Бубна не было

Она забиралась на облезлую гору. Жухлая трава и камни, седой мох и снова жёлтые лохмы травы. И близкое небо со жгучими звёздами. Иногда ей казалось, что-то или кто-то мешает идти. То плюёт в лицо холодным снегом, то резкий порыв заставляет согнуться, треплет лисью шкуру, рвёт и рассыпает нитки бисера, что болтаются на рукавах. То вдруг ступня прилипла, и ногу, как ни дёргай, невозможно оторвать, чтобы сделать следующий шаг. Тогда она закрывала глаза и представляла светящийся синим шар. Сил прибавлялось, и дальше, дальше — вперёд и вверх. Уже не хватало дыхания, камни осыпались из под босых, исцарапанных ног, но было всё ближе ровное, будто спиленное болгаркой, плато на вершине.

Туда её не звали. Там её не ждали. Там её не хотели видеть, не хотели с ней говорить. Но там знали, что она всё равно придёт.
Там-там-там.
— Опять пришла? Зачем пришла? Почему бубна нет?
— Она умрёт, умрёт завтра, а я хочу, чтоб жила. Долго жила, лет сто. Замуж вышла, детей родила и воспитала. Потом внуков и правнуков растила.
— Почему за неё просишь? Она не твоего рода!

Они все были не её рода, все, за кого просила двенадцать лет. Чужые дети чужого города. Но так надо. За ту, одну единственную, за которую не попросила. Не попросила, потому что тогда не умела. Не умела, потому что не захотела принять от бабки бубен…
— Не скажу.
— А то мы не знаем. Так уж, для порядка, — сказал Верхний, и вид у него при этом был, как у чиновника из транспортного ведомства, и интонации те же.
Этот огромный, с золотыми глазами, на букву «У» всегда сидел на чьей-то уходящей в небо серой, волосатой ноге. Интересно, кого нога? «Кого надо нога!» — сама себе мысленно ответила она.
— Чем будешь платить, избранная?
«Картой сберовской», — мрачно подумала она, но сказала то, что нужно было сказать:
— Как будет назначено.
Из его золотых глаз вытекли и упали в траву три слезы. А рот в это время улыбался. Вот и пойми их, этих духов!

***
Было уже почти семь часов. Занималось серенькое, ватно-снежное утро. Анна Сергеевна вышла в зажатый гаражами и офисным зданием железной дороги дворик старой хрущёвки. Она душераздирающе зевала, но как ни крути, собаку пора выгуливать.
Снег висел в воздухе, как дремучий лес. Метрах в двухстах звенел, колотил колёсными парами в рельсы, разговаривал по громкой связи на разные лады главный городской вокзал.

Молоденькая такса, звавшаяся Нюсей, вдруг подняла вверх узкую мордочку с глазами, как две шоколадные конфеты, и завыла. А Анна Сергеевна — та не завыла, просто остолбенела, глядя на босую соседку, которая в рваной лисьей шубе и босая стала посреди двора и с кем-то разговаривала.

— Нет, ну ты представляешь! — часа полтора спустя интеллигентно сетовала белоснежно седая, всю жизнь проработавшая в краевой научной библиотеке Анна Сергеевна своей соседке Антонине. По утрам они обычно любили выпить по чашке какао и поболтать. Чашечки у Антонины, тоже пенсионерки, были дореволюционные, из костяного фарфора, тонкие как лепестки жасмина. Женщины лет тридцать мирно соседствовали и сейчас обсуждали очень странную тувинку из третьей на их площадке квартиры №12.

— Я побоялась её трогать. Нет, ну я понимаю, конечно, — приезжая. У них там в Туве шаманизм — как дети в школу. Но ведь уже лет десять в городе живёт и такое выворачивает! И главное глаза закатила. Жуть! А если ребёнка какого испугает?
— Слушай, а она вообще работает где-нибудь? — спросила Антонина.
— Полы моет где-то. Понять не могу, что её здесь держит? Ни семьи, ни родственников, ни друзей даже. И работы нормальной нет. Всегда одна. Квартиру у Люси снимает… Кстати, что там у Люси? Как её Асечка? Диагноз поставили?
— Говорят, орфанное заболевание. Лечение очень дорогое, а поможет или нет, кто знает? Кошмар! Боли у неё. Люся вся спала, и с лица, и с тела. У ней ведь дочка от непонятной болезни померла, а теперь вот внучка…

Антонина встала, подошла к окну и всплеснула руками… Босая соседка, о которой они говорили, валялась посреди двора и дёргалась всем своим худым телом.
— Аня, скорую, быстрее!
Обе засуетились в поисках бумажки с телефонами экстренных служб. Удивительно, но на звонок ответили мгновенно, и бригада приехала спустя несколько минут. Женщина – врач и парень – фельдшер
 вдвоём аккуратно переложили её на носилки…

***
Сухая, дёргающая боль подступила к горлу. Она задыхалась, кашляла и снова задыхалась. Ломило затылок, ныли колени, но это ерунда. А вот внутри жгло так, будто головню проглотила.

