Свиток сновидений из прошлого

         Свиток сновидений из прошлого
                «Детство ушло вдаль, детство чуть-чуть жаль…»

                «…Я теперь скупее стал в желаньях,
                Жизнь моя, иль ты приснилась мне?
                Словно я весенней гулкой ранью
                Проскакал на розовом коне...»

                Грибникам, охотникам, и просто любителям побродить по лесным просторам нередко попадаются тропинки, по которым давно никто не ходил. Даже дикие звери не наследили. В то же время, тропинка не зарастает кустами или деревьями, что само по себе довольно странно. Можно некоторое время по ней пройти, встретить пересечения или ответвления с другими похожими тропками, выйти к речке или к ручью, поросшим камышом, к сенокосной поляне, но никогда такие тропинки не приводят к жилью. Проверено неоднократно. Запахи там обычные, лесные: - пахнет прелой листвой, разнотравьем и смолой, особенно когда день стоит жаркий. Птицы поют точно также, как и везде. Даже кукушка здесь обманывает путника с таким же усердием, что и других местах. Вездесущие и глазастые сороки, завидев человека, трещат ничуть не громче и не тише. Как-то сама собой нападает лирическая расслабуха, необъяснимым образом из подкорки всплывают именно стихи Есенина, даже те, которые никогда не учил специально. Да, читал в юности, но не заучивал все подряд, не было такого. «Никогда не было, и вдруг опять».

«Не бродить, не мять в кустах багряных лебеды и не искать следа.
Со снопом волос твоих овсяных отоснилась ты мне навсегда.
С алым соком ягоды на коже, нежная, красивая, была
На закат ты розовый похожа и, как снег, лучиста и светла.

Зёрна глаз твоих осыпались, завяли, имя тонкое растаяло, как звук.
Но остался в складках смятой шали запах мёда от невинных рук.
В тихий час, когда заря на крыше, как котёнок, моет лапкой рот,
Говор кроткий о тебе я слышу водяных поющих с ветром сот.

Пусть порой мне шепчет синий вечер, что была ты песня и мечта,
Всё ж, кто выдумал твой гибкий стан и плечи — к светлой тайне приложил уста.
Не бродить, не мять в кустах багряных лебеды и не искать следа.
Со снопом волос твоих овсяных отоснилась ты мне навсегда.»

                Эти тропки чем-то схожи с линиями судьбы, что на ладонях человека, необъяснимо появляются и никуда не приводят. Может их протоптали лешие или другие лесные жители из нежитей – кто знает. В любом случае, это не наши с вами линии судьбы, не наши пути-дорожки, не стоит по ним ходить и примерять чужую судьбу на свои плечи. Нам бы со своею судьбой разобраться.
               
                Я никогда бы и не вспомнил про лесные стёжки-дорожки, если бы не одно обстоятельство. Последние год – полтора мне временами стали сниться эти самые «забытые» тропинки, по которым, с упорством маньяка и увлечением туриста, я всегда иду, будто ищу то, что никогда не терял. В какую-бы сторону я не двигался, на какое-бы ответвление не сворачивал, всегда тропа приводит меня к лесной поляне. Над поляной густой туман клубится, он закрывает собой противоположную сторону. Лишь в середине этого облака просматривается нечто полупрозрачное, стекло или экран какой, сразу не поймёшь. Оно похоже на стекло в окошке, что расписано морозными узорами, а в середине проталинка. По центру, где проталинка, изображение чёткое, а ближе к краям становится размытым, словно искажённое тонкой ледяной коркой изморози. Всё вместе это похоже на древний телевизор КВН со стеклянной линзой перед экраном. Пол минутки подождёшь, а затем здешний «киномеханик» запускает кино. Смотри – не хочу, только кино всегда с участием прежнего меня, моих родственников, друзей и знакомых. Без звука, как чёрно-белое кино времён Чарли-Чаплина, оно показывает отрывки из моей прошлой жизни, только не в хронологическом порядке, а случайные эпизоды. Без повторов. Иногда нападает приступ ностальгии и хочется ещё раз увидеть любопытный фрагмент из моего, давно прошедшего и благополучно забытого, прошлого, но тут поджидает неприятный «облом», не повторяется такое никогда.

                В последнее время появилось некоторое разнообразие в ночном «кинопоказе». В нём нет лабиринта из неведомых и нетоптаных тропинок, зато в арсенале появилась галера. Да, да, «интерактивная» деревянная галера с тяжёлым веслом, на море-океане, под вопли вечно голодных чаек. Я сижу на крепкой, грубо обтёсанной скамье и ворочаю здоровенным веслом. Рядом нет никого. За бортом бледно-зелёного цвета море, разделённое с голубым небом нечётким горбатым горизонтом. Куда не взгляни, не пропадает ощущение, будто море у горизонта всегда гораздо выше, что оно буквально «нависает» над нашим утлым судёнышком. Вода журчит, шипит и плюётся пеной, иногда звонко шлёпает в борт, а я сижу на широкой деревянной скамье и ворочаю веслом с монотонностью робота. По неведомой причине останавливаться ни в коем случае нельзя, хотя уже раз десять взмок от пота и столько же раз высох; от усилий сводит судорогой ноги, болит спина и буквально отваливаются руки. Мне нет и не будет никакой смены или передышки от монотонного упражнения с веслом. Солнце, чтоб оно пропало, жарит мою задубевшую шкуру всякий раз справа и сзади. Нет и намёка на тень, только иногда лёгкий ветерок мимолётно коснётся своим свежим дыханием моей поджаренной шкуры и умчится вдаль. А в ушах «звенит» первозданная тишина, прерываемая скрипом снастей, плеском воды и стуком весла в уключине. Затем, словно по мановению волшебной кнопки в воздухе над кормой появляется похожий экран, и начинается представление черно-белого фильма из моего прошлого. Как обычно, без звука и без титров.

                По закону подлости представление внезапно прекращается на самом интересном месте, исчезает весло, море и сама галера, а я обнаруживаю себя в своей собственной постели в полном изнеможении, с больной спиной и трясущимися от усталости руками и ногами. Никаких тебе стихов, одно лишь разбитое тело. Кто-то скажет, фигня, мол, это всего лишь сон. Так-то, оно так, но что делать с загорелой и обветренной рожей и мозолями на ладонях? Вероятно, тоже приснилось, стоит только открыть глаза и убедиться, что это не так. Но лень, жалко расставаться с реальностью давно прошедших дней. Не каждую ночь кино-«сапожник» сновидений показывает цветную картинку. Чаще всего это грязная «убитая» дорога, пугающие своей неухоженностью и чернотой стен громадины зданий промзоны, извилистые коридоры с множеством дверей, жутко захламлённых помещений, переходы, тупики и лестницы, ведущие из ниоткуда в никуда, железнодорожные вокзалы, чужие незнакомые и равнодушные лица. Я всегда знаю, что есть выход, знаю, в какой стороне он находится, даже вижу здания, к которым мне нужно двигаться; могу легко подняться в воздух и перелететь любые препятствия, воспарить над удивлёнными людьми. Я много чего могу. За исключением одного - у меня никогда не получается попасть туда, куда надо. Есть ещё одна особенность. Все мои ночные «промзоновские» похождения ни коим образом не соотносятся с моим прошлым, не претворяются в настоящем и маловероятны в будущем. Я вообще в серых снах себя не узнаю, словно моё сознание переселяется в совершенно чужого и незнакомого человека.
                *****
                Однажды, в порыве откровенности, про свои сны я рассказал внучке. Думаете, она сильно удивилась? Ничуть и отнюдь. Её понравились рассказы о снах и про моё далёкое детство. Всё это действительно происходило, имело место быть в прошедшей реальности. Она предложила мне записать их на бумаге, о нашей тогдашней жизни, чем увлекались и во что верили. Бедные дети, они просто не могут себе представить, что интересная жизнь возможна без телевизора, интернета, компьютеров и прочих современных гаджетов. Так о том и напишу, что помню, а как получится – судить не мне.
 
                *****
                Человек появился на свет. В полном смысле этого слова. И этим человеком был я. Не важна дата рождения, кому нужно – тот её знает, но важно место рождения, откуда корни пошли. Мне крупно повезло, я родился не в казённом роддоме, а в своём доме, после баньки, среди родных и близких мне людей. Известно, что дети родителей не выбирают, только один Бог знает, кого Он подсуетился мне подогнать. В первый момент было страшно, я притворился ветошью и сделал вид, что крепко сплю, и вообще меня здесь нет. Уловка не удалась, я неожиданно получил звонкий шлепок по голой попе, и возмущённо заорал. Бабка – повитуха, что меня так оживила, обрадовалась и чего-то там шепеляво загундосила беззубым ртом. Так я узнал, что мир не однозначен, а рука может не только ласково гладить по головке. Короче, меня, сразу же после рождения, начали воспитывать. Выход в свет не задался изначально, фанфары молчали, да и жрать захотелось, аж до икоты. После кормления настроение моё улучшилось, я простил всех и, широко зевнув, спокойно заснул. Вот так незатейливо устаканился мой распорядок дня и ночи: еда, сон, купание и смена наряда на свежие пелёнки. Не изобрели тогда ещё памперсы, обходились традиционными средствами.

                Знакомство с родителями и родственниками происходило поэтапно, по мере привыкания к этому миру. Маму я узнавал даже с закрытыми глазами, по запаху. Она меня кормит, значит её буду любить больше других. От отца постоянно пахнет железом и ещё чем-то вонючим, мама говорила, что это бензин так воняет. Родни у меня оказалось удивительно много, больше, чем пальцев на руках: - дед Василий, бабушка Настя, дядьки Коля, Володя, Саша и тётки Маша (моя крёстная) и Нина – это со стороны отца; - дед Федор, бабушка Марина и дядьки Сергей, Павел, Саша и Коля (последний старше меня на год) – со стороны мамы. Я оказался у них самый первый и, на тот момент единственный, внук и племянник, а посему купался в лучах славы и всеобщего внимания моей родни, чем я без зазрения совести пользовался полной мерой.

