На зов трубы

В тесном стойле совхозной конюшни я стоял на коленях, прижавшись лицом к лошадиной голове, и горько плакал. Слёзы текли по испачканному в грязи лицу и, срываясь с моих щёк, исчезал в густой гриве лошади.

Ещё сегодня, трясясь в старом вагоне пригородного поезда, я мечтал как вернусь домой, прижмусь к тёплому телу моей любимой лошади, услышу её весёлое ржание, почувствую на щеке влажность её горячих губ. И вот беда.

- Ну что ты убиваешься? Слезами горю не поможешь. Дома-то наверное заждались тебя, – пытался успокоить меня конюх Егорыч. – Поздно уже. Утром фельдшер придёт, посмотрит, может всё и обойдётся. Иди-иди, милый, мне пора ворота закрывать.
В больших тёмных с густыми ресницами глазах кобылы был одновременно и страх, и мольба, и надежда на помощь. Тело её судорожно вздрагивало, лошадь резко поднимала голову, вытягивала шею, из горла вырывался тяжёлое, свистящее дыхание.

Егорыч взял меня за подмышки, приподнял и подтолкнул к выходу:
- Экий ты больно жалостливый. Сказал же тебе, всё к утру образуется, иди спи – ночь на дворе.

Дома, как ожидалось, мать встретила меня упрёками:
- Посмотрите на этого конюха! Новая одежда вся в грязи. Мне теперь только стиркой и заниматься. Раздевайся в коридоре и иди мойся. Ужин на плите.

Усталый и измученный горем уткнулся я в подушку, но сон никак не приходил. «Неужели Ясная помрёт?» - об этом я даже и подумать не мог.

Голова отяжелела, веки слипались, кровать куда-то улетала, унося меня с собой…
И вот я уже вновь на конюшне. Наш класс привели на совхозный скотный двор на экскурсию. Валентина Михайловна – учитель биологии и наш классный руководитель любила, чтобы мы в реальности увидели всё то, о чём она рассказывала на уроке. И не важно, были ли это «тычинки и пестики», утки и гуси, свиньи и коровы. Девчонкам конечно больше всего понравились симпатичные ушастые телята, а нам – конюшня с дюжиной взрослых лошадей.

Решено было взять над ними шефство.

- Выбирайте, кому какая лошадь понравится, все перед вами, – смеясь сказал зоотехник Василий Фёдорович. – Вот только Ясную не трогайте, – и он показал на стоящую в закутке огромную, непонятного цвета лошадь, – у неё норов не для детских игр. И лучше к ней не подходите. Она у меня к себе не очень подпускает.
Мальчишки с шумом и криками бегали от стойла к стойлу, споря кому какая лошадь достанется.
- Успокойтесь, всем лошадей хватит, а если нет, то возьмите шефство вдвоём над одной. Так веселее и легче будет.

Особенно много споров было вокруг чёрного как смоль жеребца Воронка. Его отвоевал, не без кулаков, Вовка Сержантов – парень на две головы выше нас всех. Было обидно. Я тоже хотел Воронка. Решил – раз он мне не достался – значит не надо никого. Обойдусь.

Все последующий дни в классе только и было разговоров, что о шефстве. Особенно шумели девчонки – у каждой был самый лучший, самый красивый телёнок. Парни рассказывали, что их учат как ухаживать за лошадью, надевать сбрую, вдевать удила, когда и сколько давать корма. И чем больше я их слушал, тем тяжелее становилось у меня на душе. Раннее детство моё прошло в деревне и я лошадей знал получше моих одноклассников.

Однажды, не выдержав, я сбежал с уроков на конюшню. Идти вместе с ребятами мне было стыдно. Лошади все были в работе, и на конюшне осталась одна Ясная. Когда я попытался приблизится к её стойлу, лошадь подняла голову и нервно перебирая ногами, зло сверкнула на меня белками глаз. Из моего деревенского опыта я знал, что лошади очень любят хлеб с солью, и поэтому, идя на конюшню, захватил с собой два густо посоленные куска хлеба. Но как подойди к этой дикарке, если даже взрослые её боятся? Выдрав прут из метлы, я надел на него хлебный ломоть и из-за соседнего стойла протянул его к морде лошади. Она фыркнули и мотнула головой – кусок упал в кормушку.

