Повесть об отце Гл. 9 Тревожное время

               
    Всё шло своим чередом. Столичная жизнь с её потрясениями, казалось, не коснётся села, которое будто спряталось от всего мира среди лесов.
    Но вот и в эту глушь пришла первая весть: «немец войну начал».
Степан – мужик грамотный. Иногда что-то поговаривал, вечерами ходил на какие-то сходки, где рассказывали, что не всё ладно в столице, что могут даже царя свергнуть. Что бунтует простой люд по все стране.
    И вот – война.
    В селе начался призыв. Ни Фёдор, ни Степан не попадали в списки мобилизованных. Один – по здоровью, другой – по возрасту. А Корнилу повестка пришла.
    
   Не мог он поверить. Какая война, какой фронт, когда только-только обживаться стали, когда на свет народился Мишка, которому нужен отец, и как можно оставить Лизаньку, взвалив на её плечи стариков и всё хозяйство?
     Узнав о повестке, сразу прибежала Наталья. Увидела зарёванные глаза невестки, потухший взгляд Анисьи и принялась их успокаивать.
         – Да не переживайте так, обойдётся всё.
    Говорила, а сама не верила. Сердцем чуяла: не миновать беды. Силён враг, коль решился напасть на такую большую страну. 
    Степан с Фёдором вернулись домой вечером оба расстроенные и немного в подпитии. Чувствовалось, что вести принесли невесёлые. Рассказывать обо всём женщинам не захотели.

***
    В первую партию Корнил не попал. Сначала призвали мужиков постарше. Провожали их на фронт всем селом. У церковной ограды стояли повозки, на которых односельчане должны были отправляться в дальний и тревожный путь.
    На подводах подвезли новобранцев из соседних деревень. Малиновские мужики все, как на подбор, были в кумачовых рубахах, подпоясанных кушаками. Будто на праздник какой собрались. Да ещё и гармошку с собой привезли. Кувакские да ключинские, наоборот, испуганно толпились у ограды в окружении жён и детей, которые молча вытирали покрасневшие глаза и хлюпали носами.
    Из Аргабаша, небольшой деревушки, что находилась в пяти верстах от Бемышева, прибыли на двух подводах. Мужики, нервно покуривая самосад, успокаивали своих баб, которые вместе с ребятишками ревели во весь голос.
    Средь всей этой толпы ходил священник, осеняя новобранцев и провожающих крестным знаменем.
      
***
    Лиза не верила, что их с Корнилом счастье может вот так разрушиться. В один миг. Она не понимала: какая война, с кем, как долго она будет продолжаться? А главное, почему её молодой муж должен покинуть их с сыном.
    Вечерами, убравшись со скотиной и отужинав, они с Корнилом уходили в свою спаленку. Вот там и давала Лиза волю слезам.
        – Чует сердце моё, Корнилушка, заберут тебя и не вернёшься назад. Как нам жить-то одним, как будем Мишеньку поднимать. Родители-то старые, какая на них надёжа? – тихо шептала, прижимаясь к мужу.
        – Да ты чего меня раньше времени хоронишь? Может, и война-то скоро закончится, – пытался тот успокоить  жену. – В селе разные слухи ходят. Скоро всё образуется. Не будет немец войну надолго затягивать.
    Маленький Мишка, будто чувствуя какую-то беду-тревогу, помалкивал, переводя свои светлые озорные глазёнки то на отца, то на мать.
    Стали жить ожиданиями.

 ***
    …Прошло больше месяца, как снова был объявлен сбор. На этот раз среди новобранцев были мужики помоложе. Многие – ровня Корнилу, его друзья.   
        – На людях не реветь, –  строго приказал Степан. – Дома сколько хотите войте. А на людях – чтобы ни-ни.
    Котомку укладывали всей семьёй. Наталья принесла новые шерстяные носки, Анисья достала из сундука тёплую нательную рубаху.
    Потом обе, шушукаясь около печи, собирали провизию. Мяса вяленого, большой кусок сала, пару ковриг ржаного хлеба да так всего по мелочи.
    Котомка набралась приличная. Взвесив её на руках, Корнил не выдержал.
        – Куда вы столько-то. Не съесть одному. Да там и кормить будут.
        – Не печалься. Друзья помогут. Всё равно все вместе столоваться будете. Свои ведь, с одного села, – не выдержал Степан. – У тебя – одно, у них – другое. Вот и будете сыты. А для солдата что главное? Ноги в тепле, да чтобы голод не мучил. Ну, а ещё чтобы винтовка в бою не подводила.
   «Какая винтовка? Он её сроду в руки не брал. У тестя было охотничье ружьё, дак и то он только по молодости баловался. Сейчас оно, поди, уж и ржой всё покрылось, – мысли бежали одна за другой. – Правда, как-то на уток ходили на дальнюю запруду. Был год такой урожайный. Многие тогда лакомились дичиной. Вот и вся охота…»

