Так выпьем за любины ножки

- Я не против, - сказал Алексей Алексеевич
- Прекрасно, - обрадовался Сережа, - Значит, сегодня в пять в «Рыцарском замке» Помнишь? Мы в том году там сидели? К пяти подгребай. Сашка хотел, чтобы собрались раньше. Но раньше  не получается. Ему что? Он-то на отдыхе. А Пшеницына еще работает. До шести. Обещала попробовать отпроситься чуть пораньше. Но ей нужно держаться за место. И Людке Максимовой. Она тоже обещала вырваться. А остальные, типа тебя, -   пенсионеры. Вам наплевать.
- Великолепная семерка, - усмехнулся  Алексей Алексеевич - А ты как?
- Я тоже отпрошусь. Святое дело. Хоть  на Сашкины  приезды собираемся. Значит в пять. Только приезжай автобусом. Без машины. Чтобы  посидеть и отметить нормально.

 «Рыцарский замок» прятался в зелени сквера, еще не оккупированного многоэтажными микрорайонами. Зеленая зона, кусок за куском, выгрызалась асфальтом стоянок. И Алексей Алексеевич даже пожалел, что приехал автобусом. Сашке Иванченко, удобно.  В одном из близлежащих домов квартира Сашкиных родителей. Сам он  после института сумел остаться в Ленинграде. И так хорошо устроиться, что когда родители умерли, мог себе позволить не продавать их квартиру, а держать как летнюю резиденцию. Приезжать сюда семьей летом в отпуск, если не  вздумалось поехать  на курорт.
 
 Сашка, доросший до почти медицинского светила, единственный профессор, единственный врач из сидящих за столом,  говорил о работе, о себе, о том, что пенсионный возраст ему не помеха. Хоть завистники, без коих не обойдешься, тоже намекают. Но он пашет, как зверь. Сейчас зам директора центра. И деньги хорошие и работа интересная. Сашка вел долгую повесть о  непростых отношениях клиники с главным управлением, когда, Максимова не дождавшись окончания, вытянула целый ворох старых школьных фотографий. Фотодокументы легли на стол и пошли по кругу. Разговор переключился на тех, кто по разным причинам не присутствует за столом.
- Иных уж нет, а те далече, - со вздохом произнесла Максимова.
Говорить об отсутствующих, Сашке было не интересно. Алексею Алексеевичу, - а в этой компании уже редкий случай, его привычно  звали Лешей, - Леше  показалось, что и фотографии мало Сашку интересовали. А когда Максимова с пафосом как со сцены произнесла: друзей моих прекрасные черты появятся и растворятся снова, Сашка досадливо скривился и сказал.
 -Да ты стала сентиментальна, Люсенька.
– А я всегда была сентиментальна, - Максимова  посмотрела на профессора с мягким, но явным  укором,  - Ты просто не замечал. А разве это плохо?
- Что именно плохо?  Что сентиментальна, или -  что не замечал? - попробовал пошутить Сережа
- Ну, потекли розовые сопли, -  Сашка дал понять, что эта тема его не увлекает . 
- А вот тут Люба Михайлова, - сказал  Леша, - Она ведь тоже в Ленинграде живет. Ты ее там не встречал?
-Не встречал, - прохладно ответил Сашка, - Она мне как-то пару лет назад звонила, когда у нее начались проблемы с ногами.
- Какие проблемы? –  Леша видел Любу последний раз еще относительно молодой и совершенно   здоровой и не мог даже представить, что у нее появятся проблемы с ногами. 
- Да это у нее, - Сашка ввернул заумный медицинский термин, -  Она хотела, чтобы я ее посмотрел. Или к кому-нибудь сосватал. Но достаточно было расспросить по телефону, о симптомах, чтобы понять, что это не по моей части и что ей нужно обращаться к невропатологу. Хотя ее диагноз лечению практически не поддается, - Сашка провел ладонью так, что все поняли, что  с Любой дело безнадежное.
- Ну, так что дальше?
- Не знаю.  По крайней мере, прогноз был неблагоприятный.

 При словах неблагоприятный прогноз Леша тут же постарел и превратился в Алексея Алексеевича. Ему было неприятно слышать о неблагоприятных прогнозах, даже если это касалось далекой Любы Михайловой, которую он, не видел еще с тех пор, когда многие его еще звали Лешей.  Печально осознать, что медицина не всесильна. Что  медицинское светило в лице бывшего одноклассника Сашки Иванченко не может помочь.
- Кстати о врачах – сказал Сережа, стараясь растопить минорную ноту, - Когда я был молод, думал, как бы было хорошо, если бы среди моих друзей был венеролог. Потом думал, что неплохо было иметь в знакомых зубного врача. А недавно разговариваю с одним мужичком. А он говорит, я геронтолог.  И я обрадовался. Как раз то, что нужно.
 - Не стоит о грустном, - сказала Нина, грузная и рыхлая, - Каждый, наверное, может похвастаться букетом.

Заговорили о другом. Но у Алексея Алексеевича настроение было подпорчено. Слишком не взялась стройная, с легкой походкой, Люба, - такой он ее помнил, -  с тем, что у нее стали отниматься ноги. Скоро Сашка поднялся и сообщил, что ему пора. И компания посыпалась. Только Сережа не желал заканчивать праздник и предложил Леше остаться и пропустить на посошок по пивку. Леша не отказался. После новостей о Любе хотелось посидеть выровнять настроение.

