Счастливая Женька. Начало 15

ГЛАВА 15

— Счастливая, ты, Женька! — заглянув в кабинет в начале рабочего дня, восторженно огорошила её Кира, врач-стоматолог-терапевт, а также самый близкий ей человек на работе, если не считать Шурочку. Практически друг. Кира стала работать в этой больнице около полугода назад. Она успела тут поработать несколько месяцев сразу после интернатуры, до того, как ушла в декрет. Вышла она после шестилетнего отпуска по уходу за детьми, во время которого занималась двумя своими мальчишками, явившимися друг за другом с разницей в два с небольшим года. Кирин муж до такой степени чувствовал себя избыточно и почти насильственно осчастливленным, что совершенно потерялся. Причем этот глагол в отношении него, употребляется совершенно не иносказательно. Ровно через три месяца после рождения младшего Андрюшки, не выдержав напора горластого, писающего и какающего потомства, Кирин муж бежал. Куда именно она выяснять не стала, хотя слухи доходили, что вначале он укрылся на родительской даче, якобы для работы над кандидатской, а затем и вовсе растворился в тумане, в направлении славного города Харькова, откуда и был родом. Через год, впрочем, папаша опомнился и начал регулярно телефонировать на предмет воссоединения с любимой семьей и его размещения по прежнему адресу в московской квартире. Гордая, хотя и недальновидная Кира яростно отвергала, как материальную помощь (не слишком, впрочем, настойчивую), так и любые другие поползновения незадачливого отца и его родни выйти на контакт с ней и детьми. Когда Андрюше исполнилось два с половиной года, Кира, испытывая большую радость и облегчение, вышла на работу. Но не тут-то было. На этой самой работе она, фигурально выражаясь, чуть не потерялась, как её муж. Ей казалось, что она забыла даже то, что знала ещё на втором курсе. Изменения, которые произошли в медицине вообще, и в стоматологии, в частности, пока она носила, рожала, кормила, стирала, вытирала и баюкала, казались ей неподъемными. — Господи, я отстала на сто лет, — убитым голосом, с расширившимися от страха глазами, шептала она Жене. — Не правда, ты сможешь, — беззаботно отвечала та. Она была, чуть ли не единственным человеком, протянувшим Кире руку. Женька сделала это, как делала многое в своей жизни, очень легко, как само собой разумеющееся, бескорыстно и просто. Почти бездумно и легкомысленно. Но в хорошем смысле, то есть, не придавая значения, что делает что-то значительное. Если бы ей сказали об этом, она, пожалуй, даже удивилась бы. Женька подсказывала, советовала, направляла, делилась всем, что умела и знала сама. Кира это увидела и оценила. Такое не забывается. Разумеется, они не могли не подружиться.
Сейчас у Киры от нетерпения и радости подсвечивалось лицо.Женя что-то записывала в рабочем ежедневнике. Дождавшись, когда она поднимет на неё глаза, Кира ещё раз быстро сказала: «Я говорю, счастливая ты!» Женька,давно привыкла к эмоциональным всплескам, которыми подруга щедро делилась с окружающими по самому незначительному поводу и, не отрываясь от своего занятия, произнесла: «Вот это да, точно! Как догадалась?» Кира предварительно убедившись, что в кабинете только Женя, подбежала к ней и горячо зашептала: «Ты знаешь, что тебя рекомендуют к награждению! — Кира даже зажмурилась на мгновение, — Представляешь, вручат тебе медаль «Отличник стоматологии», в приемной у шефа сказали». Женя подняла голову, — Кира, я тоже что-то слышала об этом, но, во-первых, ещё неизвестно, меня всего лишь рекомендуют, во-вторых,в СтАРе  навряд ли одобрят мою кандидатуру: у меня с шефом довольно прохладные отношения, а его мнения спросят в первую очередь… И потом я работаю в Москве всего третий год. И, в-третьих, — Женька, улыбаясь, театрально вытаращила на подружку глаза и зашептала:
— Почему шепотом? Кира надула губы и отмахнулась.
— Да ну тебя, Женька! Вечно ты со своими, во-первых, во-вторых. Навицкий здесь не играет особой роли. Ходатайство подаёт отделение СтАР, а у них свои методы и критерии отбора.
Женя скрестила руки у подбородка и мечтательно глянула на собеседницу.
— Кирюша, милая, ты думаешь, я ломаюсь и строю тут из себя неизвестно что?
Да я бы очень хотела эту награду, конечно. Ты не представляешь, как важно это для меня. И как много значит! Я просто стараюсь мыслить нейтрально, чтобы потом не разочаровываться, понимаешь?
