрелковой дивизии Мария Рохлина. Выступая на торжественном митинге у Звонницы на Прохоровском поле, она сказала:
- Фашизм снова подымает голову. Он остался. И немчура вдруг заявила, что, это они тут победили. А как они драпали отсюда - они помнят? А как уползали отсюда - помнят? А как прошли по Москве маршем под конвоем - помнят? А кашу с салом помнят? Стыдно за человечество, за честных немцев...
Вот это по-русски. Вот как надо, дети мои, не помнящие родства. И только так, если хотите, чтоб вас услышали на том берегу. В этом плане на ум пришла ещё одна история, где драп из-под Курска и кашу с салом тоже не очень помнят. Пару слов о ней.
-----------------------
Случайно или нет, но книга Александра Рара «2054: код Путина вышла в самый разгар дискуссии о том, как фальсификаторы истории хотят отобрать у России ее Победу над фашистской Германией. Кампания эта началась давно, но своего апогея достигла в дни, когда отмечалось 75-летие освобождения Освенцима и годовщина снятия блокады Ленинграда. Больше всех на этом поприще отличились поляки, бандеровцы и неонацисты.
Говорят, на немецком языке ("2054: Putin deкodiert") она уже стала бестселлером, а на русском ее презентовали в пресс-центре «РИА-Новости» чуть ли не как откровения Иоанна Богослова, литературный шедевр «с элементами политического триллера и фэнтези». Вроде как, она открывает глаза на нашу историю, являет собой оригинальный взгляд на события глубокой древности и грядущее, вносит вклад в то да сё.
По словам автора, такое название дали ей издатели, видно, по аналогии с Дэном Брауном «Код да Винчи», чтобы лучше продавалась и привлекала внимание. Не случайно, конкуренты уже обвинили их в плагиате. В немецком же варианте, заголовок звучит еще более интригующе – «Раскодированный Путин», то есть понятый, расшифрованный и разгаданный насквозь.
Сам я на презентации не был, но подробный отчет с этого мероприятия и видео картинку на ленте новостей в интернете получил. В информационном потоке о фальсификации истории, к моему удовольствию, она выделялась в лучшую сторону. Как говорится, хороша ложка к обеду. Публика, судя по записи, тепло встретила художественное творение молодого писателя, который обещал на этом не останавливаться, продолжать в том же духе и написать вторую часть. Впрочем, не так уж и молодого.
Ему 60 лет, за плечами годы борьбы с советской гегемонией в Европе, работа на радио «Свобода», сотни журнальных статей и брошюр как штатного политолога, большого знатока российской действительности и опытного эксперта по отношениям с РФ и странами СНГ. У нас он всегда желанный гость. И на сей раз приехал в Москву в составе делегации баварского премьер-министра Маркуса Зёдера, который встречался с Путиным. В ходе беседы тот честно признался хозяину Кремля, что считает экономические санкции Запада против России «весьма эффективным средством воздействия».
Между прочим, его предшественник из Баварии – Хорст Зеехофер до таких откровений никогда не доходил и санкционную политику Ангелы Меркель подвергал нещадной критике. Я уж не говорю про Эдмунда Штойбера. Говорят, Зёдер подумывает о месте канцлера после ухода Меркель. Но не в этом дело.
Пока шли беседы в Кремле, Рар сидел на Зубовском, отвечал на вопросы журналистов и раздавал автографы. Тем, кто задал самый интересный вопрос, новоиспеченное издание в черном переплете с цифрами 20 и 54 давали в подарок. Надо понимать, таинственная символика – в последней цифре. Почти как в антиутопии Оруэлла – «1984». Только там это – год Крысы и срок дожития тоталитарной системы, а здесь – год триумфа, наивысшего подъема и расцвета России, веками непонятной чужеземным мудрецам.
Год полного доминирования Евразии, включая могучий Китай, согласно предсказанию Нострадамуса или самого Рара, я так и не понял. Если так, то данную перспективу можно рассматривать как некую фору нынешнему курсу Москвы и желание потрафить геополитическим амбициям Путина. Этакий подхалимаж.