- Ты знаешь, - признался Алексей Алексеевич, - Неприятно слышать, что у Любы с ногами проблемы.
- Проблемы с ногами  - это всегда неприятно. Но как сказал Сашка, у нее проблемы, не с ногами, а с головой. У нее, кстати, всегда были проблемы с головой.  А тебе чего далась Люба? Как я помню, в школе ты ее не любил.
- Не то, чтобы не любил, - поправил Алексей Алексеевич, - Скорее не понимал. Ее стиля. Ее образа мышления.
- А у нее был образ мышления? Она на учебники глядела как на святые образа.  Учебник был и догмой и руководством к действию.
- Она была из другого мира, - Алексей Алексеевич смягчил формулировку.
- Скорее, из другого теста, - допустил Сережа.
- Можно и так сказать. Вещь в себе.
- А вещь в себе, по законам термодинамики, как не поглощает тепло, так и не отдает. Так что теплых чувств к себе не вызывает, - сказал Сережа, тоже знавший Любу не один год.

Действительно, когда Леши или Сережа были школьниками, даже старшеклассниками, что лестного тогда они могли сказать о Любе? Ничего!!  В классе она держалась особняком. Хотела она этого или нет. В школе ее хвалили: круглая отличница, пример всем и в учебе и в поведении. Но Люба принимала похвалы с полным равнодушием. И не прекращала зубрежку. А в классе не присоединялась ни к каким компаниям.  Если собирались что-нибудь отметить о ней и не вспоминали. Ее и не звали. О ней вспоминали учителя, если  намечалось какое-нибудь торжественное мероприятие, на котором требовалось произнести очередную торжественную присягу от имени молодого поколения. Вот тут Люба годилась. Она на эту роль не рвалась, но никогда не отказывалась.  А куда-нибудь в компанию – увольте. Никого она не звала к себе, даже на свой день рождения. Никто и не знал, когда у нее день рождения. В старших классах, когда другие девчонки бегали на танцы в городские клубы, Люба даже на школьных танцевальные вечера носу не казала. Зато не было ни одного домашнего задания, ни по одному предмету, даже непрофилирующему, которое бы Люба не приготовила. Любить такую девочку могли разве что учителя. У них с ней не было проблем. Не девочка, а эталон. « В школе не шалила и вела дневник, редко выезжала к морю на пикник». Есть, конечно, в каждой школе такие правильные девочки. Но  обычно таких сторонятся. Единственная ее подруга, Валя Гриценко из их же класса была такой же замкнутой. Но, в отличие от Любы тупой троечницей. И это Любе не прибавляло популярности. Даже учителя удивлялись иногда, как отличница Михайлова и отстающая Гриценко находят общий язык. Но они находили.
 
Конечно, случается, что долбежница и затворница кого-то из мальчиков  заинтересует. Не внутренним миром, а внешностью. Но Люба в красавицах не ходила. А Валя мало того, что дурочка, и дурнушка, так ни разу не попыталась элементарно привести себя в порядок, хотя бы причесаться по-человечески, хотя бы запудрить прыщи. Леша в те годы не сомневался, что Михайлова –  сплошной отстой.  А оказалось, не совсем так.

- Ты помнишь Вовку Шевченко? – спросил Алексей Алексеевич, - Он в параллельном классе учился, - и, поняв, что собеседник не помнит, сказал, - Ты забыл. Да он собой ничего особенного не представлял. А он со мной немного водился. Не то, чтобы дружил. Так. Я вдруг оказался самым подходящим для его тайных чувств. Он, оказывается, был в Любу влюблен. Я и не знал.
- И вдруг узнал, - усмехнулся Сережа.
- Ну да. Все тайное становится явным. Как говорится, моя любовь в девятом классе. Перед Восьмым марта подкатывает Шевченко и говорит, что купил для Любы Михайловой куклу. Большую, в коробке. А сам подарить не решается. А так как она учится со мной в одном классе, просьба – поднести ей куклу от его имени.  И  с этим он поздравил меня в самый женский день. Ну что делать?  Просит – сделаем. Мне то что? Мне по барабану.
 А тогда Восьмое марта, по-моему, праздничным днем не был. Обычная учеба. Ну, девочки, естественно, принарядились. Приготовились к поздравлениям. Но Люба не в праздничном платье, а в школьной форме. По уставу. Только что при белом фартуке.
 Шевченко на перемене передал мне коробку. А я тут же выставил ей на парту. Прямо на ее тетрадку. И сообщил, что это от Шевченко. Люба посмотрела на коробку, словно там внутри змея, и фыркнула. И заявила, что никаких подарков ни от кого ей не надо. И только я отошел, встала и положила коробку мне на парту. Я ей обратно – она мне обратно. Шевченко,  естественно, в  нашем классе не присутствует.  Он не видит этого перепихивания. А тут перемена закончилась. Урок литературы. Сижу я с этой коробкой, а Евгения Петровна, этак с нескрываемым любопытством спрашивает, кому я это приготовил. Мы ей цветы уже в начале урока преподнесли. Но тут еще и коробка обнаруживается. Мало ли чего. Хотя должна была догадаться, что уж кого-кого, но уж не меня бы уполномочили учительницу поздравлять. А девчонки, они глазастые, докладывают, что коробка для Любы. Да она не берет. Но почему-то не сказали, что это подарок от Шевченко. А Люба тут же снова заявляет, что никаких подарков ей не нужно.
Ну, эта новость попала в резонанс литературным темам Евгении Петровны.  Она и завела свое: «мальчики-девчонки нам всем подружиться пора», первая любовь, вешние воды, Тургенев, Блоки и так далее. Мне неприятно, что меня с вешними водами замешали. Но предать Вовку, чтобы выйти чистым, не могу.  Пришлось терпеть, слушать. Я и рад бы от этой куклы избавиться. А как? Потом опять перемена. Шевченко подлавливает меня в коридоре. Я отчитываюсь - облом. А ему обратной дороги нет.
 