    Фёдор молча наблюдал за сыном. «И чего доброго ты, сынок, в жизни-то успел повидать? Пока мать болела, весь дом был на тебе. Только-только семьёй обзавёлся, на ноги начал становиться. Эх-эх-эх, и порадоваться-то семейной жизни не успел. И всё он – немец проклятый».
    Степан в дом не заходил. Он бродил по двору, заглядывая то к корове, то к лошади, подкидывал им сенца, брался без надобности за скребок и не выпускал трубку изо рта. Видно было, что и его переполняет тревога.
    Понимал старик, что война затянется.
    А Лизанька будто окаменела. Она сидела на кровати, не выпуская из рук малыша. Все слёзы выплакала ночью, когда прощалась с любимым мужем. И он не мог сдержаться. Прижимая к груди самых близких и дорогих ему людей, еле сдерживался, чтобы не заплакать в голос. 
    …Вторые проводы были поспешнее. После переклички новобранцев пешим строем повели за село. Обоз двинулся в сторону Елабуги. Там формировали новые отряды.
    Вернулись домой, а там – тишина, словно близкого человека схоронили.
 
 ***
    Время шло. Письма от Корнила приходили редко. Он писал, что их переправили на западный фронт. Строки писем были по-мужски скупы, родных не пугал военной обстановкой и условиями солдатского быта.
    Мишка подрастал. Старики с него глаз не спускали. Степан приучал маленького внука не бояться домашней живности, вывозил его на лошади за околицу, брал с собой в поле, вместе ездили в лес собирать валежник. Самым близким и надёжным другом стал для маленького Мишки дворовый пёс – старый Полкан, который много лет служил семье верой и правдой.   
   
    …Шёл третий год войны, а конца ей не было видно. Уже не раз приезжали в село военные, забирали мужиков на фронт. Кто-то уходил, кто-то откупался, как Васька Титов. Отец его, Митрей, смог уговорить какого-то в высоком чине военного, который проверял списки подлежащих призыву. Говорили, что дал приличную взятку, что потом подменили какие-то документы. Да кто и проверять-то станет? Так Васлей и остался дома возле родителей и под тёплым боком своей Домны.
    Жизнь в семье Степана шла своим чередом. С таким большим хозяйством унывать и предаваться печалям времени не было. Правда, живности немного поубавили. Без лошади и коровы в хозяйстве не обойтись, а вот овечью отару пришлось ополовинить.

   ***
   …Вернулся Корнил неожиданно. Уже более трёх месяцев от него не получали никакой весточки, и мысли у всех были самые тревожные: «а вдруг? Не дай-то Бог…»
   Поздним вечером в ворота постучали. Громким лаем зашёлся Полкан. Степан неторопливо накинул полушубок и вышел во двор.
          – Цыц тебе! Тихо, я сказал! Ишь, растявкался.
   Открыв ворота, он с трудом признал в худом обросшем мужике своего зятя. Чуть слышно прошептал:
          – Корнил! Ты? Как… как ты добрался?...
          – Потом, дядька Степан, всё потом… 
  Когда они зашли в дом, и Анисья, и Лиза не могли вымолвить ни слова. Глазам своим не поверили: вернулся, жив-здоров. Лиза метнулась в спаленку, где разметавшись на родительской кровати, спокойным сном спал Мишка. Сонного вынесла в горницу.
         – Мишенька, смотри, папка твой вернулся. Живой…
 
*** 
   Спустя немного времени Корнил помытый, начисто выбритый в чистом белье сидел за столом. Пришли Фёдор с Натальей.
   Глядя на исхудавшего сына, решили пока вопросов не задавать. И так было понятно: хлебнул парень по самую макушку.
   А хлебнули они, действительно, много горя.  Привезли новобранцев, обучили на скорую руку обращаться с винтовкой, дали немного еды и – в часть. А там сразу на передовую. Это необстрелянных-то. Ну, и попали под пули в первом же бою. Сколько товарищей тогда полегло. Этим бой и запомнился: как потом отступали, как под покровом ночи вернулись за погибшими, как наспех хоронили их в общей могиле.
   
