Казнь евреев

Б.Мельник. Часть вторая, раздел тринадцатый. Перевод с польского Т.Цыркуновой


Вставал погожий, солнечный день. С самого раннего утра эсэсовцы парами или же втроём поочерёдно входили в еврейские дома, выгоняя из них целые семьи. Затем эскортировали их по улице Костёльной в направлении железнодорожной станции. Там запирали евреев в бараки, которые перед войной использовались, как магазины. На удивление быстро к немецким солдатам добавились разные местные подонки из местечка и околичных деревень.
Если эсэсовцы ограничивались тем, что только выгоняли евреев из домов и сопровождали их в бараки, то местные проявляли особое рвение, проверяя все закоулки, чтобы в них никто не смог спрятаться. Кроме того, издевались над несчастными людьми, избивая их и толкая. Шорник Мисель Бромберг попробовал сопротивляться. Был тотчас же так избит люмпенами, что не смог подняться с земли. Тогда эсэсовец, спокойно наблюдавший за этой сценой, застрелил шорника. Его согнутое тело в чёрном халате лежало на улице до вечера. Неизвестно, кто, когда и куда его оттуда забрал.
С ходом времени местные подонки так распоясались, что стали уже без участия солдат самостоятельно вытягивать евреев из домов и гнать в бараки. Немцам это было на руку, так как облегчало их работу в этот августовский жаркий день. Варшавский художник, скульптор господин Шпильфогель, который в последнее время проживал со своей семьёй у христианского хозяина, хотел избавить от злой судьбы  единственного ребёнка, дочь Иренку. Девочку спрятали в одной из комнат хозяев. Но подонки не допустили этого.
 «Здесь должна быть ещё маленькая еврейка! – заверещал негодяй. Вошёл в глубь помещения и выволок оттуда испуганную, плачущую Иренку. Случалось, что некоторые еврейские семьи успевали забаррикадироваться в своих домах. Так поступил купец Черня. Не очень-то это помогло. Разъярённая нечисть разбила застеклённую веранду и выломала дверь. Десятка два подонков избивали испуганных людей палками и толкали в направлении бараков. Некоторые евреи, ещё не осознав, что их ждёт, пытались взять с собой еду или какие-то вещи. Эсэсовцы кричали, приказывали всё оставить.
Я стоял у окна в доме дяди с мамой, тёткой Маней и её дочкой Мурочкой. Мама прижала меня к себе, и я чувствовал, как дрожат её руки. Наблюдал со страхом, как разошедшиеся люмпены провожают маленькие группы евреев. Их вели по середине улицы, в    то время как немецкие солдаты шли по тротуару с автоматами на плечах. Многие группы евреев эсэсовцы совсем не сопровождали. Их заменяли местные негодяи. Время от времени к какому-нибудь еврею подбегал люмпен и ударял его палкой. Избиваемый человек наклонялся, прятал голову.
Когда я увидел малого Шейге, комок застрял в моём горле. Мои брат и сестра, так же, как и я, видели его каждый день. Это был маленький, как нам казалось, смешной мальчик. Ежедневно он проходил мимо нашего дома странной, аистиной походкой. Идя, он высоко поднимал колени, а воротник его небесно-голубой курточки далеко отставал от тонкой шейки. Шейге шёл одиноко перед группой взрослых людей. Плакал. Каждый раз, когда кто-то ударял еврея палкой, малый наклонялся и подбегал несколько шагов. Потом останавливался и беспомощно оглядывался. От всей его фигурки исходило удивление.
Я почувствовал, как меня охватывает страх. Странный, ещё мне неизвестный. Ледяными мурашками он полз от ступней ног вверх по плечам. Когда дошёл до шеи, мне показалось, что поднимаются волосы на голове. Это было ужасное ощущение. Я прижался как можно крепче к маме. Не очень-то это мне помогло.
 «И подумать, что эти люди ходят в церковь, в костёл, молятся… крестятся» – дрожащим голосом сказала мама.
 «Ведь евреи тоже люди – зашептала тётка Маня – они за свою вину уже давно отмучились» – задумчиво добавила она.
 «Боже, о чём ты говоришь! Или ты родилась триста лет тому назад?» – закричала мама.
 «Мама, я уже не могу!» – внезапно закричала Мурочка. Присела возле тётки и расплакалась.
 «Пойдём, дети, это слишком страшное зрелище для ваших глаз. Страшное!» – сказала мама.
Мы вошли в кухню, с улицы доносились вопли пьяных подонков. Внезапно по местечку ударила, как молния, страшная новость. Оказалось, что немцы приказали молодым евреям выкопать возле дороги огромные ямы. Очень глубокие, шириной два метра и длинные. Превращалась в действительность чья-то дикая мысль, что будет производиться тотальное уничтожение евреев. Чудовищное невероятное стало приобретать реальные очертания.
Тот погожий августовский день должен был стать последним днём для части жителей Телехан. Уничтожению должно было быть подвергнуто племя, веками жившее на Полесьи. И так по Костёльной улице к своему страшному предназначению шли известные в местечке граждане и бедняки, о существовании которых знали только единицы. Шёл вместе со своей семьёй предвоенный арендатор озера в Вульке Ландман, шёл пекарь Гительман с сыном Калманом и остальными членами семьи, шёл Абрам, Гирш и Лейзер, шли с жёнами, детьми… Семенили старухи, ковыляли старцы. Шли, шли…
Внезапно страшная мысль пришла в мою голову. На мгновение оглушила и ослепила. Ведь Хаимек и Добка тоже евреи! Мои друзья – евреи! Что же с ними? В панике я бросился к двери в кухне. Нервно нащупывал ручку.
 «Ты куда?» – закричала мама.
 «Мама, Хаимек, Добка! Они…Они…Разве и они тоже?» Наступила тишина. Я чувствовал, как из желудка к горлу ползёт что-то отвратительно сладкое. Испытал такое же чувство, когда на улице НКВДист бил моего отца. Спазматично хватал воздух. Мама подбежала ко мне и крепко прижала к себе. Где-то далеко опять защёлкал пулемет.