Это огорчило, но не охладило мой пыл. Подождав пока лошадь успокоится, я решил повторить свой цирковой номер. Но к радости увидел, что хлеб в кормушке съеден. Тогда, весь дрожа от страха, второй кусок хлеба я протянул прямо в руке. Лошадь, пофыркав ноздрями, вытянула губы и аккуратно взяла ими хлеб. Длилось это секунды, но от волнения пот выступил у меня на лбу. Я ещё не думал, чего я смогу добиться, но одно было ясно – себя я победил.

С тех пор каждый день украдкой от ребят я приходил на конюшню и через перегородку с рук кормил Ясную хлебом. Однажды я не застал её на месте и уже хотел уходить, когда заметил лошадь, запряжённую в лёгкие санки, привязанную к забору. Долго не решался в открытую подойти к ней, но лошадь, почуяв меня, оглянулась и тихо заржала. Это придало мне смелости и я не только скормил весь принесённый хлеб, но и легонько погладив её по голове, вытащил из гривы застрявший там репей.

- Откуда такой храбрец взялся? – послышался окрик возницы. – Я и то к ней без кнута не подхожу. Агроном на днях хотел запрячь её, так она копытами все сани в щепки разбила.

Прошёл месяц моих тайных встреч с Ясной. Кобыла уже издали чувствовала мой приход и встречала весёлым ржанием. В один из таких приходов меня застал зашедший на конюшню счетовод.

- Это, значит, ты повезёшь меня? Тогда давай запрягай лошадь. Нужно ехать на почту за деньгами.
- Я?.. Я?.. – опешил я от такого наскока.
- Хватит якать. Быстро запрягай. Позвонили чтобы срочно ехали, – не унимался счетовод.

Хомут, дуга и вся упряжь были у конюха наготове. Ясная, несмотря на все мои неловкие движения, покорно дала себя запрячь в лёгонькие, специально изготовленные для неё сани.

Когда мы выехали со двора, мне казалось, что все люди только и делали, что смотрели на нас. От волнения и гордости щёки мои горели огнём. Мы с ветерком пронеслись по всему посёлку и лихо подкатили к подъезду совхозной конторы.

Не испортил мне настроения даже конюх, выругавший меня на чём свет стоит:
- Чтобы ноги твоей в конюшне больше не было! В тюрьму, подлец, захотел меня посадить.

На следующий день я снова пришёл на скотный двор. Дорогу в конюшню мне преградил Егорыч.
- Ты что, вчера оглох?! Я тебе русским языком сказал, чтобы глаза мои тебя больше здесь не видели! – и он замахнулся на меня метлой.

Я не собирался сдаваться. И Егорыч услышал всё, что я о нём думаю. Мой голос услышала Ясная и как обычно радостно заржала. Злость у Егорыча прошла. Человек он был добрый.

- Эко паразиты как спелись. Ну иди ты к ней, слышишь, соскучилась.

Так я стал своим человеком на конюшне. Ребята к тому времени уже успели охладеть к шефству. На улице соблазнов было много. Да и надо сказать, что дело это было нелёгкое. Чистить лошадь, убирать стойло, подносить сено и конс-корма, таскать воду, вывозить навоз… в общем, романтики не много. Меня поддержал мой друг Валерка. Мы хотели побольше знать о лошадях и часами просиживали в библиотеке Клуба Речников, выискивая всё, что писалось о них в книгах и журналах. Тогда я узнал, что лошадиный мир огромен, более двухсот пород, что лошадь одно из первых животных, которых приручил человек, что есть дикие лошади Пржевальского, арабские, кабардинские скакуны, владимирские тяжеловозы, свои породы лошадей на Дону, Кубани, в Поволжье, что лошади полностью изменили жизнь американских индейцев и много, много другого.