  И праздник превращается в пытку. Люба коробку не берет, хоть умри. Еще пару уроков. Поздравляем учителей. А коробку уже поставил в ноги. Наконец, уроки закончились, Шевченко уже стал в караул у двери нашего класса. Люба мимо него шмыг.  Я собрался коробку вернуть Шевченко. А он просит, чтобы изловчился как-нибудь. Кукла же куплена. Куда ее теперь? Нагнали Любу. Она идет с Валей. Видит, что мы догнали, но бровью не ведет. Шевченко снова робеет. А мне остается действовать. Мне это как развлечение. И к тому же я должен Вовке наглядно доказать: я не врал, и что Люба противится. Повторяется одно и то же: я забегаю перед Любой и кладу на асфальт коробку. А Люба, глаза вдаль, как Ильич на памятнике, демонстративно, вроде бы не замечая ничего, переступает через куклу и идет себе дальше. Я повторяю тот же пируэт. Люба глядит вперед, словно ей на все происходящее плевать. Вниз, казалось бы, и взгляда не кинет, и так подгадывает шаг, чтобы переступить через коробку, словно ее на тротуаре и нет.
- Переступала, а сама, наверное, смаковала. Просто вида не показывала, - предположил Сережа.
- Я откуда знаю. Она мне не докладывала. Что определенно могу сказать,  Вале это все не понравилось. Тут понятно. Ей-то ничего не дарят. Все внимание на подругу. И Валя почти сразу же что-то буркнула, развернулась и слиняла. И мы остались втроем. Я, честно говоря, был третьим лишним. Ни тем не менее главным производителем работ. Я забегаю перед Любой, кладу коробку, а когда она переступает через нее, поднимаю, обгоняю Любу и снова кладу коробку. И так по три раза на квартал. Уже бронзовый Ленин размяк бы и коробку взял.
- А Люба тебе не бронзовая, - стальная, -  твердо сказал Сережа.- А как я помню, она далеко жила. Представляю себе. Как говорится, тяжкая это работа, из болота тащить бегемота. Кстати, даже непонятно, зачем она в нашу школу ходила. Были  школы и поближе. Наверное, ее родители раньше ближе к школе  жили, а потом переехали. А Люба уже не захотела класс менять. Хотя для нее удивительно. Она класса как и не замечала.
 - Удивительное еще впереди. Короче, помаялись мы с Любой. Она топает по центральной улице. Там людно. Люди на этот цирк смотрят.  И вот приближается то место, где мне нужно сворачивать домой. Мне этот аттракцион уже надоел. Но поскольку поставленная задача не выполнена, чувствую, придется пожертвовать своим личным временем. Я продолжаю подкладывать куклу. А Люба, помнишь ее, худенькая, стройная, легко переступает и идет дальше. Она нас не гонит, а просто словно не замечает. И кому это надо? Ни ей, ни мне, ни Вовке.
- Вот тут ты ошибаешься, - поправил Сережа, - Любе это как раз и надо. Для самоутверждения.
- Ну уже наутверждалась до одури. Взяла бы куклу. И оставила бы нас в покое.
- Э нет! Ты не понимаешь психологию женщин, – хитро улыбнулся Сережа,- Для нее важен сам  процесс. Процесс приносит наслаждение. Она делает вид, что это вы не даете ей покоя, а на самом деле она не дает покоя Шевченко, а заодно и тебе. Это же Шекспир! Хорошо, что она вас кругами не водила, чтобы соседи на этот процесс насмотрелись. 
- Притащились мы за ней к самой ее двери, - Алексей Алексеевич усмехнулся, - Девять лет проучился с Любой, и только в этот день узнал, где она живет. Люба позвонила. Ее мама открывает и видит картину Репина «приплыли». Ее мама была в родительском комитете и меня прекрасно знала. А Вовку вряд ли. Как она прочитала ситуацию, не знаю. Но, чтобы не допустить ошибки, я тут же объясняю, что это подарок от Вовки.  А я тут ни при чем. Любина мама, не вдаваясь, приглашает нас на чай.
-  Наверное,  у Любиной мамы аэ слюнки потекли, что ее дочке перепало внимание от мальчика.
- Не знаю.  Наверное. Но она нас угощала вареньем и  все расспрашивала. Вовка сидел, словно в рот воды набрал. И мне пришлось отдуваться. А Люба молчит, варенье не ест. Мама, скорее для порядку, с укоряющей улыбочкой сказала Любе, что отказываться от подарков некрасиво. Этим ты обижаешь дарящего.А Люба фыркала и повторяла, что ей   ни подарки, ни дарящие не нужны. Ну, мне что? Я не дарящий.  Чего – чего, а дарить подарки девочкам, тем более Любе, это мне в те годы в голову не приходило.
- Да, припоминаю, ты мне что-то на этот счет уже рассказывал, - сказал Сережа, - Так куклу взяли?
- Ну а куда ей деваться? Ее  мама куклу взяла и еще сказала нам заходить в гости.
- Ну, и ты заходил после этого?
- Чего я там потерял?
- Ну а  Шевченко? Тут ведь, как говорится, мне не дорог твой подарок, а любопытны страсти, которые вокруг него накаляются. И до того, как его преподнести, и во время преподнесения. И, наверное, самое увлекательное начинается после. Шекспир отдыхает!
- А после ничего увлекательного не было. По крайней мере, внешне. Люба, какой была, такой и осталась. Не помню, чтобы она мне после всего хоть слово про куклу сказала. А Шевченко плавно исчез с горизонта. Понял, что с Любой у него не прокатит.  Не помню, чтобы потом он заговаривал о Любе.
- Я все же подозреваю, что ей было приятно, что куклу подарили,- сказал Сережа,- Может быть, сейчас ей приятно вспомнить, как мальчик любил ее. Старшеклассницы - фетишистки. Альбомы, куколки, записочки. Из чего только сделаны девочки.
- Не замечал, чтобы Люба этим грешила, - покачал головой Алексей Алексеевич, - Впрочем,  говорили, она вела дневник. И что она там писала, одному богу известно.
- А ты помнишь, как Евгения Петровна, как раздает проверенные сочинения, постоянно повторяла, что у Михайловой и ошибок нет и содержание прекрасное, а почерк – залюбуешься. И что почерк многое говорит о человеке. А ведь есть специалисты, которые по почерку определяют характер человека, - Сережа улыбнулся, - Вот натравить бы их на Любу.
-  А зачем натравливать? Это если человек неизвестен. А так она вся перед тобой.
 - Ну, она передо мной только в школе была. Я помню, как ее назначили закапывать капсулу послания к потомкам. А тут дождь пошел. Люба там поскользнулась, вся перепачкалась. Но полна сознания выполненного долга. В тихом омуте…

