Американцы пришли вечером. Глава 32

МЕМУАРЫ РЯДОВОГО РУССКОГО ЧЕЛОВЕКА

Александр Сергеевич Воробьёв (1924 – 1990)

____________________________________________________
На фото - Александр Сергеевич с женой Ольгой Демьяновной
____________________________________________________


И он до 17-18 апреля 1945 год не воевал. А случилось это за полгода после свадьбы, в дождливую зиму 1944-1945 года. В мою комнату постучали очень тихо, я открыл дверь. Никого не было. Я снова лег спать, стук повторился в окно. Не зажигая света, я открыл окно и тихо спросил:

- Чего тебе надо? – Думал, что, наверное, Петро или Яков, но мне ответил Фриц.

- Пссс, тихо. Открой дверь.

Я мигом скатился через кухонную дверь и впустил в полном боевом «защитника» Рейха с автоматом, пистолетом, гранатами и вещмешком, закрытыми плащ-палаткой. Он пожал мне крепко руку. В кухне на столе разложили эту амуницию, и он пошел к Маргарите, а я в свою комнату и уже по утру не нашел ни Фрица, ни следов его ночного посещения, но и не спал до утра, долго думал, почему это он не постучал к родителям, которые спали на первом этаже, или самой Маргарите, комната которой была рядом с моей, но выходила к соседям. Маргарита была беременной. Наверное, это и послужило причиной стука в мое окно. Но ведь русский мог продать, и все это не выходило из головы. Я думал, что рано или поздно меня будут спрашивать за Фрица и что я должен говорить и это хорошо, что меня не сразу вызвал жандарм к себе. Я, конечно, не рассчитывал на простоту немецкой разведки, они умели допрашивать, и меня навело на мысль мое рабское положение и что ему дезертир не мог открыться или поделится сокровенными мыслями, что война надоела всем и вся, и что многие сбежали или собираются при возможности это сделать. Но вызвали меня к жандарму только на второй день к вечеру. Жандарм лебезил передо мной, спросил, как я живу, чего раньше не спрашивал, а он хорошо был осведомлен за обеды в Черном лесу и скандал моей хозяйки с лесорубами, как мое здоровье, как будто он собирался отправить на курорт. Отвечал я не торопясь, знал, для чего он меня вызвал и что его интересует больше Фриц, чем мое здоровье.

- Ты скажи, Фрица, мужа Маргариты, видел?
- Да.
- Когда?
- На свадьбе, ну, летом, когда он приезжал и после свадьбы, когда они с Маргаритой откуда-то приехали поездом, я еще им нес чемодан.

- Нет, ты должен был видеть его вчера, сегодня, позавчера, неделю тому назад.

- Нет, Фриц недавно прислал письмо, там я видел штамп полевой почты.

Со второй комнаты жандармерии вышел в гражданском мужчина и грубо оборвал наш разговор:

- Кого ты привел, этого идиота? Он тебе ничего не скажет, да он ничего и не знает, не мог же тот тип поделиться с этим дураком.
Меня долго еще допрашивали, пугали и, в конце концов, отвесив мне ни за что ни про что увесистый подзатыльник, выгнали, взяв слово, чтобы я молчал.
Хозяин молчал. Маргарита ожидала наследства, ее не трогали, а посадили отца Фрица и держали до прихода американцев в Шлюссельфельд, была уже недалеко победа, долгожданная, вымученная ПОБЕДА.


Американцы пришли вечером, где-то после рабочего дня, со стороны Абшпаха. После возвращения с поля, я пошел искать Петра и Якова, поделится своими новостями дня и услышать что-либо новое. Город словно вымер. Окна были закрыты ставнями или драпированы тканью изнутри здания. Какая-то беспокойная тишина напоминала вымерший город. Нас трое шло по дороге в сторону Абшпаха, к западным воротам города-крепости Шлюссельфельда. Американцы уже взяли город и тихо стояли на окраине на танках с бесшумными резиновыми гусеницами. Когда мы стали подходить, орудия трех танков повернулись в нашу сторону, послышались голоса команд. Сулима Яков вытащил из кармана носовой платок, помахав им американцам, те поняли и, разглядев нашу оборванную босоногую команду, поняли, что мы для них никакой опасности не представляем, начали выходить со своих укрытий и танков. С нами начали беседу на немецком, английском и русском языках и, поняв, что мы русские, пошла в ход русская речь и русские выражения. Нас угощали сигаретами, галеты и виски предлагали негры, а русские американцы спрашивали с каких краев мы и как сюда попали. Армия была разношерстной, здесь были и курские, и рязанские, и льговские (г.Льгов, возле Курска), и тамбовские, и сибирские американцы.