Женя помолчала и совсем другим, веселым тоном, громко заговорила:
— А сегодня мы идем в кафе, надо сказать Шурочке и Володе об этом, и никаких мне отговорок, я угощаю. Получу я эту медальку или нет, не так уж и важно. Одно то, что меня рекомендуют, уже что-нибудь, да значит. И разделить эту приятную новость, я хочу именно с вами.
Шурочка была опытная медсестра и светлой души человек, по мнению абсолютного большинства работников стоматологического отделения. Более того, так считали не только в их отделении, но и вообще в клинике. Шурочку любили все: администрация, доктора и средний медицинский персонал. Её обожали пациенты, лифтеры и санитарки. Шурочка была незаменима, как воздух, хотя ещё с периода культа личности нас пытаются уверить в обратном. Незаменимых, дескать, у нас нет. Есть, и ещё как есть, товарищи. Шурочка по паспорту, к удивлению очень многих, была вообще-то Александра Фёдоровна, ей было сорок два года, но мало кто называл её по имени-отчеству, более того, мало кто им вообще интересовался. Язык не поворачивался обращаться к этому изящному, белокурому созданию с детски-наивно распахнутыми светло-голубыми глазами тяжеловесным и напористым, по-мужски основательным именем Александра, тем более с добавлением этого молотоподобного отчества — Фёдоровна. Есть категория людей, которым вообще не идут отчества, они от них отскакивают, как блохи с дохлого кота. К таким людям относилась как раз Шурочка. В своё время, Женька переманила её к себе из ЛОР-отделения (что уже было из области фантастики), используя для этого целую серию коварных хитросплетений, интриг и слабость человеческой натуры в целом. Проще говоря, решающим фактором, способствующим достижению Женькой её цели, явилось обещание совсем нелишней для Шурочки и весьма, к слову, ощутимой, финансовой прибавки. Познакомились они, когда Женя привела в больницу свою дочь, у которой с ночи разболелось ухо. Аннушка держалась за ухо, рыдала и не давала врачу даже приблизиться. Вот тогда Евгения услышала, как ЛОР-врач, вздохнув, негромко сказал кому-то: «Позовите Шурочку!» Через долю секунды, как показалось Жене, Шурочка материализовалась из околоземного эфира, спустилась к малышке, заговорила на языке фей, успокоила, обволокла в сладкую невесомую пелерину и ворожила, пока доктор, тут же модифицировавшийся в сказочного Айболита, занимался больным ухом. Во время этого действа Женя остолбенело молчала и точно знала только одно: этот ангелоподобный человек должен работать у неё. В тот период она как раз снова осталась без медсестры, с которой опять не задалась совместная деятельность. Женя пришла к выводу, что легче работать одной, нервотрёпки меньше, и смирилась с тем, что медсестры, которую не приводило бы в ступор открытие, что она здесь находится для того, чтобы работать, как биологической единицы в природе не существует. И вдруг она встретила Шурочку. Женя могла поклясться, что лично видела сияние над маленькой и аккуратной головкой Шурочки. Женя поняла, что это знак. И начала активный процесс по отъёму, заманиванию и внедрению Шурочки в стоматологическое отделение. Справедливости ради нужно отметить, что Женя хоть и мельком, но зато с прискорбием вкупе с угрызениями совести иногда все же думала об акте черной неблагодарности, совершаемом ею по отношению к ни в чем не повинному ЛОР-отделению. В таких случаях, в качестве успокоения, она вспоминала, что в кабинете отоларинголога Шурочка проработала четыре года. Отделений много, а Шурочек мало и на всех не хватает, поэтому, — рассуждала Женя, — вполне логичным и справедливым решением будет, то, которое придумала она. Шурочка не может вечно принадлежать отдельно взятому месту по умолчанию. Другие ведь тоже нуждаются. А зубоврачебное отделение, из-за специфики деятельности, пожалуй, больше чем какое-либо другое. Шурочка была уникальна, и в то же время, проста и открыта для каждого. Любой человек, пообщавшись несколько минут с Шурочкой отходил от неё в уверенности, что не все безнадежно, и есть к чему стремиться, если в мире есть, и дышат с ним одним воздухом такие люди. Для каждого человека у неё находилось ласковое слово и тёплый взгляд. В каждом без исключения она видела таланты и достоинства. И с опережающей доброжелательностью и кроткой непосредственностью она сообщала миру и самому носителю об этом. Секрет Шурочки был прост, как все гениальное. Она выдвигала на главную ступень абстрактного пьедестала все то, что находила значимым и хорошим, во всем, — в людях и их действиях, в событиях и фактах, громогласно короновала это, и решительно отметала все негативное. Она его просто не замечала. Не видела и не слышала. Не акцентировала и не заостряла внимания. Шурочка исходила из того посыла, что люди априори не могут быть плохими. А когда её припирали к стенке, (да, да, бывало и такое) доказывая обратное, красноречиво аргументируя свои рассказы, изобилующие подлостью и несправедливостью рода человеческого в целом, и отдельных его представителей, в частности, то даже тогда Шурочка находила оправдание для действий этих, с позволения сказать, несчастных. Её выдающиеся человеческие качества признавала даже такая неявная, но вполне себе подколодная змея, как Светлана Ивановна. А также парочка бывших Женькиных медсестер, изгнанных в короткий промежуток времени, в порядке живой очереди за тунеядство и профнепригодность.