- Но это присказка, -  сказал  Алексей Алексеевич, - Сказка впереди.  Люба, получила  золотую медаль,  Но в первый год не прошла. А, нужно сказать спасибо нашим учителям. Подготовили они нас здорово. Помнишь, трое из нашего класса сразу поступили  в институты в Москве. Включая меня. Сашка Иванченко поступил в мед в Ленинграде. И спустя год и Люба поступила в технологический в Ленинграде. Ну, конечно, на каникулах встречались на пляже. И когда через три года, как заведено, встретились на пляже, договорились, что мы, москвичи, спишемся и нагрянем в Ленинград. К Иванченко и Любе. И Люба, представь, не отнекивалась. Я даже удивился. Пообещала пристроить в своем общежитии на это время. Общежитие большое, а она в студсовете.
- Что-то в лесу сдохло, -  прокомментировал Сережа.
- Я конечно Ленинград не планировал серьезно. Но вдруг смотрю в календарь, а военная кафедра выпадает на Восьмое марта.  Тогда  Восьмое марта уже был  нерабочим днем.  Военная кафедра всегда давила. Ее пропускать – смерти подобно.  Не то, что обычные предметы. А тут такое везение. Две недели получаются без «войны». И как распорядиться таким везением? А Ленинград? Я там был  один раз на экскурсии еще в восьмом классе. Почему не освежить впечатление. Лениград того стоит. А предметы нагоню.  Учеба мне давалась легко. И я пишу Любе. Хотя боюсь, что она, наверное, забыла о своем обещании. Но Люба  о своих обещаниях не забывала. Сразу ответила. Подтвердила, что  я могу приехать, что место она мне найдет. Объяснила, как найти ее общежитие.

 Приехал я ночным поездом. Вышел на «Парке культуры», как Люба и меня инструктировала в письме. Но запутался, и попилил не туда, через  парк. Долго блуждал по  предрассветному безлюдью. Окоченел. Но вот понемногу стали выползать люди. И подсказали мне, как найти этот проклятый Яковлевский переулок. Дошел я до нужного места, как раз когда студенты повалили на занятия. Я боялся, что Люба успела уйти, и теперь до вечера мне маяться с чемоданом. Гляжу: идет Михайлова собственной персоной.

Нужно сказать, Люба нашей встрече была рада куда меньше, чем я. Не то, чтобы мой приезд оказался неожиданностью. Раз ответила на письмо, значит, понимала, что я могу приехать. Сказала, что я появился не в очень удачный момент. Утром. Сейчас ей нужно на занятия. Пропускать нельзя. Даже опаздывать нельзя. У них переклички. И все, что она может сделать пока, пристроить мой чемоданчик в своей комнате. А мне предложила сходить в какой-нибудь музей. К пяти вечера она будет дома.