Мы оказались хорошими помощниками, был найден и пришел староста и жандарм, шум и гам на центральной улице стоял до самого утра. Я пришел к хозяину, когда было уже совсем светло. Фриц к моему удивлению занимался уборкой, а Маргарита доила коров. После родов Маргарита оправилась и выгладила симпатичной дамой и все смеялась, была рада, что муж жив, здоров и невредим, а из дома был слышен раздирающий крик наследника – 2-х дневного Михеля, в честь отца Фрица.
С новой тебя Германией. Я, конечно, не знал вбить себе в голову, какая она может быть, новая Германия, без Гитлера, потому что староста, вчера кричавший на всех и вся, довольно любезно был принят американскими военными чинами сегодня и удалился вместе с ними в свой дом, а на второй день я видел жандарма, который, кажется, ничем не изменился после последней нашей встречи. А как-то при встрече похлопал меня по плечу и многозначительно произнес:

- Да, братец, немец есть немец, и Фриц есть Фриц, нравится он мне.

А я на его реплику не ответил, посчитал, что сейчас сводить счета кто кого обставил не время, и это была еще не победа, а освобождение и в любую минуту наши союзники могли через этого же жандарма взять за штаны. Я торопился домой в Россию. Я ее любил и к тому же боялся, и масса была одних и тех же вопросов: а как она примет нас, меня, так неудачно оторвавшихся от нее в критический момент? С замиравшим сердцем думал о предстоящих встречах с родными и знакомыми и о тех ответах, которые должен держать перед органами только за то, что меня (ведь не слепого!) угнали в Германию в рабство и не держали в волчьей яме. И что я работал и тем самим отдалял победу над фашизмом на какое-то время. Дни летели как в угаре, мы носились по городу, городам и селам. Мастерили себе что-то в виде чемоданов, чтобы хоть что-то привезти домой. Навестили старосту, оштрафовавшего нас на 10 марок и в период нашей отлучки нам сказали, что Ганс Вайглям сидит в городской ратуше, и что его посадил туда знакомый вам жандарм. Мы с Петром сразу же пошли к ратуше и через окно узнали, что Ганс действительно там и за что его закрыли. Старостой уже при американцах стал зубной техник, а его заместителем бывший наш знакомый фермер Хербст. Никто, конечно, против жандарма не сказал слова. Последние сказали, что у них нет ключей и что ключи, наверное, у них. Американцы знали, и не без их помощи Ганса спрятали в ратушу, но вместе с нами начали искать ключи и только к заходу солнца мы освободили плачущего арестанта, который сломя голову бросился в туалет. Потом он долго рассказывал нам с Петром свою незавидную историю узника:

- При наступлении наших войск в Восточной Пруссии многие жители, наслушавшись Геббельсовской пропаганды, смертельно боялись «красных головорезов», что они и языки режут, с живых сдирают шкуры, якобы натягивают на барабаны ко дню взятия Берлина и многое подобное можно было даже читать в газетах и на плакатах Германии. И вот, начитавшись такой муры, одна из старых фрау оказалась в Тимфельде на квартире у Ганса, куда ее поместил тот же жандарм. Она ежедневно домогала его своими патриотическими призывами идти в войско СС защищать страну и Фюрера от восточных кочевников, что он силен, что фаустпатрон для него детская игрушка. Он возмущался ее поведением и собирался ее выбросить еще при немцах, но мы его уговаривали, мол, обожди это дело, не ко времени, и власти ее вернут в твой дом, т.к. ее часто можно было видеть со старостой и с начальником ж.д. станции города, который слыл у населения, как ярый националист. И Ганс не выдержал уже при американцах, посчитал, что ему ничего не будет. При очередном брюзжании в свой адрес, он ворвался в ее комнату, через окно на улицу выбросил ее пожитки и ее выгнал из дома. Какая ее судьба, я просто забыл, но Ганс уже позже отсидел за самосуд 10 дней и заплатил штраф 25 марок - немец есть немец. Об этом я уже узнал у Петра, когда я был в лагере города Гекштата, как репатриированная личность.

- Тебя подвергнут экзекуции, или сошлют на вечные времена в Сибирь.
Экзекуции мне никто не устраивал, а вот в отношении Сибири, это было точно, но только в нее я поехал сам по договору с Главсевероторгом, где я учился в пединституте, институте советской торговли, политехническом институте и защищал диплом в институте народного хозяйства. В Сибири родилось 2 сына и дочь, что в эту самую Сибирь, самую страшную того времени ехали короли и канцлеры, президенты и путешественники. И все задирали головы или опускали от головокружения вниз, восхищались содеянным и величием стройки, высотой зданий и толщиной проводов ЛЭП-500 или же высотой плотины с верхнего бьефа в нижний. Так-то, господа кудесники, что немного позже ваших высказываний в Сибирь посылали лучших людей государства по путевкам комсомола и партии не то, что раньше, ссылкой грозились жандармские чиновники за крамольные речи и богохульные бумаги не в угоду господа бога и самого царя-батюшки.

Но это еще когда будет, мы еще были в Шлюссельфельде и то работали, то кружились вокруг города, мы не знали, что делать, и не было советчиков.