Дерево с глубокими корнями 4 гл

ДЕРЕВО С ГЛУБОКИМИ КОРНЯМИ
АЛЁНА ДУНАЕВА

Глава 4. «Следы истории»

Однажды мне приснился мой детский дом. Раньше, сны снились мне крайне редко. Только перед ответственными соревнованиями, или когда что-то доставляло мне неудобство - конфликт или ссора - то, о чём я не могла перестать думать в определенный момент, не больше. Все они почти сразу забывались. Но однажды всё изменилось. Не могу сказать, когда это началось. С того ли сна или нет. Слишком много времени прошло, когда я стала задумываться над этим фактом. Быть может именно так и проявлялась эта невидимая глазу разница во времени.

Я узнала выцветшие стены нашей столовой. Множество столов стояли пустыми с ровно задвинутыми стульями, чего у нас просто никогда не бывало. Было темно, и только тусклый рыжий свет с улицы проникал внутрь. Я никогда не видела столовую в таком образе хотя бы потому, что ни разу не была в ней так поздно. Взгляд на старые столы отдавался в груди тоскливым сквозняком. Я скучала. Впервые за всё время... Да что там время! Впервые за всю свою сознательную жизнь я скучала по тому месту, которое считала тюрьмой. Я смотрела на все эти столы и чувствовала, как сквозняк превращался в самый настоящий ураган, заставляя съежится от испытываемой боли. Она становилась сильнее, а я сгибалась под ее натиском всё ниже. Пока не увидела перед глазами кожаную обувь с грубыми швами, будто их шили подростки из обрезков грубой кожи и кусков верёвки. В обычной жизни такое не увидишь. Но я видела и знала, чьи они. Шэнь стоял прямо передо мной и боль, которую я ощущала, причиняла вовсе не тоска, а острый клинок, вонзающийся всё глубже и глубже, пока не уперся мне в грудь по самую рукоять. Шэнь улыбался. Как и в тот день, он улыбался. Я не помнила, что делала в нашу первую с ним встречу. Ничего, кроме того, как боролась с желанием отпустить цзянь, врастающий в мои руки с каждым ударом меча Шэня. И его улыбки, от которой ужас увеличивался в десятки раз. Этот сон не забывался. Более того он повторялся, заставляя бояться того, чего, возможно, не существовало вовсе.

Я не могла спать, не могла есть и пить, но силы были нужны и мне, и ребятам. Благодаря Юаню и его безупречной стрельбе, мы не умерли с голоду. Однако огонь удавалось разжечь не всегда, поэтому и готовить дичь удавалось лишь в те редкие случаи, когда удача решала взглянуть в нашу сторону. Шэнь шел по нашему следу, как ищейка. Иногда мне казалось, он дышал нам в спину. Даже когда на пути встретились монахи, приютившие нас на время, я долго не могла заснуть по ночам, опасаясь за детей. О себе я перестала думать, когда последний камень был возложен на могилы убитых. Я должна была, как сестра Сеи, стоять на своём, но трусливо сбежала. Может, останься я, что-то можно было бы изменить, кто-то мог бы выжить и бедным малышам не пришлось бы мучиться, столько дней неприкаянно блуждая по лесу перебиваясь крохами, которые и едой назвать было сложно. Меня одолевало непонимание, почему они не шли в город, где, наверняка, можно было обратиться в социальные службы. Разумеется, не понаслышке зная несовершенства современных госструктур, не пожелала бы никому оказаться в детдоме, но даже Я осознавала, что всё лучше, чем та ситуация, в которой мы находились. Натерпеться мне в жизни приходилось, вот только видеть, как на глазах тощают маленькие детишки, дрожащие по ночам от холода... Душа превращалась в камень - непробиваемый и непреклонный не до чего, кроме этих малышей. Именно так и исчезал страх, когда начало казаться, что не можешь представить ничего страшнее.
Когда мы столкнулись с буддийскими монахами, погода была жаркая, даже душная, хоть и не такая, как на момент моего первого появления в Китае. Наверное, время было около мая. Мы не могли позволить себе уйти далеко от пресноводного источника среди густых зарослей бамбука. Там набирали воду и монахи. Идея идти куда-то с первыми же встречными, разумеется, была мне не по душе. Но Юань был уверен в своём решении, а я - уверена в нём. Мне было необходимо быть в ком-то уверенной. Я вдруг оказалась старшей в копании детей, которых всё ещё плохо понимала, и в ситуации, которую не понимала вообще. Мне нужен был тот, на кого можно смело положиться. И этим кем-то стал Ли Юань.