   Это позднее привыкли к обстрелам и атакам, не раз приходилось бывать и в рукопашном бою. Злость на врага, ненависть к непрошенным «гостям», мысли о родных, оставшихся дома: о любимой жене и маленькому сыну – придавали силы.
   В холодных окопах на сырой земле простудился, почти месяц лежал в лазарете. А потом комиссия признала негодным к воинской службе. Отправили домой.
   Родители молчали. Знали: отойдёт – сам всё расскажет. Время лечит. А маленький Мишутка сидел на коленях у деда Степана и не мог понять, что за незнакомый дядька сидит за столом и обнимает мамку. ….

   
 ***      
   Не успели порадоваться возвращению Корнила, а тут ещё новость. Пашка, который к тому времени вместе с Санкой квартировал в Сюгинском посёлке, сбежал на фронт. Вот пацан несмышлёный.  Годков-то всего-ничего. Семнадцать недавно исполнилось.
   И что обоих понесло так далеко от дома, понять ни Фёдор, ни Наталья не могли. Городской жизни захотели? Так она тоже не сахар. Односельчане, которые обосновались в рабочем посёлке ещё десяток лет тому назад, изредка бывая на родине, житухой своей не хвалились.
   
   Большое торговое село Можга, где находилось свыше десятка лавок, где собирались многолюдные базары, да дважды в год проводились ярмарки, привлекало и торговцев, и покупателей. В середине прошлого века по берегам рек Ныши и Валы были найдены немалые запасы речного песка, содержащего достаточное количество кварца. Наличие природного известняка и дешёвого древесного топлива дало предприимчивым людям возможность заложить небольшое производство.
    Так в десяти верстах от Можги и в девяноста верстах от уездного города Елабуги вырос Сюгинский стеклоделательный завод, где начали выпускать листовое стекло, бутылки, ёмкости для хранения кислот. Хозяин предприятия – крупнейший по тем временам землевладелец Казанской, Пензенской и Вятской губерний Александр Евграфович Лебедев – переселил сюда своих крепостных работников, приспособленных к фабрично-заводскому труду и стекольному производству. Долгое время сюгинские мастера-стеклоделы славились искусством выделки как технического, так и бытового стекла. 
    
    Рядом с предприятием стали строить двух- и трёхэтажные дома для рабочих, тут же стояли большие особняки владельцев завода. Со временем посёлок разросся. Развивались и ремёсла: кузнечное дело, выделка кожи, добыча смолы и дегтя, изготовляли для продажи мочало, рогожи. В 1914 году началась прокладка железной дороги Казань – Екатеринбург, и вблизи заводского посёлка была построена железнодорожная станция Сюгинская.
     Неизвестно, кто сманил братьев в город, но факт оставался фактом: сбежали оба, не поставив в известность родителей. Потом, правда, писали, что устроились на работу, что снимают квартиру, что за них беспокоиться не стоит. 
     Ничего не поделать. Не найти Пашку, не вернуть. Оставалось только ждать весточки.
 
  ***
     Жизнь продолжалась. Люди работали, вели хозяйство, растили детей. С фронта поступали неутешительные вести: то в один дом, то в другой шли горькие извещения: погиб, ранен, пропал без вести…  Иногда возвращались мужики, да только увечные, искалеченные.
     Погиб Мотька Бодрин. Запомнился он всем своей застенчивостью и трусоватостью. Никогда ни с кем не ругался, не дрался, наоборот, всегда спокойным голосом урезонивал разошедшихся не в меру друзей. А они его не очень-то и жаловали. Позднее пришло письмо, в котором сообщалось, что награждён Матвей Бодрин медалью за отвагу. Вот тебе и трусоватый!
   
    Пришла похоронка на Веньку Червякова. Говорят, мать чуть не рехнулась с горя: Венька был её любимчиком. Выла сначала, а потом утихла и успокоилась. Да только подозрительно как-то. Выйдет за ворота ранним утром и вдаль глядит, будто ждёт кого-то. Ладно, дочери дома. То одна, то другая за матерью приглядывали. Всё боялись, как бы до беды не дошло. И маленький Федотка, чуя неладное, от матери не отходил.
     Большое Бемышево, разве узнаешь сразу все новости. Порой только через неделю доходили горестные известия.