                Сколько времени так продолжалось – не знаю, счастливые и дебилы течения времени не наблюдают, оно им без надобности. Всё хорошее когда-никогда, да заканчивается, и начинается очень хорошее. Или не начинается. Но, тогда что-то пошло не так, к бабке не ходи. Мне в этом плане повезло, особенно, когда закутали в одеяло и вынесли на прогулку на улицу. Ну, правильно, где ещё люди гуляют? Только на улице, и только одетые по погоде. Воздух был свеж, даже слишком. Правильно, а какую бы погоду вы хотели иметь в конце ноября в средней полосе России? На улице было холодно и ветрено, стоял настоящий дубак. Я недовольно сморщил свой носик и открыл глаза. Открывшаяся мне картина мира поразила своей необъятностью, всё было внове для меня, сразу не понять, что здесь для меня будет дружественным, а где притаилась опасность. То, что опасность присутствует, я понял сразу, иначе быть просто не может: всё такое огромное, без спасительных стен, а я такой маленький, беззащитный и даже без зубов. Про ногти можно вообще не заикаться. Первая прогулка меня потрясла, но впечатления были так себе, очень даже не очень. Очаровательная золотая осень уже закончилась, а мне досталась лишь унылая пора. И ещё собачий холод (надо бы выяснить, что или кто такое собаки, поставим галочку).

                Потом состоялось знакомство с окрестностями. Мне показали реку с уже первыми льдинками у берега. Она протекает невдалеке от домов, течение её неспешное и неторопливое, как движения у бабушки возле кухонной плиты. Река называется Велеса. Насколько я знаю, Велес – это божество в древнерусском языческом пантеоне, «скотий бог», покровитель сказителей и поэзии, второй по значимости после Перуна. Не отрицаю, инфа из Википедии, мы же люди вполне себе современные, знаем, на которой кнопке интернет живёт.

                Посёлок, где я изволил появиться на свет, люди, не мудрствуя лукаво, также назвали Велеса. Красивое название, ласковое. Его отстроили вновь, на прежнем месте, когда прогнали немецких фашистов. После нашествия там была пустошь, дома «евро-цивилизаторы» пожгли, а лесопильный заводик взорвали. Одна улица идёт вдоль поймы реки (весеннее половодье часто затапливает огороды), а вторая живописно вписалась среди боровых сосен на взгорке. Примерно половина домов были частными, остальные же, казённые, собственность местного лесоучастка.

                Чем промышляли люди? Некоторые работали на железной дороге обходчиками да ремонтниками, большая часть взрослых мужиков трудилась в леспромхозе на заготовке леса и сплаве его по реке. Ни о каких там бензо или электропилах в то время не подозревали. Только топор и двуручная пила. Вместо тракторов трудились лошадки. Упоминали иногда про какой-то мотор ПП (со временем, я узнал, что это означало – пердячим паром - юмор своеобразный, но точно объясняет ситуацию). Затем брёвна сбрасывали в реку, которая неспешно несла эту поклажу до посёлка. Там лес из реки доставали баграми на элеватор (длинный цепной транспортёр с зубьями), который поднимал брёвна на берег, где их сортировали и складировали по размерам и назначению люди из другой бригады. За сплавной сезон на берегу накапливались большущие штабеля брёвен и колотых плах на дрова. Ещё была бригада лесопильного производства, там и работала моя мама.

                Электричество для двух пилорам, элеватора и освещения посёлка (в утренние и вечерние часы, когда не работали пилорамы) давали два локомобиля. Локомобиль – это агрегат, сильно похожий на паровоз, только без колёс. Он работает на дровах, кипятит воду до состояния перегретого пара, коим крутит динамо-машину. Электричество с неё поступает на электрический щит для распределения по линиям потребления. Фу, как длинно, зато смотреть на работу этой чудо-техники было жутко интересно. Особенно завораживал процесс пиления: бревно накатывали на специальную тележку и пропускали через пилораму. Большие зубья пил с шумом «шух-шух-шух» впивались в плоть бывшего дерева и, уже с другой стороны пилорамы, выходили доски, брус или лафетник для железнодорожных шпал. Я мог часами стоять и смотреть на это чудо преображения простого корявого бревна в такие красивые и ровные доски, вдыхать аромат смолы, скипидара и древесных опилок. А ещё на то, как быстро и слаженно работают люди. Мне тоже хотелось так, как это делают они. Все обрезки тоже шли в дело, ими топили котлы локомобилей.

                Всё напиленной добро грузили на вагонетки, которые лошадки по специальному настилу отвозили к месту складирования и сушки. Кстати, лошадей в посёлке было много, целая конюшня. Она располагалась рядом с бабушкиным домом. По утрам лошадок кормили и распределяли по работам, которых на лесосеку, а остальных на лесопилку и на хозяйственные разъезды. Автомобили в то время для села были скорее экзотикой, а водители – весьма образованными и уважаемыми людьми. Лошадки мне нравились больше, они были живые, с бархатными губами и большими красивыми глазами. И ещё они пахли лучше, чем машины. Иногда дед меня катал на лошади верхом. Было очень высоко, страшно, но жутко интересно.

                Иногда к посёлку паровоз подгонял несколько полувагонов под погрузку древесины. Вот тогда в дело вступала бригада грузчиков, которую собирали из крепких мужиков в солидном возрасте. Они устанавливали из брёвен наклонные покаты, и по ним с помощью верёвок и крепких волшебных слов закатывали подсохшие шестиметровые брёвна деловой древесины через верх вагона. Работа эта требовала немалых сил и внимания, тянуть за верёвки все должны слаженно, строго по команде бригадира, иначе бревно может слететь с покатов и покалечить кого-нибудь. Ещё грузили дровяные плахи, доски, брус, шпалы. Никаких кранов, всё вручную, исключительно с мотором ПП. Просто не было тогда в стране столько кранов, машин и тракторов. Эти работы считались сезонными. В остальное время грузчики занимались хозяйством на личном подворье.

                По утрам по деревне проходил пастух, щёлкал длинным кнутом и громко кричал: коров, коров выгоняй, коров в поле! С пастухом обычно шёл подпасок Ванюша, с необычайно светлыми волосами и играл на дудке. Мама рассказывала, что Ванюшка сирота и у него был редкий красивый голос, в клубе он часто пел самые разные песни. По радио услышит какую песню, и тут же может спеть, ничуть не хуже. Потом его увезли в Москву, в интернат, учиться на певца. Стадо было большое, в каждом доме держали какую-никакую живность на личном подворье: кур, корову, свинью, а то и несколько овечек. Без этого трудно было прожить, заработки не великие, зато семьи немалые, а в магазине, если таковой имелся, только соль, спички, керосин да макароны с рожками. Бывало, завозили селёдку бочкового посола. Можно было купить хомут для лошадки, а за сахаром, конфетами с пряниками или другими гостинцами нужно было ехать город. В послевоенное время много чего не хватало, слишком разорительной была война. Некоторые деревни даже отстраивать было некому, так-то вот. А у нас, на Велесе, был медпункт, начальная школа, магазин, в который через день привозили хлеб, и сельский клуб, где по воскресеньям и праздникам показывали кино или «тусовалась» молодёжь с танцами и плясками под гармошку или патефон. А ещё около магазина на столбе висел громкоговоритель, именуемый в народе «матюгальником». Он целыми днями вещал о трудовых успехах на полях и стройках страны, знакомил народ с новостями, планами партии и правительства на пятилетку и веселил задорными песнями «…как хорошо в стране Советской жить…» и что «лучше нету того цвету, когда яблоня цветёт…». Чёрные волшебные радиовещательные тарелки висели и в домах, включались в шесть часов утра, но люди просыпались гораздо раньше. Электричество для освещения в домах «давали» утром и вечером по два – три часа, на большее не хватало мощностей локомобилей.  Ни о каких холодильниках или других электроприборах, столь полезных в хозяйстве, народ слыхом не слыхивал, даже не догадывался об их существовании в природе. Но, всё равно, цивилизация неуклонно проникала во все веси страны. Люди того времени умели радоваться любой малости, и жили в надежде на лучшую жизнь в будущем. Мне сейчас подумалось, мы, с нашими гаджетами и техническими чудесами, ничуть не лучше наших предков, они умели жить достойно, без нытья брались за любое дело и, спокойно, без суеты, без интернета делали свою обычную работу. И всё получалось.

                Года три, с перерывами на детские болезни, с помощью и при посредстве многочисленной родни, я обследовал и осваивал свою малую историческую родину. В том числе и районную больницу из-за какой-то жуткой аллергии. Врачи честно старались, лечили по науке как умели, но ничего не получилось. Они безнадёжно махнули на меня рукой и выписали из больницы. Папаня собирался было уже мастерить для меня гробик, но мама нашла в одной из деревень бабку знахарку. Та, как у них это принято, для поднятия собственного престижа поругала врачей и взялась за исцеление полудохлого организма. Как мама рассказывала, бабка из бересты добыла, я так понимаю, дёготь, смешала его с обычным натуральным коровьим маслом собственного производства, добавила сушёной травки, и всё это в русской печи на водяной бане «потомила» некоторое время. Затем эту мазь остудила, пошептала над ней какую-то молитву для усиления лечебного эффекта, и помазала мои незаживающие болячки. Остатки мази натолкала в простой спичечный коробок, да и отправила нас с мамой долечиваться домой. Я не знаю, что помогло больше, самопальная мазь или заговор, только всё на мне зажило как на собаке.
                *****

                Вскорости, отец закончил курсы мотористов узкоколейки и получил назначение на новую работу в местном леспромхозе. Мы, словно цыгане, собрали своё нехитрое барахлишко в узлы, перебрались из гостеприимного бабушкиного дома в лесную глушь, в отдельную комнату одного из домов небольшого посёлка лесозаготовителей под названием Калекино. Вот же название придумали! Можно подумать, там живут одни калеки. Ни фига, в лесорубы идут мужики и бабы крепкие да выносливые, у других не получится целый день шоркать двуручной пилой и махать топором. Рабочих дней в неделе было шесть, и работали люди не по восемь часов, а ровно до тех пор, пока норма выработки в кубометрах не будет выполнена. Лучше перевыполнена, тогда можно рассчитывать на премию в виде отреза материи на платье или чего другого, но тоже дефицитного и в хозяйстве очень нужного. Мне мама подробно про это рассказывала, у неё опыт большой. Она на лесосеке трудилась с четырнадцати лет, работать начала ещё на северном Урале, где их семья находилась в эвакуации. Надо было получить рабочую «хлебную» карточку. В те голодные военные годы всё имело значение, война по всем прошлась не слабо, это надо знать и помнить.

                Весной и осенью добраться до Калекино можно было только на тракторе с волокушей в виде больших деревянных саней. Это было для жителей посёлка автобусом, трамваем и такси, то есть единственный и неповторимый вид транспорта на все случаи жизни. Иногда старенький трактор ломался, тогда жители калечили свои ноги по буеракам, колеям и колдобинам этой, с позволения сказать, дороги. Вероятно, по этой причине посёлок так и назвали. Мы туда переехали осенью в самую распутицу.