Не берусь оценивать художественные достоинства этого шедевра, на мой взгляд, они довольно скромные. Меня больше занимает тенденция. Она укоренилась в нашем обществе давно, но особенно живучей стала во времена, о которых Александр с таким умилением вспоминает. Он говорит о горбачевской перестройке, общечеловеческих ценностях, падении Берлинской стены и проч.
До каких пор, спрашиваю я себя, мы будем искать пророка за пределами своего отечества и впадать в блаженный транс всякий раз, когда кто-нибудь из-за рубежа поведает нам, кто мы такие есть, на какой стороне истории находимся, по-своему истолкует наше прошлое и еще навеет сон золотой. Как говорил Жванецкий, любители лапши всегда готовы развесить уши. Такие мысли мне снова пришли в голову, как только начал читать предисловие Валерия Федорова, нашего известного социолога, генерального директора ВЦИОМ, наверняка знающего, кто о чем у нас думает, кто чем дышит.
Благодаря книге Рара, пишет он, многие вещи не просто становятся более понятными, но и начинают обретать свой истинный смысл. Она дает возможность понять Россию, решить задачу, которую на протяжении многих столетий ставили перед собой целые поколения исследователей, но сталкивались с трудностями.
Автор якобы отвечает на мучительные вопросы, которыми задавались зарубежные летописцы, начиная с Фридриха фон Герберштейна с его «Записками о Московии». А также дает качественный анализ, «вскрывающий подноготную завершившегося в конце двадцатого века геополитического соревнования двух сверхдержав на их главной – европейской арене».
Так и хочется сказать, ну спасибо, Саша, просветил, а то мы совсем запутались. Знаю Рара давно, с 1995 года, когда впервые встретились в Бонне на одном их мероприятий. Виделись потом не однажды на различных форумах, званых вечерах и дипломатических раутах, я как корреспондент «Известий», он как директор центра по России и Евразии при Германском совете по внешней политике.
И всегда ловил себя на мысли, что не могу понять, можно ли верить в его умозаключения, правду он говорит или нет. По-моему, он и сам, привыкший жить на два лагеря, не знал. С юношеских лет, работая на радио «Свобода» и в антисоветском НТС под руководством своего отца, он привык следовать конъюнктуре и выполнять заказы разных инстанций, заинтересованных с чем угодно, только не в объективном взгляде на родину его предков, начиная с Дмитрия Донского и татаро-монгольского ига.
Отсюда, наверное, и желание как можно подробнее процитировать поляков, которые считали, что Россия – это «искусственное государство, когда-то созданное норманнами, затем христианским крещением культивированное греками, но никогда не бывшее европеизированным. Монголы сделали их русских азиатов, которыми они остаются и по сию пору».
Порой мне кажется, что раздвоенное сознание живет в нем до сих пор, как и в его деде – Василии Орехове, о котором речь идет в книге. Кавалер многих царских орденов, командор ордена Леопольда II. Тот все еще считал себя беженцем от советского большевизма, деспотически тиранившего его родину. Хотя дожил до 94 лет, умер в 1990 г.
На его родине, как считал дед, правила преступная банда, а русский народ был порабощен как еще никогда в своей истории, сотни тысяч невинных томились в ГУЛАГе, церковь и верующие преследовались. Короче, пишется в книге, Советский Союз – это не подлинная Россия, а извращенная, которая однажды освободится сама или же должна быть освобождена извне.
А когда заголовки французских газет пестрели новостью о том, что Советский Союз значительно опередил Запад в гонке по освоению космоса, русскому эмигранту становилось не по себе, пишет Рар. В общем, яблоня от яблони…
Кстати, следующую книгу Рар обещал выпустить месяца через три, в конце апреля. Называться она будет «8 мая» и состоять из отзывов граждан Европы о дне, когда закончилась война. То есть, книга не к 75-летию Великой Победы и не к 9 мая, как у нас. Интересно, будут ли в ней упоминания о Красной Армии?