Однажды, во время тренировки, когда я махала мечём налево и направо в старом знакомом упражнении, он молча подошел ко мне и взял из рук цзянь. Я не успела ничего сообразить, юноша лёгким и невесомым жестом срезал сухую голую ветвь ближайшего дерева. И я поняла, как бессмысленны были все мои попытки не забыть упражнение, суть которого я до последнего не осознавала. Сколько не старалась, у меня ничего не выходило, а когда все-таки удалось выполнить идеальный удар, на него ушли все силы. Это был бы бесполезный удар. Любой удар в моем исполнении становился бесполезным, так как я не представляла, что могу применить свои умения с той целью, с какой использовал их Шэнь.

Я не услышала ни слова от монахов. Даже не помню, чтобы Юань что-то сказал им. Не спрашивая ни о чём, нас привели в поселение огромное, по сравнению с тем, что мне приходилось видеть последний без месяцев год. Детей сразу отвели к одному из столов, которых под навесом было с десяток, и накормили. Территория была достаточно большой, обнесенной высокой глиняной стеной с башнями, возвышавшимися над растительностью вокруг. Но и перед воротами, как оказалось одними из нескольких имеющихся, также было много небольших построек, в которых жили люди. Когда на входе нас попросили оставить своё оружие, я засомневалась, но после того, как Ли спокойно расстался со своим луком, у меня не осталось выбора.
Место, хоть намекало на присутствие цивилизации, не вызывало никакого доверия лично с моей стороны. Всё казалось мне подозрительным. За то время, что я успела привыкнуть к новому обществу, также отвыкла от открытого ясного неба. Голубая пелена уже не ассоциировалось с тем чувством покоя и безмятежности, ощутимым однажды, наоборот, становилась пугающей, опасной.

Умом я понимала, что это должен был быть монастырь, но он слишком сильно отличался от того образа, который вырисовывался в моей голове при произнесении этого слова. Он значительно отличался даже от того храма, который я видела в доме Ли. Эти воспоминания стали казаться мне такими далекими, и только неизгладимые впечатления от встречи с чем-то незнакомым не давали мне забыть, что это было в моей жизни, а не приснилось. Моей фантазии просто не хватило бы на придумывание таких необычных картин.

Юаня повели куда-то вдоль открытого пространства. На свой страх и риск я настояла пойти с ним. Моё присутствие мало что давало даже мне самой, ведь я навряд ли смогла бы понять, о чём шла речь. Однако меня тянуло туда. Неважно куда. Я боялась потерять из виду ту единственную нить, связывающую меня со всем вокруг. По дороге с жадностью всматривалась в линии пространства: строений, деревьев и всего, что попадалось на глаза. В том числе и покоившийся в тени стеллаж с оружием. Такое я видела только в фильмах, которые иногда включал Федор Сергеевич на своем стареньком кассетном видеопроигрывателе. Почти все, кроме шеста и алебарда, были мне не знакомы. Какие-то можно было назвать копьями - их было больше всего - вот только их наконечники отличались от заурядных копейных. Скорее напоминали древние орудия пыток, которыми протыкали провинившихся и выпотрашивали их на дальнем от себя расстоянии, дабы не запачкаться. От собственных ассоциаций тревога нарастала семимильными шагами.

Нас завели в пустую залу, куда сквозь тонкую рисовую бумагу проникал солнечный свет, озаряя достаточно большое пространство. Невысокий свод держался на девяти деревянных колонах, выстроенных в три ряда по всей площади. Я могла только предположить, что это помещение предназначалось для молитв или аудиенций, потому что вмещало себя приличное число людей. Или мне так только казалось после тех землянок, в которых ютилось по три, а то и четыре человека. За нами тихо прикрыли дверь, но от шороха я рывком обернулась. Кроме нас с Юанем и нескольких статуй с изображением Будды в зале никого не было.