 «Сынок…» – маме явно не доставало слов.
 «Хаимек…Добка…» – бормотал я. Рот наполнился густой, липкой слюной.
 «Когда я ходила за дровами, то видела, как их выгоняли из дома» – мрачно сказала Мундзя.
 «Мамочка, можно ли что-нибудь сделать? Ведь папа знает немецкий язык, может, можно что-нибудь сделать!» – сквозь слёзы, которые заливали моё лицо, я всё видел двойным, размазанным.
 «Нет, детка. Здесь уже ничего нельзя сделать, ничего» – голосом, полным слёз, тихонько сказала мама.
В послеобеденное время улица опустела. Наступила тишина, даже, казалось, что воробьи в ветвях деревьев притихли. Только время от времени серией выстрелов грохотал пулемёт. Внезапно на улице раздался какой-то странный звук. Как будто кто-то выбивал палкой повешенный ковёр. Вместе с братом и сестрой я подбежал к окну. Из кухни пришла мама.
По середине улицы в направлении станции бежал трусцой старый, невысокий еврей. Непонятно, почему он был одет в длинное зимнее пальто. Мицка съехала с головы и находилась прямо над его ухом. Длинная седая борода его была покрыта пятнами вспененной крови. Рот его был открыт, а глаза были сильно выпучены, и казались совершенно округлыми. Такие глаза бывают у задыхающейся, выброшенной из воды на берег, рыбы.
За старым евреем шёл пружинистым шагом местный бандит,  по имени Антек. После прихода немцев в Телеханы он одним из первых вступил в чёрную полицию. Очевидно, что он узнал, где скрывался этот человек, и выволок его из тайника. Когда бедняга замедлял шаг, Антек бил его по плечам доской. Именно эти звуки и привлекли нас к окну.
 «Ах, Иисус мой!» – ойкнула мама при виде этой сцены. Схватила нашу тройку и оттянула нас от окна. Громко заплакала. За   ней расплакалась и моя сестра Мундзя.
Справедливостью стало то, что годом позже Антека расстреляли партизаны. Случилось это белым днем, когда он на велосипеде поехал на свой хутор. Там его уже поджидали со смертным приговором.
 Ещё в тот же вечер по местечку разнеслась весть, как происходило уничтожение евреев. Об этом рассказывали христиане-мужчины, которых эсэсовцы поймали в местечке, и под дулами автоматов вынудили засыпать ямы с трупами. Как только наполнилась трупа- ми первая яма, немцы приказали её засыпать своим добровольным помощникам, которые гнали евреев на место казни. Молниеносно разбежались эти подонки по лесу. Осталось только несколько человек, наиболее послушных, которые и взялись за лопаты. В этой ситуации эсэсовцы восполнили недостаток рабочей силы пойманными на улицах случайными мужчинами.
Рассказы свидетелей уничтожения евреев у большинства слушателей вызывали ужас. В братскую могилу была опущена лестница, по которой опускались по очереди выгоняемые из бараков евреи. Укладывались ровненько, один возле другого лицом к земле. Перед ямой на раскладном кресле сидел эсэсовец с пулемётом. Серией пуль из него лишал жизни сразу несколько десятков человек. Тогда следующая группа евреев вытягивала лестницу на трупы и устанавливала её на них. Затем вниз. Ложиться. Следующий залп из пулемёта. Быстро, деловито, планомерно. С прусской точностью. Эсэсовцы заранее подумали обо всём. О кресле, о лестнице, о лопатах, даже об алкоголе, которым обильно угощались, выпивая его прямо из горла бутылок. Всё это было привезено на место казни лагерным возом.
Несколько иным способом лишали жизни детей. Им было приказано построиться в шеренгу на краю ямы и после расстрела исполнители казни сталкивали их ногами вниз. Ямы с трупами заполнились. Те люди, которые их засыпали, уже не были евреями. Работа сделана, ну так вон! Убирайтесь!
Солнце уже зашло, когда от свежих холмов земли возле дороги возвратился лагерный воз с лестницей, креслом, лопатами и пьяными эсэсовцами.
Полковник весь тот день просидел в шезлонге перед палаткой. Принимал какие-то записки от задыхавшихся, вспотевших солдат. Временами, кому-нибудь из них громко выговаривал за расстёгнутый мундир. Маленькими глотками попивал кофе и курил сигару. Солнце зашло за лес, и наступил лёгкий сумрак, когда верхом приехала группа офицеров. Полковник, стоя перед ними в полном обмундировании, поочерёдно принимал от них записки. При этом каждому из них жал руку и начался свободный разговор, прерываемый смехом. Адъютант откупорил бутылку с алкоголем и разлил его по маленьким рюмочкам. На подносе разнёс их между эсэсовцами. Раздалось дружное «prozit» и алкоголь был выпит.
Офицеры после короткого, прерываемого громким смехом разговора, щёлкнув одновременно каблуками, подняли правые руки вверх.
 «Хайль Гитлер!» – раздался дружный хор, после чего пружинисто вышли на улицу. Там сели на лошадей и отъехали. Полковник, явно выглядевший, как сильно усталый, с помощью адъютанта снял мундир, тщательно умылся и съел приготовленную для него еду. Затем удалился на отдых, явно с чувством хорошо исполненного долга. В ту тёплую летнюю ночь, которая опустилась над окровавленными Телеханами, светила полная молчаливая луна. Звезда Давида погасла.
***
Утром следующего дня приехал верхом солдат, который привёл с собой две оседланные лошади. Вслед за ним прибыл военный фургон. Побритый и наглаженный полковник, выходя на улицу, задержался на минуту возле куста высокой, цветущей жёлтыми соцветиями, рудбекии. Сорвал несколько цветков, ломая их длинные стебли, затем тщательно закрыл за собой калитку, прямо перед носом адъютанта.
Часом позже по улице Костёльной в направлении Ганцевичей потянулся конный отдел эсэсовцев и сопровождающий его лагерный обоз. Во главе отряда в компании двух офицеров и адъютанта ехал полковник. К его седлу был приторочен жёлтый букетик цветов рудбекии, сорванный в нашем палисаднике.