Но больше всего меня поразило известие, что у лошадей свои названия цветов-мастей: буланая, каурая, сивая, вороная, гнедая, крапчатая и т. д., и что породистые лошади имею свои строгие параметры форм и веса. По этим данным Ясная подходила к орловской породе рысистых лошадей. Это подтвердил нам и зоотехник Василий Фёдорович. В то время шло активное сокращение в рядах Советской Армии. Ликвидировались целые кавалерийские полки. И те лошади, что не отправлялись на живодёрню, раздавались колхозам. Василий Фёдорович был членом комиссии по отбору лошадей в сельское хозяйство, и командир кавполка, с которым он сдружился, передал ему своего боевого коня – Ясную, с условием, что конь будет использоваться только как ездовой. Вот почему Ясная оказалась в совхозе на таких привилегированных правах. Узнав историю моей лошади, я был горд безмерно. На складе обнаружились новенькое красивое седло и нарядная уздечка – приданое Ясной от командира.

Совхоз был в черте посёлка Ольховец, и далеко разъезжать его работникам не было нужды. Ясная часто застаивалась в конюшне, и я попросил разрешить нам верховые прогулки. На летних каникулах в деревне у дедушки я уже научился ездить верхом на лошади и даже без седла. Правда, после таких поездок приходилось обедать стоя.

Прогулки верхом стали для меня большой наградой – любая работа на конюшне уже не была в тягость. Но сильнее меня этому радовалась Ясная. Стоило мне зайти на конюшню с седлом и кобылка устраивала такую свистопляску, что трещали перегородки и кормушки. Мы носились по окрестным полям и лесам, не зная устали, купались в Свири и в озёрке. Ясная, как ребёнок резвилась на траве, болтая в воздухе ногами…
От сонных видений кружилась голова. Ночь была беспокойной. Дневные переутомления и расстройства обернулись кошмарами – кто-то огромный и чёрный гонялся за нами. Я погоняю Ясную сильней, сильней и вдруг срываемся и летим в пустоту. В немом ужасе я кричу: «Ясная, Ясная!..» – и просыпаюсь. Ночь, темно. Рядом мама:

- Что с тобой, Толик?
- Мама, где Ясная?
- Спи, спи. Ещё ночь. Помешался ты на этой кобыле.

Но уснуть уже не могу. Потихоньку, чтобы не разбудить никого, вышел в коридор, оделся, а самого бьёт дрожь – как там Ясная?

Предрассветные сумерки плотно укрывали посёлок, дороги почти не видно. Бегу к совхозной конюшне. Дверь закрыта, но я знаю как можно пробраться к лошадям через сеновал. В конюшне темно. Свет от ранней утренней зорьки едва пробивается через узенькие окна.

Сердито заржал жеребец Воронок. Как истинный вожак, он охраняет стадо. Но мне не до него – бегу к Ясной. Она лежит без движения, далеко откинув голову. Ещё больше раздувшийся живот вздымается резкими толчками. Не поднимая головы, она смотрит на меня одичалым взглядом. Зачем прибежал? Чем могу ей помочь? От собственного бессилия становится ещё тошней. Нужно кого-то позвать на помощь. Но кого? Вдруг вспоминаю, что в кладовке, где хранятся хомуты и другая упряжь, иногда, если накануне крепко выпьет, остаётся ночевать старый скотник Силантич. На моё счастье из кладовки доносится могучий храп. Трясу старика за плечи. Он мычит, чертыхается и опять падает на лавку. Сталкиваю его на пол. Он поднимается, и я с трудом увёртываюсь от оплеухи.

- Силантич, милый, что делать с Ясной? Она умирает.
- Вот так всегда, как прижмут вам хвост, вы: «Силантич, Силантич…» А как поднести бы старику стопку – то нет тут вас никого. А вчера мне был юбилей.

Старик со звоном постучал по груди. На старой, видавшей виды гимнастёрке неровными рядами висели медали.
- Ну, пойдём, посмотрим. Э, брат, да у неё колики! Надо было её вчера хорошенько погонять.

Одного взгляда старику хватило, чтобы установить ведомый только ему одному лошадиный диагноз.
- Давай, Силантич, поднимем её!
- Не знаю сможем ли мы это осилить, – вздохнул старик.
Ни мои крики, ни отборная брань Силантича – ничего не помогало. Я охватил голову Ясной, пытаясь заставить её встать, старик несколько раз ударил её кнутом. Всё было бесполезно.