Не помню, было ли мне интересно, из чего сделаны эти статуи, до того как к нам присоединились дети. Показалось, мы пробыли там целую вечность. Сначала я стояла, потом опустилась у одной из колонн, приближенных к основному постаменту с самой большой статуей в зале, рядом с которой стоял столик со стопкой переплетенных между собой тонких продолговатых дощечек, развернутыми чистыми свитками и плоской деревянной коробочкой с изумрудной жижей. Я и не приглядывалась так к тому, что было на чужом столе. Однако это врезалось в мою память так же накрепко, как и слова монаха со двора Ли: «Дерево не может зацвести, если у него нет корней»...

Мне также трудно вспомнить, как именно вернулись дети. Сытые и довольные... сразу ли стали бегать, или им потребовалось время, чтобы привыкнуть к месту, в котором им ничего не угрожает... Кто из них стал зачинщиком беспорядка... Шу бегал за Талем, или Сея за Шу, а может Тэм дразнил Нюй за что-то... Вся толпа из пяти гномов пустилась обвивать круги возле колонн. Кто-то несильно толкнул столик и уронил камень, удерживавший край листов бумаги. Я едва успела подставить руку, чтобы их закрутившийся край не запачкался в зеленой краске, которая на ощупь оказалась прохладной, с комочками, похожая на глину. Моя ладонь была вся в краске. Кажется, я пыталась вернуть камень на место, но кто-то задел меня, и рука оказалась на бумаге. Прямо посередине целого листа застыл изумрудный отпечаток пятерни, четко и ярко выделяя каждые палец... Словно ветки молодого дерева, у которого еще не было ни ствола, ни корней, ни преданного волка у ног охотника, стоявшего рядом с саженцем. Линии дорисовывала память, будто в тот самый миг я смотрела картину, вызвавшую во мне страшную зависть. Как завороженная рука потянулась к отпечатку, которого однажды вечером так хотела и не смогла коснуться. Они были там! Линии, которых не было на листе, я видела как свою ладонь, прямо перед собой, реальную, существующую... Они проступали одна за другой, гася свет вокруг и возвращая меня в тот вечер. Последний вечер в поместье Ли. Я замотала головой. Сначала легонько, потом сильнее. Только линии не исчезали. Наоборот, становились яснее. Этого не могло быть, но я смотрела на ту картину, которой еще не существовало.

Где-то была вода. Мы проходили мимо каких-то хибарок ниже по двору и видели, как монахи, приведшие нас, заполняли большие бочки водой из ручья. Я опрометью бросилась в том направлении. Не разбирая дороги, спотыкаясь и поднимаясь, уперто сжимала от напряжения начавшие постукивать друг о дружку челюсти. Всё, что мне приходило в голову, это «Пора проснуться!». Я набрала в ладони ледяную воду и плеснула в лицо, совершенно забыв о зеленой глине. Однако, сколько бы раз я не делала это, перед глазами по-прежнему стояли странные рукотворный постройки и бочки с водой. Меня затрясло. Сдерживать стук зубов уже не получалось. Я вспоминала бабушку, Пао, сестру Сеи... бескрайние просторы природы, куда еще не добралась рука человека... ту связку обломленных стрел... Шэня... В конце концов, я окунулась в бочку головой. Ледяная вода залилась в нос. Всё щипало от этого ужасного ощущения, но меня по прежнему окружал тот же монастырь. Трудно было разобрать, пробивала ли меня дрожь от холода или от слез, с громким криком хлынувших наружу. «Как такое могло произойти?», «Что случилось?», «Как так получилось?» и прочее множество подобных вопросов я еще неоднократно задавала себе. Но ответ был один и чтобы найти его мне понадобилось очень и очень много времени.

Глаза бегали по окружавшему меня пространству и, не находя того, что могло бы хоть что-то объяснить мне, пускались по второму, третьему, десятому кругу. Я держалась за мокрую голову и повторяла: как такое возможно... Как такое возможно... Меня за плечо остановил Юань и только тогда я поняла, что сидела раскачиваясь назад и вперёд, из стороны в сторону, сама того не замечая. Едва увидев его, налетела на юношу с вопросами, которых он даже не понимал.

