Мы искали связи с русскими. Глава 33

МЕМУАРЫ РЯДОВОГО РУССКОГО ЧЕЛОВЕКА

Александр Сергеевич Воробьёв (1924 – 1990)

__________________________________________________________
На фото - Александр Сергеевич и Ольга Демьяновна с внучкой Юлей
__________________________________________________________


Мы искали связи с русскими, но это было так далеко и не осуществимо. Под разными соусами нам отказывали американцы в встрече с представителями советских войск. Обещали, что скоро отправят в советскую зону оккупации. Но в это время еще шла война, недобрые вести по сарафанному радио о злочинствах разбитых отрядов СС и в лагерях репатриантов и особенно для русских и польских граждан. Я уже боялся сам идти в лес рубить дрова, как это делал раньше, потому что уже встречал партию «геологов», вооруженных до зубов, какой-то судьбой увернулся от расплаты не тронутым. Время возвращения на Родину пришло. После окончания войны, где-то числа 12-15 мая, нас собрали у городской ратуши и спросили, хотим ли мы домой. Отвечали кто как, например, сапожник Митро из западной Украины, тот заявил громогласно, что возвращаться домой не собирается, так как его родина оккупирована советами, и он будет ждать освобождения, имея в виду националистические движения на Украине, а так ли потом будет, он этого не знал. Другие были в недоумении, а так ли это будет. Тетя Таня с двумя дочерьми плакала. Она в войну потеряла мужа в Белоруссии, он был командиром партизанского отряда и ее с детьми взяли заложниками в городе Витебске и только по случайному недоразумению отправили в Германию прямо из тюрьмы (Витебская обл., Витебский р-н, Бабенический с/с, дер. Белиновичи) Янушевич Татьяна и ее дочери Тамарка и Светка, другие женщины и девушки тоже плакали - мало кто верил такому, чтобы мы могли сказать свое слово, что согласимся ехать в Россию, Польшу, Францию, Албанию -этого ждали З года. Представитель американской армии на чисто русском языке обратился к нам с призывом воздержаться сейчас ехать в Россию. Какой-то купчик хорошо знал историю предвоенной России, ее необдуманные репрессии. Такие мол же последствия могли быть с вами, он нас предостерегал, жалел и просил остаться целыми и невредимыми за кордоном, мол, вы уже и привыкли, как, например .... и часа полтора агитировал за Америку, Австралию. На столе лежала куча бумаг и денег для тех, кто дал бы свое согласие ехать на далекий запад или начинать чистить оружие, чтобы участвовать в неблагородной бойне во Вьетнаме, Камбодже, снова помогать им против России. Села Тимфельд, Абшпах, Шлюссельфельд и ряд других сел, откуда пришли русские, украинцы, поляки, французы не подписали ни одной «цыдулки» и не дали добра ехать еще ку-да-то на запад. Потом уж не пришлось встретиться нам с «западниками», которые, как их отцы, дяди и тети раньше пытались заработать на обещаниях имущего класса и что с этого потом получилось. Жалко мне Мытра - шустера, который уж долго ждал ухода русских с исконно русских земель, а куда так и не сказал. Увозили с города нас рано утром. Остался в памяти возчик, еще молодой болгарин, в лихо заломленной овчинной папахе и довольно красивыми усами.
- Что, брате, едем в Россию - это хорошо. Я поеду скоро тоже, но нас пока еще не отпускают.