  Когда я вернулся  к вечеру из Эрмитажа, Люба  повела меня  в комнату к  мальчикам. Там было свободное место. Они не возражали. Я им сказал – приехал на две недели. Им без разницы. Все равно кого-нибудь подселят.  Но когда я сказал Любе, что у меня есть две свободные недели, - неделя до праздника и неделя после, - это ее слегка ошеломило. Она сухо поставила меня в известность, что у нее учебных заданий очень много. Уделить мне две недели она никак не сможет. От силы два-три дня и то не в ущерб занятиям. К тому же в общежитии чужому сложно пристроиться на одном месте аж на две недели. Так что я должен быть готов к тому, чтобы кочевать с места на место. Я не возражал.  Я был готов ко всему. Я помнил свой третий курс. По сравнению с четвертым – это  был ад. Так что светило мне по музеям буду ходить в одиночку. Да я и не рассчитывал, что Люба  ко мне будет приклеена
На следующий день она все-таки выделила на меня время после занятий. И мы  погуляли по центру. Зашли в Исаакиевский. На следующий день – по Эрмитажу. Начали мы  с греческого зала.  И тут Люба в своем репертуаре.  Она, де не одобряет обнаженной натуры.
- Куда уж ей ободрять, - усмехнулся Сережа, - С нее лепить Афродиту не станут. Не с чего, и он провел ладонью  по груди, как обрубил.
- Кто ее знает, - усмехнулся Алесей Алексеевич, - Она мне не позировала.
- Как не позировала? А пляж? Ты же говоришь, вы на пляже отдыхали.  Ты на Любу глазел, а я в это время на гаубицы.
- А на пляже я ее не разглядывал. Но помню, все было обыкновенно.
-  А я помню уроки физкультуры. Одуванчик. Мячик до кольца добросить не могла, - усмехнулся Сережа.
- У нее были другие приоритеты, - сказал Алексей Алексеевич.
- А ты помнишь, как нам ботаничка рассказывала, почему у павлина противный  голос,- напомнил Сережа, - Голос ему с таким оперением  не нужен. Для маленькой птички голос - козырь. Вот я подозреваю, науки и остались единственным Любиным козырем. Такая тонкая, как шелковая лента. Такая чистая, как мытая посуда. Такая умная, как целый том Талмуда
- Примерно так, - согласился  Алексей Алексеевич, - А спустя день этот том Талмуда  заявляет, что  патронаж надо мной закончен. Назвала нашу экскурсию по  Эрмитажу обязаловкой.  Делу время потехе час. А если мне не жалко тратить время на потеху, придется развлекаться самому. Надо сказать, я ни капелюшечки не возражал. Конечно, скучно, даже тоскливо вечерами одному в чужом городе. Иванченко я найти не пытался. Адреса не знал. И Люба не знала. И не интересовалась его адресом.
Я пришел к заключению, что не стоит навязываться. Жаждет грызть гранит науки – обгрызись. В принципе, меня мое положение устраивало. Угол есть. Моим экскурсиям никто не мешает. Конечно, вечерком я к Любе заглядывал. Но она предупредила, что времени у нее на меня не много. Она де, в отличие от некоторых, учится. Я думаю, ладно, помогу ей с курсовыми. В знак благодарности за прием. У меня времени свободного валом. А некоторые предметы, что она тогда проходила, я помнил по прошлому году. Но она, к моему предложению отнеслась холодно. Она будет учиться сама.
- Лучше бы ты ей чего другого предложил, - усмехнулся Сережа.
- Другого ей  не предложишь. Не подойти. Скала.
- В тихом омуте черти водятся. Не пробовал этот омут взбаламутить?
- Со стороны Любы никаких намеков – с моей стороны никаких попыток. Ну и ладно.  Помимо того, что мы были на разных  учебных курсах, что существенно,  мы шли разными курсами. Я – по музеям. Она – по кафедрам.
Свободного времени в эту неделю у меня было предостаточно. Заглянул от нечего делать в Пассаж. А там очередина. И в очереди в основном  дамы. За духами. То ли французские, то ли под французские. Выбросили перед Восьмым марта. Дай, думаю, куплю для Любы маленький презент. Не дешевый. Но не обеднею. Будет и с праздником, и благодарность за приют. А кто ей  еще подарит? За неделю в общаге я не приметил, что у нее имеется кавалер. А для этого недели наблюдения достаточно.
- А ты наблюдал?
- Специально не наблюдал. Но видно. И вот праздничным утром являюсь я к ней в комнату. Всех девочек в комнате поздравил устно. А Любе - персонально флакончик. Дарил - сомневался. Боюсь, шуганет, как шевченковскую куклу.
- А кукла, зуб даю, у нее дома, как сладкое воспоминание про школьные годы чудесные, - сказал Сережа,
- Не знаю. Но я надеялся, что кукольный этап ее жизни пройден.
- Есть девушки, у которых кукольный этап затягивается, пока не забеременеют.
- Очень интересные наблюдения, - сказал  Алексей Алексеевич, - Вернемся к Любе. Меня успокаивало, что духи не кукла. В хозяйстве всегда пригодятся. Не возьмет Люба, их потом пристроить не сложно. Не обязательно до восьмого марта ждать.
- Да-а, – протянул Сережа, -  И, что интересно опять выскакивает Восьмое марта. Прямо наваждение какое-то.
- Не наваждение, а совпадение. Если бы не попала «военка» на восьмое марта, никуда бы я не поехал. Вижу, на ее соседок духи произвели впечатление. Любе тоже, кажется, не безразлично. Может быть, на нее подействовал не столько сам подарок, сколько реакция соседок по комнате. Они не ожидали. Люба говорила, что у них на факультете девичье царство. Значит. мужским  вниманием не избалованы. Ты помнишь, по Любе было трудно определить, что ей нравится, а что нет? Когда из нее улыбку выудишь? А тут она даже улыбнулась. Поблагодарила, достала флакончик, открутила крышку, понюхала, подушилась, подошла к зеркалу и немного покрутилась перед ним. И в зеркало  посмотрела на меня приветливо. Даже, я бы сказал, чуть кокетливо.
- Это что-то для Любы новое. В институте научилась? Ты ее духами взял.
- Потом меня информирует, что сегодня у них вечером в общаге танцы. Так что мне стоит вернуться в общагу до пяти вечера. До пяти на проходной просто вахтерша. Как ее миновать, я уже приловчился. А после пяти на проходную выйдут дружинники. Это уже хуже. А когда ты уже в общаге, на танцы вход беспрепятственный. Ну, я чуть прогулялся. Купил бутылку шампанского и эклеров на всю комнату. Я уже почувствовал разницу между своей общагой, где больше мальчиков. У нас Восьмое марта празднуют до немоты. А у Любы скромнее. И когда я заявился, незадолго до танцев, с вином и пирожными, девушки обомлели. Обрадовались. Пирожные смели и винца пропустили. И Люба не отставала.
- Завидую белой завистью. Полный гарнитур: музеи, танцы, вино и женщины.
 - Не сильно завидуй. Я в общаге чувствую себя чужаком. Музеи – они как бы распахнуты для посетителей. Иди и наслаждайся. А Любины подруги – не греческий зал.
- Зато  не холодный мрамор, - заметил Сережа.
- Пока танцы. Я на танцах держусь поближе к Любе. А она  кучкуется со своими девочками с комнаты. Мероприятие в разгаре. Правда не заметно, чтобы Люба шла нарасхват. Вижу, Люба  стоит и ждет, что пригласят. Ну, я ее и пригласил.
- Я себе представляю, -  с иронической улыбкой протянул  Сережа.
- Не представляешь. Люба  серьезно поработала над собой у зеркала. И глазки подвела, и то, и се. И в результате  вышла прямо картинка. И не думай, что я танцевал с ней через немогу.
- Это тебе вино в голову ударило, -  возразил Сережа, - Как сказал Монтень, нас волнуют не сами вещи, а то, как мы к ним относимся.  Так что женщина складывается  из трех составляющих: какой ее создала природа – это сама вещь,  какая у нее  косметика, и сколько мужчина выпил – это уже, как мы к ней относимся.