- Какой год?! - кричала я ему в лицо, будто он не отвечал мне, потому что просто не слышал. - Год, говорю, какой? - не унималась я, стуча пальцами по запястью. - Время... Время какое?! -хлестала я себя, совершенно игнорируя тот факт, что время, только с появлением наручных часов, стало ассоциироваться с этой частью тела. - Где я? - Он снова меня остановил, скрыв своей рукой побагровевшее от ударов запястье. Только тогда я ощутила, как сильно жгло кожу. Ещё долго не удавалось прийти в себя от невероятной мысли, что оказалась там, куда физически попасть невозможно.

Позже, через несколько дней, мне удалось остановить одного молодого монаха и какими-то невообразимыми жестами и тычками в небесное светило попросить его на пальцах сказать, какой на дворе год. Он доходчиво, хоть и не сразу понял, показал мне: 2 - 9 - 1 - 5.  Вот только это не сходилось с моим представлением о нашем светлом будущем.

Я не могла найти ни подтверждения, ни опровержения своих домыслов, которые так много объясняли и делали понятным практически всё, кроме одного - «КАК ТАКОЕ ВОЗМОЖНО?». Всеми силами я гнала из головы это назойливое озарение, но, в конце концов, оно укоренилось во мне подобно аксиоме, не требующей доказательств, как вода мокрая - огонь горячий - небо наверху, а земля внизу. Оно просто стало «быть» во мне, невзирая на все отрицания. Такое смирение тоже пришло не сразу.

Однажды, снова проснувшись посреди ночи от очередного кошмара, я вышла во двор. Чистое звездное небо успокаивало и разум, и сердце. Тогда-то я и задумалась о том, что бы было со мной там - в России, после возвращения, после вступления во взрослую жизнь в этот самый момент. Как бы я жила эти месяцы там? И поняла, в который раз, что моя жизнь началась бы с чистого листа, как оно и произошло. Мне самой было выбирать. Но время распорядилось по своему, уготовив для меня почву более подходящую для начала с нуля, чем могла предоставить себе я.

Днём мы помогали по хозяйству. Даже дети вносили свой вклад, то возясь с продуктами, то наводя порядок во дворе перед воротами в огромной стене, за которую нас провели встретиться со старейшиной. Первое время мне становилось не по себе, когда вышедшие из-за ворот монахи собирали и уводили детей куда-то. Но Юань пресекал мои опасения своим безоговорочным доверием людям, даже имен которых мы не знали.

- Ян Цзянь был приверженцем конфуцианства, поэтому встретить его или его людей в стенах буддийского монастыря, находящегося в такой дали от Чанъаня, шанс был очень невелик, - обмолвился Юань, вороша угли в огне, чтобы костерок не погас, пока дети отсыпались после долгих нескольких дней скитаний среди непролазных зарослей. Я вспоминала, что подобные слова Юань уже говорил мне, когда мы впервые прибыли в то учреждение закрытого типа. Мне было мало, что из них понятно, но от серьезности, с которой шестнадцатилетний худощавый юноша произносил их, было предельно ясно - нам тоже нужно туда попасть и желательно задержаться.

За стену, где, как я поняла, проводились учебный процесс и какие-то ритуальные церемонии, для нас вход был запрещён. То, где нам разрешили временно остаться, я про себя называла «гостиничным крылом». Там останавливались обычно ненадолго, но мы задержались до начала дождливого сезона. После нас провели через ворота и разместили за стеной в своеобразной буферной зоне. Она представляла собой небольшую улицу, отгороженную от главного двора на территории монастыря, которая простиралась перед главным храмовым комплексом, разве что парой аналогичных «гостиничному крылу» хибарок и рядом деревьев с густыми зелёными кронами.

Изо дня в день я наблюдала, как монахи молятся, по тысячи раз за день приклоняя голову до самой земли, отдавая почести, взывая и прося за кого-то или о чем-то. Мне было этого не понять. Если даже Юань не все понимал. Я заметила, что их речь отличалась от той, к которой уже успела привыкнуть за всё время, что провела с кочевниками. Монахи начинали свои ритуалы еще до рассвета и заканчивали далеко затемно. Между поклонами они успевали заниматься бытом: работали в саду, который составлял, наверное, гектар, не меньше; носили воду, готовили, прибирались ежедневно и занимались. Однажды мне довелось наблюдать крошечную йоту тренировок, когда мы с девочками возвращались с большой стирки. В это время постояльцы буферной зоны были заняты, и территория начисто освобождалась от посторонних, поэтому юные мастера могли приступать к групповым упражнениям.

