Я не вернусь

            Вчера у меня был день рождения, на который почему-то собрался весь местный «бомонд». По такому случаю жена даже испекла торт, достала какое-то дорогое шампанское, название которого я сейчас не смогу и выговорить. Приехала тёща, подарила огромную пушистую шапку из настоящего лисьего меха. Но я, по секрету сказать, ненавижу такие шапки, голова в них потеет, мех лезет в глаза, да и чувствуешь себя в ней как-то по-дурацки, с нашими теперешними зимами и такие шапки… Зачем-то пришли и двое моих коллег: старший бухгалтер Рудольф Сергеевич и стажёр Лёшка. Пришли, молча поели салат, а уже через час, сославшись на какое-то важное производственное мероприятие дух их простыл, словно и не было. И зачем собственно приходили?  На работе я обычно мало общался, так, пожму им руки: «Доброе утро», а они мне: «Здравствуйте, Анатолий Иванович!», и вечером: «Хороших выходных Анатолий Иванович…». «Мы экономисты — народ немногословный, зато серьёзный, пустых фраз на ветер не бросаем», — успокаивал я себя. Правда, была у меня единственная радость, проходя мимо отдела кадров иногда подмигивать секретарше Людочке, тем самым вгоняя её худенькое девичье личико в краску. Но и эта радость, впрочем, продлилась недолго. Два года назад Людочка вышла замуж и навсегда покинула наш городок, а на её месте теперь сидит бывшая заведующая библиотекой, всегда строгая в обращении дородная черноволосая женщина средних лет. Пришёл на мой день рождения и бывший одноклассник, хоть я его вовсе и не звал. Я знал, что этот мерзавец с недавних пор повадился ходить к моей жене, но всякий раз, когда случайно встречал его после работы, он наиграно хлопал меня по плечу, еле сдерживая ехидную улыбку. При виде меня этот человек словно по щелчку доставал из своей памяти какую-нибудь нелепую историю нашей навсегда ушедшей юности, будто только что им выдуманную. Всё это делалось, вероятно, для того, чтобы расшевелить во мне какие-то тёплые ностальгические чувства, тем самым обезопасив себя от подозрений. Зашла к нам в этот раз и соседка Зинка, у которой жена одолжила прошлой осенью солидную сумму, которую мы, к слову, отчего-то так и не вернули. На моём дне рождении были, пожалуй, все, все, кроме самых близких и родных людей — моих родителей.

            Честно говоря, я и раньше не очень-то любил отмечать этот праздник, но с появлением жены, третье сентября стало для меня и вовсе настоящей пыткой. Все они: и жена, и тёща, и Рудольф Сергеевич с Лёшкой, и Зинка, и даже этот мерзавец были уверены, что я испытываю крайнее чувство восторга и щенячьей радости, слушая их неуклюжие, фальшивые пожелания, которые они с таким трудом выдавливали из своих глоток, к тому моменту уже хорошенько смоченных каким-то дешёвым вином. Ну что же, будучи человеком скромным, я и не собирался рушить их иллюзий. С детства учили, не нужно хамить людям. Городок у нас маленький, знаем друг друга всё-таки с рождения, неудобно.

           Прошла неделя, а значит вся напускная восторженная блажь в мой адрес давно потонула в рутине серых будней. Жена демонстративно не разговаривает — забыл поздравить с именинами тёщу, я же спокойно лежу на нашей кушетке, думаю. Звонок в дверь: «Ох, уж, думаю, мне эти сюрпризы». Хватит с меня и уродливой лисьей шапки, не по размеру большого брючного ремня да резной пепельницы в форме черепахи, зачем-то подаренной некурящему. Открываю, а там запыхавшийся стажёр держит в руках измятый конвертик: «Тебе чего, Лёш?». А он как начал размахивать руками, браниться и мычать: «З-з-здравствуйте, Ана-на-на-толий И-иванович, тут та-а-кое д-дело». Стажёр всегда заикался, если сильно нервничал, поэтому не дожидаясь того, когда он, собравшись с силами кончит, я вынул из его влажных ладоней конверт. Вскрыл: «В связи с проводимыми организационно-штатными мероприятиями было принято решение о сокраще…» Всё понятно, увольняют значит. От души, думаю, жёнушка карьерного роста пожелала. А кто его знает, может оно и к лучшему, давно хотелось куда-нибудь уехать, вот только повода не было. Теперь есть. 

