de omnibus dubitandum 111. 74

ЧАСТЬ СТО ОДИННАДЦАТАЯ (1902-1904)

Глава 111.74. ВСЮ ЗАГВАЗДАЛИ… БАЛОВНИК...

    Когда я пил квас в передней, Даша сносила посуду в кухню. Она осторожно спускалась с лестницы, а я перегнулся через перила и кинул ей на тарелки крымское яблоко. Оно упало в соус из-под телятины и забрызгало ей лицо и фартук. Она вскрикнула от испуга, увидала, что это я, и так взглянула, что у меня повернулось в сердце.

    – Всю загваздали… баловник!.. Что теперь мне за это будет!..

    А глаза ласково смотрели.

    – Миленькая, прости!.. – зашептал я растерянно, – сюрприз я тебе хотел…

    – И что вы только со мною делаете, – шептала она с укором. – Еще увидят…

    – Я тебе куплю новый фартук, у меня есть в копилке!.. Но она уже сошла в кухню.

    А я убежал к себе и упал на кровать, не зная, куда мне деться. Что-то со мной творилось. Неужели я так влюбился?! Без Даши мне было нестерпимо. Я только о ней и думал. Вспоминал – с самого утра, как было. Нет, раньше, гораздо раньше, два года назад весной!..

    Вечером сочинил стихи. Она, думала обо мне. Конечно, она влюблена в меня, с самой Пасхи. Первая потянулась целоваться. Нет, раньше, когда примеряла кофточку. Переговаривалась за дверью, нарочно стучала щеткой. Хотела меня увидеть, открыть окно. Сама зацепила за ногу… прибежала прочесть билетик! Ревнует даже! С каждым часом она милее. «А если придет к тебе ночью с распущенными волосами?» – вспомнились слова Сеньки. Темное, что я знал, стояло во мне соблазном тайны. Я вспомнил один случай происшедший два года назад.

    …Первый весенний день. Слепит совсюду. Огромная лужа на дворе, плавают в ней овсинки, утиный пух.

    «Еще экзамены! – тревожно подумал я. – Поправляться по геометрии завтра надо…». Я посмотрел на образ, и стало страшно, что у меня такие мысли. «А вдруг меня Бог накажет?…». Я зашептал молитву и обещал, если перейду в шестой, сходить взад и вперед к Троице. И когда обещал, чувствовал, что думаю о Даше, как пойду с нею по ягоды.

    Я пробовал заняться, но ничего не вышло.

    «Внешний угол треугольника равен двум прямым без внутреннего, с ним смежного». Что значит – двум прямым? Чушь какая! «Без внутреннего, с ним смежного?». Пустые были слова. Что это такое – «смежного»? Почему такие углы – прямые! Все они острые, как пики!.. Я перебирал страницы и ужасался, как много надо. Все, что я знал, смешалось.

    Кричали на дворе мальчишки, играли в бабки-салки. Счастливые! У них никаких экзаменов. И скорняк Василий Васильич счастливый тоже: должно быть, пошел к вечерне. Скорнячиха за ним плетется, счастливая. И зачем забегает к нам конторщик? Кажется, есть свой двор… Вздумал выпрашивать газетку! Каждую субботу ему – про «Чуркина»! И почему-то через Дашу просит… И что ему здесь нужно, трется? У него тетка скорнячиха… С утра трется!

    Подходя к крыльцу, я увидал конторщика Сметкина, который утром читал «про счастье». Он раскланялся, мотнув на мои тетрадки:

    – Жара вам теперь-с, с экзаменами! Сам, бывало, страдал ужасно, перед дипломом!..

    Его усики и прыщи показались особенно противными, и я сказал:

    – Наши экзамены не чета вашим, городским! Да ты и училища-то не кончил, выгнали тебя! Мне Василий Васильич говорил…

    Он по-дурацки ухмыльнулся: – Выгнали… А в каком смысле выгнали? Надо знать. А дяденька в меховом деле понимает только. А я сорок рублей в месяц получаю! Вот вам и выгнали!

    – И нечего здесь болтаться! – закричал я.

    – Извините, я к тетеньке хожу! – нагло ответил он.

    – Тетенька не на нашем крыльце! И потом… – вспомнил я слова Гришки, – ты гнилой… можешь нас заразить!

    Он подскочил ко мне, так что я поднял книжку.

    – А за это я… исколочу! – проговорил он злобно. – Ты, кишочки зеленые… смотри!..

    И как раз появился Сенька! Он подошел «полковником», налился кровью и пробасил:

    – В-вон отсюда!!! Или я тебя… вышвырну!..

    Он сказал так решительно, словно железным голосом, что Сметкин сейчас же сдал.

    – Да они ко мне придираются, а я только… к тетке сюда хожу!

    – Связываться со швалью… – сказал Сенька, толкая плечом конторщика.