Надо отметить, что незнание языка в монастыре мне мешало меньше, чем было за его стенами. Я вообще редко слышала речь, обращенную к нам и уж тем более ко мне лично. Меня старательно избегали, хотя на тот момент это для меня уже не было удивительным. Но в этом месте меня скорее избегали из-за моего пола, нежели внешности. Женщин при монастыре было от силы десять. И то, тремя из них были я, Нюй и Сея. Кем они были, точно не могу сказать. Одна из них выглядела очень молодо, по сравнению с остальными. Ей было примерно, как и мне на ту пору - лет восемнадцать. Все они в основном занимались таким хозяйством, как стирка (хотя этим занимались и послушники и даже самые взрослые монахи), готовка (да и в этом им словно по армейскому режиму ежедневно приходила на помощь новая смена учеников). Что должна отметить за мытьем посуды я их ни разу не замечала, а вот мне перепадало заниматься этим неблагодарным делом. К тому, что нет средств личной гигиены вроде обычного мыла, тоже как-то подпривыклось, но мыть посуду за сотней человек в простой холодной воде было тяжело. И только в столовой части мы могли находиться рядом с послушниками. Даже во время рабочего дня их распорядок отличался от распорядка остальных, минимизируя любые пересечения учащихся с другими обитателями буферной зоны.

Вообще-то людей в монастыре было значительно больше, чем сотня. Как мне вскоре удалось узнать, мы могли находиться лишь в малой части огромного комплекса, простиравшегося вглубь леса. По ночам я часто смотрела на высокую непреступную стену, отделявшую нас от внешнего мира. Мне казалось, что в ночи, в той тишине, я слышала едва уловимые шорохи, доносившиеся оттуда. Поначалу я боялась выходить и оставлять без присмотра спящих детей и Юаня, но они просыпались вскоре за мной. Поэтому и стала спешить на улицу, чтобы не будить их своим беспокойством, а потратить силы на более полезное дело, такое как тренировка. Несколько дней я пыталась определить границы дозволенного, кругом обходя сначала нашу постройку, затем соседнюю и так, прибавляя по несколько домиков за ночь, добралась до двора, где под кронами деревьев от звездного сияния укрывался стеллаж с оружием. Когда я вышла на свет, шорохи на мгновение стихли, однако вскоре я снова услышала этот незаурядный, но до боли знакомый ритм. Дальше испытывать судьбу было бессмысленно, ведь я нашла именно то, что мне было нужно. Бремя нефритового кольца, висевшего на моей шее, казалось мне непосильным. Этот груз поднимал меня каждую ночь после отбоя и выводил под открытое небо, заставляя вспоминать каждое движение из разученных в прошлой жизни упражнений, которые теперь понимала совершенно по-новому. Я заново должна была научиться им, впитать их новый смысл и значение прежде, чем стены безопасного монастыря снова закроются для нас.

Эти шорохи, ветром приносимые со стены, напоминали мне движения одного дунганца, которого однажды, один единственный раз, Федор Сергеевич привел к нам на тренировку и представил, как своего наставника. Не мастера, не тренера, а именно наставника. Федор Сергеевич объяснил это уточнение просто: дунганец не хотел нести ответственность за то, в какое русло «нерадивый мальчишка» направит полученные знания. А еще, потому что, не мог как следует объясниться по-русски, поэтому и не учил его - только наставлял, как мог. Память начисто стерла из воспоминаний имя этого пожилого мужчины. Знала точно только то, что он родом из Дунгана и происходил из семьи Ма. Мне это, увы, ни о чем не говорило. Но этого человека тренер допустил до нас и позволил корректировать то, чему учил нас многие годы. Когда он поправлял осанку, высоту стойки, ширину размаха и прочие недочеты, которые я по своему незнанию считала незначительными, он показывал нам, как должны были выглядеть эти движения в оригинальном исполнении. Звуки, скорость, ритм этих движений я каждую ночь улавливала со стены. Они напоминали мне одно показанное дунганцем упражнение. Я не восприняла его всерьез, так как оно относилось к тому традиционному стилю, который не использовался на соревнованиях. Фактически для меня оно было бесполезно, но учить все равно пришлось. В напряжении долгих ночей, пока ближе к подъему глаза сова не начинали слипаться, я слушала невесомый шорох, изо всех сил стараясь вспомнить те самые «двенадцать башен». Невероятно длинное и непонятное для глупой тринадцатилетней девочки упражнение я восстанавливала по крупицам, что-то упуская и оставляя на потом, что-то пытаясь переосмыслить и, наконец, понять суть. Память становилась пыткой, когда вдруг в голове появлялись мысли об отсутствии возможности вернуться, но то место было наполнено чем-то, что питало её, делая живой и теплой как никогда.