                Кому как, а мне компания нашлась в лице соседского Борьки, он был старше меня почти на год. Мы ходили в гости друг к другу запросто, отодвигали доску на перегородке между нашими комнатами, она висела на одном гвозде, и вперёд, этой щели нам вполне хватало. Потом взрослые заколотили гвоздями нашу лазейку – пришлось ходить вокруг, через двери и через улицу, то есть как ходят в гости все цивилизованные люди. Ага, а ещё каждый раз одеваться да раздеваться, чтобы перебежать со своего крыльца на соседское. А когда взрослых дома нет и двери закрыты на замок, то к дружку не попасть, а одному скучно. Просто чёрная несправедливость с их стороны. Даёшь свободу деточкам!

                Детского садика в посёлке не было, поэтому детишки ходили друг к другу в гости, как к себе домой, без приглашения. Это было в порядке вещей. В соседнем доме жили две сестрицы погодки. Одна старше меня, ей было шесть лет, а младшей, как и мне, пяти лет ещё не было. И обе вредные. Почему, почему, да потому что не мальчики, у них на уме всё куклы, да дочки-матери. Однажды припёрлись к нам, когда мамы дома не было. Сначала играли нормально, а потом стали выяснять, чем это я от них отличаюсь. Что у девочек на уме? Одни глупости. Короче, решили они меня привести к общему знаменателю, то есть провести первую в мире насильственную смену пола путём отрезания «неправильного» отростка тупыми ножницами. Одна села мне на ноги, другая на грудь, и приступили к операции без наркоза. Мне крупно повезло, мимо дома в это время проходила какая-то женщина, услышала дикие визги. Вот она-то и отняла «жертвенного барашка» у не состоявшегося будущего светила советской хирургии. Спасла, так сказать, мою мужскую честь и достоинство. Может и от смерти позорной спасла, кто знает этих доморощенных хирургов с беспощадными женскими ручонками.

                Кстати, о хирургии. Помнится, в ту зиму мама иголкой достала у отца из спины один из осколков. Маленький, чёрный, с остатками шинельного сукна, он, как память о войне, постоянно о себе напоминал. Организм выталкивал его из себя, избавлял от неудобства и боли. Этот был последний из семнадцати, которыми «одарил» моего отца немецкий танкист в августе сорок третьего года.

                Не знаю, в чём заключался смысл видения, когда мне напомнили про один солнечный зимний день. Я тогда нашёл на улице дохлую задубевшую до деревянного состояния кошку (или кота), подобрал добычу и еле донёс её до двери дома. Поскольку руки были заняты, стал нетерпеливо дубасить дверь ногами и вопить: - мам, открой, я тебе мясо принёс! Мама рассмеялась, объяснила добытчику, что это дохлятина, а вовсе не мясо, и отправила мыть с мылом руки. Примерно в том же ключе я «добывал» для семьи по весне из канавы лягушачью икру. Уделал пальтишко знатно, икра была скользкая и жутко липкая. Кому такое может понравиться? Маме точно не понравилось, но она меня никогда не наказывала, не шлёпала по попе ремнём, просто объясняла суть моих поступков, учила жизни свою дорогую «глупость несусветную». В отличие от бати. Он сначала наказывал, выписывал затрещину или ремня, а после разбирался в сути моего проступка, просил прощения. Я проглатывал несправедливость пополам со слезами и, естественно, прощал. Только любви и ласки к отцу у меня не прибывало, рука у него была тяжёлая, оставалась зарубка на память и рос осадок от таких взаимоотношений. Он меня воспитывал ровно по той методе, по которой его самого учили жизни.

                Справедливости ради, отмечу, что мой отец был работящий, рукодельный, играл на гитаре, люди уважали его за честность, добросовестность и отзывчивость. Сколько помню, его всегда называли по имени и отчеству, Иван Васильевич, раньше это говорило о многом. Это теперь люди «тычут» друг другу невзирая на возраст и заслуги. Да, так и было. Только вот дома, в семье папаня бывал груб и не сдержан – по настроению. Такая, вот, арифметика.

                Ещё один случай из жизни в Калекино. Жила в нашем длинном одноэтажном деревянном доме ещё одна соседка, звали её бабка Олимпиада (Лимпияда – в мой транскрипции). Знала множество песен и частушек, всегда что-то напевала, её можно было слушать вместо радио. И шутница была изрядная. Как-то раз, после дождя образовалась большущая лужа. Возле неё собралась всякая мелочь, типа меня. Мы гоняли по ней прутиками вместо корабликов обычные щепочки, развлекались, одним словом. Мимо проходила бабка Лимпияда. Спрашивает, а чего вы не купаетесь? Погода хорошая и вода тёплая, самое время для купания. Далее, картина маслом, лежат шестеро несмышлёнышей в луже головой к берегу и усердно молотят по воде ногами, плывут, дескать. Бабка Лимпияда хохочет, довольная. А, уж мамочки деточек как были довольны! Детишек надо во что-то переодеть, верхней то одежды у всех не до завались, нужно печку затопить, воды для стирки надо наносить и нагреть – целый клубок дел да забот привалило невзначай. На бабку никто толком и не сердился, тогда люди умели ценить шутку, даже такую.

                Однажды Лимпияда угостила меня бобами со своего огорода. Угощение мне понравилось, и я стал её пытать, где бобы растут. Да, вон там, говорит, показывая на огуречные грядки. Я добросовестно нарвал целую панамку огуречных зародышей и принёс домой свой собранный урожай, чтобы мама оценила моё старание. А. что, они такие же зелёные и размером, как бобовые стручки. Я же не специально, не из вредности, а по незнанию, за что меня ругать. С тех пор постоянно убеждаюсь, что жизнь не только прекрасна и удивительна, но бывает обманчивой и сильно непредсказуемой.

                Отчего-то запомнился ещё один случай. В марте 1953 года умер Сталин И.В., в газетах был напечатан снимок, где он лежит в гробу и руки по швам. Взрослые были опечалены, а я не понимал их печали в свои четыре с половиной года. Но на снимок обратил внимание. И придумал шалость, забрался в свою кроватку и улёгся так же, как Сталин на снимке, руки по швам. Мама заходит в дом, а я лежу и молчу, глаза закрыты. Спрашивает меня, что случилось, а я молчу как упёртый партизан. В конце концов раскололся и говорю, не открывая глаз, что я умер как дедушка Сталин. Мама в этот раз не рассмеялась моей шутке, а сказала, что так делать нельзя, это очень плохая шутка.
                *****

                Вскоре мы из Калекино уехали. В мае месяце мои родители собрали нехитрые пожитки в узлы, а меня нагрузили гитарой, что была размерами соизмерима с моим ростом, и отправились в путь. Со скоростью пассажирского поезда, который шёл с остановками на всех полустанках и разъездах, мы добрались до нового места жительства, в посёлок Лисин-корпус Тосненского района Ленинградской области. Там нас временно поселили в комнату на втором этаже бывшего императорского охотничьего дворца.

                До этого дня я даже не подозревал о существовании таких больших зданий. Меня в нём поразило и буквально раздавило своими размерами и, невиданной ранее, красотой буквально всё. Огромные окна, широкая белого камня лестница, лепнина на стенах и, непонятно зачем такой высоченный, потолок. Двери точно были сделаны для гигантов – большие и тяжёлые, не для моих усилий. А самое страшное находилось на первом этаже в фойе. Чучело громадного, стоявшего на задних лапах, бурого медведя раскрытой красной пастью и жуткими кривыми, черными когтями, что были гораздо большего размера, чем зубья на бабушкиных граблях для сена. Я так и не смог пересилить себя, свой страх, не дотронулся до жёлтых клыков лесного монстра, несмотря на все уговоры мамы, что он не живой и совсем не страшный. Страшный, ещё какой страшный! Я никогда не задерживался возле чучела и всегда пробегал мимо него в ускоренном темпе. У дворца протекала неширокая речка с тёмной водой. Местные пацаны катали меня по ней на лодке – плоскодонке. Они тогда ещё зажилили мой мячик – камеру от волейбольного мяча, сказали, что он утонул в реке. Сам себе виноват, ротозей малохольный.

                Я, на днях, не поленился, залез в интернет и нашёл фотографии дворца. Теперь его фасад частично заслоняют старые деревья, раньше их не было. Речка Лустовка в наше время стала больше похожа на ручей. Удивительно, но я сразу же узнал на фасаде второго этажа окно той комнаты, где мы жили в 1953 году. Комплекс зданий выстроен архитектором Бенуа в 1860 году. Сейчас в нём размещено общежитие студентов лесотехнического колледжа.

                Прожили мы там всего с полгода и, уже к новогодним праздникам, собрав свои невеликие пожитки, вернулись на Велесу, к бабушкам и дедушкам. Пресловутый квартирный вопрос не желал решаться. Я опять, заглядевшись на интерьеры Витебского вокзала, «считал» ступеньки каменных лестниц в переходах, гремя и звеня отцовской гитарой.

                На память о том времени осталась фотография Лисинского дворца, которую сделал отец фотоаппаратом «Фотокор». Это был складной агрегат, размерами с небольшую книгу, на штативе а ля тренога, и со стеклянными фотопластинками.
                *****

                Детские страхи. Чаще всего они ничем не мотивированны и не обоснованы, все фобии и страхи возникают из-за недостаточной информированности об окружающем пространстве. Как пройти из одной комнаты в другую освещённую комнату через тёмный коридор? Ты точно знаешь, что в коридорной темноте нет и не может быть никакой опасности, а всё равно страшно. Зато потом, когда ты преодолел темноту и собственный страх, уже в светлом помещении, ощущаешь эйфорию настроения, наступает уверенность в собственной безопасности, что плохого с тобой уж не случится, все люди добры и благожелательны, а друзья не предадут тебя никогда, и вообще, в перспективе, жизнь тебя осыплет пряниками и плюшками. Чаще всего это не так, вернее, совсем не так. «После радости – неприятности, по теории вероятности». Чем сладостнее и радужней ожидания, тем неожиданней и болезненней «плюхи» от судьбы. Неприятности обычно не маскируются и не поджидают свои жертвы за поворотами судьбы, они всегда возникают нежданно и прилетают ниоткуда. В этой суматошной жизни не стоит сильно расслабляться, чай, не на пляже на Канарах. Никогда не знаешь, в какой момент ты станешь героем, а когда попадёшь в эпицентр говнопада. Хорошо, что коровы плохо летают, недалеко и невысоко!