Шурочка работала вместе с Женей уже год к взаимному удовольствию обоих. Особенно довольна была Женя, так как после целой серии неудач с предыдущими медсестрами, Шурочка, как работник и помощник была просто незаменима. Возможно, дело бы тут и кончилось обоюдным удовлетворением профессиональных и человеческих качеств, если бы Шурочка не приобрела два абонемента в тренажерный зал. Для себя и своего мужа за большие деньги. Вернее, то, что считала Шурочка большими деньгами. Что-то в районе десяти тысяч, один! Зато туда входил и собственно, конечно, тренажерный зал, и бассейн, и танцы, и йога и ещё что-то невообразимое, и вроде бы даже, шоколадное обертывание вкупе с рисованием на горячем песке или наоборот. Это было неважно. Потому что этот самый Шурочкин муж (134 килограмма живого веса!), ради которого, в основном, и были приобретены эти абонементы, повел себя крайне нагло и возмутительно. Он сходил ровно два раза, причем второй раз чуть ли не под конвоем, а после него, задыхаясь, тяжело с посвистом дыша, и всячески имитируя собственную кончину, отказался наотрез. На растерянный Шурочкин вопрос, как же теперь быть со вторым абонементом и кто вернет деньги, он поджал губы и резонно заметил: «А я тебя просил?» Когда Шурочка на следующий день рассказала об этом Жене, сетуя на то, что этот злосчастный абонемент пробил чудовищную дыру в её скромной медсестринской зарплате, Женя, сосредоточенно расставляя инструменты, не задумываясь, с ходу ответила: «Так давай я его заберу у тебя, делов-то, я и сама хотела в бассейн или тренажерку. А тут вообще красота, целый комплекс, сам бог велел». Она тут же легко и ненавязчиво, факирским жестом, достала из сумочки купюры, и,улыбнувшись просиявшей Шурочке, добавила:«И, будь добра, пригласи следующего». Когда они вместе стали ходить на эти занятия, то по-настоящему подружились. Благодаря Шурочке Женя познакомилась с Володей-массажистом, который стал для неё не просто другом, а кем-то гораздо большим. Кем-то вроде наставника или духовника. Володе было двадцать пять лет, когда его нашла Шурочка на площади трех вокзалов, где провожала очередную чью-то родственницу, приехавшую «буквально на пару дней в Москву». Володя был пьян, грязен и болен. Один глаз у него заплыл, под другим красовался старый, желто-зеленый синяк. Видимо этому парню досталось. Одной рукой он поддерживал ушибленные ребра, а другой водил в разные стороны, как будто совершал магический обряд и сканировал пространство. Почему-то она остановилась возле него. Он криво улыбался, и не знал, куда деть свои большие, удивительно красивые руки. Каким-то образом ему удалось сохранить их чистыми и неповрежденными. Эти руки как будто проживали свою, отдельную, никак не связанную с ним жизнь. Белые, с фигурными длинными пальцами, они скользили, мелькали, рассыпались, объединялись, исчезали и возвращались. Это были чудесные руки, Шурочка от них не могла оторвать глаз. Он смотрел куда-то поверх Шурочкиной головы, но явно обращаясь к ней,вдруг тихо сказал: «Христом Богом… помогите…». И замолчал, не двигаясь, и глядя мимо неё совершенно прозрачными глазами.Через мгновение он вновь засуетился руками, складывалось впечатление, что у него, по крайней мере, вдвое больше пальцев, чем у остальных людей. Не обращая внимания на рвань, в которую он был одет, и вонь от него исходившую, Шурочка сразу поняла, что Володе здесь не место и, значит, быть его здесь не должно. Не взирая на признанную ангелоподобность, Шурочка далеко ни возле каждого бомжа останавливалась и далеко не каждому могла и хотела помочь. У неё было какое-то своё внутреннее, и совершенно безошибочное чутьё на этот счет.