------------------------------
00 часов 31 минута. Странная это штука - время, думал я, приоткрыв один глаз. Оно что, действительно, может останавливаться или двигаться вспять? Это что ж получается, всего за полчаса успел побывать черт-те где, в иных мирах, пяти измерениях, в логове дьявола, у черта на рогах, решить столько вопросов, поговорить с нечистой силой, к которой, впрочем, у меня больше вопросов нет. И на всё про всё ушла какая-то тридцать одна минута? А если посчитать за неделю, то получается, промелькнула целая жизнь. Хотя, чему удивляться? Господь сотворил Землю за шесть дней, на седьмой отдыхал.
У тех, кого ведут на заклание или на эшафот, жизнь проносится перед глазами за несколько секунд, даже быстрее - со скоростью света, что опять мне режет глаза. Так, будто ее полную запись скачали с одного диска на другой, с момента рождения до часа рокового. Есенинское «Жизнь моя, иль ты приснилась мне» тут уже не работает. Воспоминания о прошлом и будущем можно теперь записать на пленку и прокрутить в любой удобный момент, лежа на диване. Или больничном одре, где, как сказал поэт, юная фея с глазами весталки читает мне сказку о зле и добре.
Мы уже привыкли к тому, чтобы всё делать в онлайн – учиться, путешествовать, спать, загадывать желания, летать, взламывать сейфы, исповедовать, отпевать... В общем, уверял меня перед больницей Андрей, надевая на руку браслет, дышать можно: «И не просто так, а полной грудью». Нельзя только умереть, не кликнув беса. Но если очень хочется… В Америке, сказал этот неуемный труженик айти и большой любитель Силиконовой долины, можно заказать виртуальные похороны.
Таким образом, можно заключить, что в наши дни время как материальная категория уже не имеет того значения, какое придают ей в науке. Я бы сказал, теперь оно носит прикладной, утилитарный характер. Ну, как часть более широкого измерения, включающего в себя такие анкетные данные, как социальное положение, вероисповедание или род занятий. Сюда бы я включил психические особенности и ориентацию данного индивида.
Помню, в школе на уроках русского языка была у нас одна игра – кто больше назовет синонимов и крылатых фраз на заданную тему. Довольно азартная, участвовал в ней весь класс, но побеждал, как правило, не самый умный, а наиболее болтливый и раскрепощенный. Учительница Раиса Яковлевна хвалила меня за сообразительность, но просила молчать, пока тянут руки остальные. Не в силах долго терпеть и держать язык за зубами, я выкрикивал одну фразу за другой, моментально опустошая весь словарный запас моих однокашников:
- Время перемен, время странствий, время желаний, время надежд, время молитв, платить по счетам, время жить и умирать, - за что и получил выговор.
- Хорошо, хорошо, достаточно, - перебила меня Раиса Яковлевна. - Чего мы еще забыли? Ну, там – времена года, связь времён, время – деньги, o tempora, o mores, то есть - о времена, о нравы…
Так вот, в данном случае, я думаю, все было бы куда легче, если заменить один главный член предложения на другой, то есть «время» на его синоним - «срок». И этимология более конкретная, и толку больше. Например, такая идиома, как «вышел срок» выглядит куда более разумной, чем казенное «настало время» - весьма растяжимое, ни к чему не обязывающее понятие, склоняющее лишь к безделью и меланхолии, а не к активному действию. Или возьмем «делу – время, потехе - час». Вторая половина этой фразы мне нравится больше: и слух ласкает, и звучит более изящно, чем первая.
И вот я вижу, как мальчик со второй парты, которому Раиса Яковлевна только что строго наказала помалкивать, когда тебя не спрашивают, тянет вверх руку и сыпет бисер изящной словесности на радость всему классу: «Погодите детки, дайте только срок, срок годности, срок жизни, испытательный срок, каждому овощу свой срок…» Учительница хватает его за ухо и выводит в коридор. А в темном коридоре его встречают старые знакомые. Бесы зажигают яркий свет, слепят глаза, грязно ругаются и зовут мальца к ответу за нарушение дисциплины, за то, что лезет, куда не надо. Ишь ты какой...