- Допускаю,  что я своей персоной отпугивал возможных кавалеров. Но, я был единственным, с кем она танцевала.
- Так может быть, ее приглашали, а она отказала. А ты и не заметил? – предположил Сережа
- С трудом верится. Что стоит подчеркнуть, я с ней танцевал впервые в жизни. В школе мне бы это в страшном сне не привиделось. 
- Так приходит влюбленность, - ухмыльнулся Сергей.
 - Ну, до влюбленности как до луны. Но знаешь, мне понравилось. Она тоненькая, легонькая, гибкая.
-  Я полупьян, а ты полураздета, - подсказал Сережа, - Давай уже, ближе к телу.
- А вот танцевала она подальше от тела. В классическом стиле гимназисток. Держала дистанцию. Голову слегка откинула. Слабая улыбка. И смотрит в глаза. Так ее, наверное, танцевать  учили
- И что ты увидел в ее глазах? Подозреваю, что  там поблескивала  золотая медаль, - сказал Сережа.
- Золотая медаль там не проблескивала. Но она подкрасила ресницы от души, и глаза уже не пуговки, а прямо, пуговищи.
- От слова пугать, - сказал Сережа.
- Ты же сам сказал, главное, как относиться. И прекрасно. Потанцевал я с ней раз, потом еще раз. Но девочек у нее в группе много.  Выбор есть. Имеются куда поинтереснее Любы. Я из них одну пригласил раз. Потом другой. Она и спрашивает с опаской, не   приревнует ли Люба. Я так удивился, при чем тут Люба, что увидел, как она удивилась моему удивлению. Повела плечами, произнесла так неопределенно: ну ладно тогда. И танцует дальше. Я ее еще раз приглашаю. И она соглашается. И тут она говорит:
- За мной ты мальчик не гонись, - подсказал Сережа.
- Как раз нет. Спрашивает, ты меня домой проводишь?
- Прямо так в лоб?
- Ну, можно сказать, не в лоб, а в ухо. Она танцевала совсем не так, как Люба.  Намного ближе к телу. И была она, пусть, не такой легкой и грациозной, но зато тело ощущалось.
- Закон Ньютона. Выигрываем в массе – проигрываем в ускорении.
- А эта красотка, Оля ее звали, советует: ты Любу еще пригласи, чтобы она не обиделась. Короче, пригласил я еще раз Любу. Но думаю танцевать на дистанции - это не наш метод. И  потом, почему, собственно, эту Олю не проводить? Хотя возникает проблема. Я  в чужой общаге. Мне Люба советовала днем в общагу проныривать. Днем смотрят сквозь пальцы. А как теперь, когда вернусь почти ночью? Рискованно. Но больно уж девушка хорошенькая. И пошел провожать. Мы с этой Олей ушли потихоньку. Я думал, ей недалеко. А ей в метро до конечной. А потом трамваем к черту на кулички. А по дороге, в пустом трамвае, она решила все-таки выяснить ху из ху. Потому что по версии Любиных подруг, раз я с Любой учился, а сейчас приехал из Москвы, то со мной  все понятно. И это ужасно романтично. Я девушку опускаю с небес, объясняю, что я приехал смотреть не на Любу, а на город. И чуть помолчав, она говорит, что уже обратно мне не  вернуться. Метро закроется. Переночую у нее.
- Опачки! – сказал Сережа, - Мгновенно  в яблочко попасть, почти не целясь.
 - Не торопись. Я конечно, не против, хотя бы из-за сложностей возврата в общагу. Она меня тоже опускает на землю, место переночевать найдется. Родители не выгонят. Они современные.
- Тут подробнее. Я весь внимание, - произнес Сережа,- Обломилось чего-нибудь?
- Обломалось. От трамвая ей до дому еще немало ходу. По ночным улицам. Ну как водится, в подъезде я ее привлек к телу. Но ничего больше поцелуев. Пришли к ней домой во втором часу. Мама услышала. Встала. У них трехкомнатная квартира в свечке. Она, наверное, грохот лифта услышала. Оля объясняет, что я провожал с танцев, а обратно уже никак. Мне в маленькой спальне постелили. Все чинно, благородно. Родители за стеной
- Аж противно, - сказал Сережа, - Мне стыдно за тебя. Даже слушать неприятно.
- А мне приятно? Рыпнусь – выгонят. Гуляй тогда по морозу до утра. Утром Оля меня разбудила. Родители уже на работе.
- Вот тут тебе и карты в руки, - подсказал Сережа.
- Торопит, ей нужно  мчаться в институт. Во - первых, институт – святое. А во-вторых, если она не придет на занятия. Люба  подумает всякое.  От  Любы ничего не утаится. Сто процентов, говорит, заметила, как мы с танцев ушли. Она не станет унижаться, чтобы проверять, вернулся ли ты ночевать. А вот если она увидит, что я не пришла на занятия, тогда крышка. Мне, говорит, еще с Любой учиться. - Мне бы ей ответить, что мне лично чихать, что подумает Люба. Но я почему-то поддался этим аргументам. И покинули мы теплую уютную  пустую квартиру и попилили в город. Она в институт. А мне куда? Опять в Эрмитаж? Ключа от комнаты, где меня Люба пристроила, у меня нет. Значит,  приду  после четырех – пяти. Там  уже будет наверняка открыто.
- Короче, обвели тебя вокруг пальца, – посочувствовал Сережа – Проводи, да проводи, а о сексе ни полслова.
- Она мне на прощанье, записочку с адресом дала. Но я ей, конечно, не писал.
- Эпистолярный роман? Слушать противно. А так все красиво начиналось, - произнес Серега с деланным огорчением, - Она не современная. А ты? Мало того, что посрамил себя. И Любу  посрамил.
- А Люба тут каким боком?
- А никаким, вроде бы. Но Люба у тебя постоянно присутствует за кадром, как тень отца Гамлета. Представляю, как девушки встретились на занятиях, - сказал  Сережа.
 - Нужно сказать, я об этом до сего момента не задумывался. Вечером навещаю Любу. Она голову в мою сторону не повернет. Вся в делах. И так вчера ни минуты не занималась! Теперь не до меня. На следующий день то же самое. И на следующий. А там и мой Ленинград подошел к концу. Когда распаковывал вещи в Москве, натолкнулся на ее письмо. Я его брал с собой, чтобы найти общагу. И вспомнил, как Оля уверяла, что просто так девушка в гости не позовет. Перечитал.  Ищу хоть какой намек. Ничего. Сухие строки: приехать можешь, адрес такой-то. Каллиграфический почерк и железный стиль золотой медалистки.
- Протоколы ленинградских мудрецов, - улыбнулся Сережа, - К твоему сведению,  многократными научными исследованиями установлено, что у женщины злоба и раздражение, если  ею пренебрегли, гораздо сильнее вдохновения, когда ей кажется, что на нее глаз положили.
- Знаток!
- Поневоле станешь знатоком с моим послужным списком и издерганными нервами. По-моему все просто. Любе, как всякой девушке, хотелось внимания и любви. Золотые медалистки, как правило, мечтают о любви чистой и нежной. А сильно на нее обращали внимание? Нас как учили? Главное – аттестат. А любовь, а африканские страсти, - это впереди. Совсем другое дело, когда она уже на третьем курсе института. Уже прошла целая полоса самостоятельной жизни, пол института за спиной. Другой возраст, другая обстановка, другие горизонты. Она втайне созрела. Вот-вот и перезреет и упадет. А тут ты подстелил  духи да танцы. Для Любы может быть важно, чтобы ее на танец пригласили. Ты ей духи, шампанское, танцы. А потом – бац, и  в прорубь головой.
- Ладно. Переходим к третьему акту, - сказал Алексей Алексеевич.
- Будет и третий акт?
- Да. Как в театре.  Но уже без танцев. Точнее танцы с волками.
- Давай, сначала выпьем за ноги Любы Михайловой. Я в том смысле, чтобы они не отнялись, и чтобы она еще потанцевала.- Сережа глотнул пива.