Володя был Артист, в первозданном, философском смысле этого слова и она это почувствовала. А ещё внешность Володя имел античного героя и был слепым от рождения. Ангел Шурочка, разговаривая с ним тогда, ликовала и расправляла занемевшие крылья. Попутно Шурочка выяснила, что Володя (как она и предполагала), бомж не настоящий. У него имеется не только место жительства, (в виде однокомнатной квартирки) но и диплом медицинского колледжа, который он с отличием закончил по специальности «лечебный массаж». И он даже три года работал по этой специальности в поликлинике. И кроме этого, имеется у него старая добрая мама, которая, конечно и знать не знает о том, как и где проводит время её сын. А не знает она об этом, потому что он не говорит и не скажет ни за что. Он лучше останется жить на этом вокзале, чем сообщит ей, что его уволили с работы по его же собственной вине. Как узнала позже сама Шурочка, уволили его, чуть ли не по статье, по навету одной из пациенток. Ранее упоминалось, что Владимир был красив. Не просто хорош собой, а канонически прекрасен. К тому же, в его лице прослеживалась некая трагическая обреченность врубелевского демона, которая манила и завораживала. Преимущественно женский пол, конечно, но не только. Но это выяснилось гораздо позже. Плюс ко всему его работа, которая, мягко говоря, ну очень контактная. А также его руки, сильные и нежные, умелые руки с чувствительными длинными пальцами. В Японии говорят: «Слепой массажист на вес золота». Скорее всего, это было сказано про Володю. Или про таких, как он. Но их — таких, мало. Штучные мастера, эндемики, уникумы. Неизвестно, что здесь имеет большее значение: повышенная чувствительность рук или отточенное и доведённое до совершенства развитие компенсаторных механизмов? А может, как и в любой другой профессии играет единственную и абсолютную роль талант или его отсутствие? Как бы там ни было, до поры, до времени, он довольно успешно работал и даже немного прославился. То есть о нем заговорили в околополиклиничных кругах и напропалую рекомендовали друзьям, подругам, коллегам и родственникам. И однажды чья-то племянница, или может жена, что называется «запала» на Володю. То есть вообще-то это было не однажды, а довольно часто, и потому сначала он не особенно волновался из-за такой ерунды. «Плавали — знаем!» — возможно, даже усмехнулся про себя бывалый моряк Володя. До сих пор он отлично разруливал такие ситуации. Иногда достаточно было сказать, что он женат и верен своей половине. И это было до известной степени правдой, он до сих пор был женат, и у него имелся штамп в паспорте, свидетельствующий об этом, иное дело, что не жили они с Нонкой уже более двух лет. Кому-то прозрачно намекал на возможность отношений в будущем, как только затянутся его душевные раны. И здесь он тоже был предельно честен. Он вообще не любил неправду. К вранью относился брезгливо и сторонился его, будто опасаясь запачкаться. Если барышня проявляла избыточную настойчивость, под любым предлогом отправлял её к другому массажисту или по-тихому сливался. В какой-то момент его техника пошатнулась и дала сбой. Это было только начало. Владимир тогда не мог себе даже представить, чем это закончится. Очередная жертва (оказавшаяся в дальнейшем вовсе не жертвой, а наоборот преследователем и карателем) его сказочно-мистического образа проявила не только настойчивость, но и весьма хитроумную изобретательность. Ей не удалось запудрить мозги наивной байкой про душевную рану или сказками о верности жене, уже давно находящейся от него за тысячу с лишним километров. Ирина Антоновна знала гораздо больше, чем говорила. Тем более она бы не позволила взять и сплавить её кому-то другому, как не нужное и мешающее барахло. Извините… Ещё чего не хватало! Её нельзя просто выкинуть, как завалявшуюся тряпку, более того, Ирина Антоновна сама кого хочешь, может выкинуть. Она с юности, всегда принимала решения самостоятельно и, главным образом, в своих интересах. Так и в случае с Володей она решила, что он будет с ней, во что бы то ни стало, когда одеваясь после сеанса массажа, истомленная, мучаясь от приступов определенного вида голода, наблюдала, как он моет свои чудесные руки с выражением мятущейся безысходности, тоски и ожесточенности на лице. Как бы ей хотелось сейчас легко, как девчонке, вскочить, подойти к нему, обхватить руками это трагическое, прекрасное лицо и заглянуть в невидящие, родниковые глаза! Приложить его к своей груди (слава богу, у неё есть куда и на что приложить!) и долго гладить по темным, струящимся волосам, что-то тихо нашептывая и успокаивая. В самом низу живота у Ирины Антоновны стало так горячо и влажно, что у неё пересохло в горле. Оно стало сухим и шершавым, и трудно было не то что говорить, но и дышать. Вдобавок сбилось дыхание, — тахикардии мне ещё не хватало, — подумала она, наконец-то справившись с застежкой на юбке. Ирина Антоновна была начальником планово-экономического отдела на крупном предприятии уже десять лет. И