Самое страшное на войне

(Из неотправленного письма с фронта).

Сынок, пишу тебе, наверное, в последний раз. Вы там, в партизанском отряде, готовитесь по весне на коровах да на бабах пахать, как в повести Бориски Полевого. Вам хорошо, у вас бабы есть. У нас баб нет. Командирская, полевая, а по-нашему, по-солдатски, шлюха окопная, не в счёт. Так мы того… На фотографию одного чудика кремлёвского затворы передёргиваем.

Сынок, говорят, что самое страшное на войне, не смекнуть вовремя, в чей сапог мордой уткнулся.
Нет, сынок, это не самое страшное.

После боёв на безымянной высоте, у незнакомого посёлка, на нашем участке фронта установилось затишье.
Мы ночью, пока вражина спит, в тридцатиградусный мороз, быстренько вырыли окоп глубиной полтора метра, шириной в метр и длиной в полкилометра, напилили досок и сколотили блиндаж для командира с его боевой подругой, и землянки, каждые двадцать пять метров, в три наката, на три роты солдат, а это около трёхсот человек.
Сидим, значит, мы в, засыпанном снегом, окопе и в землянках в три наката, вшей гоняем по ни разу за всё время, как я на фронте, нестиранным кальсонам, да по нужде ходим. Недалеко. В окоп, снегом заметённый. Дворников-то, снег и говн… отходы наши убирать, нет.
Далеко ходить опасно. Далеко пойдёшь, либо в прицел снайпера, либо в плен, попадёшь в интересном положении.
Восемнадцать дней линия фронта не двигалась ни туда и ни сюда. Окопы загажены пластами испражнений, использованными обрывками газеты «Правда» и затычками. А всё потому, что газету «Правда» командиры выдавали по одной газете в неделю на одного бойца, для политграмотного подтирания после опорожнения кишечника. А бабам, кроме газеты «Правда», расходного материала в разы больше нужно. И водички тёплой. Водички-то тёплой негде взять. Полевую кухню я только в музее видел. Где на неё, на тёплую-то, дров в чистом поле напасёшься? Заготовку дров командование не предусмотрело. Они же в Москве заготовкой дров не занимаются. А снегом…  Попробуй в мороз, в минус тридцать. Про мыло и не говорю. Мы его не видели. Так что без газеты «Правда» Родину не защитить. Без газеты «Правда» никак. И без затычек. А командование и этого не предусмотрело, и условий не создало для баб в окопах и землянках. Так что, без газеты «Правда» и без затычек, без условий, только в кино и в романах про победу.
А тут вдруг объявили приказ о наступлении. И наше подразделение продвинулось к вечеру вперёд километров на десять. Каким-то чудом. А ползком, по глубокому снегу, только чудом.
Оторвались мы от своих и добрались до вражеского окопа. А он пустой. Отступил враг.
Что делать? Преследовать его надо бы. Но нам дальше продвигаться без приказа запрещено.

Если верить пропагандистам, по договорённости наших правителей с вражескими правителями, враг, видите ли, должен отдыхать. Сиеста у врага, видите ли. Да мы и сами далеко не поползём, ибо нельзя удаляться. От полевой кухни никуда не денешься. Даже если сытый комиссар угрожает расстрелять. От полевой кухни удаляются только в кино про войну.
Оказывается, по договорённости с врагом, даже его корабли с ранеными солдатами нельзя топить. Враг должен подлечиться. Набрать вес. Только тогда можно будет его уничтожать или, как говорят комиссары, Родину защищать. Так сказать, в честном бою. По команде. Это соглашение наших и вражеских правителей называется, если верить пропагандонам Агитпропа, конвенцией.
Правители в пропагандонском кино руки друг другу жмут, улыбаются и договора шампанским закрепляют. А ты в сугробе или в окопе заледеневшем околевай.

Оторваться-то оторвались, а проезды-то через сугробы глубокие не пробиты. Потому что нечем пробивать. Потому что снегоуборочной техники на войне, в чистом поле, никто в глаза не видел. Даже в кино. Это только в кино и в литературе про победу всё, как по маслу. Командование и пропагандоны Агитпропа этого не предусмотрели. Они не подумали, что воевать придётся в глубоких снегах России, а не на Красной площади.
Трактор с киношной полевой кухней, с боеприпасами, буржуйками и дровами, едой, водой и газетой «Правда», ждали два дня, ибо приказа «Назааад!» не поступало. Почему трактор? Потому что автомобили в заснеженных дорогах, полях и оврагах, России бесполезны. На заметённых снегом грунтовых дорогах, тем более на бездорожье, после весеннего паводка и осенних дождей, без бульдозеров, они полезны только в кино про победу и в исторических байках про междугородное, пешее либо конное, санно-тележно-каретное, сообщение.

Воды из фляжки хватило на один день. Сидим во вражеском, таком же загаженном и заснеженном, окопе злые, вшивые, голодные и протрезвевшие, после двухсот граммов наркомовских. Врагу не пожелаешь. Мёрзнем. Снег жуём. Вражина нам буржуек с дровами, одеял с чистыми простынями и матрасами, не оставил. Даже воды. Ничего не оставил, кроме куч испражнений и обрывков вражеских газет после подтирания вражеских задниц. Наше командование этого не предусмотрело.
 
Но это не самое страшное.
 
Командир с полевой ж… шалавой во вражеский блиндаж залезли, а мы в тридцатиградусный мороз под открытым небом разместились. Жмёмся друг к другу, как пид...агоги. Поскачем, чтобы согреться, отольём, и снова жмёмся. Хорошо, хоть кирзачи тёплые, да шинелька на рыбьем меху греет. Шучу. В минус тридцать и тулупы с валенками не помогут. Да и не доходят они до солдатиков, тулупы-то. Они на складе не залёживаются. Я их только в кино и на базаре видел.

Так и спали. Поскачешь, отольёшь, поспишь. Поскачешь, отольёшь, поспишь. Да, вот так.

И это не самое страшное.

Утром связиста первого вражеский снайпер подстрелил. На следующий день второй не вернулся. Только на третий день, когда связист, своими оставшимися зубами провода зажав, связь наладил, мы узнали, что к нам отправили трактор.
Но трактор к нам не пробился. Не привёз он нам газету «Правда». Видать, застрял в снегу и заглох. Трактору всё равно, мир или война. Он либо круглосуточно солярку кушает и тарахтит зимой, либо глохнет, замерзает, и всё, радиатору капец, если воду не слить. Его и бомбить не надо.

Но и это не самое страшное.

Самое страшное на войне, сынок, это героически околеть в загаженном окопе, с задницей, не подтёртой газетой «Правда».
Не поминайте лихом.

P/S Если наши к нам не пробьются, снова придётся к врагу ползти на поклон, менять винтовку на вражеские газеты и тушёнку. Авось, не пристрелят. Иначе нам и без войны хана. И нам, и многим таким, как мы, загнанным комиссарами в заснеженные поля матушки России, в мороз, в шинельках да в кирзачах, на верную гибель.

Окоп – при необходимости, братская могила.