Кто его держал, или кто его должен отпустить, он не сказал, а желания спросить не было. В дорогу меня никто не собирал, на столе лежала буханка хлеба и кило 1,5 ветчины. У меня было два довольно тяжелых чемодана и рюкзак, смастеренный из мешка. Все эти вещи были собраны по городам и селам Баварии и скромных подарков солдат-негров и американских Иванов. Эти вещи долго будут потом предметом обсуждений и переживаний, а вот когда их не было, я жил более спокойно и бесцельно. Гекштат встретил нас официально. Пошли долгие часы очередей мандатных переписок и комиссий, и воспоминание, кто когда чем болел, чем занимался до войны и не болела ли твоя бабушка в мае 1905 года коклюшем, или чем я занимался на второй день своего рождения. Лагерь охраняли американцы-негры, но вход в него круглые сутки был свободен, никто никого не спрашивал, куда идешь или откуда, в каком блоке расположен, что вносишь или что выносишь, - для негров было все равно, но выносили больше. Торговля шла почище одесской барахолки. Сутки напролет в лагере стоял гул наподобие птичьих базаров. Мужчины, женщины, дети, девицы с широкообъемными сердцами любви принимали жаждущих в любое время суток, без какого-либо стеснения рядом с детьми и матерями. Но никто никому не делал замечаний, всех это устраивало или было просто безразлично. Вот тут-то я и увидел мир распутства, мир западной культуры, мир гонки за деньгами, тряпками, жизнь, которую пропагандировали агенты нового света. Откуда все это привезено, кому нужно было лелеять такое распутство. Целыми днями американцы зазывали в бары, где вместе с пьянкой и картежной игрой шла вербовка на золотые берега мира, загребать совковыми лопатами золото, алмазы, платину. Обещали немало долларов и целых две недели прожить с «хорошими девочками в бардаках».С начальником лагеря, в форме летчика с двумя кубарями, я познакомился, как сошел с телеги болгарина.
- Эй, кто из вас лопочет по-немецки, подойди-ка ты, с зубами, - он указал на меня (немец в Белостоке выбил 2 зуба, а в Германии француз вставил). – Будешь у меня помощником. Так я стал его ординарцем и заведующим его комнатой. Виски и ром, кожаные регланы, разных расцветок и размеров платья и костюмы. Сначала по своей неопытности я думал, что хозяин готовится устроить художественную самодеятельность и собирает для этого бутафорию, но вместе с этим он мог поделиться - продать часы или другими ценностями. Аккуратно всю мелочь закрывал в сейф. Тряпки я складывал в чемоданы, старых вещей не брал. В распоряжении Васьки-лейтенанта было два Студдебекера и «Виллис» - американцы транспорта не жалели. Весь этот транспорт обслуживал лагерь. Кто же рядом с ним наживался на нашем лагерном пайке, который и так был не очень объемным, а уж самозаготовки, которые проводили сами лагерники вместе с американцами были всяко разными. Кухня целый день раздавала «приварок». С лагеря Вася выезжал какой-то мокрой курицей и уже за шлагбаумом преобразовывался - вешал пистолет, одевал пилотку со звездочкой, два кубаря на петлицах, как будто вчера их повесили. При въездах в хозяйства, он говорил, расхаживая и конечно, любуясь собой, что Красная армия заслужила такой чести, ей все надо. Узнал я, что он не чист на руку (все подряд подбирал, где что плохо лежало и было сменно), когда он заставил меня паковать голубой ночной горшок с надписью «гут морген»...

- Вот ведь черти, - говорил он, могут сделать и не подумаешь, что надо кушать утром из этой посуды. – Ищи, еще где-то должно быть и для обеда и ужина. Его трудно было убедить, что назначение этой кастрюли совсем противоположное, но его увлекал цвет голубой волны, а не содержание. Я сначала не замечал, что этот Васька или Колька, как его звать, что он торопился. К позднему вечеру или к утру он выходил от американского коменданта хмельным и зализывал покусанные девками губы. Готовили списки на людей ко встрече их в Хемнице с русскими. Васька пропал с машиной, груженой всякими вещами из его кладовой и он все просил поставить печать на какие-то бумаги и тут же и уехал к американцам. И уже в пути следования на город Гоф, американцы спрашивали, куда уехал Васька, хотя они прекрасно знали, «чье сало съел кот Васка» и видно и сейчас где-то бродит этот оборотень по странам Запада или нового света, потому что такие уж в России и приспособится к доброму не смогут.