***
    …Степан, которому к тому времени исполнилось шестьдесят пять, резко сдал. Всё чаще стал хвататься за сердце. Был всегда крепким, кряжистым, а тут незаметно для себя стал худеть, усыхать. Сгорбился, как старик. Целыми днями хлопотал во дворе, порой  без надобности. Только бы не видеть заплаканных глаз дочери да хворого вида зятя.
     Анисья очень переживала за мужа. Не дай-то Бог, если что. Как они одни-то? На Корнила надежды не было. Какая-то болезнь подтачивала его изнутри. Никому не говорил, что произошло там на фронте, да правды не скроешь.      
     Непогодин Василий, который воевал в соседней части, вернувшись домой, рассказал, что немцы на фронте применили отравляющие газы. Часть, где находился Корнил, оказалась в самом центре газовой атаки.
      
    Среди бела дня на позиции русских ветер понёс тяжёлое смертоносное облако зеленовато-жёлтого цвета, которое вмиг окутало не подозревающих об опасности людей. Противогазов ни у кого не было. Задыхаясь, солдаты падали и умирали в страшных муках, кто-то спасался, закрывая лицо тряпками.
    Погибших и пострадавших было много. Умирали в основном от поражения лёгких и глаз.
    Отравлено было всё живое: листья на деревьях пожелтели, свернулись и опали, чёрная трава легла на землю, лепестки цветов облетели. Предметы продовольствия и вода покрылись толстым слоем отравленной пыли.
   Едва избежавшие смерти, полуживые солдаты отступали, но добраться до лазарета посчастливилось немногим.
 
    … Стало понятно, отчего так страдает Корнил.
    Вот и маялась своими горестными думами Анисья. Хозяйство ещё маленько поубавили. Корову одну продали, оставили ту, что Тихон Семёныч подарил крестнице. Удойная была да спокойная.  Ещё трёх овец пришлось под нож пустить. Но лошадь Степан трогать не позволил. Столько лет верой и правдой служила в хозяйстве.
     В селе жизнь, казалось, замерла. Все жили ожиданиями новостей с фронта. Хоть и находился он за тысячи вёрст, а воевали там свои, родные.

 ***
     Умер Степан ранним утром. Вышел во двор, погладил свою верную подругу лошадку, напоил свежей водицей, кинул ей душистого сена, насыпал в кормушку овса. Присел рядом и не встал.
    После смерти мужа Анисья долго не могла прийти в себя. Как же так? Неужели и ей век отмерян? А Лизанька как? А кто будет за Мишуткой приглядывать?
    Глядя на зятя, который день и ночь исходил удушающим кашлем, понимала, что жить ему осталось недолго. 
   
    …Мишка рос смышлёным, шустрым, в меру шаловливым, не всегда послушным, чем очень огорчал бабку. Привык к дедову строгому слову, а тут и прикрикнуть некому. Мать с бабушкой только нежили пацанёнка, и Наталья не скупилась на ласку и добрые слова.
    Корнил, понимая, что не поправиться ему от этой изнуряющей болезни, замкнулся, ушёл в себя, старался избегать лишних расспросов и разговоров. 
    Сдал и Фёдор. Постарел. Вся голова будто инеем покрылась.  От Пашки с тех пор, как он сбежал на фронт, не было ни слуху ни духу.
   
   Санко писал редко.  Работал он на кожевенном предприятии, снимал квартиру вместе с другом. Сообщал, что денег одному хватает. Домой не спешил. Был раза два и то на скорую руку. Ночь переночевал и – обратно. О себе толком ничего не успел рассказать. Правда, приехал с подарками: Наталье привёз отрез красивой ткани на платье да меховые сапожки. Отцу – шапку да ботинки из чистой кожи. Племяннику подарил машинку и кулёк городских сладостей.

***
    …Шло время. Мишка подрастал. Всё ему было интересно. До всего было дело. Он постоянно тормошил мать или бабушку, когда выходил с ними во двор. Ему было интересно знать, откуда у коровы Дочки берётся молоко, и как оно получается из травы и сена, которыми её кормят? Как из простого яйца получаются беспокойные жёлтые комочки – цыплята? Почему к ним каждую весну прилетает ласточка и выводит птенцов под стрехой?
    Да мало ли какие вопросы рождались в голове любознательного пацана.
    Лиза пыталась учить сына грамоте. Он с удовольствием смотрел на лист бумаги, где какие-то палочки и кругляшки складывались в буквы, а буквы – в слова. Анисья, правда, ворчала, что рано мальцу забивать голову, но видела, что внук доволен своими успехами, и отступала.
    Корнил после работы копошился во дворе. Хозяйство без Степана стало незаметно ветшать. Справиться одному было трудно, поэтому иногда на помощь сыну приходил Фёдор, хотя у самого в доме работы становилось всё больше.  Требовался ремонт, а средств не было и не предвиделось.


  На снимке: Мобилизация

  Продолжение: http://www.proza.ru/2020/03/16/512