Нет никакого сомнения в том, что полковник уезжал с чувством хорошо выполненного долга. Он тащил за собой несмываемое пятно тысяч людских невинных жертв. По его приказу за один день изменился вид местечка, создаваемый на протяжении столетий. В следующие дни полковник с совестью высокого офицера СС будет поочерёдно менять вид Выгонощей, Ганцевичей…
Памятник жизни еврейского народа, веками записанный в истории на полесской земле, был в Телеханах закрыт раз и навсегда рукой немецкого преступника.



Т. Цыркунова «Наши Телеханы»
 

Начать эту главу я хочу тем, что, общаясь с участником Великой Отечественной войны – Колончуком Зиновием Николаевичем я выяснила, что рвы, в которых похоронены жертвы массового расстрела, были заранее подготовлены не молодыми еврейскими мужчинами.
Зиновий Николаевич – коренной житель Телехан. Историю посёлка он знает очень хорошо. Всё, что он мне рассказал, я написала в некоторых главах книги.
А здесь приведу только его уточнение.
Зиновий Николаевич рассказал мне, что  тридцать два глубочайших и широченных рва за несколько дней до казни были выкопаны молодыми мужчинами из деревни Вулька-Телеханская. Их пригнали временные полицейские, которые и контролировали проведение важной  работы. Такие же сведения имеются и в воспоминаниях Ильницкой Надежды Куприяновны.
Психологически такой приём был оправдан. Ведь фашисты, даже выводя евреев из домов, до самого последнего времени обманывали их, говоря, что отправят всех в Варшавское гетто и ведь и в самом деле гнали евреев к железнодорожной станции.
О том, что массовая казнь евреев произошла в Телеханах в годы войны, я знала с самого раннего детства. Проклятый вопрос всегда меня волновал, тревожил, не оставлял в покое долгие годы.
Часто я спрашивала у матери:
 «Мама, почему же люди не ушли в лес, почему не сопротивлялись, почему хотя бы несколько эсэсовцев не «прихватили»    с собой на тот свет? Почему хотя бы молодые сильные еврейские парни и девушки не убежали в лес, чтобы потом дать продление своему роду»?
Она всегда отвечала мне приблизительно так:
 «Еврейский народ имеет религию, которая гораздо древнее всех известных существующих религий. Евреи не зря считаются народом, которого избрал Бог, еврейская религия предписывает ряд существенных ограничений, которые не характерны для других религий. И непротивление злу насилием, пожалуй, одна из главных заповедей Моисея. Заповеди Моисея были вручены ему богом Яхве на священной горе Синай, всех заповедей десять. Назывались они «скрижали Моисеевы». Евреи всегда говорят так: «Бог дал, Бог и забрал». Постоянные преследования, которым на протяжении многих веков подвергались евреи, выработали у гонимого народа своё собственное представление о добре и зле. Они были вынуждены выработать такое терпимое отношение к многочисленным бедствиям… Я не могу всё подробно тебе рассказать, вырастешь, сама всё узнаешь, прочтёшь в книгах.
Кроме религиозных оснований и предписаний, существуют ещё и другие, очень значимые, нравственные аспекты. Ты только представь себе, что нашу семью вывели бы эсэсовцы на казнь. Смогла бы ты оставить меня, папу, братьев и сестёр и убежать в лес? Да и куда было бежать в то время? Фронт стоял под Москвой, за тридевять земель от наших мест, добраться до линии фронта было нереально, партизан в окрестностях Телехан ещё не было и в помине. Среди местного населения было много недоброжелателей у евреев». А я упорно продолжала развивать интересующую меня тему, руководствуясь при этом, конечно же, только наивным детским максимализмом, своей непримиримостью к совершённому на нашей земле массовому убийству невинных людей:
 «Мама, но хотя бы одного эсэсовца надо было при этом убить, я бы так и поступила, хотя бы глаза ему выцарапала»!
Она на моё гневное заявление ответила так:
 «Менталитет славян отличается от самосознания евреев. В нашей Библии написано: «зуб за зуб, око за око», и древние русские церкви осознанно строились с толстыми, непробиваемыми снарядами, стенами, с узкими вытянутыми вверх окнами, в виде бойниц, с прочными дубовыми дверями, часто окованными металлом. Возводились церкви, как правило, на самых высоких местах, зачастую имели дополнительную защиту в виде примыкающих к ним глубоких и широких рвов, наполненных водой. И в случае войны наши русские церкви становились неприступными крепостями для врага, нередко принимая под свою защиту верующих, а священники превращались в воинов и брали в руки оружие, наравне с другими ратниками отстаивая свою родину от завоевателей. И по нашей православной религии убийство врага не считается грехом, наши священники даже служили молебны в войсках, отправляющихся на битву, благословляя воинов, защищающих свою землю».
Я задумалась и поняла, что в мамином объяснении есть некий резон.
***
Летом 1967 года я была направлена в г. Высокое Брестской области, в лагерь, организованный для учёбы комсомольского актива. В то время было принято создавать такие лагеря для обмена опытом работы комсомольской молодёжи. К тому времени я была секретарём комсомольской организации нашей Телеханской средней школы и членом Ивацевичского райкома комсомола.
Два лета подряд организовывались для нас, комсомольских активистов, такие лагеря. В период пребывания в лагере нам читали лекции, проводились практические занятия, одним словом, велась идейно-воспитательная работа среди комсомольского актива области. В лагере собирался весь комсомольский актив Брестской области,
из всех районов собирались в Высокое ребята. Я запомнила фамилии и имена некоторых комсомольцев: Светлана Жукова из Бытеня, Лариса Корзан из Святой Воли, Слава Кавецкий из Ивацевичей.
Мы поселились в бывшей усадьбе графа Якуба Потоцкого, которая находилась рядом с рекой Пульвой. Собственно, зданий вековой и ещё более старой постройки к тому времени уже не сохранилось, но часть старых деревьев из графского парка ещё поражала наше воображение своими внушительными размерами и прекрасным состоянием.
