Клюев

Выдающийся крестьянский поэт Николай Алексеевич Клюев родился в октябре 1884 года в деревне Коштуге близ Вытегры (Олонецкая губерния). Отец его в молодости служил в жандармском корпусе, потом был урядником, а доживал жизнь сидельцем в казенной винной лавке. Мать происходила из старообрядческой семьи. В детстве Клюев окончил церковно-приходскую школу (1895) и двухклассное городское училище в Вытегре (1897), год проучился в Петрозаводской фельдшерской школе. Шестнадцати лет он ушел в Соловецкий монастырь «спасаться», некоторое время жил в сектантских скитах.

Первые стихи Клюева, напечатанные в 1904 г. в сборнике «Новые поэты», были во многом созвучны музе крестьянских поэтов XIX века (Никитина, Сурикова и др.). Их основная тема - горемычная бедняцкая доля, а ведущий мотив – безысходность. Но уже в 1905 г.  в произведениях Клюева усиливаются гневные, бунтарские настроения. В 1906 году за распространение прокламаций Крестьянского союза он был арестован и провел шесть месяцев в тюрьме. В ноябре 1907 г. Клюева забирают в солдаты. Однако от ношения военной формы и оружия  он категорически отказался по религиозным убеждениям. В январе 1908 г. Клюева переправили в Петербург и поместили в Николаевский военный госпиталь. Врачи, освидетельствовав поэта, нашли его «малоумным» и негодным к военной службе.

Начав сочинять стихи, Клюев несколько лет переписывался с Александром Блоком и находился в эту пору под влиянием символистов. Первый сборник его стихов «Сосен перезвон» вышел осенью 1911 года с предисловием Брюсова. Следующие два года Клюев  был близок к акмеистам, но отошел от них, поскольку не разделял многие положения их программы. Стремление говорить «голосом народа», писать о «родном» - о том, что понятно «любому крестьянину» закономерно привело Клюева к фольклору. В его поэзию проникают мышление, быт, обычаи и язык русской деревни. Лирическое начало все больше поглощается эпическим. Поэт стремится выразить себя языком создателей былин и народных песен. Эти тенденции воплотились в третьем сборнике Клюева «Лесные были» (март 1913), значительно упрочившем его литературную известность.
В сентябре 1915 г. Клюев познакомился с Есениным. В течение нескольких месяцев они были очень дружны. Зимой 1916 г. почти одновременно вышли сборники их стихов («Радуница» Есенина и «Мирские думы» Клюева). Клюев тогда много размышлял об особенном «народном» поэтическом языке. «Мирские думы» оказались перенасыщены малоупотребительными областными словами и неологизмами, изобретенными самим поэтом. Но в последующие годы он преодолел эти крайности и постепенно возвратился к общелитературному языку. В 1916 г. Клюев пишет первые стихотворения будущего цикла «Избяные песни». Серая, непривлекательная на вид русская бревенчатая изба со всеми  атрибутами ее облика и быта становится  у него как бы символом патриархально-крестьянской России. Поэт стремился показать читателю ее сокровенную  духовную жизнь, ее «мистическую» сущность и настойчиво возвеличивал все, что имело отношение к деревенскому обиходу: лежанку, ковригу, прялку, «матерь-печь» и даже мужицкий лапоть. Изба выступает у него как Вселенная: она вмещает в себя все мировые эпохи и культурные пласты – этим видением окрашены стихотворения 1916-1917 годов.

Февральскую революцию Клюев встретил восторженно. Чувства, владевшие поэтом, передают строки из его «Красной песни», многократно печатавшейся в 1917-1918 гг.: «Оборваны цепи насилья, и разрушена жизни тюрьма!»  На Октябрьскую революцию он откликнулся «Песней Солнценосца». В феврале 1918 г. Клюев вступил в ряды РКП(б). В ноябре того же года при поддержке Горького вышел сборник «Медный Кит», объединивший клюевские произведения революционной поры. Среди них было и стихотворение о Ленине – одно из первых в советской поэзии художественное изображение «мужицкого» вождя. В 1919 г. Клюев один за другим публикует 11 крупных статей-очерков – подлинную «Осанну» русской революции. Все они были написаны  страстным, «профетически» возвышенным языком. Клюев не уставал обличать врагов – «богачей», «пособников угнетения» и др. Впрочем, уже тогда происходило много такого, чего поэт никак не мог одобрить. Он, например, возвысил свой голос против кощунственной практики раскрытия и поругания мощей святых праведников. Религиозные настроения поэта не остались незамеченными. В 1920 г. Клюева исключили из партии. В 1922 г. был опубликован сборник «Львиный хлеб», в котором поэт развернул перед читателем нерадостную картину горящей и гибнущей «неприкаянной» России. Ответом Клюеву стала резкая статья Троцкого в «Правде».