В шаманском сне она шла по тонкому льду большого озера, и на небе уже не было звёзд — всё заполонила тьма духов. Они обвивались вокруг, пытались заглянуть в глаза, дёргали за рукава и подол, криво скалились зубастыми и беззубыми ртами, вращали красными глазами, змеились и липли к коже, как водоросли. А у неё — у неё даже бубна не было, чтобы их отгонять. Только упрямое желание дойти до края. Стоило задержаться хоть на секунду — и провалишься под лёд, а оттуда уже никогда и никуда. Обернуться? Ох, нет — обернуться тоже нельзя.

Каким-то иным зрением она видела себя сверху: крохотная фигурка едва плетётся где-то на середине озера, оставляя позади тонкую пряжу следов. Идёт вперёд, а следы носками ведут назад. Она с трудом переставляла усталые ноги и представляла себе Асечку: не с бледненьким, испуганным лицом, а румяную, танцующую. Как маков цвет на летнем ветерке пляшет алая юбка-солнце. Взлетают вверх и падают вниз белые кружевные рукава. Она старалась дышать в такт движениям девочки, и это помогало, помогало.

Но тут что-то громадное, тухло-зловонное вдруг накатило сверху, согнуло, придавило, и лёд пошёл трещинами. Тело перестало слушаться и ухнуло вниз, чёрная вода накрыла с головой. С открытыми глазами она тихо замерла между льдом и дном, повисла, словно на ниточке, и длинные её волосы встали дыбом в вязкой ледяной жиже…

В палате, где лежала Асечка, взвыл аппарат искусственного дыхания. Девочка почувствовала, как ставшая уже привычной боль отступает, но вместе с ней уходит сила из рук и ног, и ничем уже нельзя пошевелить. Она выдохнула, и ни о чём не успев подумать, отключилась.

Дышать, дышать! Секунда растерянности истекла. Шаманка замолотила руками, поднялась наверх и упёрлась головой в лёд. Спасительная дыра была метрах в пяти, но воздуха отчаянно не хватало. Кто-то потянул её за плечи и за ноги прямо туда, и если бы не эта внезапная помощь — всё было бы кончено.
Теперь она не плелась, а летела: невысоко, примерно в метре надо льдом, зажав оберег-камень в кулаке. Вот она облезлая гора, вот оно плато. Она положила круглый, много раз целованный холодной водой белый камень на колени Верхнего.
— Я принесла то, что ты просил, — выдохнула шаманка.

Верхний покачал тем, что заменяло ему голову, вытащил из складок тела что-то и поднёс его ко рту, улыбавшемуся во всю ширь: от одного невероятных размеров уха — до другого.

— Она заплатила.

Она тем временем рассматривала ногу, на которой сидел Верхний. Это был лифт. Да-да. Подошла поближе, и двери разъехались, приглашая внутрь. Она шагнула туда, ни о чём больше не задумываясь. Тело стало невесомым, и захотелось тихо смеяться просто так, ни о чём.

***
— Анют, а помнишь шаманку из 12-й? — спросила Антонина, разливая какао.
— Такое забудешь, как же. И никакая она не шаманка. У неё даже бубна не было! Какой тебе шаман без бубна? Ненормальная она была — вот это точно. У нас же вообще никакого контроля по этой части. Человек может рядом жить абсолютно головой поехавший, и никому дела не будет. А может, просто плохо питалась, не следила за собой, к врачам не ходила, вот и померла.
— Она мне приснилась сегодня. Шла по двору босая, в белом платье с бубном в руках и смеялась…
— Тонь, ну бога ради! Тоже сновидица-провидица сыскалась!
— Она ведь за Аську умерла!
— Может тебе, мать, тоже провериться? Если хочешь, черкну телефончик хорошего специалиста. Дорого, но анонимно.
— Да отстань ты от меня! Не знаю, откуда, но я это знаю.
— У тебя в голове какой-то хаотичный набор средневековых суеверий, Антонина. И как не совестно! Асечка, конечно, жива-здорова, но ведь была просто ошибка в диагнозе. А та женщина… Жила одинокой жизнью в чужом городе, и некому было сказать: «Останься!», вот и ушла.
— Я с ней разговаривала. Она лошадей любила. У отца свой табун был. Скачет сейчас где-нибудь по небесным степям…

Анна Сергеевна неодобрительно покачала белой головой, но промолчала. Стало тихо, и эта тишина стояла, как стоит осень, как стоит вода в лужах под окном, отражая что-то далёкое и неведомое. А Антонина, ни о чем не думая, смотрела, как со старой рябины под окном вспорхнула и улетела куда-то за очерченные оконной рамой границы быстрая птица-синица.