            На следующий день я с трудом проснулся ещё задолго до рассвета и стал наскоро собирать спортивную сумку: взял пару запасных рубашек и брюк, достал из шкафа свой единственный выходной костюм, пылящийся там со свадьбы, завернул пачку деловых бумаг и детский альбом, где все эти годы хранились фотокарточки родителей.  Вот и весь мой капитал, как говорят на западе. Получал я по меркам нашего захолустья немало, но к деньгам в отличие от жены особых чувств не испытывал, всегда относясь к ним как к средству, но никак не цели своей жизни, отчего и не был склонен к собирательству. Я знал, что она меня давно не любит, а всё, что ещё сохраняет наш бездетный брак — это подсознательное женское стремление к сытной жизни и какое-то странное чувство взаимного стыда, со временем переросшее в уродливую привычку. Поцеловав её на прощание в лоб, я начеркал на тетрадном листке первый пришедший в голову вздор, который оправдывал такое нежданное бегство, в том числе и для меня.  Закончив свою «объяснительную» словами о переводе в Москву и необходимости скорейшего собеседования, моя фантазия совсем иссякла и не придумав ничего лучше, я приписал: «P.S. не звони, как только обустроюсь — дам знать».

            Около семи утра я вышел из дома и направился к станции. Сонный город встретил ласковым дуновением свежего ветра, который щекотал моё вытянутое щетинистое лицо и весело трепал упавшие на лоб тёмные густые кудри, среди которых кое-где уже стали проступать первые седые волоски. Сначала я шёл по разбитому высохшему грунту родной улицы, где на меня вопрошающе поглядывали маленькие окошки вросших в землю изб в своём резном убранстве. Словно для меня примерив эти пёстрые наряды, они всем видом говорили: «Неужели ты навсегда оставляешь нас?». В тёплом осеннем воздухе сладко пахло жжёной листвой, со дворов порой долетал аромат свежеотжатого творога и срезанных лилий. Наконец измерив шагами всю улицу моего детства, я свернул на Советскую и пошёл по небрежно уложенной бетонке. Мои глаза слепили первые лучи проснувшегося солнца, которые отражались от железных крыш и стёкол разбросанных вдоль дорог пятиэтажек. Я видел, как волокут на базар свои набитые баулы местные старушки, с умилением я заглядывал в их морщинистые добрые лица; видел, как торопится в школу юная поросль моей родной земли; слышал, как кричит на соседнем дворе петух, и как на пыльной дороге уже затарахтел старый советский ЗИЛ, развозивший по утрам хлеб. Не склонный к всякой сентиментальности, я едва сдерживал себя, чтоб не заплакать.

            Когда прибыл в райцентр, был уже полдень, и солнце, высоко взмыв над воздушным полотном лазурного неба, даже не думало усмирять свой пылающий зной. Ступив на раскаленный асфальт из тесного автобусного салона, в котором всю дорогу отвратительно пахло соляркой и всякими копчёностями, я сразу побежал к вокзальным кассам, чтобы успеть взять билет на Москву. Первое время я рассчитывал пожить у своей двоюродной сестры в Хамовниках, она меня конечно не помнит, но много лет назад наши матери были очень близки. Если повезёт — устроюсь бухгалтером на комбинат, дадут комнату. А там можно и о себе подумать, например, поступить заочно на факультет народных ремёсел или пойти в «Тимирязевку» … 

            Пройдя, наконец, в душный плацкартный вагон, я с облегчением рухнул на нагретую от солнца лежанку нижней полки. К своему стыду мне лишь единожды доводилось ездить в таких больших поездах, и то, когда я был ещё восьмилетним мальчишкой, которого после смерти родителей решили отправить на воспитание к бабушке.  Я осмотрелся: сбоку от меня насупившись сидел пожилой армянин, разгадывающий кроссворд, наверху храпело чьё-то тучное тело в спортивном костюме, источая резкий винно-водочный аромат. Вошло ещё несколько пассажиров, но я больше не обращал никакого внимания на своих случайных попутчиков, ведь напротив меня сидела тоненькая, словно отлитая из белого воска фигурка юной прелестницы. Её блестящие на солнце пышные светлые локоны кокетливо прикрывали нагие хрупкие плечи, её нежные маленькие губки трепетали, словно лиловый бутон дикой орхидеи от майского ветра. О, как сладко падали капельки пота с её вострого аккуратного подбородка на упругую налитую грудь. Не позволив взыграть своей бурной фантазии, я перевёл взгляд на её девственно-чистые васильковые глаза. «Да она ж мне в дочки годится», —  виновато подумал я.

            Поезд тронулся, и в запотевшем окошке медленно поползли размытые силуэты привокзальных построек, небрежно развалившихся вдоль линии гаражей с их разноцветными дверцами, покосившихся изб, запутавшихся в проводах фонарных столбов… А где-то за тысячу километров отсюда, в неумолкающей телефонной трубке, внутри несущейся под землёй вагонетки, в центре заполоненного парочками бульвара, между беспорядочно рассыпанных огней большого города, из самого его сердца неутомимым ключом била настоящая жизнь.

            Как сложится для меня это странное путешествие? Сумею ли найти свой путь среди миллионов шумных дорог или так и останусь стоять на обочине? Что будет с этой юной голубкой, сладко дремлющей, прильнув маленькой головкой к стеклу? Что ожидает нас в этой новой, неизвестной жизни? На эти вопросы у меня не было ответа. Но одно я теперь знал твёрдо, что назад уже не вернусь.