В середине 1923 года поэта в первый раз ненадолго арестовали и препроводили в Петроград. Выйдя на свободу, он не стал возвращаться в Вытегру, опасаясь новых преследований. Его стихи, между тем, все больше раздражали власть предержащих. Преувеличенное тяготение к патриархальной жизни вызывало отпор, непонимание. Поэта обвиняли в пропаганде кулацкой жизни. Стараясь оправдаться, Клюев выпустил в 1923 г. книгу «Ленин», в которой объединил все свои революционные стихотворения. Но вслед за тем появляется поэма «Заозерье» (1927), повествующая о  глухой северной деревушке, своего рода небольшом сказочном царстве, где властвует «лесной поп» - отец Алексей, и где чтут «деревенских» богов – Медоста, Фрола и Лавра. В другой поэме «Деревня» (1927) власть коммунистов прозрачно сравнивалась с татарским игом. Советская критика оценила эту поэму как «совершенно откровенную антисоветскую декларацию озверелого кулака». Своего рода вершиной клюевского творчества стала поэма «Погорельщина» (1928). Символом разоренной советской деревни выступает тут поморское село Сиговый Лоб, одичавшее и обездолевшее; а в качестве одной из героинь действует «любимая Настенька» - княжна-великомученица Анастасия Романова.  Понятно, что при жизни Клюева поэма не была опубликована; списки ее ходили по рукам. В поэме  «Песнь о Великой Матери» (1933; она сохранились только в фрагментах)  описывался уже исчезнувший крестьянский мир: одухотворенный «мужицкий» труд, красота народных праздников, обрядов, поверий. Клюев оплакивал гибель старой «избяной» России, навсегда утратившей свою сказочную красоту.

В 1932 г. Клюев был исключен из Всероссийского Союза Советских писателей и фактически отлучен от литературы. Печатать его перестали.  Покинув негостеприимный Ленинград, где его подвергли тотальной травле, поэт перебрался в Москву. Впереди его ждали годы беспросветной нищеты. Не имея возможности себя прокормить, Клюев стал просить подаяние на церковной паперти. Компетентные органы расценили его поведение как пассивный вызов советской власти. В феврале 1934 г. Клюев был арестован и приговорен к пятилетней ссылке в поселок  Колпашево в Нарыме. В конце года больному поэту разрешили переехать в Томск. Из-за материальных лишений жизнь здесь так же была крайне тяжела. В июле 1937 г. Клюев был вновь арестован по надуманному делу – его обвинили в том, что он организовал и возглавил   контрреволюционную, монархическую организацию «Союз спасения России». В октябре заседание тройки Управления НКВД Новосибирской области постановило «Клюева Николая Алексеевича расстрелять. Лично принадлежащее ему имущество конфисковать». Приговор был приведен в исполнение в период 23-25 октября 1937 года.


x x x

Утонувшие в океанах
Не восходят до облаков,
Они в подземных, пламенных странах
Средь гремучих красных песков.

До второго пришествия Спаса
Огневейно крылаты они,
Лишь в поминок Всадник Саврасый
На мгновенье гасит огни.

И тогда прозревают души,
Тихий Углич и праведный Псков
Чуют звон колокольный с суши,
Воск погоста и сыту блинов.

Блин поминный круглый недаром:
Солнце с месяцем — Божьи блины,
За вселенским судным пожаром
Круглый год ипостась весны.

Не напрасны пшеница с медом —
В них услада надежды земной:
Мы умрем, но воскреснем с народом,
Как зерно, под Господней сохой.