В 2010 году в свет вышла прекрасная книга Юрия Татаринова «Города Беларуси. Брестчина» в издательстве «Смэлток», г. Минск. Из этой книги я узнала, что вдова одного из владельцев Высокого – Александра в 1761 году вышла замуж за Михала Казимира Огинского. И Высокое стало собственностью гетмана. Я всегда невольно обращаю внимание на любые сведения, касающиеся жизни нашего знаменитого земляка.
Нас разделили на отряды, так мы и расселились. У каждого отряда был свой воспитатель. Эти обязанности возлагались на студентов исторического факультета Брестского педагогического института.
В лето 1967 или, может быть, 1968 года, точно я не могу сказать, приехал в наш лагерь нарядный новенький двухэтажный автобус из Германской Демократической Республики. Автобус въехал на территорию нашего лагеря и остановился. Из него стали выходить молодые люди, примерно нашего возраста. Все они были одинаково одеты в красивую бело-голубую форму, с такими же двухцветными пилотками на головах, с яркими нашивками на рукавах белоснежных рубашек. Загорелые красивые молодые люди спортивного вида. Это были члены германского демократического союза молодежи, аналога нашего комсомола. Немецкая молодёжь прибыла в Белоруссию для знакомства с нашей республикой и для обмена опытом по организации комсомольской работы.
Наши ребята сразу же окружили гостей, стали знакомиться, показывать им территорию комсомольского лагеря, обмениваться значками, открытками и т.д. Предполагалось, что какое-то время немецкие молодые люди поживут в лагере, пообщаются с нами, поездят на экскурсии в Брестскую крепость, на Курган Славы под Минск, посетят мемориальный комплекс Хатынь.
Вечером того же дня и мы, и немцы, были построены в две колонны таким образом, чтобы немецкий юноша или девушка стояли напротив наших ребят. Мы взялись за руки попарно, и пошли строем в столовую, где должен был состояться праздничный вечер в честь приезда гостей. В пару со мной попал молодой человек, помню, что его звали Вольфгангом. Мы познакомились и стали общаться с ним на английском языке, который я изучала в школе. И всё шло хорошо до тех пор, пока Вольфганг не стал мне рас- сказывать, как его отец «героически» воевал в России. Я - дочь партизана, два моих дяди со стороны матери и отца погибли на фронте во время Великой Отечественной войны. Я смотрела на этого рыжего Вольфганга, на его покрытые веснушками мускулистые руки и невольно представляла себе, как его отец с автоматом в таких же руках шагал по нашей земле, убивая моих соотечественников. Продолжать общение с Вольфгангом дальше было свыше моих сил. Я что-то пробормотала ему о своём плохом самочувствии и быстро ушла в спальный корпус.
Как оказалось, не одна я отреагировала подобным образом на попытку нашего идеологического руководства подружить молодёжь двух стран. В спальном корпусе собрались такие же ребята и девушки, которые совершенно не хотели общаться с немцами, слишком свежа была ещё в наших душах память о погибших в той войне.  Мы включили магнитофон, поставили бобину с подпольными записями Владимира Высоцкого, тогда ещё только-только входившего в моду, и стали с удовольствием слушать его прекрасные песни.
Наш демарш, конечно же, не мог остаться не замеченным лагерным начальством. Дело начинало приобретать скандальный характер. А что бы сказали в идеологическом отделе областного комитета партии по поводу такого нашего протеста, хоть и не выраженного явным способом, но всё-таки понятного всем?
К счастью, руководитель нашего отряда, я запомнила, что звали её Аллой Михайловной, и была она студенткой четвёртого курса истфака Брестского педагогического института, быстро сообразила, как объяснить на следующий день начальнику лагеря наше недостойное, на его взгляд, поведение. Не дожидаясь вопросов с его стороны, она утром на планёрке поднялась и сказала, что комсомольцы нашего отряда готовят несколько концертных номеров. Они будут исполнять песни Владимира Высоцкого из только что вышедшего на экраны страны кинофильма «Вертикаль». Начальник лагеря начал что-то говорить о том, что для подготовки к концерту твои комсомольцы могли бы найти и более подходящее время, но Алла Михайловна опять поднялась и сказала, что только на это время    ей дали прослушать записи песен. Таким вот образом она приняла удар на себя, а нас из-под удара вывела.
Дело было закрыто, так и не начавшись, а мы и в самом деле стали на концерте исполнять песни Владимира Высоцкого. Как сейчас помню, как мы речитативом пели:
 «Здесь вам не равнина, здесь климат иной:
Идут лавины одна за одной,
И здесь за камнепадом ревёт камнепад:
И можно свернуть, обрыв обогнуть,
Но мы выбираем трудный путь,
Опасный, как военная тропа»! и т.д.
Из комсомольского лагеря я возвратилась влюблённой в творчество Владимира Семёновича Высоцкого. Его песни сопровождают меня с тех пор всю жизнь…
Второй яркий эпизод общения с «чистокровным породистым арийцем» произошёл много лет спустя.
Это было в период девяностых годов, когда уже не было Советского Союза. Мы с мужем были в Мюнхене на конференции. Вечером принимающая сторона пригласила нас в знаменитый подвальчик, находящийся в самом центре старого Мюнхена на Платцль («Площадёнке») – так с давних пор называлось это место. Название этого подвала и поныне звучит, как «Хофбройхауз», что в переводе с немецкого языка означает «Придворный пивной дом».
Кто-то из неглупых людей давно заметил, что историю немецкого национал-социализма можно написать, пользуясь справочником мюнхенских пивных: нацистская партия была основана в пивной
«Штернекерброй», собиралась по вечерам в «Бюргерброй, а свои основные митинги проводила в «Хофброй» и это перечисление названий мюнхенских пивных можно продолжать дальше. Вины за этими пивными нет никакой, просто нацисты их любили и собирались там. Следует сказать также и о том, что в Мюнхене, как, впрочем,
и в других немецких городах в конце девятнадцатого – начале двадцатого века, пивные играли определённую общественную роль. Эта роль поначалу была довольно скромной: местные обыватели каждый вечер собирались за одним столом, играли в карты, пили пиво, обсуждали последние сплетни, узнавали политические новости. Кроме того, в каждой пивной тогда была отдельная «чистая комната», которую пару раз в месяц кто-то арендовал. Это были какие-нибудь общества по интересам: певческие коллективы, клубы альпинистов, объединения виноградарей, кружки рыболовов или охотников. Всем известна любовь немецких обывателей к всевоз- можным объединениям.