- Пробил твой час, настал черед. Делу время, делу время, потехе час, - корчат они рожи и поют голосом Аллы Пугачевой, тянут скрюченные волосатые пальцы к лицу, хватают за шиворот, сжимают горло.
Мальчику делается плохо, он закрывает голову локтями, издает пронзительный крик и молит о пощаде. Рядом слышится топот копыт, играют траурный марш Шопена, а в проеме между шкафом и ширмой с надписью «Клизменная» маячит фигура ночной ведьмы с головой Мегеры, которая лишает сна и рассудка. Это опять Клава. В мозгу ещё теснятся беспокойные мысли, обрывки крылатых фраз и выражений, бьют барабаны - Drum links, zwei, drei… Drum links, zwei, drei… Через окно возможностей хлещет поток сознания:
- Нелюдимо наше море… Кто там шагает правой… Wo dein Platz, Genosse, ist… Не губите, мужики, не губите… COVID-19… Мы делу Ленина и Сталина верны… Мерцала звезда по пути в Вифлеем… When that I was and a little tiny boy… 2020 + Вирус недомыслия…
Что было дальше, не помню. Такое бывает, когда вдруг исчезает мимолётное виденье, а вместе с ним и причудливый образ, будто с него сняли скальп. И так в скальпированном виде он ещё пару мгновений висит перед тобой, пока ты напрягаешь слабую память и остатки воображения. Тщетно. Помню только, стал кричать от нестерпимой боли и обиды за собственную немощь.
Почувствовал себя загнанным волком. Он попал в капкан и уже не имеет шансов уйти. Охотники обложили со всех сторон, целят намертво, наверняка. Вон они стоят в коридоре, переговариваются о чем-то, готовят контрольный выстрел. Голова накалилась, словно утюг, взмокшее тело бьёт судорожная дрожь, как в сенной лихорадке. Перед глазами мелькнула красная пасть раненого волка, он делает последний бросок и хватает зубами огненный ствол винчестера.
- Ну гады, держитесь! – откинув одеяло, заорал я что есть мочи. – Убью, сволочи… Не подходи… Изыди прочь, сатана… Дайте же человеку поспать… Пресвятая Богородица…
Как вечный зов во мне проснулся великий инстинкт самоуважения. Ребром не стоял вопрос – смириться иль восстать. Блажен не тот, кто верует, скажу я вам. Этого мало. Блажен тот, кто, оказавшись на краю, не боится драки и выходит на последний бой. В ком живет ещё дух непокорных предков, страсть к сопротивлению и азарт кровавой схватки. Если драка неизбежна, надо бить первым, это правило оставалось железным не только в питерских дворах. В златоглавой Московии мы ему следовали с детства неукоснительно. Что ж, настал черёд, пробил наш час. Была не была, никогда не сдавайтесь. Генерал Чернота: «Какой великолепный был бой»…
Но голос мой ослаб, я беспомощно опустился на подушку, продолжая стонать и всхлипывать. Свет в моем отсеке померк, наступила тишина, лишь из дальнего конца доносились глумливые голоса бесовщины. Вдруг, о ужас, кто-то схватил меня за плечо и зашипел угрожающе:
- Ты чего, урод, тут воду мутишь, чего орешь, наших девочек обижаешь? Только пикни ещё, удавлю, сука.
Я открыл глаза и увидел во мраке перед собой того самого громилу в красном свитере и белых носках, который гулял здесь днем по коридору и всё говорил с братвой по мобильнику, обещая кому-то натянуть глаз на анализ и на жопу. Причем, места натягивания он указывал поочередно в обратном порядке – то анализ, то заднее место. Я всё не мог понять какая разница, и думал при случае спросить. Не довелось. Хотел было узнать сейчас, в чем идиоматическая особенность того или иного выражения, но решил, что в данной ситуации это было бы неуместно. Громила нависал надо мной черной тенью, словно палач в ночи, и потрясал огромным кулачищем у самого носа.
