Что прошло... 9. Угадай - кто я?

Оба окошка маленькой спаленки были занавешены с улицы белоснежным «тюлем»: в саду цвели вишни. Как сумасшедшие. Ветки, сплошь в махровых цветах, прильнули к стёклам. От всего этого было ощущение отрешённости  от мира, которое усиливалось стойкой глубокой тишиной.

Потянуло дымком, уютно начала потрескивать изразцовая печь – даже в мае было зябко и сыровато в старом доме, поэтому тёте Дусе приходилось подтапливать.

Она была двоюродной сестрой Нелькиных бабулек – Лизы и Анюты, намного старше их, поэтому держалась строго и немного свысока. Кроме того, всю жизнь проработав учительницей, не могла уже «выйти из роли», отказаться от въевшегося в каждую клеточку менторского тона.

Тётя Дуся жила одна в половинке старого деревянного домика, вокруг которого разросся запущенный и оттого немного таинственный сад.  А в другой половинке обитала старая колдунья. Колдунья никогда не выходила из своего жилища. Почему-то про неё не принято было говорить.

С первым теплом Нелька с бабушкой, иногда и с Анютой, реже и с дедом – выбирались к тёте Дусе в Люберцы погостить денёк-другой, подышать свежим воздухом, помочь в саду… Это и было одно из таких утр – когда Нельку разбудила тишина и снежный цвет вишни за окнами.


Но … всё по порядку.

После утомительного путешествия на 37-ом трамвае, потом в душной переполненной электричке – обшарпанная заплёванная платформа. Карабкаешься под облака по деревянным ступенькам железнодорожного моста – через пути – спускаешься с небес и оказываешься в начале узенькой  улочки, зигзагами ведущей вниз мимо одноэтажных домишек, утопающих в сугробах цветущих вишнёво-яблоневых садов.

Просовываешь руку сквозь жердинки некрашеной калитки, отодвигаешь холодную ржавую щеколду – калитка распахивается. Заросшая тропинка пробирается через смородиново-крыжовенные джунгли, мимо многообещающего куста пионов, огибает четыре клубничные грядки – к крылечку на просторную веранду. С веранды – через старую дубовую дверь входишь в  тёмный коридор, который минуя захламлённый чулан, сворачивает вправо. Там ещё одна дверь, поменьше.

- Вот и мы!

- Ну, наконец-то!

Первое, что бросается в глаза в сенях,- исполинский кованый сундук слева у стены. На нём плетёнка, в которой бережно хранится хлеб – отдельно пшеничный и ржаной – аккуратно завёрнутый в полотняные салфеточки.

Справа, у другой стены, низенький столик. На нём – чудо из чудес – керосинка. На керосинке тётя Дуся готовит постные щи или – объеденье – грибной суп. Варит картошечку или гречневую рассыпуху. Всё в доме пропитано запахом керосина. Через пару дней керосином пахнут и Нелькины волосы.

Из сеней – ещё две двери: прямо – в ту самую спаленку с занавесками из лепестков вишни. Здесь обычно устраивались на ночь Нелька с бабушкой. Направо – дверь в столовую-гостиную. Тоже крохотную, как и всё в доме, и оттого особенно уютную. Почти всю столовую занимает массивный дубовый стол. Вокруг него зачехлённые стулья с высокими спинками.

Вечереет. Кто-то большой-пребольшой подкрадывается к дому сзади, обнимает его и мягкие ладони кладёт на глаза – окна в столовой: угадай - кто я?.. 

Это тётя Дуся закрывает ставни снаружи. Большая низкая люстра зажигается  и не пускает свет в углы комнаты. Старинный буфет со стрельчатыми стёклами и напольные часы с басовым гулким боем, со степенным плавным маятником довершают ощущение театральной декорации. После нищей грязной Проломки Нелька как зачарованная ходила по комнате и воображала себя на сцене.

Да, была ещё одна – кабинет-спальня. Туда можно было попасть прямо из столовой. Время в этой комнатушке остановилось лет двадцать тому назад.

***
Двадцать лет назад  Мишенька  прибежал из школы, радостно размахивая аттестатом, чмокнул мать, схватил белую горбушку, посыпал её сахарком и уже в дверях крикнул:

- Ма, я поздно буду, ребята ждут!

А ещё через несколько дней, никому ничего не сказав, добровольцем ушёл на войну.


Похоронку принесли в декабре. Муж тёти Дуси был один дома, когда её получал, и не решился сообщить ей, что их сына больше нет. Сказал - когда они были уже в эвакуации, на Урале. Сказал, когда лежал с двусторонним воспалением лёгких. Он был военный хирург. Он знал, что жить ему оставалось несколько дней.

***

На огромном письменном столе под настольной лампой со стеклянным зелёным плафоном, рядом с массивной чернильницей -  чернила в ней давно высохли и осталась лишь радужная плёночка - стояла в деревянной рамке жёлто-коричневая фотография большеротого лопоухого мальчика, сходство которого с тётей Дусей вызывало почти мистическое чувство.

