Глава знакомство с Алёной

А. Лютенко.
(Из романа « Миллиард на двоих»)

«Человек, находящийся на самой вершине горы, не упал туда с неба».
                Конфуций
 
Девушка подняла топор и неуклюже опустила его в центр чурки. Её белые руки с аккуратными ноготочками, явно неприспособленные к подобной работе, выдавали в ней интеллигентку. Загнанную судьбой в эту дыру – но, в силу своего гордого характера, не собиравшуюся сдаваться…
Захар открыл калитку и подошёл к девушке, но та, не поднимая головы, пыталась вытащить застрявшее топорище из чурки.
– Здрасти! – угрюмо поздоровался старик.
– Здравствуйте… – подчёркнуто вежливо поздоровалась девушка, с усилием улыбнувшись. Она двумя руками всё пыталась выдернуть застрявший колун, но у неё ничего не получалось.
– Дай-ка лучше я… –  Захар решительно отстранил девушку, что послушно присела тут же, на соседнюю чурку, и стала нервно разглаживать свои взлохмаченные волосы. Она выглядела смешной, эта совсем ещё юная девочка: в шерстяной кофте, в длинной юбке из серой ткани, да в резиновых сапогах, что обычно носят геологи.
Захар, взявшись за ручку, резким движением выдернул колун из деревянного круга. А затем взмахнул рукой и резко опустил колун в край чурки – что, как по команде, раскололась на четыре равные части.
Девушка, как заворожённая, наблюдала за стариком. Правда, следующая чурка распалась лишь со второго удара и всего на две половины, но это не имело значения. Прошло буквально полчаса, а этот незнакомый старик нарубил уже целую гору дров.
– Как это у вас так ловко получается? – глядя на Захара, снизу вверх, спросила улыбчивая девушка.
– Просто… Чего уж там… – вытерев лоб рукавом, ответил Захар. – тут главное – топорище нужно отправлять не в центр, а в край чурки. И так – двадцать пять лет… Без продыху. Поняла?
– Да, поняла… – растерянно ответила девушка, пытаясь вытереть послюнявленным платочком сажу со своего лба.
При этом она глядела на старика, как на какое-то явление из сказки! Наверное, совсем малые дети так смотрят на Деда Мороза, что принёс им мешок с подарками.
…Девушка казалась ну просто на удивление милой и беззлобной – посреди всех этих болот и грязи. И вдруг так, смешно восседая на чурке, напомнила ему ту, что когда-то заняла очень важное место в его суровой жизни. Хотя это и случилось уже так давно! Да и длилось так не долго…
Эта девушка, школьная учительница, была соседкой Горыныча, что в эту минуту спал на своей кровати задрав голову и издавая храп на всю комнату. Они вчера выпили все три бутылки водки… (Это, считается, невозможно сделать, в их-то возрасте! Но они, вот, выпили!) И вот сейчас Горыныч спит, а Захар рубит дрова, поглядывая на молодую учительницу …
Женщины, как половые особи, давно перестали его волновать. Но он вдруг поймал себя на мысли, что ему нравиться вот так смотреть на это милое лицо. Наблюдать, как она рукой прикрывает шею, отбрасывая локон волос со своего лба.
Он не заводил детей… Наверное, по возрасту девушка вполне годилась ему в дочери. Или даже – во внучки. Но судьба распорядилась жизнью совсем другому: он был лишён счастья отцовства А в движениях этой девушки чувствовалась какая-то едва уловимая магия женственности, что буквально завораживала взгляд. Та женственность, которую он даже и не видел практически все годы своей безысходной жизни.
– Простите, я не представилась, – и она, поднявшись протянула ему руку. – Алёна.
И, немного запнувшись, добавила:
– Елена Ивановна. Я учительница в здешней школе.
– Да знаю я, кто ты такая. Мне Змей говорил…
– Кто, простите?
– Да сосед твой, что сейчас дрыхнет. Он мне про тебя что-то там рассказывал.
– Сосед… Вы про Игната Ивановича?
– Да, да… По-твоему, Игнат Иванович он будет! – усмехнулся Захар.
Он не имел представления, как следует разговаривать с юными девушками. Но его огрубевшую душу всё больше и больше начинало охватывать приятное волнение. От того, что молодая девушка, с сажей на миловидном личике, спрашивает его «о том, о сём». Это ощущалось для него как-то необычно.