Когда началась мощная индустриализация Германии, к услугам таких пивных стали обращаться и первые рабочие союзы из-за того, что им негде было собраться. И автоматически они стали как бы негласными «центрами», имеющими уже и полити- ческую репутацию. Любой молодой рабочий знал, куда ему можно вечером пойти. И он приходил в пивную, где и встречался со своими единомышленниками.
В разных частях Германии этот процесс шёл по своему пути. А вот Бавария с её превосходным пивом и полукрестьянским типом городского населения очень скоро заняла в этом процессе первое место. Некоторые пивные Баварии были настолько велики, что без особого труда могли вместить одновременно несколько тысяч чело- век, отсюда понятно, какие политические страсти кипели в них,  как зарождались и распадались партии, как гремели речи и какими аплодисментами награждались яркие ораторы.
Я совершила этот короткий экскурс в историю мюнхенских пивных, чтобы читателю было понятно, в какое место пришли мы с мужем в тот памятный для меня вечер. Место и в самом деле было историческое, поскольку даже в одной из немецких народных песен прямо так и пелось:
«Мюнхену не погибнуть –
Пока наш «Хофбройхауз» На площади стоит…»
Много туристических групп из самых разных стран мира было в тот вечер вблизи известных мюнхенских пивных. Мне запомнились японцы, которые старались зафиксировать всё происходящее видеокамерами и фотоаппаратами.
Мы вошли в самую знаменитую пивную Баварии и увидели огромные сводчатые залы с длинными дубовыми столами, за каждым из которых могли спокойно уместиться более двадцати-тридцати человек. На столах не было ничего, кроме полотняных салфеток и деревянных рогатых подставок. На «рогах» подставок висели аппетитные румяные крендельки, выпеченные из пшеничной муки грубого помола и обильно присыпанные сверху запёкшимися крупными кристаллами поваренной соли. Мы уселись за стол с на- шими хорошими немецкими друзьями, которых знали уже много лет – супружеской четой Ганса и Эллы Гюнтер. За столом были ещё и многие другие люди – доктора наук, врачи, топ-менеджеры крупных немецких фармацевтических компаний. Из русских за нашим столом были только мы с мужем. Беседовали о предстоящих делах и потихоньку отламывали кусочки от солёных крендельков.
 Пиво   в Баварии отменное, его варят на находящемся рядом придворном пивоваренном заводе. Официанты подали пиво в высоких толстостенных пивных кружках с сине-золотой королевской символикой. После солёных крендельков пиво было очень кстати.
Вскоре распахнулись двери, ведущие на кухню, и из этих дверей выкатились высокие никелированные тележки, на которых на блестящих подносах, сделанных из нержавеющей стали, лежали жареные поросята. Кёльнеры ловко разделывали поросят на  куски и подавали присутствующим огромные порции. На гарнир был подан запечённый целиком картофель. Я заметила, что арабам и туркам, которые сидели за соседним столом, подавали не свинину, а половинки жареных куриц и такой же картофель.
За столом велась непринуждённая беседа, говорили о том, что Германия – это империя кайзеров  Вильгельма  Первого  и  Второго, объединившая «кровью  и  железом»  разрозненные  королевства и княжества под штандартом прусских королей. Германия была долгое время незыблемой монархией, связанной теснейшими род- ственными узами со всеми европейскими дворами и поставлявшая принцесс наичистейшей голубой крови во все концы света. Говорили немцы и о том, что Германия, согласно известному изречению, – «не государство, имевшее армию, а армия, имевшая государство», что трудолюбие, аккуратность и прилежность немцев воспеты во всех хрестоматиях мира. Вспоминали известные слова Бисмарка, ска- завшего, что « …стоит только посадить Германию в седло, а поскакать она сумеет». Восхваляли незыблемые традиции послушания, семейной дисциплины; в которой для немецкой женщины высшим идеалом были знаменитые «три К» – дети, кухня, церковь.
Беседа велась на английском языке, так как мы с мужем немецкого языка не знали.
И вдруг среди полной идиллии мюнхенского вечера, когда ловкие кёльнеры подносили пиво, держа одновременно в каждой руке по десять кружек, и с ловкостью цирковых жонглёров заменяли опустевшие кружки на полные, один из присутствующих топ-ме- неджеров разразился гневной тирадой.
Не знаю, что повлияло на него, может быть, баварский хмель вскружил ему голову, или он позавидовал тому, что мой муж был душой всей этой разношёрстной компании, но он произнёс длинный обличительный спич против России и против русских, как вечных врагов Германии. Он не поскупился на красочные эпитеты, выражая свой праведный гнев, припомнил всех своих предков, которые были убиты или жестоко покалечены этим варварским народом, начиная со времён сражения на Чудском озере и заканчивая Сталинградом. При этом постоянно твердил, что никакой дружбы не может быть между немцами и русскими, что это два абсолютно противоположных народа. Он говорил, что русские – это вечные заклятые враги Германии, что это дикий некультурный народ, что ценности цивилизации не являются для русских таковыми, а высокий интеллект и русские – это два несовместимых понятия и т.д. и т.п.
За столом воцарилось неловкое тяжёлое молчание.
Наши друзья оказались в весьма щекотливом положении: с одной стороны им было неудобно перед нами, а с другой – они зависели от этого человека, так как он был распорядителем финансов крупной фармацевтической компании.
Я ловко перевела разговор на другую тему, произнеся такую речь:
 «В самом деле, менталитеты русских и немцев различны. Например, если немец попросит приготовить ему бутерброды, то он обязательно назовёт при этом их количество: два, три или четыре. А вот когда мой муж собирается на охоту со своим другом и просит меня приготовить ему «пару бутербродов», то эта «пара бутербро- дов» может доходить до десяти и более, а если бы я и в самом деле приготовила ему только пару, то есть два бутерброда, то он бы посмотрел на меня, по меньшей мере, с недоумением».