                *****

                Вероятно, в феврале 1954 года подул ветер перемен, или может вьюга расшалилась, только она нам намела и накрутила недолгую дорогу и казённый дом, в смысле жильё на новом месте. Первым мою родную Велесу покинул отец, а месяца через полтора мы с мамой тоже отправились в круиз по неустроенным просторам родного края. После недолгого путешествия в общем вагоне пассажирского поезда с настоящим паровозом мы добрались до районного городка с нейтральным названием Нелидово. Затем по узкоколейке мини-паровозик, по имени «Малышка», гремя колёсами на стыках рельс и рассекая прожектором темноту раннего утра, в два счёта домчал нас с мамой до посёлка Тросно, что притаился в лесной глуши, на высоком берегу одноимённой речки. Глушь несусветная, край непуганых волков и отважных лесорубов. Десять вёрст до города и ещё сотня до Велесы, дедушек, бабушек и дядек с тётушками.

                Скажешь сто километров - не расстояние, считай рядом? Ага, это сейчас всё близко, полтора часа на автомобиле от крыльца до крыльца, а тогда машин в округе было не густо: раз, два и обчелся. Путешествуя на перекладных, устарухаешься ждать попутной оказии, особенно, если ты пятилетний непоседа. Отец к этому времени получил комнату в двухкомнатной квартире, работу по специальности и уже два месяца рассекал по узкоколейной железной дороге на мотовозе. Он у нас прирождённый механик, без мотора с колёсами – жизнь не в кайф. Он ещё в войну с приятелем Генкой Лисицыным где-то нашёл брошенный немецкий велосипед без колёс. Вещь! Покататься хочется, а где взять колёса в деревне? Всё гениальное просто до безобразия, они приспособили деревянные колёса от самопрялок, всё равно они без дела тогда валялись в сараях, да на чердаках. Спёрли, иначе кто согласится добровольно отдать на растерзание полезную вещь! Приладили, покатались. Правда, не долго, деревянные колёса, они и есть деревянные, быстро ломаются. В итоге, самопрялки в деревне скоро закончились, а самокатчикам досталось на орехи. Про то бабушка Настя рассказывала. Похитителей бабы вычислили сами, без собак, следователей и оперативников от НКВД.

                В Тросно мне всё понравилось, посёлок большой, дома не старые, есть школа, баня, электричество круглосуточно, магазинчик и даже клуб – там киномеханик дядя Петя по воскресеньям крутил фильмы: - днём для детей, а вечером для взрослых. Он привозил их из города в круглых тяжёлых жестяных коробках. Один раз к нам в клуб заглянул даже залётный гипнотизёр. Посёлок огибала спокойная и неглубокая речка с чистой водой и загадочным названием Тросна (в народе – Троснянка). Однако, самым замечательным было наличие узкоколейной железной дороги с вагонами, платформами для перевозки леса, три паровоза (один из них имел собственное имя «Малышка», его любили все, такой он маленький и замечательный) и четыре мотовоза. Для ребячьих войнушек и игры в прятки было выбрано двухэтажное здание сушилки. Там были целые горы берёзовых чурочек. Приносить с собой спички запрещалось категорически, и этот запрет мы соблюдали неукоснительно. В сушилке всегда было тепло и сухо, пахло берёзовыми дровами, а советские партизаны всегда немцам надирали задницы, то есть побеждали. За немцев никто играть не хотел, потому и бросали жребий. Во что ещё могли играть пацаны того времени? И что поменялось с тех пор? Разве что, деревянные корявые самоделки сменились на пластиковые, со свето-шумовой имитацией.

                Чурки сушили для газогенераторных установок трелёвочных тракторов. Сзади кабины на тракторах стояли две колонки. Одна, похожая на титан для подогрева воды, с печкой для дров. Печка нагревает берёзовые чурки, из которых, под действием жара, выделяется горючий газ. Этот газ аккумулируется во второй колонке. Собственно, на этом самом газе и работает мотор трактора. На автомашинах такие же установки были в то время. Остановится машина перед подъёмом на гору, водитель в печку дров подбросит, кочергой поворошит в ней для лучшей тяги, немного подождёт, пока газ накопится, и вперёд, штурмовать горку. Так и ездили, возили грузы. Бензина на всё не хватало. Ничего удивительного, в Европе и сегодня много машин работает на минеральном масле, подсолнечном или рапсовом. Все технические чудеса мы воспринимали как само собой разумеющееся, то есть принимали к сведению.

                Отец почти всё время пропадал на работе, так что моим воспитанием и образованием занималась мама. Она пыталась научить меня полоть грядки, но, после того как я по недоразумению повыдергал что-то очень нужное, отложила моё трудовое воспитание на неопределённое время, пока не поумнею. Зато научила ловить рыбу. Однажды, в тёплый погожий день мы с ней пошли на речку. Вода тёплая, прозрачная, мелко, не выше колен, дно песчаное – из такой речки можно целыми днями не вылезать. Мы аккуратно и плавно переворачиваем небольшие коряжки, отодвигаем куски еловой коры – под ними часто прячутся налимчики или пескари. Потом нужно быстро наколоть рыбку обычной столовой вилкой. У меня поначалу рыбалка не получалась, от слова совсем никак. Но, учение и труд всё перетрут, навык приобретался путём упорных тренировок. Наградой нам была жаренная рыба, залитая яйцом. Это вкусно, я бы сказал даже очень вкусно. Потом мы с мальчишками соревновались, кто больше наловит. Удочкой тоже можно ловить, только леска и крючки в то время были в жутком дефиците, особенно у ребятишек.

                Лето прошло незаметно, зато с пользой. Не знаю, на сколько я вырос за эти месяцы, зато узнал ещё много полезного для себя. Теперь я знаю, что землянику можно найти возле пеньков на вырубке, малина и черника растут вдоль кромки леса, а чёрная смородина прячется в кустах около ручья, который впадает в речку. Мой приятель и сосед по дому Вовка Селедцов заважничал, в том году должен идти в школу, ему уже и портфель купили. Обидно, мне до семи лет не хватает всего одного месяца, я знаю наизусть весь алфавит, цифры до десяти считаю и тоже хочу в школу ходить вместе со всеми. У меня даже портфель отцовский нашёлся. Я запихал в портфель всё, что нашлось в доме бумажного (газеты, библиотечную книгу), и самостоятельно пошёл в школу. Там надо мной все посмеялись, но учительница на урок пустила. У неё учились одновременно три группы учеников, с первого класса, по третий. В конце концов всё разрешилось благополучно, и меня взяли в первый класс с условием, если я буду справляться, тогда меня оставят. На это у меня не было и тени сомнений, очень уж хотелось быть со всеми вместе, одному дома скучно. Я был горд собой, первый раз в жизни удалось совершить достойный поступок. В наши дни такой финт с моей стороны навряд бы прокатил. Люди раньше жили проще, больше полагаясь на здравый смысл, чем на безусловный параграф закона.

                Зверья и птицы в лесах водилось в достатке, следов лосей, кабанов было полно. Мне мама показывала как-то раз на старой вырубке в малиннике следы медведя, он приходил лакомиться ягодами. Встречались даже рыси, а белки у самого посёлка обитали в дуплах старых лип, что росли у реки. Зимой волки запросто по ночам ходили по улице, даже крали собак. Поэтому ружья были чуть ли не в каждом доме не только для охоты. Вообще в то время ружьё и припасы к нему продавались без особых ограничений. По понятным причинам, только взрослым. И с охотой было проще, птицу и зверя били для пропитания, а не для спортивного баловства.

                Зима 1956-го года выдалась очень снежная, улицу посёлка расчищали трактором, а железнодорожные пути при помощи специального вагона со стальными отвалами, почти как у плуга, только на две стороны. Местами наметало столько снега, что с первого раза пройти не удавалось. Бывало, и вагон с рельсов слетал, так возили с собой нетолстые ваги, при помощи их и волшебных слов ставили снегоочиститель снова на рельсы.

                Прошедшей осенью на лесосеке подорвался трактор на немецкой авиабомбе. Приезжали сапёры, нашли ещё пять штук, все взорвали на месте. Вообще в наших краях много чего по лесам да болотам осталось после войны. Находили сбитые и сгоревшие самолёты, ржавые винтовки, гранаты и мины. На старой гати по болоту в сторону города Белый, (наши ещё в сорок первом проложили, когда из окружения выходили), долго ещё всякое железо от сгоревших машин валялось, мхом да травой зарастало. А про заросшие траншеи, и братские могилы я вообще не говорю, их там множество, все не счесть. Бои в тех местах были жуткие, и когда отступали, и когда наступали, изгоняя врага. После войны от города Нелидово остался всего один дом, его для магазина потом приспособили. В окрестностях города только я знаю четыре памятника на братских могилах. Сколько там наших солдат захоронено – про то никто теперь сказать не может. Может и не считали, не до того было. Теперь памятников стало меньше. Кто-то распорядился перезахоронить останки, организовали мемориальные комплексы. Вроде бы и разумное решение, но что-то мы потеряли от этого.

                *****

                Первый класс в Тросно я не закончил в тот год. Нет, с учёбой было всё в порядке. Ага, угадали, мы опять переехали, на этот раз поближе к цивилизации. Отцу дали леспромхозовскую ведомственную двухкомнатную квартиру в посёлке Межа. Она же узловая станция узкоколейной железной дороги с ремонтным депо, диспетчерской и прочими службами. Всю добытую древесину из лесосек привозили сюда, на станцию, а затем поставляли на переработку местному деревообрабатывающему комбинату. Наши дома в посёлке были построены пленными немцами, правильно, не фиг было всё ломать да жечь безнаказанно. Сам же посёлок расположился на высоком берегу…, да, совершенно верно, река называется Межа. Как-то так получалось, что названия поселения совпадало с названием реки. Медицинский факт, не иначе. У меня появилась отдельная комната, из окна которой весь город был как на ладони, просто нет слов, как замечательно. Город не восстанавливался, так как восстанавливать было нечего, он строился заново. Деревообрабатывающий завод делал детали сборных домов, фанеру, брус, доски и много ещё всяческих материалов для восстановления нормальной жизни населения. Восстанавливали порушенные шахты по добыче бурого угля. Жизнь в городе набирала обороты и люди радовались. Энтузиазм был взаправдашний, не показуха из более позднего периода развитого социализма.