- Третий, заключительный акт. Я с Любой виделся опять же в Ленинграде. Прошло немало времени. Мне уже было далеко за тридцать. Двое детей. Когда еще я собирался  в командировку, случайно на улице встретил Любину маму. Сказал ей, что лечу в Ленинград. И она мне продиктовала Любин телефон. Я позвонил. Люба не тот человек, чтобы сказать: о, ты в Ленинграде? Ну, давай кати скорее в гости. Ничего подобного. Назначила встречу на следующий день. Свой  адрес дала. Это оказалось в  центре.  Сказала, что звонить ей три раза. Значит, живет в коммуналке. Вошел я в комнату – понял: какой она была, такой осталась. Сразу позвать человека в гости, по простецки, посчитала невозможным. Она не может, чтобы не подготовить  мероприятие.
- Подмыться что ли? – спросил Сережа.
- Без пошлостей. Себя она не готовила. Никакого макияжа. Как обычно, сдержанная,  деловая. Даже немного напряженная. Комната у нее узкая и длинная. Коридор с окном. Места мало. Но потолок такой высоченный, что я, посоветовал ей второй этаж обустроить. А она отвечает печально, что, к сожалению, тут ничего нельзя пристроить. Тут любая переделка чревата неприятностями. Дом – памятник архитектуры. Лишний раз не чихнешь.
Место за столом выделено мне на диване. Сама Люба сидит на стуле. В комнате кровати нет. Значит, Люба спит на диване. А стол она к дивану подвинула ради званого ужина. На столе, всякие угощения. Но, она подчеркнула - шампанское и эклеры как в мой приезд в  общагу. Думала, что я это люблю.
 Люба сидит, молчалива и напряжена. Разговор поддерживает слабо. Так что мне даже неудобно. Повторяется старая песня. Позвала, а теперь сидит букой. Я ей про одноклассников. А она в ответ, что никого из одноклассников давно не видела. И приходится мне работать массовиком – затейником. А она мне – потише, громко не говори. За стеной соседи. Диван спинкой приставлен  к стене. Стена тонкая
 Какое соседям дело?  Я ведь не кричу. Мы же тут рок не крутим. Люба просит: все равно,  не шуми. И молчит. И только когда я не раз повторил, что удивляюсь, как это в старину такие узкие казематные комнаты делали, тут Люба и раскрылась.
Институт она закончила с красным дипломом. Но,  как иногородняя, распределилась  в область. На какой-то кирпичный завод под Ленинградом. Мастером в цех. А там три смены. Луженый пролетариат. Много бывших зэков,  которым в самом Ленинграде жить запрещено. Печи. Жарко, как в аду. От печей  жар. От пирамид готового кирпича - жар.  Работа трехсменная. Контингент веселый.  Короче план, пятилетка и одна перспектива -  кто-нибудь из условно освобожденных, опрокинет тебя на теплые кирпичи.
- Представляю, - сказал Сережа.
- И тут стал за ней ухаживать один  молодой паренек с завода. Ленинградец.
- А какого же он там работал, а не в Ленинграде? – спросил Сережа.
 -Не знаю. Может быть, из-за недостатка образования в Ленинграде престижной работы не нашел. Стал он к Любе подкатывать. И вроде бы даже заслужил ее расположение. Немало значила его ленинградская прописка. Люба могла распрощаться с заводским адом. Девчонки с завода ее предупредили, что  она у него будет третьей женой. Несмотря на молодость, он уже двух осчастливил. И обе быстренько с ним развелись. Настораживает. Но Люба решилась. Вышла за него. Не знаю, как с прежними женами этого товарища, но был он прописан на этой самой улице Рубинштейна, куда я  пришел в гости, в одной комнате только со своей мамой.