Все дружно рассмеялись, напряжение было снято. За столом стало шумно, весело, как будто ничего неприятного перед этим и не произошло. Опять полилась непринуждённая беседа, я при этом улыбалась, мой муж, как и всегда, был душой всей компании. Но при этой внешней весёлости в моей голове происходила лихорадочная работа: я собиралась достойно ответить «чистокровному арийцу», но надо было ещё к этому подготовиться и подобрать удачный момент. Мне не хотелось отвечать на его вызов при других немцах, чтобы не обидеть их.
Я никогда не считала и не считаю себя доброй женщиной, в лучшем случае, я стремлюсь быть справедливой, но и только. Своих личных обидчиков я прощаю сразу, Бог им судья, но если дело касается моих детей, или моего мужа, а тем более моего народа, то тут уж никакие соображения о необходимости соблюдать политес, меня не остановят.
А между тем пиво постепенно начинало действовать, то за одним столом, то за другим, началось движение. Люди поднимались, выходили из-за столов и удалялись «освежиться». Дошла очередь и до нашего стола. Первыми ушли женщины, я намеренно осталась. Вскоре дружно поднялись и мужчины. Наш обидчик сидел почти напротив меня. Я исподволь наблюдала за ним, как следит старая опытная кошка за маленьким глупым мышонком, да он и был по возрасту немного младше меня. Только опёрся он руками о стол, намереваясь подняться, как я остановила его, ласково обратившись к нему:
 «Герр Б., не смогли бы вы уделить мне минуту внимания»? Он взглянул на меня, я ему улыбнулась. Как мог отказать женщине в минуте внимания настоящий вышколенный «чистокровный ариец», в жилах которого текла голубая кровь? Ведь он совсем недавно так этим гордился и хвастался! Разумеется, он согласился остаться на минуточку и сел опять на своё место. Остальные мужчины, смеясь и весело переговариваясь, ушли «по зову природы», как говорят англичане. Мы остались вдвоём.
И тогда, глядя ему прямо в глаза, я сказала то, что последний час тщательно готовила, кратко формулируя в уме фразы, заменяя незнакомые мне английские слова на их синонимы, или на похожие по смыслу:
 «Герр Б., я не прерывала вашу гневную речь только потому, что не хотела, чтобы меня слышали все остальные присутствующие. А позвольте спросить у вас, что делали ваши предки в России? Что они там забыли? Ведь шли они в Россию не с лопатами, чтобы сажать там сады, и не с серпами, чтобы помогать в уборке урожая, а с мечами и автоматами, шли, чтобы убивать и грабить. Ещё со времён средневековья, ваш король Генрих Птицелов провозгласил идею расширения жизненного пространства для немцев, которую по-обезьяньи подхватил и развил в своей книге «Майн кампф» Гитлер, с тех пор вы, немцы, неудержимо стремитесь на Восток. Ваших предков
«обижали», калечили и убивали проклятые русские? А если бы в ваш дом пришли грабители, убийцы, насильники, стали бы убивать ваших детей, сжигать их заживо, насиловать вашу жену? Что бы вы сделали? Вряд ли усадили бы вы их за свой стол, стали бы угощать кофе в чашечках из тонкого саксонского фарфора, стали бы беседо- вать с ними о поэзии Гёте, Гейне, Шиллера? Вероятно, не стали бы слушать вместе с ними фуги Баха, сонаты Бетховена или что-нибудь героическое из Вагнера? Наверное, тоже взялись бы за оружие. Не забывайте заветов Отто фон Бисмарка, завещавшего вам никогда не связываться с Россией, которая на вашу немецкую организованность всегда ответит своей непредсказуемостью. Мы, русские, всегда вас били, и будем бить впредь, если придёте к нам с мечом»!
Он выскочил из-за стола, как ошпаренный крутым кипятком, видимо, «зов природы» стал уже для него нестерпимым. Больше за наш стол он не возвратился, а мы продолжали наслаждаться прекрасным вечером и баварским пивом, которое и в самом деле превосходное…
Ещё один, диаметрально противоположный случай произошёл в Швейцарии, в городе Базеле, тоже при непосредственном общении с немцами.
Уже закончилось лето, и наступила осень, но ещё не поздняя,  а такая, когда она самая красивая. Было начало октября, на деревьях – жёлтые, красные и багряные листья, а над этой красотой увядающих листьев – бездонное синее небо, тонкие невесомые паутинки, летающие в воздухе. Какая-то особенная прозрачность, глубокая синева неба, чистота и свежесть воздуха отличают эту пору. Я очень люблю осень, это моё любимое время года.
 Был праздник, который немцы называют «Октобер фэст», и хотя дело происходило не в Германии, а в одном из южных кантонов Швейцарии, местные жители активно праздновали этот день.
Мы с мужем сидели за огромным столом в одном из ресторанов Базеля. Ярко освещённый зал ресторана был украшен гирляндами разноцветных осенних листьев. Они свисали с потолка, украшали люстры, обвивали лестничные балясины, опоясывали ножки столов и стулья, лежали на столах, на полу, имитируя ковер. Одним словом, это был настоящий осенний бал, в котором главное внимание и место было отведено его величеству – опавшему осеннему листу во всей его красе. И как оказалось, для меня это было не случайно, вскоре я имела возможность в этом убедиться. Это было своего рода предзнаменование.
Вечер уже был в полном разгаре, люди пили лёгкое виноградное вино нового урожая, ели жареные каштаны, ветчину, знаменитый швейцарский сыр, пили кто кофе, кто  горячий  шоколад,  шутили, смеялись, развлекались кто чем, наслаждаясь общением друг    с другом, в такой уютной обстановке. Приглушённо играл великолепный духовой оркестр из Кольмара, маленького провинциального городка соседней Франции, стараясь не мешать людским разговорам. И, как вскоре оказалось, это тоже было не случайно, ибо, если бы оркестр играл слишком громко, я не смогла бы полноценно общаться со своей собеседницей.