             Мама отвела меня в новую школу, большую в два этажа, со спортзалом и столовкой, там показали класс, парту и познакомили с учительницей. Звали её Тамара Ивановна. После первой же перемены я залетаю в класс и вижу, что мою парту на среднем ряду занял какой-то мальчишка. Я стал его прогонять, а он упирается, не пускает меня на законное место. Пришла учительница, только не моя, другая. Выяснилось, это я всё перепутал, забежал не в свой класс. Кто же мог подумать, у них тут целых три первых класса: А, Б и В! Мне надо было в другой, с буквой А. Такая, понимаешь, оказия случилась. В этой школе всё уже было по настоящему. С утра общая зарядка в коридоре, дежурства по классу, справедливая и в меру строгая Тамара Ивановна и очень строгая директриса Татьяна Ивановна, вот её боялись все, даже старшеклассники. До четвёртого класса у меня проблем с учёбой не было, от слова вообще.

             Совершенно неожиданно, по крайней мере для меня, в нашей семье появилась моя сестра, жутко голосистая от рождения. Если бы можно было выбирать, я бы выбрал для себя братика. Но, в нашем случае, за неимением гербовой бумаги – пишем на простой. Со временем мама стала припахивать меня в качестве няньки. Куда денешься из подводной лодки, со мной тоже всем досталось, мама не горюй.
                *****

                Весной, на майские праздники, мы всем семейством поехали на Велесу в гости к родственникам. На пассажирском поезде доехали до станции Западная Двина, а оттуда протопали километров пять пешком вдоль железнодорожных путей в обратную сторону, до самого посёлка. Как раз в это время река была в разливе, вышла из берегов и затопила всю пойму и даже бабушкин огород, едва ли не до крыльца. Мой дядька, который для всех был просто Сашкой, наловил в реке брёвен из тех, половодьем унесло из затона, и сколотил замечательный плот. Течение в пойме реки было слабым, глубина – взрослому по колено. Поэтому никто не препятствовал нашему катанию на плоту, главное, чтобы ноги я не промочил. Ну и что, что в сапогах! Послушайте, это было бесподобно и восхитительно! Дядька Саша управлял плотом с помощью шеста. Вода журчала и плескалась между брёвен плота, течением мимо нас несло куски коры, ветки и прочий деревянный мусор. Пластиковых бутылок, слава Богу, ещё не придумали. Позднее, когда я подрос, мы с пацанами в разлив на льдинах по реке Меже так же рассекали. С помощью шестов устраивали баталии на льдинах, кто кого протаранит сильнее, чья льдина окажется крепче.

             Когда мы с дядькой Сашей вдоволь накатались, накатали аппетит и слегка замёрзли (май-то, он май, да только и не июнь ещё), то вернулись в дом. Там гулянка по случаю праздника была в полном разгаре. Бабушка нас разместила за маленьким столиком на кухне у русской печки, в горнице к столу было не подступиться, собралось много народа, пришли даже дальние родственники из соседних деревень Белейки и Щиброво. Мы подкрепились котлетами с кашей, попили вкусного сладкого компота, и я забрался на печку. Там уже сидели два мелких шкета и моя младшенькая двоюродная сестра.

                Народ к этому времени в меру «разогрелся», поэтому беседовали все и со всеми одновременно. Больше говорили про войну, про победу, вспоминали друзей, хвалили санитарок и врачей. Свои награды перечисляли как знаковые вехи в военном лихолетье, но никто их в то время не носил, вероятно из скромности. У отца тоже на тот день было две медали: - «за отвагу» и «за победу над Германией». Сам видел, и читать умею. Потом пели песни, всякие, но тоже, больше военные. Дядя Володя играл на баяне, дед Вася иногда подыгрывал на балалайке, а ещё какой-то дядька - на гармошке. Потом кто-то предложил принять фронтовые сто грамм и все согласились. Причём мужчины пили самогон, а женщинам наливали из бутылок водку, которую почему-то называли вином. Наверно оттого, что водка не такая вонючая как самогонка. После этого играл только один гармонист, а молодые тёти и дяди плясали и пели озорные частушки, остальные же смеялись и им аплодировали. Нам, на нашей «галёрке» было хорошо: тепло, всех видно и нас никто не прогоняет. От еды и тепла я разомлел и незаметно уснул, даже не слышал, чем всё закончилось.

             На следующий день сходили в гости к другой бабушке, маминой маме, Марине Ивановне, проведали маминых братьев дядьку Сашу и Кольку. Потом заглянули к Сергею и Паву. Они уже женились, и жили отдельно, своими семьями. Дед Федор к тому времени уже умер от туберкулёза, я его практически не помнил.

             Хорошо, когда все родственники живут в одном месте, со всеми повидаешься, никто не будет в обиде. К бабушке на Велесу мы с родителями приезжали почти каждую весну, но больше всех мне отчего-то запомнилось именно это посещение. Бабушка Настя настояла, чтобы меня обязательно привезли к ней летом, для поправки здоровья на свежем воздухе и молоке. Нет, я ничем таким не болел, просто был щуплый и мелкий ростом. В классе, на физкультуре, когда нас выстраивали по росту, я в строю стоя предпоследним.

             Летом отец, как и обещал, отвёз меня на Велесу, к бабушке Насте. Ну - ну, попробовал бы он ослушаться свою маму. Бабушка командовала в доме всеми, включая и деда Васю. Я не знаю, когда она спала, да и спала ли вообще. Когда меня будили к столу, печь была истоплена, еда на весь день приготовлена, скотина обихожена, а корова отправлена вместе со всем деревенским стадом в поле. В доме обычно прибиралась тётя Нина. Моя крёстная, тётя Маша, была к тому времени уже замужем и жила отдельно. Воду из колодца обычно носили дядя Володя и младший Сашка. Воды в хозяйстве требовалось много. Это в городе, кран открыл – вода течёт сама, а в деревне каждое ведро надо зачерпнуть, достать из колодца и принести. От колодца до крыльца метров шестьдесят, семьдесят точно будет, не меньше. Набегаешься. И так каждый день.  Дрова пилили и кололи мужчины. Дед Вася даже меня приучал к пиле, только у меня, из-за моей хлипкости, это получалось никак. Я больше на ручке пилы «висел», а не пилил. Дед же организовывал и сенокос, траву косили, как правило, все. Потом подвяленное сено привозили и досушивали на улице, около дома. Этим руководила бабушка, она же проверяла и качество просушки. Учила меня правильно «ворошить» сено, у неё это выходило легко и непринуждённо, а у меня же, традиционно, не очень. Через десять минут деревянные грабельки становились как чугунные. Потом готовое сено метали на сеновал и там утаптывали. Это занятие, прыгать по сену мне нравилось больше всего. Забегая вперёд, скажу сразу: тот, кто никогда в жизни не ночевал на сеновале, тому крупно не повезло в жизни. От сеансов фитотерапии лёгкие сами чуть из грудной клетки от счастья не выпрыгивают, настолько замечательна эта процедура. Сон всегда лёгкий и приятный, кошмары на сеновале не живут. Шуршит сено, внизу корова перестукает по настилу копытами и шумно вздыхает. Ей тоже приятно вдыхать запахи травы и жаркого лета, а оводы здесь не зудят и не кусают.

             После утренней суматохи в деревне наступает удивительная тишина, тиканье настенных ходиков лишь только подчёркивает её. Иногда в стекло окошка со всей дури влетает муха и некоторое время возмущённо бьётся, требует свободу мухам, после затихает и ищет вожделенную щелочку. На подоконнике в старом чугунке, раскрашенном голубой краской, фуксия развесила свои великолепные цветы. Это лишь кажется, что время остановилось и жизнь замерла. Вон, по мосту через реку проходит поезд, паровоз пыхтит паром и гудком объявляет о себе. Больше всего мне нравились пассажирские поезда. Сидит там в вагоне какой-нибудь пацан и смотрит в окно на речку, на нашу Велесу, и не знает, что я в это время наблюдаю за ним. Правда, я его тоже на самом деле не вижу, а лишь представляю, но так интересней.

                Тут заходит бабушка и спрашивает, не хочу ли я ей составить компанию сходить в магазин. Конечно хочу, там столько интересного! Нет, не в магазине, что я в нём не видел. Туда в это время привезут хлеб и соберутся покупатели, начнётся обсуждение последних новостей. Не всегда понятно, об чём бабки с дедками судачат, но жутко интересно. Вон, в прошлый раз к магазину приехал на мотоцикле дядька, у которого нет обеих кистей, лишь две красные клешни из разделённых лучевых костей. Вот это интересно, как это он так ловко мотоциклом управляется! Калеченных людей без руки или с деревянной култышкой вместо ноги встречается немало. В городе видел одного даже без обеих ног, на низенькой тележке передвигается. Но, без обеих рук и на мотоцикле – это и в цирке не увидишь. Кстати, цирк я видел один раз, в кино показывали. Когда я был ещё совсем маленький, меня родители решили приобщить к высокому искусству, взяли с собой на сеанс. Дело было зимой, в зале было темно и тепло, фильм меня не впечатлил, и я заснул, неблагодарный, не оценил родительских стараний. По дороге домой я продолжал бессовестно дрыхнуть у папочки на руках, а потому не заметил потери валенка со своей ноги. Хорошо, что кто-то шёл сзади и нашёл мою потерю. Догнали, отдали. Отец, как обычно, обругал меня, а я, как водится, своей вины не признал, потому что спал, а не валенки сторожил.

             После обеда бабушка заставляет меня выпить обязательную кружку молока. Не очень хочется, но ещё более не хочется её обижать отказом, это парное молоко не вкусное, а холодненькое, сверху чуть ли не в палец толщиной сливки - очень вкусно, особенно с горбушкой свежего чёрного хлеба. После, не менее обязательный, сон-час в прохладе всегда тёмных сеней, на старом дедовом тулупе. В деревенском доме в сенях, где висят, стоят и лежат всякие разные вещи и стоит кадка с хлебным квасом, всегда присутствуют какие-то особые запахи, не такие, как в доме. Немного повозившись, незаметно для себя, засыпаю.