Меня душили слёзы, злость на Силантича, на себя за нашу беспомощность. Ответом были только тяжёлые вздохи Ясной.

- Бывало у нас в полку среди ночи приказ – выступать, а лошади так устали, что не только орудие тащить, но и самих себя поднять не могут. Тогда только один был выход – труба. Горнист как заиграет – мёртвые встают, не то что усталые лошади.
- Силантич, у Валерки есть пионерский горн, может принести?
- Давай тащи, – безнадёжно махнул рукой старик.

Я бросился бежать к своему приятелю. Разбудив не только валеркину семью, но и всех соседей, я всё же держал в руках горн.
Спросонок Валерка ни как не мог уразуметь для чего понадобился в такую рань горн. Но когда понял – огорчил меня.

- Ничего не выйдет. Мундштук я вчера где-то выронил и не мог найти.
Я был готов избить Валерку этим горном. Но тут выручила сестра Валерки Зинка.
- Труба есть у дяди Коли Смирнова, что руководит духовым оркестром.

Мы побежали с Валеркой к дому Смирновых и стали барабанить в окна и двери. В окно выглянула дочь дяди Коли – Людка. Наш вид, а Валерка как спал в одних трусах, так и прибежал, - видимо произвёл на них сильное впечатление – не иначе пожар.
Вышедшему к нам дяде Коле я долго не мог объяснить, чего от него хочу. От волнения и бега в горле всё пересохло. Да и как можно было разумно объяснить пожилому человеку, руководителю оркестра, что два чумазых, почти догола раздетых мальчугана, хотят чтобы он среди ночи сыграл на трубе в конюшне для лошадей. Но, как ни удивительно, дядя Коля нас всё же понял.

- Знаете что, ребята. Пока я на одной ноге дойду до клуба, а потом ещё в совхоз, у вас не только ваша кобыла, но и всё стадо сдохнет. Бегите в клуб. Я позвоню сторожу, он и даст вам трубу, и вы принесите её на конюшню. А я сейчас оденусь и выхожу.

Когда мы с трубой возвратились на скотный двор дядя Коля Смирнов уже был там. Наверное единственный раз в жизни «Сбор» и «В атаку» в исполнении знаменитого руководителя духового оркестра звучал среди ночи на скотном дворе.

Сначала казалось, что лошадь никак не отреагировала на зов трубы. Но вот напряглись уши, чуть поднялась голова. Я обхватил Ясную за шею и захлёбываясь слезами твердил: «Вставай, вставай же!».

Лошадь приподнялась, встала на передние ноги, но оторвать всё тело от пола не могла. Мы втроём бросились ей помогать.

Жаркие, призывные звуки лились из сверкающей позолоченной трубы дяди Коли. Это была самая прекрасная мелодия, какую довелось мне слышать. И под её звуки мы вывели Ясную во двор. Она неуверенно ступала, покачиваясь с боку на бок, обходя двор.

- А теперь садись на неё, вот тебе кнут, и постепенно разгоняй её, - потребовал Силантич, - Не жалей. Жалость в этом деле плохая помощница. Спасение её в движении.

После того, как мы подняли Ясную на ноги, я верил каждому слову Силантича. Дважды возвращались мы с Ясной к конюшне, но старик упорно гнал нас на дорогу. Когда в третий раз въехали на скотный двор, Силантич ожидал нас у ворот.

- Иди позавтракай. А я пока присмотрю за кобылой, нельзя дать ей ложиться.
Дома ругать меня было некому – все ушли на работу и в школу. Наскоро позавтракав стоя, я вернулся на скотный двор. Силантич водил под уздцы Ясную. Теперь на ней уже было надето седло. Старик догадался, каково было моё самочувствие после ночных скачек без седла.

Я уже хотел влезть в седло, но лошадь, повернув голову, потянулась ко мне. В кармане лежал для неё кусок посолённого хлеба. Но на этот раз она не стала есть хлеб, а уткнулась влажными губами мне в лицо и тихо заржала.

- Ну, верно же люди говорят, что вы спелись, - засмеялся Силантич и, взяв под руку дядю Колю, пошёл к воротам конюшни.

2020 г.