Не кляните ж, ученые люди,
Вербу, воск и голубку-кутью —
В них мятеж и раздумье о чуде
Уподобить жизнь кораблю,

Чтоб не сгибнуть в глухих океанах,
А цвести, пламенеть и питать,
И в подземных, огненных странах,
К небесам врата отыскать.

x x x

Я говорил тебе о Боге,
Непостижимое вещал,
И об украшенном чертоге
С тобою вместе тосковал.

Я тосковал о райских кринах,
О берегах иной земли,
Где в светло дремлющих заливах
Блуждают сонно корабли.

Плывут проставленные души
В незатемненный далью путь,
К Материку желанной суши
От бурных странствий отдохнуть.

С тобой впервые разгадали
Мы очертанья кораблей,
В тумане сумеречной дали,
За гранью слившихся морей.

И стали чутки к откровенью
Незримо веющих сирен,
Всегда готовы к выступленью
Из Лабиринта бренных стен.

Но иногда мы чуем оба
Ошибки чувства и ума:
О, неужель за дверью гроба
Нас ждут неволя и тюрьма?

Всё так же будет вихрь попутный
Крутить метельные снега,
Синеть чертою недоступной
Вдали родные берега?

Свирелью плачущей сирены
Томить пугливые сердца,
И океан лохмотья пены
Швырять на камни без конца?

x x x

Он придет! Он придет! И содрогнутся горы
Звездоперстой стопы огневого царя,
Как под ветром осока, преклонятся боры,
Степь расстелет ковры, ароматы куря.

Он воссядет под елью, как море гремучей,
На слепящий престол, в нестерпимых лучах,
Притекут к нему звери пучиной рыкучей,
И сойдутся народы с тоскою в очах.

Он затопчет, как сор, вероломства законы,
Духом уст поразит исполинов-бойцов,
Даст державу простым, и презренным короны,
Чтобы царством владели во веки веков.

Мы с тобою, сестра, боязливы и нищи,
Будем в море людском сиротами стоять:
Ты печальна, как ивы родного кладбища,
И на мне не изглажена смерти печать.

Содрогаясь, мы внемлем Судьи приговору:
«Истребися, воскресни, восстань и живи!»
Кто-то шепчет тебе: «К бурь и молний собору
Вы причислены оба — за подвиг любви».

И пойму я, что минуло царство могилы,
Что за гробом припал я к живому ключу...
Воспаришь ты к созвездьям орлом буйнокрылым.
Молоньей просияв, я вослед полечу.

x x x

Сегодня небо, как невеста,
Слепит венчальной белизной,
И от ворот — до казни места
Протянут свиток золотой.

На всем пути он чист и гладок,
Печатью скрепленный слегка,
Для человеческих нападок
В нем не нашлося уголка.

Так отчего глядят тревожно
Твои глаза на неба гладь?
Я обещаюсь непреложно
Тебе и в нем принадлежать.

Ласкать, как в прошлом, плечи, руки
И пряди пепельные кос...
В неотвратимый час разлуки
Не нужно робости и слез.

Лелеять нам одно лишь надо:
По злом минутии конца,
К уборке трав и винограда
Прибыть в обители Отца.

Чтоб не опали ягод грозди,
Пока отбытья длится час,
И наших ног, ладоней гвозди
Могли свидетельствовать нас.

x x x

Ты всё келейнее и строже,
Непостижимее на взгляд...
О, кто же, милостивый Боже,
В твоей печали виноват?

И косы пепельные глаже,
Чем раньше, стягиваешь ты,
Глухая мать сидит за пряжей
На поминальные холсты.

Она нездешнее постигла,
Как ты, молитвенно строга...
Блуждают солнечные иглы
По колесу от очага.

Зимы предчувствием объяты,
Рыдают сосны на бору;
Опять глухие казематы
Тебе приснятся ввечеру.

Лишь станут сумерки синее,
Туман окутает реку, —
Отец, с веревкою на шее,
Придет и сядет к камельку.

Жених, с простреленною грудью,
Сестра, погибшая в бою, —
Все по вечернему безлюдью
Сойдутся в хижину твою.

А Смерть останется за дверью,
Как ночь, загадочно темна.
И до рассвета суеверью
Ты будешь слепо предана.

И не поверишь яви зрячей,
Когда торжественно в ночи
Тебе — за боль, за подвиг — плача
Вручатся вечности ключи.

Модернизм и постмодернизм  http://proza.ru/2010/11/27/375