             Пока я дрых, бабушка уже собрала сепаратор для перегонки молока. Мне всегда нравилось крутить его изогнутой формы ручку. В нём тогда что-тог жужжало, а из двух носиков текли молочные струйки, из одного вытекал обрат, а из другого сливки. Из обрата бабушка делала творог, а все сливки заливала в маслобойку. Маслобойка – это такой продолговатый деревянный ящичек с плотной крышкой, а внутри на оси деревянные шлицы, как у колёсного парохода. Крутишь ручку, шлицы шлёпают по сливкам и «сбивают» масло. Её дед сделал, уже давно. Если вам не довелось попробовать бутерброд из чёрного хлеба, с кусочками, только что собственными руками сбитого, и чуть присоленного жёлтого ароматного масла, то считайте, счастье только что прошло мимо, а вас не оказалось дома. Пока я крутил ручку маслобойки, бабушка разобрала сепаратор на множество непонятных частей (все с дырочками и разной формы), перемыла их в тёплой воде и разложила сушиться. Как только у неё всегда получается ничего не перепутать и правильно собрать, просто уму не постижимо!

             Вечером, за ужином, я расшалился с дядькой Сашей, не смог вовремя остановиться, за что и заработал от деда деревянной ложкой по лбу. Обидно до слёз, но бесспорно справедливо, сам виноват.

             Изредка, обычно по субботам, когда бабушка уже обрядилась по хозяйству, к нам заходили Быстровы, что жили напротив, через дорогу. Я долгое время не знал, что баба Феня Быстрова приходилась родной сестрой моей бабушки Насти. Все собирались на кухне за столом, пили чай из блюдечек с колотым кусковым сахаром, его ещё кололи небольшими такими блестящими щипчиками. Разговаривали свои взрослые разговоры и играли в карты. Когда в «дурачка», но чаще в «козла». Играли азартно, особенно бабушка Настя. Страсти разгорались не шуточные, спорили до хрипоты, причём не поймёшь, взаправду это или шутейно. Ага, и «мухлевали» как дети малые. Я тогда не сильно чего понимал в карточных играх, но наблюдать было интересно. Ясное дело, я «болел» за наших.

             Река Велеса: - если река Бога, то ударение на первом слоге, а когда ударение на втором слоге, то это означает русалочьи волосы. Я так думаю. Народ ходит купаться к плотине, которую построили специально, чтобы поднять уровень воды для сплава леса. Там глубже, можно и понырять. Вода чистая, мягкая и тёплая. Бабы приносят стирать и полоскать длинные тканые половики да простыни. Для этого местные умельцы соорудили специальный помост над водой. На нём загорать удобно. Хорошо на реке, только меня одного не отпускают, всегда и только под присмотром старших. Я не в обиде, всё равно плаваю, как каменный топор без ручки.

             Там же, на реке со мной случился однажды забавный казус. Как же иначе? Только со мной, другие для этого не годились. Дело было так. Однажды пошли мы на рыбалку с моим дядькой Колькой, тем самым, который был старше меня на год. Скоро на крючок попался бойкий и довольно крупный окунь. По логике вещей на крупную рыбу должна ловиться ещё более крупная и хищная, например, зубастая щука. Это в теории. Решили проверить это на практике, и принялись закидывать нашего несчастного окуня в воду и таскать вдоль берега в надежде на поклёвку. Так вот, Колька в очередной раз, закидывая нашу приманку в воду, звезданул этим окунем мне по морде. Это случилось так неожиданно, что я в первый момент не очень понял, что случилось. Вижу, оглушённый окунь валяется на траве, а в моём носу что-то мешается. Этим «что-то» оказался рыболовный крючок не мелкого размера, который оторвался от лески, пронзил мой нос, вернее, носовую перегородку, и там намертво застрял. Наверно в тот момент я был похож на испуганного папуаса с косточкой в носу. Или на Шолоховского деда Щукаря. Крючок двигался в одну и другую сторону, но покидать свою добычу не желал, он упирался остриём и ушком, было больно и страшно. Колька предложил отвести меня в медпункт, мол, там фельдшер мне сделают укол заморозки и вытащит железку из носа. Я этого испугался ещё больше и, в состоянии, близком к панике, согласился на экзекуцию прямо на месте и немедленно. Мой дядька, и одновременно эскулап на данный момент времени, без помощи какого-либо инструмента, покрутил крючок туда-сюда, затем резко дёрнул. Крови почти не было, а зажило быстрее, чем на собаке. Чистая экология творит чудеса.

             Незаметно пролетел месяц, приехал отец, привёз всем городских гостинцев, переночевал, а наутро мы с ним отправились к поезду. Бабушка даже всплакнула, мне тоже жалко было со всеми расставаться. Часа через три я уже всем махал рукой за окном поезда. Только я сильно сомневаюсь, что меня кто-то мог увидеть.
                *****

             Дома, в посёлке, своим друзьям я дал подробный отчёт о своём путешествии. Как у ребятишек водится, немного приврал, или нафантазировал. Кто знает границу между фантазией и враньём? За этот месяц в доме ничего не изменилось, то есть абсолютно. Я даже соскучиться не успел. Дома закончилась моя «вольница». Это у бабушки вся родня носилась со мной как с писаной торбой или забавной игрушкой, от всего оберегали, защищали перед местными пацанами и баловали лакомствами. Мама быстро меня поставила в строй, заставила вспомнить про обязанности. Одна из них, самая ответственная из не очень приятных – сидеть нянькой с сестрёнкой, пока мама занята. А занята она почти постоянно. Знаете, как это утомительно, быть сторожем у непоседы, егозы и плаксы! Научил её ходить, на свою голову, а бегать, лазать и совать всюду свой любопытный нос сестрица научилась сама. Да, а ребята в это время на улице бегают, играют в «чижика», лапту или прятки. Умом вроде бы понимаю, что в семье все должны быть заняты делом для общего блага, у всех свои обязанности и старшим надо помогать, но на улицу и на речку тоже хочется.

                *****

                Всякий труд более продуктивен и привлекателен (хотя, чем может увлечь меня мой труд на чужую пользу?), если в нём присутствуют элементы творчества, а не только пространственно-временные отношения: - копать огород от забора до обеда, к примеру.

                Сегодня я могу однозначно утверждать, что трудовое воспитание детей в семье не просто полезно, но и необходимо. Детям так хочется быстрее стать взрослыми, стать значимыми и равными им, что готовы любым трудом доказать это. Правда, существует одно НО - нельзя детей безапелляционно нагружать заданиями. Надо убедить, попросить, заинтересовать и доказать полезность трудового урока как элемента познания и взросления. И ещё, детей никогда нельзя обманывать и несправедливо наказывать за промахи. Несправедливость всегда больнее, чем обман. Лучше их вообще не наказывать, а объяснять – что не так. Наказание – это зарубка в памяти, словно рубец от раны на душе. Чем меньше зарубок, тем целее и здоровее душа. Я так думаю.

             Скажу честно и без утайки, не всё из написанного выше мне являлось во снах, чаще сновидения подталкивают к воспоминаниям о детских годах, словно красочный калейдоскоп, где одна картинка сменяется другой без элементарной хронологии. Сновидениями нельзя управлять или предварительно заказывать, как завтрак у мамы на утро, они капризны и не предсказуемы, как ветреная девица.  Честно говоря, они слабо коррелируется с реальностью, тем более той, что давно уже стала историей. Скорее всего сновидения можно сравнить с фантастикой Жюль Верна.  Я просто не понимаю тех, кто может спать глухо, без сновидений. Это же так скучно, уснул и будто умер. Что ты делал ночью – неизвестно, может ходил по крышам, словно лунатик. Неизвестность всегда вызывает подозрения и домыслы о причастности к некой непотребности. Скажут, что ты всю ночь шпионил и продавал врагам державу – невольно станешь сомневаться в своей порядочности. Что ты делал с десяти вечера до шести утра? Чем докажешь, что честно спал, тем более один, без свидетелей? Вот, сон расскажешь, тогда тебе скорее всего поверят, словно ты и в самом деле честный человек.
 
                *****

             В летние каникулы к бабушке я ездил ещё раза три, а потом родители завели в хозяйстве козу. Кого назначили для неё пастухом, думаю, объяснять не надо. Не даром, ох, не зря эту рогатую животину сравнивают с сатанинским отродьем. Может и Сатане придумали облик, глядя на козла. Если так, то совсем не удивлюсь. Вы видели козу на крышах сараев? Не спрашивайте о том, как она туда забралась и что там забыла. Про это история умалчивает, но о том, как я за козой гонялся и пытался показать ей обратную дорогу, можно было снимать отдельный ролик в цвете, а старожилы до сей поры об этом рассказывают легенды. Так вот, это исчадие ада из животного мира я пас всё лето. Стоило только отвести от неё взгляд, как она тут же исчезала из поля зрения словно партизанка. Причём, угадать направление, в котором она скрылась, было невозможно, срочные поиски были безрезультатны. Но, абсолютно точно можно было быть уверенным в том, что коза опять отправилась с инспекцией на предмет целостности заборов и не запертых калиток чужих огородов. Можно просто сидеть и ждать, пока не услышишь возмущённые вопли очередной жертвы, которая подверглась наглому нападению на её добро. Тогда появлялась вероятность, что наши с козой траектории движения счастливо пересекутся и я приведу её домой.

                Однажды, привязав рогатую скотину к деревцу, читал книжку из школьной библиотеки. Потом меня разморило на солнышке, я положил книгу на ветках дерева, повыше, чтобы коза не достала, и задремал. Не знаю в точности, как другие козы, но наша была не равнодушна к окуркам и бумажной печатной продукции, всё пробовала на зуб. Короче говоря, мою книгу она с дерева стряхнула и, когда я очнулся от дрёмы, уже усердно «читала» её. Библиотеку я обходил стороной месяца четыре, сказать старушке библиотекарше мне было нечего. В конце концов она припёрла меня к стенке, пришлось рассказать и повиниться. На удивление, скандала не случилось, она меня простила и приобщила к творчеству писателя Николая Задорнова. Сначала была книга «Амур батюшка». Я до сих пор не могу понять, как с помощью всё того же русского языка оказалось возможным донести до читателя всю прелесть природы и людей того края, простой, с виду, истории, что воспринималась круче современных фильмов. Это редкий случай, волшебство писателя.

             Осенью эту козу отец сдал на мясокомбинат. Я не успел вздохнуть с облегчением, как мамка привела во двор другую: - зря, что ли, всё лето веники да сено заготавливали. Эта коза оказалась спокойной, звали её Малышкой.