Я не сразу сообразил, кто это, чего ему, собственно, надо, и даже успел порадоваться, что до меня несчастного снизошла хоть какая живая душа.
- Друг, - повернулся я, - уж неделю не могу поспать. Не дают гады, всё свет включают, тарахтят…
Но друг, разъярённый до крайности, не хотел и слушать. Он перенес свой кулак от моего носа к подбородку, наклонился еще ниже и прошипел в ухо:
- Урою!
Я чего-то хотел ему еще рассказать, пожаловаться на судьбу, в надежде на сочувствие, но он уже завернул за угол и скрылся в палате номер 8 для местных вип-персон. И тут до меня, наконец, стала доходить вся пагуба моего одиночества и бессмысленность ожиданий. Я осознал абсолютную тщету моих надежд и упований на добрые сердца, сострадание, и гуманизм венца природы. Или его подобия, как, впрочем, и на божескую милость. Понимаю, отчаяние и уныние – страшный грех, но что поделаешь, кроме них в душе измученной ничего не оставалось.
Мне даже расхотелось драться за честь свою и достоинство, что, по нашим понятиям, всегда считалось куда более тяжким грехом. Хотя инстинктивно, как водится, я уже прикинул, какую стойку принять, куда спрыгнуть и в какое место обрызганного дешевым парфюмом туловища нанести первый удар. Не уверен, что получится, но во Вьетнаме посещал школу борьбы Nh;t Nam. Учитель, мастер боевых единоборств – дядюшка Хонг под большим секретом показал мне удар ch;t b; ho;n (отложенная смерть). Это когда твой противник погибает не сразу, а дней через десять. Помню его уроки. Позиция здесь, конечно, не очень – кровать, тёмный угол, подоконник, развернуться негде. Но ничего, из худших выбирались передряг.
Голова еще полыхала, но потихоньку шум затих, волнение улеглось. Я стал прикидывать, сколько еще могу продержаться при такой осаде, и чем всё это кончится. По всем прикидкам получалось, ничем хорошим. Лучшим выходом из создавшегося положения, подсказывал внутренний голос, было бы уйти от греха подальше. То есть оставить занимаемые позиции и незаметно покинуть поле боя, не дожидаясь решающего сражения. Даже если оно и произойдет, оно не даст мне желанной победы. Над главным противником – над самим собой. В этом плане я, видно, так и останусь непобедим. Поистине, нрав мой – враг мой. Ну, не нравится мне, когда меня не уважают. Ну, не люблю.
Эта благая мысль еще больше укрепила мой дух, и я, прочь сомнения, стал собираться с вещами на выход. Всё уместилось в небольшой сумке, что лежала под кроватью вместе с ботинками, пластмассовым тазиком и уткой, оставленной здесь на всякий случай. Нет, тазик и утку я не стал забирать, как никак, казенное имущество. А вот всё своё – кружку, пакетик с сахаром, конфеты, зубную щетку и мыло уложил в сумку. Уходить надо красиво: прощай, лазурь Преображенская и золото второго спаса... Да здравствует муза странствий, вольный ветер свободы, мой Айастан зовет меня… И тут услышал за спиной грозный окрик:
- Вы что себе позволяете! Почему нарушаете тишину?
- Я ухожу, - повернулся я лицом к лицу возникшей, словно из-под земли, дежурной. - Как говорится, в мир иной.
- Никуда вы не пойдете. Ложитесь сейчас же, - отчеканила она командным тоном. Ее молодое лицо хранило каменное выражение, а красивые глаза излучали ледяное презрение. - Дайте ему снотворное.
- Спасибо, не надо, я уже выспался. Спасибо за всё, хлеб-кашу, милость вашу… Дайте лучше пройтить.
- На улице мороз, транспорт не ходит… Подождите хотя бы до утра, - растерянно и уже не так строго говорила она. – Вы там замерзнете, а мы за вас отвечай…
Их уже стояло молча в ряд человек пять, включая того громилу в красном свитере, раздражавшем меня, кажется, больше, чем кровавая мулета обреченного на заклание андалусского быка. Он, видимо, тоже не ожидал такого поворота событий и опять обратился ко мне, но уже без кулаков.