    – Ноги ему поломать!.. – послышался голос кучера. – Ты, гнилой черт, лучше не заявляйся! Знаю, чего ему надо! За Дашкой привдаряет, давно гляжу…

    – Вот-дак ловко! – побледнел конторщик. – И не думал… Они мне «Листок» давали про «Чуркина», я и дожидался!..

    «Листок» я ему давал, передавала Даша. Мне стало стыдно, и я сказал:

    – Это верно, за «Листком» он ходит…

    И мы ушли.

    – Ну что, было? – спросил я Сеньку. – Встретил ее на улице? Я из окошка видел.

    – А, видел… Пока ничего… Посоветоваться к тебе…

    Это мне польстило. Когда мы пришли в мою комнату, Сенька насупил брови и сказал нехотя:

    – Гм!.. Хотел под дверь ей сунуть, да черт у ворот сидел!..

    – Какой черт?! – удивился я.

    – Домовой хозяин. А то девчонки…

    Я ничего не понял. Какие девчонки, где?…

    – Она же рядом, соседи ваши, постойки…

    У меня пошло перед глазами.

    – Она?!. с роскошными волосами?!. – воскликнул я.

    – Так вот… – сказал он мимо меня и кашлянул. – Чего ты так? Разве ты с ней знаком?…

    Сердце мое сжалось, но я сдержался.

    – Конечно… недавно… она познакомилась со мною… через забор…

    – Через забо-ор!.. Какое же это…

    – Она хотела даже… подарить мне поцелуй!

    – Ого! – насмешливо сказал Сенька, но губы его скривились.

    – И я чувствую, что она… Ну, это… для тебя не интересно. Хочешь послать письмо? – насмешливо сказал я. – Попробуй…

    – Нечего и пробовать! – заносчиво крикнул Сенька. – Мы уже переговорили… раньше заборных комплиментов! Пожалуйста, не форси, что можешь стать на моей дороге! Глупо. Да и рано, только четырнадцать!..

    – Во-первых, давно пятнадцать, подумал я сейчас, а все дают шестнадцать! И я… произвожу впечатление на… же-нщин! Что у меня нет усов, это только… наивная девушка может!.. И у Аполлона тоже нет усов, а все… признают! Женщины ценят глаза и… ум! Пушкин вовсе не был красив, а все с ума сходили! – сыпалось из меня. – Всякую женщину можно покорить… жаром души и сердца! И все поэты имеют миллион поклонниц!..

    Сенька тогда слушал насмешливо и почесывал себе нос. Я боялся, что он скажет  такое, что сразу меня убьет. Но он только сказал – «гм… гм!..», – но и это меня убило. Из этого «гм!» я понял, как он уверен.

    – Ты всегда признавал только и-де-альную любовь! – насмехался он надо мной.

    – Можешь и-де-ально любить ее! Не запрещаю! Люби! А я смотрю реально, и она бу-дет моей!

    Мне представились ее косы и царственно-бледное лицо, и я остро почувствовал – что теряю!

    – А я по одному ее голосу чувствую, что она недоступна… ничему низменному и грязному! Да ты не в старуху ли влюбился? – пробовал посмеяться я. – Повивальная бабка, акушерка? Жирная старуха в бородавках? Но у ней уже есть любовник, «Рожа»!
– «Ро-жа»?! – поразился Сенька. – Не может быть!..

    Я ему рассказал про «Рожу». А сердце ныло. Я оглядел его длинный нос, выпуклые глаза, «рачьи», его долговязую фигуру. Не может такой понравиться! Ну, пококетничает… А у меня… И Даша в меня влюбилась, а над Сенькой всегда смеется.

    – Так ты в эту старуху врезался? – пробовал я дразнить тогда.

    – Нечего дурака ломать! – рассердился он. – Она – ученая акушерка, красавица… Читал на вывеске – «Акушерка, С.К. Постойко»? Она и есть.

    - А я думал, что это – повитуха!

    – Конечно, говорил он, я мог бы подождать до субботы и проводить из церкви, но надо ковать железо, пока горячо! И Македонов советует… Написал признание в любви и прошу свиданья… хотел под дверь сунуть, чтобы сегодня же приходила в городской сад… прошу решительного ответа. А этот черт… и девчонки торчат, увидят!

    – Сенька, я должен тебе сказать… Она… тоже мне нравится… Я ее давно заметил… она поразительно красива!..

    – Да, недурна… – процедил он сквозь зубы. – Не запрещаю… пожалуйста! Я смотрю на нее просто как на красивую же-нщину! Не люблю рассысоливать! Не я, а она мной заинтересовалась? Ясно, что я ей нужен!.. А ты еще слишком молод! Попробуй… – повел он плечом и сплюнул. – Только ничего не выйдет.

    – Но почему ты воображаешь, что она так легко смотрит на… на любовь? Она же не такая…

    – Есть данные! – сказал он нагло. – Видно сразу, что ищет приключений. И вот, написал письмо… Просмотришь?

- С той поры пролетело два года, и вот я вновь в отпуске, последнем кадетском, на родине в станице Пашковской.