             Известность и популярность не всегда идут на пользу, особенно в узких кругах. Мне зачли прошлое лето в стаж и посчитали, что в мои неполные одиннадцать лет я вполне достоин носить звание пастуха. Короче, в это лето я гонял в поле уже целое стадо: - кроме своей козы, ещё и соседскую с двумя козлятами. Несмотря на опасения, эта компания оказалась гораздо спокойней. Достаточно было привязать около кустов ивняка одну животинку, остальные никуда не убегали. Я мог себе позволить искупаться в речке, посидеть у костерка или собрать торбочку молоденьких листьев дикого щавеля для супчика. Мне нравилось сидеть на берегу реки, смотреть на течение воды, слушать шуршание крыльев стрекоз и просто нежиться под солнечными лучами. Можно неспешно шевелить извилинами и лениво мечтать или строить фантазии. В кустах суетится всякая птичья мелочь в поисках пропитания. Иногда пролетает наглая ворона и громко каркает, дескать я сверху вас всех вижу насквозь. Удочку с собой не беру, только расположишься, закинешь снасть в небольшой омуток, как беспокойное хозяйство требует смены места - козы все вкусные листочки с кустов оборвали - бросай ерундой заниматься и веди нас дальше.
 
             Хорошо на природе, только скучно. Пацаны в это время на реке тусуются, накупаются до синих мурашек и вертятся у костра, согреваются. Горбушку хлеба на прутике над огнём подрумянишь – вкусней пирожного, особенно после купания. Или раков из нор под берегом натаскаем, в старом тазике, что у нас в кустах припрятан, сварим – тоже уходят на ура. Вспомнилась некстати, даже в животе заурчало, печёная картошка из костра, особенно солью посыпанная. И все речные забавы в компании таких же пацанов время съедают незаметно. Вроде бы, только что пришли на берег, а дело уже к вечеру. Ну, и мне пора вести свою рогатую команду домой. День прошёл.

                Также незаметно прошло и лето. Не за горами слякотная осень, а с ней и школа, уроки, походы в магазин за хлебом с томительным стоянием в очередях, и прочие домашние заботы чередой потянутся до будущих каникул.

                *****

                Что происходило в школе? Ничего особенного, так, «бои местного значения». Кривая успеваемости как в учебнике, строго по синусоиде, от пятёрок до двоек и обратно; дисциплина с оценкой за поведение; вызовы родителей в школу для беседы (повод бывал самый разный, но объект обсуждения один и тот же, и приходила, на счастье моей непутёвой задницы, всегда только мама, ведь должно же было мне в чём-то повезти). В школе, как на хорошо отлаженном производстве, всё происходит по плану. По плану собирали металлолом и макулатуру, принимали в пионеры и комсомол, проводили собрания и линейки, даже танцы в спортзале под кодовым названием музыкальный вечер.

                Во второй половине сентября, по тогдашней моде и по заданию руководства все школьники, старше пятого класса, в обязательном порядке помогали колхозам выполнять продовольственную программу. В основном убирали в поле картошку. Старшеклассников обычно вывозили в дальние деревни на неделю, а то и на все десять дней. Как-то раз, «особо щедрые хозяева» - дед с бабкой, поселили нас семеро пацанов в свою баню. Постелили солому на голый пол – вот нам и постель. От колхоза было молоко и варёная картошка, которую бабка (вылитая Яга, ага) варила в большом чугунке в русской печке. Хорошо, что в это время не было дождей, иначе, где бы мы одежду сушили тогда. Так неделю и кантовались на полу в соломе. Пожаловались только когда бабка зажилила мясо, что выделил колхоз нам на пропитание. Не всем такие хозяева достались, нам просто не повезло в тот год.
Помнится, по весне по просьбе лесхоза ездили на бывшие лесосеки сажать ёлочки взамен вырубленных деревьев. В принципе, наша школьная жизнь была более разнообразной, чем у теперешних ребятишек, не постоянно же грызть гранит науки, надо и трудовые навыки приобретать, чтобы дети знали, на каких деревьях булочки растут. Мы тогда не роптали, ибо разнообразие приветствовалось в наших рядах.

                Попутно отмечу, что мы в то время без всякого притворства хотели быть примерными пионерами и комсомольцами, искренне верили в светлое будущее и все поголовно в разной степени были романтиками, а самым уважаемым и любимым учителям никогда не срывали уроки преднамеренно. Мы, тогдашние, в отличие от взрослых, все житейские трудности воспринимали как явление временное, ещё немножко потерпим, поднажмём – и всё получится, все будут одинаково счастливы.

                Было, как не быть, хулиганили по мелкому, вы попробуйте в таком золотом возрасте всегда соизмерять свои действия, когда расшалишься, что на поворотах заносит, отличить шутку от хулиганства. Случались и драки, когда все правы и никто не хочет уступать. Тогда добрая драка, пусть не всегда и не для каждого справедливая, но она расставляла всё на свои места. Ничего нового или особенного, всё, как у всех и в любой школе. Точно так же имели место быть компании по интересам, где дружили между собой или против кого-то. Случались и влюблённости. Я первый раз влюбился, по крайней мере мне так казалось, в третьем классе. Девочка выделялась из всех остальных не только внешне, но и своим спокойным уравновешенным характером. Мне думается, что она до сей поры ничуть не изменилась. Меня подкупали её красивые карие глаза и две светленькие косицы с бантами. К тому же нам было из школы по дороге, мы шли и болтали о разных пустяках. Второй и последний раз я безнадёжно втюрился тоже в одноклассницу, но уже в девятом классе. Только это особая история, романтическая и грустная.

                *****

                Кстати, о ёлочках. Летом мы, пятеро пацанов, подрядились в лесхозе полоть те самые ёлочки, которые по весне сажали. Собственно, пололи не саженцы, а сорняки удаляли. Взяли с собой на неделю картошки, лук, хлеб да консервы (килька в томатном соусе), кое-какую посуду, и в путь, на трудовые подвиги. Сейчас даже самому не верится, что родители нас тогда отпустили, сегодня это было бы невозможно. Довезли нас по узкоколейке на мотовозе до заброшенного посёлка лесоучастка под названием Курово, показали фронт работ, и уехали до субботы. Ночевать в домах нам не захотелось, голый пол и неуютно. Зато нашёлся сеновал с сеном и под крышей – самое то для нас. Немудрёную еду готовили для себя сами, варили картошку и чай. Работали исправно, ибо деньги нам всем были нужны. Общественно-полезный труд на свою пользу творит чудеса, самые неорганизованные пацаны становятся в одночасье стахановцами. Лесосека такая большая, казалось, ей края не видать. Однако втянулись, а в конце третьей недели удивлялись сами себе и даже гордились. Денег за работу мы получили несколько меньше, чем было обещано. Про велосипед можно было даже не мечтать. Так я впервые познакомился с налогом. И до сих пор слово «налог» терпеть не могу. Я тружусь, в поте лица зарабатываю, а государство жульничает, без моего согласия, в наглую делит мои кровно заработанные деньги. Как не стыдно удерживать копейки с тринадцатилетнего пацана за его каторжный труд? Мы обиделись и бросили работу в лесхозе.

                Но, велосипед-то хочется! Ой, как хочется, даже скулы сводит! Все правильные и не правильные пацаны давно раскатываются на двухколёсном чуде, ловят грудью свежий ветер пыльных дорог. Завидно. Зависть – это законное, пока ещё не исполненное желание. Ничего плохого в этом слове я не усматриваю, оно как побуждающий стимул для реальных действий. Если денег на велик нет, то их надо заработать. На следующий год занялся заготовкой елового корья. В мае месяце, когда деревья пробуждаются от зимы, начинается сокодвижение и кора с деревьев легко отделяется. Каждый день из леса на станцию подвозятся составы только что заготовленной древесины, так что далеко ходить не надо, а деревья – вот они, уже спиленные, доставленные и готовые к разделке. Остаётся только надрать длинные «ремни» коры, связать корьё в пучки и высушить. Наступать на только что ободранную древесину нельзя, она очень скользкая, а падать всегда больно и обидно. Желающих заработать на заготовке не так много, контора по приёмке натурального сырья для производства канифоли и прочей химии платила не густо. Надрать и насушить корьё – дело не хитрое, а сдать его и получить за это денежки без паспорта не выйдет. Короче, заказывала машину для доставки и сдавала мою продукцию приёмщикам маманя по своему паспорту, я-то был несовершеннолетний на то время. Без бумажки ты букашка. Отпраздновать победу на трудовом фронте не получилось. На вырученные деньги мать купила комод, так посчитала нужным. Обидно, понимаете-ли. На другой год от обиды я заготовил коры столько, что увозить пришлось на двух машинах. Я купил-таки себе велик. Обычный, дорожный. Счастье было беспредельным.

                *****

                Что мы делали зимой? Вопрос, конечно, интересный. Жизнь в природе зимой замирает, но только не для нас, искателей приключений на собственный зад. Я приведу часть стихотворения Ивана Суркова:
«Вот моя деревня: вот мой дом родной;
Вот качусь я в санках по горе крутой;
Вот свернулись санки, и я на бок — хлоп!
Кубарем качуся под гору, в сугроб.
И друзья-мальчишки, стоя надо мной,
Весело хохочут над моей бедой.
Всё лицо и руки залепил мне снег…
Мне в сугробе горе, а ребятам смех!
Но меж тем уж село солнышко давно;
Поднялася вьюга, на небе темно.
Весь ты перезябнешь, — руки не согнёшь, —
И домой тихонько, нехотя бредёшь…»

                Примерно так мы и проводили зимние выходные и каникулы, но только круче, разнообразней. Были ещё коньки - «снегурки» на валенках, снежные крепости и потешные бои за них, играли в лесу в войнушку, катались с горок на лыжах – просто так, кто дальше уедет, и с трамплинами. Несколько раз по целине мотались на местный аэродром, что был тогда километрах в семи от нашего посёлка. Цель была простая, посмотреть на самолёт типа кукурузник, как он садится, а затем прокатиться под действием ветра от его винта при взлёте. Только и всего. А потом перекусить на морозе холодным бутербродом: горбушка чёрного хлеба с куском сала! Боже, как же это было незабываемо вкусно! Кто не испытал такого – тот много потерял.

                Однако самое любимое времяпровождение для нас было – это кино. Как натуры увлекающиеся, мы целиком отдавались действу, растворялись в нём и принимали участие, словно действующие лица, не заявленные в титрах. А потом неделю, а то и больше, обсуждали героев, переживали за них и строгали, согласно сюжету, деревянные мечи или автоматы. Наша речь часто становилась малопонятной из-за обильного использования цитат киногероев. Потом было другое кино, и мы становились другими.
 
                До школьных занятий или после, в зависимости от смены, в которой в том году выпадало учиться, пару раз в неделю я посещал кружки в доме пионеров – художественного выпиливания и авиамодельный. Там всегда витал запах дерева, лака, краски и клея. Невольно начинаешь себя уважать, когда из куска фанеры у тебя выходит узорная полочка или забавная шкатулка, а, построенный своими руками, планер полетел. И не просто полетел, а пролетел дальше других.