…Неожиданно к калитке подошла группка подвыпивших парней. Один из них – высокий и кудрявый, лет тридцати – развязно обратился к девушке.
– Слышь, ты, чучелка! Завтра у геологов танцы – ты как тама?
Те двое, что сопровождали этого парня, казались довольно угрюмыми и дерзкими. С кепками, надвинутыми на глаза, в грязных серых спецовках.
В кучерявом удивляла наглость и «борзость», с которой он обращался к молодой девушке.
– Она завтра занята! –  ответил за неё Захар.
– А ты кто, трухля, ей будешь – папа или дедушка?
И все трое рассмеялись звонкими молодыми голосами…
У молодости всегда есть преимущество: она очень редко думает о последствиях. Этот молодой жеребец обхватил пальцами забор, что состоял из длинных ошкуренных и потемневших осин… И эти пальцы смотрелись так соблазнительно, когда крепко сжимаешь в руках топор!
Захар подавил в себе тайное желание взмахнуть и эффектно отрубить эти пальцы. Чтобы потом понаблюдать, как этот молодой нахал будет прыгать на одной ноге от боли. Хотя и невольно усмехнулся про себя, представив, как смешно будет смотреться весь этот цирк. Ну, да: эти двое, конечно, ломанутся на помощь – и тогда надо будет валить и этих двоих! Первому –рубить лоб… А второму – ключицу. И всего-то работы на пару секунд.
Вдруг что-то в Захаре «переклинило»: он знал в себе это состояние, и, порой, побаивался его.
– Что выбираешь: пальцы или ногу? – его голос был холодным и вкрадчивым.
Кучерявый не почувствовал опасности – он не сводил своих наглых глаз с Алёны.
– Последний раз спрашиваю, сявка – пальцы или нога?
– Что? Как ты меня назвал? – кучерявый, как будто очнувшись, развернувшись к старику и непроизвольно сжал кулак. Вся его разухабистая фигура выражала здоровую агрессию и превосходство.
Но тут опасность почувствовали те двое, что его сопровождали. Если их вожак Сёма – а так звали здорового кучерявого парня – не понимал воровского сленга, то эти двое явно были из «сидячих». И, скорее интуитивно, сразу ощутили: перед ними не просто какой-то «бомжатник колхозный». Лагерный опыт подсказывал, что они столкнулись с опытным волчищем. Да и синие наколки на пальцах старика говорили понимающим людям о многом.
– Сёма, да оставь ты его! Пошли, зачем нам тут ещё со стариками возиться?
– Что?! – с непониманием взревел верзила, всё больше и больше приходя в ярость.
– Ну, старик же, что с него взять? – это пробубнил коротко подстриженный паренёк: низкого роста, в масленой спецовке и кирзовых сапогах.
– Послушай его, другана своего… Дело говорит! – раздался сзади голос Горыныча. Он стоял на крыльце своего дома, в грязной синей майке и висячих истёртых штанах, что, видимо, когда-то покупались как спортивные треники. Грудь и длинные худые руки – сплошь украшены наколками, по которым можно было читать всю лагерную историю СССР. Но главное – даже не это, а то, что в руках он держал старый дробовик двенадцатого калибра…
– Ну, сказали же тебе умные люди – иди, куда шёл!
И он указал стволом на дорогу, что вела вдоль покосившихся заборов.
– Ладно… – обратился парень к своим. – Пойдёмте, как-нибудь вечерком подкатим, поговорим со старьём «за жизнь»… А то совсем бомжи оборзели! Ничего, покажем – кто в доме хозяин…
И нервно сплюнул, сквозь зубы, под ноги Захару.
– А ты, чучело, – он ткнул пальцем в сторону Алёны, – никуда от меня не денешься. Готовься там, подмывайся…
Он сдвинул кепку на лоб и, насвистывая, неспешно двинулся со своей «гоп-компанией» вдоль забора.
На глазах у Алёны заблестели слёзы. Её подбородок дрожал: казалось, что ещё мгновенье – и она разревётся, как ребёнок, понимая свою незащищенность от окружающего её злобного мира…
 