Но Люба прописалась. Не без сопротивления. Но зачем тогда ей замужество?  И как  уже ленинградка она нашла приличное спокойное место в КБ. Конечно, Люба боялась, что жить в одной комнате со  свекровью - не сахар. И какой при свекрови секс. Но свекровь, оказалось - цветочки. Не прошло и года совместной жизни, муж загулял. Сначала приходил поздно, потом исчезал на ночь, на  несколько дней. А вскоре привел свою новую подругу и заявил, что она тут будет жить. Что Люба могла сделать? Все происходит в одной комнате. Муж с подругой развлекаются, не стесняясь ни его матери, ни Любы. А деться Любе некуда.

Но, слава богу, работала она среди людей грамотных. Начальник ее отдела ей многим помог. В результате, Люба с мужем развелась и стала комнату делить. Бывший муж тянул, чтобы новая пассия за него вышла и прописалась. Тогда Любе осталась бы четверть площади. Но адвокаты, знакомые начальника отдела, помогли. Любе досталась треть. Даже чуть больше, так как ей как уже независимой женщине нарезали площадь так, чтобы  вписывалось окно. Но чтобы эту треть отделить уже материально, Любе пришлось помыкаться. Дом раритетный. Никакие врезки в пол, потолок, стены не допускаются. А бывшие родственники против нее повели настоящую войну. Мать бывшего мужа ушла к родне, а молодые супруги приглашать гостей с одной целью, чтобы бывшую супругу выжить.  Ей ни сесть, ни стать, ни отдохнуть, ни поспать по-человечески. Говорит, что боялась: отравят или задушат ночью. И снова помог начальник отдела. А отдел у нее со строительством связан. Быстро разработали проектик стенки, на распорах, чтобы не врезалась ни в пол, ни в потолок. Нашли подрядчиков. Те за пару дней двери в  Любину жилплощадь сделали, и стену установили.
Я там был, когда Люба уже давно отошла от потрясений. Но напряженность, как видно оставалась, если она меня просила не говорить громко. Я ей говорю, меняйся. Центр все-таки ценится. А она объясняет, что это не так просто. Я вечером еду от нее в гостиницу и думаю, за что это ей? Не за что. Ну ладно, недолюбливал я прежде Любу. А ведь недолюбливал за ее, усидчивость, работоспособность, принципиальность, деловитость. Я в школе эти качества не сильно ценил. А  это  положительные качества.  Жалко что я там ей это  не сказал, а только по пути в гостиницу  подумал, что нужно было сказать.
- Как  говорят, наши недостатки есть продолжение наших достоинств, - сказал Сережа,  - Все  эти качества у Любы  гипертрофированы. Отсюда и все ее беды.
- Еду я в гостиницу, - продолжил Алексей Алексеевич, -  Жалею, что не сказал ей, что она умница, и все у нее сложится. Думаю, приеду, позвоню и скажу. Звоню. А телефон у Любы в коридоре. Берет трубку какая-то женщина. Я прошу Любу, а она мне в трубку отборным матом, что она не позволит, чтобы в квартиру к Любке мужики шастали. И привет. Позвонил  на следующий вечер. Та же песня.  На этом все и закончилось.
- Так вот, кстати, - сказал Сережа, - Я хоть с  Любой не соприкасался, так, как ты, но  кое-что знаю о дальнейшей ее судьбе. От Иванченко. Она потом вышла замуж. Муж был  прилично ее старше. Как бы не тот самый начальник отдела. Стандартная ситуация. Мужчина в годах при должности и положении и молодая сотрудница. Шеф и подчиненная.  Да еще в бедственном положении. Бескорыстно молодым сотрудницам помогают только инопланетяне. Сначала, догадываюсь, они стали любовниками. А  потом он бросил старую жену и женился на молодой. Сплошь да рядом. А может быть, он уже был разведенным. Короче, точно то, что Люба вышла замуж за немолодого мужчину. Не знаю, сколько они пожили. Сашка слышал краем уха, что прожили они недолго. Муж умер. Возраст сказался. Хотя, думаю, он мог быть моложе, чем мы сейчас, - Сережа помолчал, - Дальнейший Любин след затерялся. Вплоть до ее звонка Сашке, насчет проблем с ногами. Теми самыми ногами, которыми, как ты рассказываешь, она как балерина, переступала через куклу. Теперь дай бог ей на ногах удержаться. А  ведь эти ноги могли быть более многопланово востребованы. Вот такие дела, - Сережа  приподнял стакан. Пива оставалось на донышке, - Так выпьем  за Любины ножки.

- Вот черт! спохватился Сережа на обратном пути, - Телефон оставил в кафе!
Вовремя хватился. Еще недалеко ушли. Вернулись. Молоденькая официантка  смотрела на них глазами ангела и клялась, что ничего, кроме посуды, на столе не было. Пришлось Алексею Алексеевичу подойти поближе к служебным помещениям и набрать Сережин номер. В подсобке зазвенело. Официантка помрачнела. Алексей Алексеевич подумал молоденькая, соображалка не работает. Не догадалась выключить. Они двинулись на звук, но юркая официантка опередила их и вернулась с телефоном.
- Наверное, кто-то нашел и отнес в подсобку,- буркнула она, глядя в пол, - вы забыли, а я виновата. Мне ваш телефон не нужен. Дался он мне,  - она протянула телефон Сереже.
- Получается, он вам дался, - усмехнулся Сережа, - Спасибо. Я о вас был лучшего мнения.
- Далось мне ваше мнение. Ходят тут всякие склеротики. За Любины ножки они пьют. Тоже мне. Лучше бы пили за ходунки  и утки, да сидели дома.

.