Мы въехали в советскую зону оккупации. Война уже была окончена, шел 1945 год. Хемниц нас встретил очень настороженно, сразу же прошла сортировка по сортам - это первая проверка. С машин нас пересадили в крытые вагоны и отогнали на запасные пути далеко от станции. Кого только не было в этих вагонах. Это и вчерашние прибывшие, потом через сутки пополнившиеся новыми «остовцами». Были сотни суждений: куда кому ехать, как повезут, в Сибирь или сразу в тюрьму - и такое было, третье... четвертое... десятое… что будто бы ловят сбежавший штаб генерала Власова, скрывающихся между нами от возмездия и что он среди этой массы людей организовывает восстание.
А случилось то, чего и никто не мог предугадать. На третий день нашего пребывании в этом лагере (это старые заброшенные станционные склады, расположенные в зоне нашего пребывания и ж.д. путей). Целыми днями шли розыски знакомых, друзей, родных. Рано утром вдруг была подана команда:
- По вагонам! На Россию поезд отправляется через 30 минут.
Ну, думаю, немцы остались-то с носом, предвещавшие мне долгую дорогу в Россию, а вот, пожалуйста, дорога домой открыта, так-то. Радости не было пределов. Гудели вагоны, гудел весь эшелон.. домой….домой! Вагоны выровнялись и паровоз начал набирать скорость... поехали. Сколько мы ехали, не знаю, но вдруг поезд наш стал, открылись двери вагонов, у дверей показались солдаты и офицеры. Прибежал капитан, и я услышали команду:

- Все мужчины 1915-1928 годов рождения подлежат мобилизации в армию, просят выходить из вагонов и подготовиться к построению, на сборы 30 минут. Построение на стадионе.
У меня было 4 чемодана нужных и не нужных вещей, но и их так запросто ведь не выбросишь и старшина тоже ведь не даст мне места в строю с четырьмя чемоданами. Два из них я тут же передал тете Тане, что, мол, если встречу, то поделимся, если же судьба не сведет, то носите на здоровье, там, кстати, все для женщин. Сто метров плательной ткани, два костюма, спортивные костюмы, 2 кв.м. хрома, пять пар дамских туфель, белье, носки, сапоги и всякой всячины нужной я не нужно, но собранной у стен Черного леса и предгорьях Альп.

С двумя чемоданами и вещмешком я ушел из вагона. После проверки пустых вагонов поезд тронулся, и защитники во поле широком остались один на один со старшиной в различных формах стран и континентов. В шляпах и беретах, сапогах и ботинках, в формах лесничего и пожарного, баварца и француза, или, как выражаются при нужде - сборная солянка - френч немецкий, брюки английские, ботинки американские.
Я шел в американской форме, чемоданы тянули руки, вещевой мешок болтался за спиной, ничего не предвещая доброго.  Долго он еще будет болтаться и будет моим спутником по дорогам западной Европы.
- Я капитан Рябоконь, мои приказания обсуждению не подлежат, их надо только исполнять, кто может задумает вводить свой устав, то пускай не обижается, я из вас вытрясу тот дух и вставлю наш, советский. Все вещи выбросить и оставить все необходимое для солдата.

Куда деваться, с этим ли мы не могли не согласится?
Я так и не понял того периода политики военного ведомства, для чего нас надо было морить. Наказание это или необузданная месть за содеянное нами. Но для этого есть суд, и получай по заслугам каждый за содеянное.

Выбросили вещи, их здесь же разобрали солдаты и старшины. В моем вещевом мешке содержимое было: книга Лаврова «Под властью тьмы и света», машинка для стрижки волос, фотографии, две пары норвежского белья, туфли коричневые английского покроя с двумя парами их же носков, немецкий шерстяной костюм и самый бесценный для меня груз- 10 ученических тетрадей дневника.