- Ну, ты чё, мужик, шуток не понимаешь, я ж с тобой по-хорошему…
- Ничего, ничего… Как ты там говоришь, ништяк… Ладно, ступай себе с богом. Хорошо, что я тебя не ударил. А то бы жить тебе осталось m;;i ng;y (десять дней). Пошёл вон, - сказал я и откланялся в сторону медицинского персонала. - Прощевайте покедова…
Перекинув сумку через плечо, я решительно двинулся вперед, и никто меня уже не пытался остановить. По каменной лестнице спустился на первый этаж, миновал пост охраны и направился в узкий тамбур к выходной двери. Но она оказалась запертой. Этого я не учёл. Рядом никого не было, вся страждущая больница спала по расписанию. Что делать? Не сидеть же здесь до утра. О возвращении на седьмой этаж не было и речи. Стал кликать охранников.
- Эй, есть кто-нибудь? Живые или мёртвые?
Никто не отвечал. А, чёрт побери, опять западня. Покинуть большой стационар им. Демихова оказалось не так уж просто, замуровали демоны… А впереди еще проходная, там тоже могут схватить. Как найти выход из этого поистине безвыходного положения, я не имел понятия. Не иначе, как бесы снова взялись за меня и водят по замкнутому кругу. Мне что теперь, вечно оставаться в плену у этой нечисти. Святые угодники, вразумите, наставьте на путь истинный. Рука сама собой потянулась к мобильнику, и я набрал 02. Полиция ответила тут же женским ласковым голосом: «Чем можем помочь?»
За минувшие сутки это был, наверное, первый случай, когда со мной разговаривали по-человечески. Сидевшая на том конце провода полиция говорила таким сочувственным, ангельским голосом, что на душе вмиг стало тепло. Мне захотелось поведать ей всё без утайки и прикрас, и только боялся, как бы она не бросила трубку. Я жаловался на своих притеснителей, говорил, что хочу домой, но они не пускают, глумятся и держат взаперти, словно беглого арестанта…
Я был так рад найти абонента, кто меня терпеливо и участливо слушает, что не заметил, как из темноты появились двое охранников в чёрном. Одного из них я узнал, он был на вахте в день моего поступления и проверял у меня бумаги. Звали его, по-моему, Мустафа. По-русски говорил с большим трудом, а его товарищ, судя по всему, не говорил вообще. Во всяком случае, при мне он слова единого не молвил. Вверху на ступенях лестницы стояла та самая дежурная с прекрасным каменным лицом, с кем я только что говорил, уходя из пульмонологии.
- Откройте ворота, - попросил я. – Мне нужно выйти, я еду домой…
- Зачем ходить, - сказал Мустафа. – Не надо ходить.
- Друг, я по семейным обстоятельствам, - пытался я ему объяснить, но он твердил своё и косил глаз в сторону ночной хозяйки заведения, которая молча наблюдала за нами сверху.
Стало ясно, что это по ее команде заперли дверь, и моя судьба зависит от ее всемогущей воли. Я обратил к ней своё лицо, стараясь придать ему как можно более страдальческий вид. Но быстро понял, что зря стараюсь. Она продолжала смотреть на меня с высоты своего положения надменно и холодно.
- Пустите меня, Христа ради, - взмолился я. – А то я разнесу на хрен всю вашу богадельню и кончу жизнь на ее развалинах, вот на этих ступенях, у ваших ног.
- Нет, вы должны вернуться в палату.
- Твою мать! - заорал я так неистово, что звонкое эхо пошло гулять по лабиринтам приемного покоя. – Здесь что, тюряга, концлагерь? Скажите своим вертухаям, пусть откроют.
По выражению ее васильковых глаз я понял, что она понимает только такой язык. Легкий испуг отразился на ее уже не столь каменном лице. Судя по всему, сердце её дрогнуло, и появилась надежда, что крепость, казавшаяся до сих пор неприступной, вот-вот падёт. Оставалось еще немного поднажать.