организация эта, к слову, процветала. Вполне можно допустить, что немалая заслуга в этом была и Ирины Антоновны. Что-что, а планировать она умела. И просчитывать тоже, в том числе ходы,как свои, так и чужие. Она действовала, как опытный разведчик-диверсант, замаскировав свои ловушки и сети под видом безобидных, милых, и ни к чему не обязывающих напоминаний о себе. То у неё случайно оказывались два билета на симфонический концерт в Дом музыки, (она знала, что Володя любит классику, и часто слушает её во время работы). То, совершенно неожиданно, конечно же, появлялась в том же месте, что и он, и великолепно разыгрывая изумление, убеждала его, что сейчас хлопнется в обморок, если немедленно не выпьет кофе вместе с ним. А также, более чем щедро оплаченные очередные сеансы массажа, дорогие сувениры, горячие, будто случайные прикосновения отдельными частями тела, кокетливое заигрывание и многое другое. Тем не менее, Владимир был неизменно любезен, но тверд и неприступен. Оснований для продолжения массажа, он не видел, считал это лишней тратой денег и даже не очень полезным для здоровья. На концерты предпочитал ходить один. Подарки и сувениры настойчиво возвращал, объясняя это тем, что в нем течет (помимо многих других) и армянская кровь, (что было чистой правдой) не допускающая возможности брать подарки от женщин. На откровенные касания не реагировал, считая это неизбежными издержками профессии. Тогда Ирина Антоновна привела в боевую готовность тяжелую артиллерию и без объявления, вероломно, пошла в наступление. Ирина Антоновна немного притомилась от своих же интриг, намеков и ухищрений. И от недогадливости красавца-массажиста. Ей до смерти надоело это подставное лицедейство. К тому же она не выносила долгого топтанья на пустом месте, не такой она была человек. И она объяснилась с Владимиром сразу же по окончании заключительного сеанса массажа шейно-воротникового отдела позвоночника. Ирина Антоновна с обнаженной грудью подошла вплотную к нему и сказала все, что испытывала к нему. С первой секунды, как только увидела. Рассказала, что с того мгновения, как он впервые дотронулся до неё, перестала спать по ночам. Продолжая стоять и ловя его взгляд, буднично заметила, что у неё есть муж и взрослая дочь, но это все не имеет значения. Вообще, сказала она, ничего не имеет значения. Только он. И ещё она, если он хочет, а он не может не захотеть, когда так хочет она. Она замолчала, глядя на него, холодного и отстраненного, догадываясь, что происходит что-то ужасное. Вернее самое ужасное было в том, что не происходило ровным счетом ничего. Со стороны Владимира, разумеется. Он стоял, как истукан, глядя куда-то в сторону, и с почти осязаемым в воздухе нетерпением ждал, когда она закончит. Страшно испугавшись этого ледяного молчания и полного отсутствия хоть какой-нибудь реакции, Ирина Антоновна стала вести себя абсолютно неестественным для себя образом, чего в дальнейшем ему так и не простила. Рациональная и прагматичная, замужняя женщина, (а также бабушка двух внуков, о чем, разумеется, при разговоре с Володей она кокетливо умолчала, также, как и о своем возрасте, хотя ему и было это откровенно безразлично)55-летняя Стакозова Ирина Антоновна, начальник планово-экономического отдела, стоя возле своего массажиста, вдруг залилась слезами, вздрагивая обнаженными плечами и уткнувшись лицом ему в грудь.При этом она безостановочно говорила.О том, что их встреча судьбоносна, что она станет его глазами и подарит ему весь мир. Что она узнала, что такое настоящая жизнь, только сейчас, когда влюбилась, как школьница, (в этом месте не переставая говорить и регулярно всхлипывать, Ирина Антоновна довольно глупо хихикнула, о, как же она ненавидела себя потом за это!) Она уговаривала его немедленно лететь на Мадейру, клялась, что работать ему не придется вообще до конца жизни. И много чего ещё говорила она Володе в тот знаменательный день. Володя, молча и уверенно, подвел её к раковине, как будто из них двоих слепой была она. Пока Ирина Антоновна умывалась и одевалась, он заварил и налил чай и стоя рядом с ней в этом закутке, где был только один стул и тумбочка с чайником, заговорил. Он сказал, что очень жаль, что ему придется ранить её чувства, но что делать, ведь он её не любит. И что он не намерен за это извиняться, так как не чувствует за собой никакой вины. И он не будет говорить, как в дешевой мелодраме, что он ценит её признание и искренность, нет, так как предпочел бы обойтись без них. Все что он в данный момент испытывает можно назвать лишь сожалением по этому поводу. Он считает, что будет лучше, если она не будет искать с ним встреч, это ни к чему хорошему не