Впрочем, расскажу всё последовательно. Рядом с нами было два свободных места, эти стулья стояли от меня слева. Вдруг в зал вошла пара и направилась прямо к этим свободным стульям. Они подошли, поздоровались и спросили, свободны ли эти места, или для кого-то оставлены. Я ответила, что места свободны. Женщина села рядом со мной, а мужчина сел дальше. Его мы с мужем знали хорошо, хотя и не были до этого вечера с ним знакомы. Это был профессор Алан Хофманн из США, штат Калифорния. Доктор Хофманн часто выступал на разных конференциях, его выступления были изящны и остроумны, да и внешне он отличался от всех особой манерой одеваться, трудно было его не узнать.
Женщину, его спутницу, я увидела впервые. Меня поразил внешний вид этой дамы. Это была женщина средних лет, смуглолицая, тёмноволосая, кареглазая, с быстрыми точными движениями. Чем-то неуловимым она напомнила мне Софи Лорен. Одета женщина была необычно: на ней был чёрный бархатный костюм с юбкой в пол, а на голове, почти закрывая её пышные вьющиеся волосы, был набекрень надет огромный алый бархатный берет, украшенный слева то ли диадемой, то ли необычной по форме, цвету и исполнению старинной брошью чудесной тонкой филигранной работы. Форма берета напомнила мне знаменитый портрет Леонардо да Винчи. На шее женщины висела довольно массивная кручёная верёвочным плетением золотая цепочка, а на ней – необыкновенной красоты и изящества тончайший золотой лист, по форме и размеру напомнивший мне обычный осиновый. Все прожилки и самые мельчайшие капилляры живого осинового листа чётко просвечивались на фоне чёрного бархата, в который была одета женщина.
Всё это я увидела сразу, хотя и не старалась рассмотреть. Просто в моём воображении картинка сложилась сама собой. Вечер продолжался, впереди было ещё несколько часов времени, которые мы, в силу сложившихся обстоятельств, должны были провести вместе.
Для начала женщина представилась. Она оказалась женой профессора Хофманна. Звали её Хэли. Я в ответ тоже назвала своё имя и фамилию и сказала, что я из Белоруссии. Как только она это услышала, сразу же стала говорить:
«О, Вайс русланд! Вайс русланд»! Я понимала, что она говорит по-немецки: «Белоруссия! Белоруссия!»
Я извинилась и попросила её перейти на английский. Она в свою очередь тоже извинилась, и мы стали общаться с ней.
Я спросила, не итальянка ли она? Она рассмеялась и сказала, что  я не первая это спрашиваю, многие люди принимают её за итальянку.
 «Нет, я не итальянка, – продолжала она, – я южная немка, и все мои родственники были только немцами».
Я похвалила её изысканный вкус и сказала, что она, вероятнее всего – художница. Я сказала так потому, что её берет напомнил мне известный автопортрет Леонардо да Винчи. Она опять рассмеялась и сказала, что на сей раз, я оказалась права, она, действительно художница, и у неё в Калифорнии даже есть собственная галерея. Она работает в жанре импрессионизма. И дальнейший разговор между нами продолжился темой искусства вообще и живописи в частности. Наши мужья были в это время заняты разговорами со своими визави, а мы с Хэли продолжали говорить на самые разные темы.
Я не смогла удержаться и из чисто женского любопытства спросила, что это за необыкновенный листок висит у неё на шее. Хэли тут же сняла его и, протянув мне, сказала, что она его мне дарит.  Я поблагодарила и отказалась, сказав, что не могу принять такой дорогой подарок от мало знакомого мне человека. Хэли опять рассмеялась и сказала, что это самый настоящий осиновый листок, из которого особым способом удалены все мягкие ткани, а тончайшие прожилки имплантированы сплавом золота с медью пятьдесят на пятьдесят, а сверху покрыты золотом самой высокой пробы. И добавила, что если имплантировать капиллярные прожилки осино- вого листа сразу только одним золотом, то он будет очень непрочным. Рассказывая мне об этом, она опять подвесила лист, продев цепочку в воздушную петлю листа, расположенную в том месте, где обычно находится его естественный черешок, и надела на шею.
Наша беседа продолжалась.
Она рассказала мне о своём отце, который был доктором и воевал во время войны на восточном фронте. Перед уходом на фронт он выучил несколько фраз на русском языке: «Я детский хирург,   я – доктор», «Я хочу вам помогать, хочу оперировать раненых».    С этим «солидным» запасом знаний по русскому языку он и уехал на фронт и попал в самую настоящую «мясорубку», она употребила в своём рассказе именно это слово. Шёл сорок второй год,       и отец Хэли попал под Сталинград. Работал в военном госпитале, пришлось срочно переквалифицироваться из детского хирурга   в хирурга-травматолога и вообще в хирурга по всем мыслимым и немыслимым ранениям. В Сталинграде один дом был у немцев, а в другом были русские. Так продолжалось долгое время, поэтому и госпиталь, в котором оперировал раненых отец Хэли, перемещался из одного дома в другой без всякой системы. В Сталинграде он попал в плен, и спасло его от верной смерти только знание этих нескольких фраз на русском языке.
Врачей не хватало, и отец Хэли стал оперировать раненых уже  в нашем военном госпитале. Хирургом он был прекрасным, по её выражению, у него была твёрдая рука и точный глаз. С Советской Армией он попал в Белоруссию в район Витебска в 1944-м. И там ему, как военнопленному, пришлось лечить белорусских детей от тифа, там он оставался долго, вернулся в Германию уже только в 1947-м году. Семьи у него ещё не было. Женился, появились дети, в семье их было шестеро. Хэли рассказала мне, что её отец восхищался русскими, говорил, что в госпиталях врачи делились с ним последним сухарём и сигаретой. Не упрекали его никогда тем, что он – немец, а особенно ему понравилась наша Белоруссия, о которой отец много рассказывал, вот почему она и воскликнула:
 «О, Вайс русланд! Вайс русланд»!
Вечер закончился, надо было возвращаться в отель.
Расстались мы очень тепло, Хэли ещё напоследок спросила, в каком отеле мы с мужем проживаем.