Вслушиваясь в тишину, я переставала слышать все стальное. Иногда ко мне присоединялся Юань и, молча, наблюдал за тем, как я бессмысленно размахиваю руками и ногами, в очередной попытке постичь суть имеющихся у меня знаний - монастырь к этому располагал - иногда давал о себе знать и мы сидели бок о бок, безмолвно делясь размышлениями глядя в бездонное небо. В этом молчании было всё: одиночество, горе, тоска и умиротворение от того, что кто-то еще знает и помнит то же, что и он.

- Мне хотелось говорить без умолку, ведь ты все равно ничего не понимала, - вырвалось у него как-то во время беседы, и было видно, что это по-прежнему не давало ему покоя. - Мне хотелось выразить словами, но я боялся, что если озвучу эту черноту, она попадет в то светлое место и утопит всех, кто мне дорог... всех, кто остался...

Когда он просыпался, мне становилось неспокойно. Ведь это означало, что дети внутри остались одни. Хотя, не только. Это означало, что его снова что-то мучило, раз он не мог благополучно дождаться утра в своем сне. И то, что я не могла облегчить его мучения, нефритовым камнем сдавливало все в груди. Тогда я садилась рядом, и нам обоим становилось легче.

Как-то раз я снова ощутила этот странный дискомфорт, который иногда испытывала, когда Юань наблюдал за мной. Но оглядевшись, не нашла его. Никого вообще. Однако этот некто всё же был и вскоре появился, не выдержав моей некомпетентности. Невысокий парень  вышел из-за здания, быстрым ровным шагом под мой возмущенный и сконфуженный взгляд пересек вымощенную камнями площадку, на которой я вытворяла то, что называла упражнениями, и, вытащив из стеллажа с оружием шест с пикой, таким же шагом направился ко мне. Сказать, что меня охватил ужас - это ничего не сказать. Я не смогла сдвинуться с места, пока с непонятным, не то враждебным, не то расстроенным видом, он в золотисто красном одеянии приближался ко мне. Я лишь крепко сжала веки в ожидании болезненной расправы. Но вокруг снова воцарилась тишина, и кто-то хлестко постучал по моей руке деревянным прутом, что я пошатнулась. В ожидании большей боли, те удары, что прошлись по плечу показались мне легким поглаживанием. В полном недоумении я открыла глаза и увидела послушника, стоявшего от меня на расстоянии этого самого копья. Острый металлический наконечник сверкнул в звездном сиянии возле его локтя. Опасливо оглядевшись, он кивнул мне и передразнил мои движения. Даже такие неуклюжие, в его исполнении они выглядели изящно. Я поняла, что он просил повторить. Изобразив последнее из того, что выполняла до его эффектного появления в ночи, я получила палкой по голове, едва сдержавшись, чтобы не вскрикнуть в полный голос. Но таковы были тернистые пути к становлению тем, кого все именовали «Демоном-волком».

На следующую ночь я прождала его до самого подъема, но он так и не появился. И на следующую после «следующей» тоже. Послушник объявился дня через четыре. А потом снова пропадал, и снова появлялся. Так прошло больше месяца.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...
(Глава 5: "Поймать Дракона за хвост" http://www.proza.ru/2018/01/01/1435 )

*LingHun - ЛингХуэнь - Душа (Soul)