- Мустафа, du gehst mir auf die Eier, - обратился к изумленному охраннику, - Leck mich am Arsch, wo ist der Schl;ssel?
- Я по-русски плохо понимай, - виновато забормотал Мустафа. – Ходить не надо…
- Хорошо, по-другому спрошу. Где ключ, каналья?
- Откройте ему, - сдалась хозяйка ночной смены, делая широкий жест рукой.
Васильковая фея ещё раз окинула меня испепеляющим взглядом, повернулась спиной и пошла вверх по лестнице, оставляя в сизом мраке призрачное колыхание исчезающего вдали силуэта и манящее движение пары стройных женских ног.
***
00 часов 49 минут. Оказавшись за пределами санитарной зоны, я вышел на ул. Маршала Чуйкова и взял такси. Над Волжскими прудами висел морозный туман, схваченный в огненное кольцо стоящими по берегам фонарями. В его клубах загорались и меркли причудливые лики моих друзей и недругов, которых я только что оставил там, за чертой несуетной, неспешной жизни.
Они появлялись из этого сонмища один за другим, молча и безучастно глядя мне вслед, и в их глазах не было ни тоски, ни сожаления. Таксист увозил меня прочь от того места, где мне суждено было за семь дней заново, еще раз прожить свой век от начала до конца. Слава богу, он остался там, за высокой оградой, куда мне уже пути нет и не будет.
На душе стало привольно и весело. Я с упоением вдыхал морозный воздух свободы и наслаждался видами ночной Москвы. Какое счастье, думал я, быть избавленным от хулы и притеснений, чувствовать себя довольным и блаженным. О, радость тихой, флегматичной жизни, о, лунный свет в конце туннеля… В таком блаженном состоянии я добрался до дома, открыл дверь своим ключом, тихо прошел в большую комнату, лег на диван и тут же заснул.
Утром очнулся в холодном поту, всю ночь являлись персонажи минувших дней, приходилось вступать с ними в контакт и вести бессмысленные разговоры. Уж такие навязчивые. Доказать им ничего не мог, как, впрочем, и они мне. Жаловался даже в высокие инстанции – от минздрава до Госдумы. Как положено (порядок знаем), в письменной форме с указанием ФИО, места работы и домашнего адреса поднимал важные социальные проблемы, в частности, отношения палача и жертвы.
Во первых строках сообщал, что я, профессиональный журналист-международник, стаж более 50 лет, работал во многих странах, был чуть ли не во всех горячих точках, видел много горя, страданий, бывал в тюрьмах Абу-Грэйб в Ираке, Гуантанамо на Кубе, Пуоло-Кондор во Вьетнаме, Туолсленг в Камбодже, писал статьи, книги… И не думал на старости лет, что придется испытать нечто подобное на собственной шкуре в родной Москве.
Прошу учесть, в жанре кляузы никогда не выступал. Но вот пишу, душа вроде бы как не на месте. Это касается не только меня. Речь о жестокости и злобе, которая живет и размножается, как вирус, среди нас, в частности, в стенах одного конкретного заведения. Понимаю, система нашего здравоохранения не совершенна, находится в стадии затяжной оптимизации, проводит реформы, нища бюджетом. Не потому ль столь груба и цинична, что не реагирует на мольбы и стоны болезных, но живых людей?
Куда девалась доброта и милосердие… Сестры тутошние истязали меня с каким-то особым тщанием и усердием. Видно, это им доставляло удовольствие. Яркий свет в глаза, катание железной тележки по кафельному полу среди ночи, заведенный будильник на пять утра, включение ингалятора у изголовья, резкие крики… Особенно свирепствовала Татьяна, на ее долю пришлось две самых мучительных ночи. А всего я провел таким образом семь дней и семь ночей - моя последняя седмица. На большее, извините, не сподобился.
Кстати, великий Солон, один из «семи мудрецов» Древней Греции делил человеческую жизнь на седмицы. Начинал с того, что ребенок еще неразумный и слабый, чуть ему минет семь лет, теряет первые зубы свои.