…Сидя в маленькой комнате барака – (где Алёна проживала вместе со своей подругой: как молодой специалист, приехавший по распределению после пединститута) – она подливала чай в гранёный стакан своему спасителю.
– Попробуйте вишнёвое варенье, моя бабушка присылает!
И она стала большой ложкой выкладывать на блюдце розовые ягоды.
Сразу заметно, что в этой комнате живут девушки: все эти салфеточки, чашечки, открыточки. И едва уловимый запах свежего женского тела. На стенах висели репродукции с картин старых мастеров Эпохи Возрождения.
– Это Донателло… – указав пальцем на литографию, проговорил Захар. – А вот это – Святой Георгий. Флоренция. А это – Леонардо, «Прекрасная Ферроньера».
– Ой, а откуда вы знаете? – Алёна неподдельно поразилась. Она впервые видела в этих местах человека, кто хотя бы мог произнести имена великих художников.
Захар поднялся и подошёл к маленькой книжной полке, где стояли книги по живописи. Он взял альбом, где на обложке красовалась Сикстинская мадонна Рафаэля, и стал гладить его своей шершавой ладонью.
– Да… Никто лучше Джорджо Вазари не рассказал человечеству о Рафаэле.
– А кто это? – удивлённо переспросила Алёна. – Нам в институте этого не преподавали…
– Мой отец готовил, вместе с самим Горбачевским, первые переводы рассказов Вазари о художниках Эпохи Возрождения. Боже, как много воды с того времени утекло – я уже всё забыл!
Захар положил альбом обратно на полку и грузно опустился на табуретку.
– Лучше мне заварку водой не разбавляй! Если, конечно, чаю не жалко...
Воцарилась пауза.
– Уезжать тебе надо отсюда, девчуля: гнилые здесь места! Ты – не для этих мест! – выдавил он наконец из себя.
– Я не могу – у меня распределение! Да и дети: как же они?
– Да ничего: они и без тебя прекрасно выживут! Они же здесь уже многие десятилетия выживают! Взрослеют, пьют… Если в тюрьму раньше не посадят – то армия. А после армии – всю жизнь по тайге мыкаться… Работягой с геологами, или на рудник – мрамор шлифовать. А там через десяток-другой лет: силикоз или туберкулёз… Уезжать тебе надо, сгинешь ты здесь!
– Но живут же здесь женщины… А они-то как?
– Да, какие они женщины? Это ломовые лошади, железные бабы. Из них добрая половина – из тюрем да лагерей вышла. Здесь пришлось осесть – потому, что идти им больше некуда. И детей здесь рожают – часто и не знают, от кого. Гнилые это места, девочка – не для тебя!
Захар отглотнул крепкой заварки и ощутил приятную горечь. Они «на зоне» часто варили «чифирь». Рецепт простой: одна пачка чаю на кружку. А затем пускали заветный «эликсир» по кругу – глотая горькую, дурманившую голову смесь. С «чифирём» хоть как-то можно оживить умиравший мозг, и забыться! А то от понимания безвыходности в реальности – люди, порой, просто сходили с ума!
…Он помнил, как привезли в лагерный лазарет уже мёртвого железнодорожника, инженера. В его обязанности входило следить за прокладкой шпал, что «зэчки» таскали специальными приспособлениями, выстроившись гусеницей по двадцать человек. А самые крепкие – затем кувалдами забивали костыли в шпалы.
Разве это женский труд? Строить железнодорожные пути сквозь тайгу? Оцепленный периметр охранял вооружённый автоматами конвой с собаками. Хотя куда в тайге бежать? На верную смерть, разве что...
Матёрые лагерницы схватили несчастного мужика, и уволокли его под навес, в кусты – чтобы охрана думала, что бабы, мол, в кусты по нужде бегают. Там бедолагу связали, и, крепко перетянув его половой орган бечёвкой, насиловали целый день. Тёрлись своими вонючими влагалищами – то о его нос, то о его член… Меняясь, по двое и по трое одновременно.
К концу дня мужик совсем обмяк – казалось, что уже испустил дух. Когда охрана кинулась его искать, то он уже не подавал признаков жизни. Так и умер, не приходя в себя...

За окном наступал вечер…
– Я пойду – спасибо тебе за чай!
Ему хотелось обнять её и поцеловать в лоб, как целуют самых близких людей, но он пересилил себя. Она не возражала его уходу, скорее – даже была рада: завтра ведь снова нужно вести уроки! Рано вставать, топить печь и готовиться к занятиям…
«Хотя, нет – надо начать подготавливаться уже сегодня! Где бы найти и почитать работы этого таинственного Джорджо Вазари? Всё-таки, удивительный человек этот странный старик! Кого только не встретишь в этой сибирской глуши!..» – думала Алёна, убирая со стола чайные чашки и раскладывая ученические тетрадки с наивными рисунками.
Почему все дети рисуют солнце, маму? Дети рисуют любовь, её яркие образы! А правильность линий их не интересует вовсе. Они рисуют свои мысли и скрытые желанья. А самое большое желание в детстве – чтобы тебя любили! Здесь, в таёжной глуши, все дети рисуют солнце и мам: им не хватает ни того, не другого – среди всех этих болот. И среди всех этих людей, что не могут вырваться из этих мест – и прозябают, проклиная свою жизнь за безысходность и нищету.

Продолжение следует..
А.Лютенко. « Город охваченный коронавирусом» Холст 80х100.М