Клопы и кабан

        За лесом, сразу за молодыми дубами, затаилось тихое озеро, поросшее по краю ситником и кочковатой осокой. Никого не видно по берегам, грибники обходят его стороной и будут обходить до тех пор, пока не появятся грибы водоплавающие, а рыбаков и вовсе никогда не водилось — маловато озерцо, длиной в полторы бамбуковые удочки, а шириной и того меньше. Несмотря на малые размеры, в нем было все, о чем могут мечтать озера средней полосы — камыш, рогоз, кубышка, даже кувшинка белела в середине, а по гладкому зеркалу сновали длинноногие крестиком писатели. Это водомерки, невесомо и бесшумно скользящие по воде, смешно проминающие ее нитяными лапками и бросающие на песчаное дно округлые пятна прозрачных теней.
 
        Почему их назвали писателями, никто не знает, возможно потому, что бегущим писателям, в отличие от водомерок, вслед посмотрят все — куда это они, в издательство, или за папиросами? Бегут они не просто куда-нибудь, а с какой-то насекомой логикой, останавливаются, обдумывают направление, легко поворачиваются на месте и снова думают.  Если смотреть на бегущего писателя пристально, может показаться, что уши тебе заложили ватой или что все вокруг решительно изменилось — не слышно ни топота, ни шаркания, ни вообще каких-либо звуков. По классу мировой фауны водомерок несправедливо относят к клопам и это оскорбление они вынуждены нести со времен самого Карла Линнея.

        С некоторых пор к озеру стал приходить Кабан. Он и сам знал, что кабан и не то чтобы был совсем как кабан, просто их так называют, можно было назваться лесной свиньей, да это еще обидней, чем даже писателям за клопов. Кабан заходил в воду по кабаньи, по самое брюхо, крутил огромной головой, если не сказать каменной башкой, громко хлопал ушами и пускал круги по всей воде.

        Эти круги совсем не понравилось тихим писателям — им приходилось бегать не по гладкой воде, а по ее буеракам да кочкам. К тому же почти все физики мира отказывают им в механике бега — то, что лапы не проваливаются — еще туда-сюда, а вот почему не поскальзываются, не пробуксовывают — парадокс и парадоксу этому даже имя дали задумавшегося о том ученого — Дэнни, доказавшего, что для возбуждения поверхностных волн скорость ноги водомерки должна превышать минимальную скорость волн  Cm = (4g sigma/ro) в степени 1/2 ~ 0,23 м/с. С  Марком Дэнни* можно, конечно и поспорить, а с Кабаном — нет. И тогда несколько в меру смирных клопов, не в обиду им будь сказано, поклялись опозорить лесного свина в беге через озеро и вызвали его, приблизившись кругом и трясясь на кругах водных. Кабан хрюкнул согласно, бегите, мол, я вас догоню!

        А как только самые прогрессивные писатели добежали до середины, Кабан скаканул вперед брюхом и выплеснул вон все озеро вместе с парадоксальными бегунами и кувшинкой. Он еще долго стоял в упавших на дно водорослях и крутил головой, а унесенные водой насекомые сидели на елках и дубах в лесу без озера и судачили о случившемся таки глобальном окабанении.

        А двое все же остались, запутались в Кабане, один на загривке, другой ровно в том месте, откуда начинается хвост, названий у этого места много, не все их пользуют из цензурных расчетов, я тоже не стану напоминать, что именно прикрывает хвост. Кабанья щетина для писателей все равно что дубовая чаща для кабанов, кричи — ау! — никого не докричишься, блохи только побегут.

        Наши двое, как и все водомерки, умевшие читать колебания воды, быстро освоили самого кабана и начали им перестукиваться, чего тот не любил и чесался простуканными местами о коряги, а стукачи, как настоящие клопы, покидали точки доступа сразу после сеанса и оставались невредимы. Они так и встретились в подбрюшье, убегая из расчесываемых холок, тут было и мягче, и спокойнее, и меньше зарослей.

        Оба писателя, и первый, перебивавшийся блохами на загривке, и второй, потолстевший за лето под теплым кабаньим хвостом, обрадовались встрече, они долго ощупывали друг друга, молчали, пучили глаза и шуршали мятыми крыльями. Вспомнилась им озерная юность, отражавшаяся в хрустальных водах,  беззаботная беготня в зарослях кубышки, свежие завтраки ранними прозрачными утрами. Потом они стали хвалиться биографиями и мужеством в борьбе с лютым кабаньим почесыванием. Один ставил в пример свою сноровку в поимке блох, другой — способности устроить жизнь в сытости и комфорте, один предлагал охотничье пари, другой приглашал отобедать на подхвостовых пажитях.

        Пора было уже обниматься в знак взаимного приятия, но тут первого писателя неожиданно кольнуло в левый бок, потом в правый, все шесть лап враз ослабели, перед глазами промелькнули картины прошедших счастливых дней в солнечных бликах, а из-под жестких надкрылков высунулись и распрямились в прожилках крылья — пришла осень, время насекомых превращений и неотложных забот в поисках надежных мест зимовки. Легкий ветерок подхватил животное и понес прочь от свиного брюха, над опушкой, к лесу, к елкам, к уютным норкам в душистой дубовой коре.

        Другой писатель тоже вдруг ощутил колики под селезенкой и дрожь в коленках, но его надкрылки при выпуске уперлись в складки, поддерживающие тучное брюшко и заклинили, толстяк расстроился, глядя в высокое небо, но тут же и утешился, вспомнив, что у Кабана со вчерашнего вечера от смородинных ягод сделался обильный понос, принесший щедрые ароматные пастбища, он поворотился и зашелестел на запах.

        А Кабан дремал, измотанный поносом и о литературе с писателями ничего не помышлял.

* Марк Денни исследовал, кроме того, борзых собак, чистокровных лошадей и спортсменов в поисках максимальной скорости бега и предсказал самое быстрое время для мужчин на 100 метров — 9,48 секунды.