«Если же Бог доведет до конца седмицу вторую, отрок являет уже признаки зрелости. В третью у юноши быстро завьется, при росте всех членов, нежный пушок бороды, кожи меняется цвет.
Всякий в седмице четвертой уже достигает расцвета силы телесной. В пятую – время подумать о браке мужчине, чтобы свой род продолжать в ряде цветущих детей.
Ум человека в шестую седмицу вполне созревает и не стремится уже к непосильным делам. Разум и речь в семь седмиц уже в полном бывают расцвете, так же и в восемь – расцвет длится четырнадцать лет.
Мощен еще человек и в девятой, однако слабеет для доблестных дел разум его. Если ж десятое Бог доведет до конца семилетье, ранним не будет ему смертный конец».
Далее сообщал, что к врачам претензий нет. Елена Алексеевна и Светлана Валентиновна – хорошие. Мы их любим. Когда они рядом, все хорошо. Но как только они за порог, отделение превращается в казарму. Сестры и нянечки кричат, огрызаются, аки фурии: «Здесь вам не гостиница», «Совсем обнаглели» и т. д. Вот я и думаю, откуда эта плесень? Все лечение псу под хвост, коли тебя унижают так, можно сказать, на смертном одре, прости Господи.
В конце письма указал, что можете не отвечать, мне уже ничего не надо. Я уже побывал на том свете. Боюсь только, впереди у нас худые времена, тяжкие пагубы и напасти. Вон в китайской Ухане что творится, и нас грешных, кажись, не минует чаша сия. Сомневался ещё, стоит ли вообще отсылать эту челобитную в те сферы, где тебя скорей всего запишут в кляузники и выставят одиозной личностью с дурным воспитанием и мерзким характером. В лучшем случае – Дон Кихотом или страдальцем за веру. Так, по-моему, и не отослал.
Лежа на любимом диване, я испытывал сладкое чувство домашнего комфорта и уюта. К полудню сын рассказал, что спал я плохо, часто вскрикивал и всё звал какую-то Татьяну, умоляя её явить божескую милость, возлюбить ближнего, отпустить душу с покаянием...
- Кто такая Татьяна, - хитро улыбаясь, спросил Павел. – Героиня очередного романа, навязчивый образ эротических грёз?
- Шуточки у тебя, однако, - попросил я его не зубоскалить. – Татьяна – это, понимаешь, штука такая… Скажи лучше, когда придет твой Андрюха.
- Обещался быть сегодня. Да, вот он, кажется, идёт.
В дверь позвонили. Андрей пришел, как всегда, в приподнятом настроении и слегка навеселе. Нет, спиртным от него не пахло, просто он по обыкновению дурачился и балагурил со стариками, обращаясь с ними, как с детьми.
- Ну, как наше драгоценное? – приветствовал он меня слабым рукопожатием, потому что тоже не любил, когда крепко, до боли сжимают руку.
- Вашими молитвами, - ответил я. – Ты, говорят, завтра улетаешь в свою солнечную долину.
- Да, улетаю и прошу вас отдать мне этот браслет. Он мне там понадобится. Как никак, казенный реквизит, - сказал Андрей и начал снимать браслет с моей левой руки. – Посмотрим, что там внутри.
- Ерунда всё это, - покорно дал я себя разоблачить. – Баловство одно, небось, дурят нашего бр…
PS. Запись этого текста на обычный диск CD была сделана Андреем в Калифорнии, спустя несколько дней после его отъезда из Москвы. Она обрывается на том месте, где с руки отца сняли браслет. Андрей сообщил, что эксперимент удался, «Седмица» выполнила свое предназначение. Илон Маск доволен, аналогичные опыты он теперь ставит у себя дома на родных и близких. У отца не было планов публиковать полную запись. Он только сказал, что право на публикацию отдает мне. После некоторых раздумий я решил отнести диск в издательство.
Павел
Конец
Последняя седмица. День седьмой. Мираж
© Copyright: Борис Виноградов, 2020
Свидетельство о публикации №220031501749
Свидетельство о публикации №220031501749
Рецензии