                Затем пришла мода на приёмники. В доме приёмник, разумеется, был. Ламповый, многодиапазонный и с проигрывателем. Классная вещь. Я для него даже антенну соорудил по науке, на высокой жердине. Только это было не то, хотелось аппарат собственноручного изготовления. Первым самопалом был детекторный приёмник. Его основной деталью была шикарная катушка не самых маленьких размеров, намотанная не самым тонким проводом. Всё получилось, приёмник заработал и превзошёл моя ожидания. Поздним зимним вечером трофейный немецкий наушник запел чистым красивым женским голосом, что «за окошком свету мало, белый снег валит-валит, а мне мама, а мне мама целоваться не велит». Я тогда не знал, что певицу звали Валентина Толкунова, эту песню я слушал впервые. Ощущение такое, словно только что получил нежданную награду за свои труды.

                Аппетит приходит во время еды, да и техника не стоит на месте. Появилась мода на миниатюрные приёмники в мыльнице. Если сама мыльница стоила сущие копейки, то нужные радиодетали уже стоили денег, которых как раз и не было. Пришлось зарабатывать. Наш лесхоз объявил, что принимает у населения еловые шишки для пополнения семенного фонда и выращивания всё тех же пресловутых ёлочек. Ёлок с шишками у нас за дорогой росло в изобилии, а лазать по деревьям мне нравилось всегда. Мы зимой частенько забирались на деревья и прыгали в сугробы. Я однажды прыгнул не совсем удачно, получилось мордой вниз, знатно рожу тогда ободрал об корни.

                Поначалу шишки обрывал и складывал в мешок. Получалось долго, неудобно и чревато падением. Потом просто скидывал шишки в снег, но выискивать их в сугробе – удовольствие не из приятных и тоже не продуктивно. Наконец осенило. Взял маленькую отцовскую ножовку и стал просто отпиливать макушки с шишками – всё равно этот лесочек должны были спилить. На его месте потом собирали дома, которые перевозили с дальних лесоучастков, лес в тех местах весь вырубили, и леспромхозу содержать дальние поселения и людей в них стало не рентабельно. Так вот, я выбирал две-три ели, которые росли рядом, забирался, спиливал макушку, раскачивался так, что цеплял макушку другого дерева, подтягивал к себе, перебирался на другое дерево, а после обезглавливания всех елей – спускался вниз. Так оказалось гораздо продуктивней. Рассказал о промысле приятелю однокласснику Сане Березенкову. Он заинтересовался заработком: на мелкие расходы денежки нужны всем. Уже на месте познакомил его со своей технологией, и мы принялись за работу. Сначала всё шло хорошо, но потом Санька не удержался, по веткам объехал, свалился в сугроб и ушиб кобчик. Проверив свой организм на предмет целостности, он высказал мне всё, что он думает про ёлки, шишки, эту затею и, гордо хромая, удалился в сторону дома. Ну, а я всё-таки заработал на радиодетали, сделал себе приёмник в мыльнице, и жутко возгордился собой. В глазах соседских девчонок я выглядел достойно. Возможно поэтому одна из них спросила, отчего мы с ними не дружим. Как это не дружим? А с кем мы тогда до позднего вечера сидим на лавочке, кормим комаров, рассказываем вычитанные из книг истории или анекдоты травим да в карты играем? Нет, говорит, дружат не так. Я в то время и понятия не имел, что девочки взрослеют раньше, и мысли у них в голове совсем не об анекдотах.

                *****

                Если спросить, были тогдашние пацанята и девчата в то время счастливы, то я за всех не отвечу. Про себя скажу, что никогда не задумывался по этому поводу, но, скорее всего, что да, если судить по воспоминаниям. Жили, как и играли, всегда взаправду, на всю катушку, взахлёб. Родители учили нас жить по правде, а поступать, по совести. Мы и жили, как могли. Не как хотелось, а как получалось, не задумываясь о смысле жизни, с верой в то, что впереди, где-то за тем углом, там, где кончается детство, нас непременно ожидает светлое, и обязательно счастливое, будущее. Сильнее и болезненней всего мы в детстве переживали любую несправедливость.

                Что было потом? А потом незаметно наступила взрослая жизнь, с её взрослыми «тараканами», тоже интересная, но не такая яркая и беззаботная. И это уже совсем, совсем другая история, из другой оперы. Как-то незаметно и невзначай сменились акценты: если прежде весь окружающий мир был для меня, и я в нём, то теперь я стал для мира его действующим лицом, его работником и движущей силой (тягловой лошадкой). Изменились методы обучения: не доходит через голову -дойдёт через ноги. Всё заслонили и заменили собой РАБОТА и БЫТ с бабушкой ЗАБОТОЙ. "Прежде думай о Родине, а потом о себе..." Как раб на галере: не прикован цепью - а не убежишь, вокруг море до горизонта. Стоит оставить весло, бросить работу - и ты тут же окажешься за бортом. Таковы условия в этом мире. Поэтому все делают вид, что усердно работают, а хозяева галеры делают вид, что достойно оплачивают труд.


                Жизнь стала более суматошная и динамичная, её центр давно сместился в сторону городов. Туда же потянулись и люди. Деревни и сёла осиротели без людей, оглохли от тишины без детских голосов, состарились и медленно умирают. Иных не осталось вообще, догнивают лишь руины и дороги с колеями, по которым никто больше не ездит, заросшие чертополохом и борщевиком. Да ещё стоят пока кирпичные и бетонные постройки бывших коровников, разорённые и без крыш. Поют птицы, шумит ветер, но нет привычного деревенского шума. Не мычат коровы, не орёт заполошно петух. Печально склонили кроны и опустили руки – ветви старые берёзы и липы, что растут вдоль бывших улиц. Тишина, как на кладбище.

                На Велесе тоже разруха, многих домов уже нет, мои дедушки с бабушками, многие дяди и тётушки, и отец с мамой в бессрочном отпуске отдыхают у озера на местном кладбище от трудов праведных. Часть домов используется городскими потомками в качестве летней резиденции для дачного отдыха от городской суеты. Оставшиеся живут как могут, обеспечивают быт своим собственным трудом. Кто бы что ни говорил, а большая часть достижений в области электроники и автоматики, все спутники, компьютеры и кухонные прибамбасы, дело рук и мозгов нашего поколения. Только не надо забывать, что базу для нашего технического возвышения подготовили дедушки и бабушки, папы с мамами, тёти да дяди. Каждый делал своё тело и не помышлял о славе. Делай, что должно, и будь, что будет – принцип верный и давно известный. Может быть маятник развития качнётся в обратную сторону, и сёла снова возродятся на более высоком уровне. Хочется верить.

                *****

                А потом что-то пошло не так. Или мы не туда пошли. Цветные картинки из этой жизни мне уже не транслировались.
 
                Кажется, я начинаю понимать логику своих чёрно-серых снов, где брожу по виденным ранее местам среди беспорядка, грязи и жуткой разрухи. Я нахожу на прежнем месте работы свой металлический шкаф, там должны лежать разные инструменты и запчасти. Открываю ключом замок и перед глазами предстаёт всё тот же никому не нужный хлам в истлевших от времени коробочках и бумажных пакетах. Мимо меня, словно пустого места, проходят незнакомые люди с равнодушными лицами, и я не вызываю у них абсолютно никакого интереса, кругом буквально витает в затхлом, гнилом воздухе сонная зелёная тоска вперемежку с безнадёгой. Я вижу своё давно отработанное и не значимое прошлое, а все вокруг – это просто тени моих воспоминаний. Кто-то мудрый – интуиция или всё ведающее послезнание подсказывает мне, что возврата в прошлое нет, это прошлое токсично, вредно для здоровья и не пригодно для жизни. Наше прошлое – это отработанное время, его фекалии, такого же неопределённого цвета, только без запаха.
 
                *****

             Сколько раз я убеждался в несостоятельности надежд и тщетности ожиданий! Когда меняешь место жительства, место работы или просто расстаёшься на длительное время с привычным тебе окружением, всегда возникает ложная уверенность, что это не навсегда, ты в любой момент можешь вернуться, и всё вернётся на круги своя.

«До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди»

                Фига с два! В последствии выясняется, что это не так. Даже в том случае, когда ты на время вернулся в прежний коллектив, то с неприятным удивлением обнаруживаешь – без тебя тут что-то поменялось, ты на этом празднике жизни уже не вписываешься, словно инородное тело. Нет больше задушевности в общении, поменялись люди, их привычки и ценности, поменялся ты сам, а последующее расставание будет облегчением для всех действующих лиц. Разочарование – это всегда неприятно. Остаётся одна ностальгия по прошлому, когда хочется вернуться, но… не куда. Нельзя в одну и ту же реку войти дважды.

                *****

                Я уезжаю, оставляю себя в прошлом, все свои привязанности, друзей, знакомых, любимые места. Беру с собой только воспоминания, хорошие и плохие, все, что пережил и нажил. Я поднимаюсь над своим прошлым, оставляя его где-то внизу. Оно уменьшается, становится уже не столь значимым, затем вообще вырождается в точку. А надо мной на чёрном бархате бытия сверкают и переливаются звёзды возможностей и надежд. Тут выбирай – не выбирай, а как бутон у цветка, пора не раскроется – ни за что не угадаешь, насколько он хорош, не дано заранее знать, какой сюрприз тебе приготовила природа и судьба. И винить тут некого, сам выбирал и тыкал пальцем в приглянувшуюся звёздочку - надежду. Не получилось, как с первого раза не получился у Данилы-мастера каменный цветок? Не беда, можно попытаться выточить ещё один, потом ещё, не раз и не два. Камней много. Может случиться, что ты всю жизнь будешь без толку перебирать бутоны возможностей в надежде на фарт, порхая с одного на другой, как стрекоза из басни. Ни себе, ни людям. Жить свою надо делать самому. Сейчас, сегодня и всегда.

                Жизнь сравнима с колокольным звоном: - вначале это хрустальный звонкий колокольчик детства, потом густой и торжественный гул, а в конце – один хриплый дребезжащий звяк-звяк... А в это время за углом тебя уже ждут, плотоядно облизываются, нетерпеливо перебирая лапами, абзац и песец.
«…Вот так же отцветём и мы
И отшумим, как гости сада...
Коль нет цветов среди зимы,
Так и грустить о них не надо...»
               
                Нахабино, апрель, 2020г.