приведет, а вот навредить её репутации и семье вполне может. Ирина сидела боком, возле казенной, облезлой тумбочки и пила свежезаваренный огненный чай маленькими глоточками. Она никуда не спешила, так как знала, что больше пациентов у Владимира сегодня нет (вот что значит расчетливое мышление бухгалтера-стратега). Вообразить, что у молодого человека имеются собственные планы на этот вечер, ей даже не пришло в голову. Она о чем-то сосредоточенно размышляла. Если бы Володя смог прочитать сейчас её мысли, в лучшем случае, он испытал бы небольшой шок. До такой степени они были пропитаны ненавистью и жаждой отмщения. Причем немедленного и, желательно, мучительного. Такой почти мгновенный переход Ирины Антоновны от одного чувства к другому, являлся безукоризненной иллюстрацией к поговорке «от любви до ненависти — один шаг». Ирина Антоновна не спеша допив свой чай, молча оделась. Так же, не говоря ни слова, невозмутимо направилась к двери, и лишь взявшись за ручку, обернулась и медленно, сквозь зубы, произнесла: «Работать здесь ты не будешь, молись своему незрячему богу, чтобы закончилось только увольнением по статье. Ты меня понял?! Ты, никчемный, жалкий инвалид?!» Ирина Антоновна слов на ветер не бросала и немедленно приступила к активным действиям, устно и письменно заявляя о том, что специалист по лечебно-оздоровительному массажу (Ф.И.О.) поликлиники (№ такой-то), работающий в данном учреждении на 0,5 ставки, грубо приставал к ней во время сеанса, насильственно склоняя к действиям интимного характера. В кабинете заведующего поликлиникой, она вежливо осведомилась: идти ли ей с этим заявлением в соответствующие органы, или сначала заглянуть в Минздрав? Заведующий, пожилой, усталый человек, поборол горячее желание, сказать куда, по его мнению, ей следует идти, и где, он уверен, ей самое место.Вместо этого, он предложил спокойно во всем разобраться.Разбирались они не очень долго, так как Ирина Антоновна поставила ультиматум: если Владимир остаётся работать, она пойдет в другие инстанции. А писать и ходить она умела. За свою трудовую жизнь пережила сотни комиссий и проверок. Заведующий разговаривал с Володей, что называется «по душам». И верил ему гораздо больше, чем энергичной начальнице планово-экономического отдела. Он, собственно, против Владимира ничего не имеет. Даже наоборот, Володя ему, в общем и целом, глубоко симпатичен. Но,он должен понять, что существуют жесткие рамки административного управления, да и не хочется,что называется, выносить сор из избы. К тому же он не представляет, как, по другому, закрыть рот склочной бабе. Руководитель с надеждой и отеческой заботой посмотрел на Володю. Но тот стоял, в отстраненно-невозмутимой позе, как будто все это никак его не касалось и не имело к нему, ни малейшего отношения. Конечно, все бы могло сложиться по-другому, если бы руководитель, например, проявил больше характера и настойчивости, и отправил бы Ирину Антоновну по всем известному адресу, как, собственно, и хотел в самом начале. Ну, или хотя бы предоставил ей возможность действовать по своему усмотрению. И пусть бы она шла, куда намеревалась, а она, сдаётся, никуда бы не пошла больше со своим липовым заявлением. Или, например,сам Владимир проявил бы больше упорства и настойчивости, и стал бы требовать разбирательства по этому делу. Но нет, этого не случилось. Владимир, чей юношеский максимализм, видимо не до конца ещё испарился, усмехнулся, наблюдая душевные страдания администрации, да и накатал заявление по собственному, которое было,чуть ли не молниеносно, подписано. Как часто пишут в таких случаях, — к взаимному удовлетворению сторон. Шеф понятно, был доволен, — избавился от назойливой и конфликтной дамочки, а заодно и от сложного, не в меру принципиального работника. Ирина Антоновна удовлетворенно хмыкнула, в том смысле, что, лично у неё сомнений, за кем останется последнее слово, даже не возникало, — Более того, — могла бы она добавить, (и скорее всего,неоднократно так и делала), — Пусть благодарит, что легко отделался. И даже Владимир уволившись, испытал облегчение, ему было мерзко и совершенно невозможно, по разным причинам, оставаться далее в этом учреждении. У Володи, как это с ним бывало нередко, появилось брезгливое чувство, как будто его хотели запачкать, и им это чуть не удалось. Тем не менее, он воспринял всю эту грязную возню, затеянную Ириной Антоновной и последующий за ней уход с работы, как болезненное, но необходимое завершение очередного этапа в своей жизни. Своего рода испытание и последующее за ним обновление. Владимир с ранней юности не был чужд различным экзистенциальным измышлениям и подвергал наиболее значимые