Платеро и я. Вечером

   Что за поэзия преисполняется гаданием вдали, в сгущении умиротворенных и усталых деревенских сумерек, неясное, еле знакомое о ней воспоминание! Это заразительное очарование, что хранится в памяти всей деревни, словно печальная и долгая мысль о распятом на кресте.

   Стоит аромат россыпи  очищенного зерна, что под звёздами, источающими свежесть, собирается в рассыпчатые холмы, - Эх, Соломон! - желтоватые и нежные. Работники, в дремотной скуке, мягко напевают. Сидящие на крыльце вдовы думают о мёртвых, что спят так близко, позади дворов. Дети бегают от одной тени к другой, будто перелетающие от дерева к дереву птицы...

   Возможно, среди мрачного света, что тянется к известковым фасадам смиренных домов, что уже начинают краснеть, газовые фонари передают блуждающие силуэты, молчаливые, скорбные - новый нищий, португалец, идущий к розам, вор, наверное, - как они выделяются своей тёмной боязливой внешностью на фоне безмятежности бледно-фиолетовых сумерек, медленной и мистической, поселившейся в знакомых вещах... Ребятня разбегается и в мистерии дверей без света говорится о некоторых мужчинах, что " извлекают жир из детей, чтобы лечить им принцессу, больную туберкулёзом..."