На следующий день к вечеру мы возвратились с мужем в отель с конференции. Портье в холле остановил меня вопросом:
 «Вы мадам Цыркунова»?
 «Да»! – ответила я. Он продолжил:
 «У меня есть поручение, я должен передать вам это» – с этими словами он протянул мне небольшой бумажный подарочный пакетик. Я взяла его, поблагодарила портье, заглянула внутрь и увидела красную кожаную коробочку, визитную карточку и записку. Взглянула только на визитку и сразу всё поняла. Это был прощальный подарок от Хэли. Она к этому времени уже улетела в США. Я бы солгала, если бы написала, что сразу прочитала её записку. Конечно же, как настоящая женщина я мгновенно открыла кожаную коробочку и увидела на алом бархате тот самый осиновый листок, который только вчера висел на шее Хэли. А в записке было написано, что она дарит мне его от всего сердца и желает, чтобы этот осиновый листок всегда охранял меня от дурного глаза.
Что можно ещё добавить к этой трогательной истории?
Вот вам и немка, вот вам и восточный фронт, на котором едва не погиб её отец.
Этот подаренный мне Хэли осиновый листок я бережно храню и надеваю его в исключительных случаях. Он и в самом деле стал моим талисманом.
Чем дольше я живу, тем отчётливей  понимаю,  что дело  вовсе  не  в национальности. Есть подонки и выродки в любом народе. А иначе чем объяснить, что и среди белорусов, самого доброго и порядочного народа, во время войны появились и «Гришки Распутины», и «Гады Жоржи Викторовичи» и «Антеки», которые издевались и над евреями, и над своими соотечественниками. Экстремальные условия, в
которых оказываются люди во время войны, обнажают как внутреннее благородство одних, так и моральное уродство других, то есть, те качества людей, которые в мирных условиях незаметны для окружающих. И точно так же, как одни становятся героями, жертвуя собственной жизнью ради спасения жизней других людей, другие идут в отряды штурмовиков и СС, в чёрную полицию, в банды убийц и грабителей. У каждого свой выбор, свой путь, продиктованный ему собственной совестью,
природными наклонностями, наследственностью и воспитанием.
***
Так получилось, что расстрел, а более точно – средневековая жестокая казнь невинных жителей Телехан еврейской национальности происходила 7 августа 1941 года недалеко от населённого пункта в урочище Гречище, которое представляло собой в те времена открытое поле.
Напротив поля находилось воинское кладбище, на котором были похоронены немецкие солдаты – жертвы Первой мировой войны. К сожалению, эсэсовцев не остановило это печальное обстоятельство. Они вообще не были склонны к анализу, до того ли им было, когда их победоносные дивизии были почти на подступах к Москве. У карателей был приказ их непосредственного начальника – полковника Густава Ломбарда, «папаши» Ломбарда, как они его любовно называли.
В последние годы жизни Богдан Мельник нашёл в архивах это имя, а я знала его давно, ещё в то время, когда мой отец только-только начал писать свои мемуары. А запомнила я его потому, что оно полностью ассоциировалось у меня с названием «ломбард», то есть магазин, в котором люди могут оставить под залог какие-то свои вещи, с целью немедленного получения денег в случае острой в них необходимости.
Как на остановившемся кадре цветного кино я отчётливо вижу склонённые над шахматной доской фигуры своего отца и его друга Климова Дмитрия Климентьевича, слышу их тихие разговоры и воспоминания о партизанской жизни. Именно Дмитрий Климентьевич Климов первым сообщил в Выгонощи о приезде в Телеханы карателей под командованием полковника Густава Ломбарда. Дмитрий Климентьевич был уже опытным подпольщиком в то время, он ведь ранее был членом подпольной КПЗБ. Да этот полковник и не скрывал ни от кого своего имени, наоборот, он им гордился. Немцы пребывали в состоянии эйфории от больших успехов на восточном фронте. Исход войны казался им тогда уже делом решённым. Скрывать свои имена не было никакой необходимости.
Выросшая на месте казни евреев берёзовая роща давно скрыла последние следы от многочисленных рвов, когда-то заполненных мёртвыми телами моих земляков. Тишина, нарушаемая только пением птиц  да шумом моторов автомобилей, изредка проезжающих по идущему между захоронений шоссе, господствует теперь над этим скорбным ме- стом.
На месте массового расстрела евреев стоит скромный серый обелиск, на котором написаны горькие слова о невинных жертвах фашизма и о числе этих жертв.
Помню, когда мой старший сын Максим был ещё совсем маленьким дошкольником, мы ходили с ним на прогулку к Вулько-Телеханскому озеру и не один раз проходили мимо этого места.
Всегда мы останавливались у памятника жертвам нацизма, и сын спрашивал у меня:
 «Мама, почему эти люди «побигли»?
Он ещё плохо произносил слова, был слишком маленьким, чтобы говорить правильно. И всякий раз я его поправляла:
 «Сынок, надо говорить не «побигли», а погибли. Эти люди погибли не сами, их убили наши враги».
Этим объяснением я обычно и ограничивалась, не желая чрезмерно травмировать страшными подробностями неокрепшую детскую психику своего ребенка.
А напротив памятника погибшим евреям стоит лютеранский крест. Вблизи креста аккуратными рядами лежат могильные плиты, под которыми уже более ста лет покоятся останки немецких солдат, погибших во времена Первой мировой войны.
Рядом находится и старое католическое кладбище, на котором сохранились могилки давно умерших в Телеханах католиков.
К чести людей, которые олицетворяют собой власть в наших Телеханах, следует сказать о том, что эти места в настоящее время содержатся в должном порядке.
Рядом с шоссе проложена асфальтированная дорожка для пешеходов. Всякий раз, когда мы с мужем и с внуками проходим мимо этих захоронений, я невольно поворачиваю голову и смотрю то в одну, то в другую сторону.
Телеханская земля приняла на вечное упокоение и местных католиков, и чужеземных захватчиков, пришедших к нам с мечом и огнём более ста лет тому назад, и своих безвинно убитых жителей времён Второй мировой войны.
Телеханская земля всех примирила, всех успокоила, всем предоставила вечный приют и дала вечный покой…