свои действия обстоятельному ментальному анализу. Обо всем этом Владимир отчего-то (к большому своему удивлению, так как его трудно было заподозрить в излишней коммуникабельности и откровенности), рассказал Шурочке, стоя с ней на перешейке, соединяющем Ленинградский и Ярославский вокзалы. Когда в свое время и Женька услышала эту историю, она как раз этому совершенно не удивилась. Чем больше она узнавала Шурочку, тем больше поражала её эта невероятная женщина. В ней было что-то от истинно верующих, духовных людей. Хотя особой религиозностью Шурочка не отличалась, а являлась, скорее, живым примером того, что религиозность, набожность (особенно показная) и духовность совершенно не одно и то же. С ней хотелось говорить, до неё хотелось дотронуться. Ей хотелось внимать, а ещё больше рассказать о себе и своих трудностях. И получить совет, наказ или рекомендацию. Или просто, чтобы она была рядом, хотя бы недолго, уже было легче и как-то… светлее что ли. Не так безнадежнее… Феномен Шурочки многие толковали по-разному. Кто-то мнил ее,чуть ли не святой, так как её бескорыстность, и отчасти простодушие были очевидны. Кому-то она представлялась блаженной, слегка «двинутой», что не мешало и этой категории весьма активно обращаться к ней в разных ситуациях. Но подавляющее большинство тех, кто был знаком с ней лично, считали Шурочку просто очень светлым, чистым и отзывчивым человеком. Она была неравнодушной, наверное, это было то, главное, что её отличало и что очень притягивало. Муж Шурочкин недавно ушел от неё банально, как в старом, глупом анекдоте, к секретарше. Может, не выдержал такой необъятной доброты и отзывчивости, а может, устал от того, что в доме у них постоянно кто-то ночует и живет с разной временной продолжительностью. От того, что нужно кого-то отвезти, или кого-то встретить, купить лекарство, записать на приём, посоветовать мастера, раздобыть деталь. Шурочка его не осуждала, она понимала, что ему с ней трудно. Нужно или полностью разделять взгляды другого, или отпустить и не вмешиваться. А это трудно. Упрекать мужа в том, что он просто другой человек? За то, что на многие вещи они смотрят по-разному? Ей бы это даже в голову не пришло. Когда он, терзаемый муками совести, прошептал, целуя её руки, о том, что уходит, Шурочка его обняла и нежно произнесла, что знает. Давно знала, но не хотела торопить и предлагать варианты. Предоставила это ему.Она его успокаивала, жалела, сочувствовала и… подружилась с его новой женой. Своим подругам и родственникам абсолютно серьезно говорила: «Вы не представляете, какая это душевная, замечательная женщина! Какой заботой и любовью она окружила Севу! Ему это сейчас просто необходимо, он, бедный, так намучился, так страдает…Что вы?! Мне до неё далеко!» Женя ещё раз повторила, что не удивлена, тем, что Володя заговорил именно с Шурочкой, что-то во всем её облике, есть целительное, умиротворяющее. Она об этом в самый первый день знакомства догадалась, когда наблюдала за ней и Аней. И чем больше она узнает её, тем больше подозревает, что у неё есть дар. Шурочка засмеялась, — Скажешь тоже, тогда он и у тебя есть, а иначе как бы тогда, в тот день ты поняла, что я непременно буду работать в стоматологии? А что касается Володи, так это он меня выбрал. Он же не просил милостыню, как другие, он вообще не разговаривал ни с кем тогда несколько дней. Да и поломанные ребраи гематомы не очень-то способствуют беседе, — Шурочка задумалась и повторила: «Да, он меня выбрал… Я просто не могла взять и уйти, бросить его». Женя улыбнулась, — Шурочка, да тебя постоянно выбирают. Все. Я, например, тебя тоже выбрала, ещё тогда, и остальные тоже, — Женя взглянула на подругу и хмыкнула, — А меня, только бабульки и алкаши ужасно любят. Обе рассмеялись. Женя, отсмеявшись, пояснила: «Нет, ну правда, я не знаю, каким образом так складывается, но где бы я не жила, очень скоро находится души во мне не чающая старушка. И, разумеется, тут же становится моей подшефной. Ну и алкоголики, конечно…Эти вообще распознают меня в любом месте и состоянии за километр…Что поделаешь, нерушимые законы стаи, видимо…», — Женька невесело ухмыльнулась. Шурочка серьезно посмотрела на неё и медленно, убежденно ответила: «Да ты что, Женя! Ты даже не представляешь, что ты за человек! Ты чудесная, милая, славная! Только не очень счастливая, по-моему…» «Ты что, — встрепенулась Женя, — Всю жизнь мне только и говорят: «Счастливая ты, Женька!» — «Говорят!» — передразнив, заметила Шурочка, мало ли что говорят, ты-то сама как считаешь? — Не знаю, — честно ответила Женя, — И задумываться времени нет, просто живу и всё… Ладно, хватит болтовней заниматься, работы полно».