За мутноватыми стёклами книжного шкафа читалось: «Собор Парижской Богоматери», «Овод», «Как закалялась сталь», «Дон Кихот», «Три мушкетёра», «Герой нашего времени»…

Книжки были в потрёпанных дешёвеньких переплётах.

Много позже, после смерти тёти Дуси, книжки эти перекочевали к Нельке. Она обожала вдыхать пропитавший их запах – запах того чудесного дома, переживший его хозяев. Запах чужой жизни.

***
Тогда, в шестидесятых, тётя Дуся, пожилая учительница истории, каждое утро, ни свет ни заря отправлялась одним и тем же маршрутом в Москву: кривая улочка до станции, раскоряка железнодорожного моста – будь он неладен, летом ещё туда-сюда, а зимой… Каждая обледеневшая ступенька грозила переломом или в лучшем случае синяком. Полчаса в переполненной электричке, платформа «Новая», дребезжание насквозь промёрзшего трамвая – стёкла заиндевели и обросли снежным мхом.

Один раз было – ехала ослепительным ясным утром. Солнце всходило. Иней на окне вспыхнул и заиграл сначала золотом, потом – всею радугой. Зрелище было настолько завораживающее, что она забыла про все свои камни на сердце. Радость наполнила душу. И было очень странно видеть пассажиров трамвая – дремлющих или угрюмо-сосредоточенных.

Захотелось посмотреть – а что там, снаружи? Для этого надо было вытянуть губы трубочкой и подуть на замёрзшее стекло… от тёплой струйки появится «глазок». Но это можно делать только детям – седой учительнице в очках, больше похожих на пенсне, и в чёрной старомодной береточке просто неприлично.

Уроки допоздна, в две смены, факультативы, классные часы, дополнительные занятия с двоечниками, партсобрания, педсоветы, родительский комитет, пионерские сборы, общественное выше личного, Светлое Будущее всё ближе и ближе, кто был никем, тот стал всем – мы рождены, чтоб сказку сделать былью…  А вместо сердца пламенный мотор. Ленин – всегда со мной. Я другой такой страны не знаю.  И на Марсе будут яблони цвести!!!

Обратно – в кромешной тьме: трамвай – электричка – мост – кривая улочка… И так сорок пять лет.

У каждого свой штырёк для билетиков.

Работа, работа, работа заглушала боль. Но ведь были  ещё каникулы: осенние, новогодние, весенние и бес-ко-нечные летние. Ночи – такие большие!

Тогда на выручку приходил сад.  Сажала, поливала, подрезала… полола, удобряла, собирала… Изнуряла себя – лишь бы как можно дольше не возвращаться в дом, где в каждом закуточке притаилось Одиночество. Где из каждого угла смотрело на неё Прошлое.

Иногда оно настигало её внезапно – тогда она замирала: прямо посреди комнаты превращалась в соляной столб. Или за столом с чашечкой чая у самых губ… или у рукомойника с намыленными руками… Тогда она уходила в Туннель Воспоминаний.

***
Лягушонок (рот до ушей, хоть завязочки пришей – достался ему от матери), чумазый, в беленькой панамке, стоял в дверях. Глаза сияли. В руках – коробка из-под шоколадных конфет «Садко», с ними пили чай ещё в новогоднюю ночь.

- Мамочка! Смотри, смотри, сколько кузнечиков! А один – прямо как крокодил! Я всё утро их ловил… там… в клубнике – знаешь,  их там сколько!

Коробка шуршала, постукивала и потрескивала.

- Смотри, какие они хорошие, - и Мишенька  открыл крышку.

Они прыснули во все стороны. Через долю секунды кузнечья чехарда заполнила весь дом: скакали по полу, по столу и по всем кроватям, по подоконникам, по буфету… На беду оказался открытым сундук с зимней одеждой и старый платяной шкаф – проветривала…

- …
- …
- ???
- !!! Всё утро ловил?

***
Как-то раз прибежал с улицы в безудержном восторге:

- Мамочка, где сахарница? Давай скорее… там, знаешь, дворник дорожки так здорово посыпает… я ему говорю – чем это вы их?  А он говорит – песочком… чтобы скользко не было… нам тоже дорожку посыпать надо… и крыльцо.

Схватил сахарницу и залихватски рассеял весь сахар. Она не успела и глазом моргнуть.

***
Мишенька пропал!
Сразу после завтрака отправился гулять – к обеду не пришёл. Переполошила всех соседей, сбились с ног, бегали, звали, заглядывали в каждую канавку, под каждый кустик. Из приятелей-мальчишек никто его сегодня не видел. К вечеру вся улица собралась около их домика – не знали, что делать, куда бежать.

За дровяным сараем в глубине сада росла старая берёза с раздвоенным стволом. На ней-то Мишенька и просидел весь день. С  самодельной удочкой. Ловил птиц.

***
На огромном письменном столе рядом с настольной лампой под зелёным стеклянным плафоном стояла в деревянной рамке жёлто-коричневая фотография большеротого лопоухого мальчика, очень похожего на тётю Дусю.

            Продолжение следует