Разговор этот состоялся, когда Женя, немного переусердствовав в тренажерном зале, по совету Шурочки стала ходить на массаж к Володе.Стараниями все той же неутомимой, милосердной Шурочки, Владимир был принят на работу в их больницу. Правда, всего на 0,75 ставки, (видимо корпоративный обмен информацией между учреждениями здравоохранения работал безукоризненно), но после прохождения испытательного срока, начальство обещало рассмотреть его кандидатуру более основательно.
Так уж получалось в его жизни, что Володя не мог оставить равнодушным никого: его можно было любить, ненавидеть, можно было восхищаться или раздраженно сплевывать, но пройти мимо было невозможно. Не заметить его было нельзя. Женя не стала исключением и засыпала Шурочку вопросами. И та рассказала, то, что было можно. То, о чем просил её и сам, наученный горьким опытом Володя, стараясь таким образом защититься от окружающего мира. После увольнения, он направился в общество инвалидов, стал ходить в группу поддержки. Там и «увидел» Дениса. И то, что раньше было лишь смутным, расплывчатым ощущением, интуитивным предчувствием, чем-то сюрреалистическим и неявным, обрело вполне конкретное и определенное значение. И заявило о себе во всю мощь Володиного горячего сердца, широкой души и молодого, здорового тела. Денис не был полностью незрячим, он был слабовидящий, инвалид второй группы. Ему было тридцать лет, и был он невысоким, жилистым и лысым. Их познакомили, они разговорились. Оказалось, что у них схожие вкусы в музыке, литературе и кино. Денис был женат, супруга тоже инвалид по зрению (она была на прошлой группе, — Марина, невысокая, темненькая). Ходят на группу они с женой по очереди, у них маленькая дочь. Володя и Денис стали почти неразлучны. Часто, не сговариваясь, шли в старый, небольшой парк. А куда ещё? Тем более и расположен он поблизости. Сидели рядом, касаясь плечами, локтями, бедрами… Оба часто замолкали, наслаждаясь обществом друг друга. Владимир, чувствуя неловкость из-за очередного затянувшегося молчания, проклинал своё косноязычие и робость. Но чаще всего говорить ничего и не требовалось. И так все было понятно. Не ясно было только, как же им быть дальше. И что делать. У Дениса жена и ребенок, у Володи больная мама. Мимоходом он ещё раз восхитился проницательности Нонки, своей абсолютно здоровой жены. Дочь богатых родителей, умница и красавица, армянская принцесса Нонна, уезжая от него, сказала: «Устала от одиночества с тобой. И от твоего плохо замаскированного разочарования, когда ты встречаешь в кровати меня. Ты будто находишься все время в режиме ожидания. Кого ты ждешь? Кого ищешь? Я больше не хочу это выяснять… Но уверена, что не меня. Увы… — откинув на гибкую, тонкую спину тяжелые, длинные волосы, она поцеловала его в губы и сказала по-армянски, на ухо, — Желаю тебе найти то, что ты ищешь, любимый». Языка он не знал, но фразу сразу понял: отголоски извечной восточной мудрости, которой природа так щедро одарила Нонку, видимо, дремали и в нем, хотя и совершенно бессознательно. Более того, о их существовании он даже не подозревал.
Роман с Денисом закончился, так и не успев превратиться во что-то цельное и определенное. Возвращаясь домой после очередного свидания с ним, он отчетливо услышал голос жены Дениса, Марины. Женщина ещё раз назвала его по имени, он замедлил шаг и обернулся. А дальше произошло что-то настолько стремительное и ужасное, что восстанавливался он затем несколько месяцев. Он услышал быстрые, приближающиеся к нему мужские шаги двух человек, а затем визгливый, и будто рваный, крик Денисовой жены: «Ребята-а!! Мочи пидара-а-а!» Владимира сбили с ног, но прежде чем упасть, его правый глаз вспыхнул неоновым, изумрудно-фиолетовым светом и обжег пронзительной болью. Он упал, со всего маху стукнувшись затылком о бордюр. И в тот же момент, когда почти одновременно ему нанесли два удара: в живот и голову, вселенная сжалилась над ним, и он потерял сознание.
Продолжение следует...