Исповедь в купе

        Идея Марины Яркой


        Женщина была приятна, на вид около сорока лет. Неотрывно глядя в окно, она сидела за столиком, уперев в него хрупкие локотки и подставив маленькие ладошки с длинными пальчиками под подбородок. За окном была ночь. По отражению лица в темном стекле было видно, что она погружена в какие-то воспоминания. Иногда пальчики собирались в кулачки, а на лбу появлялись морщинки как бы от переживания какого-то неприятного момента, но потом она вновь расслаблялась и её личико снова обретало спокойствие и непринужденность. Поезд шел неторопливо, кланяясь каждой остановке и ритмично постукивая на стыках. Хотя мы и были в купе вдвоем, и тусклый свет вагонного плафона навевал романтичное настроение, но в тоже время атмосфера этого тесного помещения не благоприятствовала общению. Безмолвное и неподвижное поведение спутницы обязывало к сохранению тишины.

        Разобравшись с мелкими вещами, я окинул взглядом купе, оценивая, куда можно пристроить объемный кофр с аккордеоном. Наконец, решившись, уложил его на пустую верхнюю полку над собой.
        - Аккордеон? – внезапно спросила она.
        - Да, - слегка растерявшись от неожиданного вопроса, ответил я.
        Понимая, что как-то надо продолжить разговор, пояснил:
        - «Вельтмайстер», немецкий. Купил вот, везу домой...
        - Хороший аккордеон, - ответила она, - У меня папа играл на таком, он был композитор. И поэт. А мама певица.

        Она говорила, не поворачиваясь ко мне и не отрывая взгляда от окна. Её слова звучали как продолжение того, о чем она думала. И, казалось, ей безразлично, слушаю я или нет. Просто мысли вслух, воспоминания.
        - Я к музыке была приучена еще в животе у мамы.
        В её голосе проскользнули нотки улыбки.
        - Она пела на сцене, папа играл. Он играл на всем, кроме духовых. Потом я засыпала под их исполнение в коляске, она стояла за кулисами. И я слышала, как совсем рядом, на сцене находятся мои родители. Они мне по многу раз об этом рассказывали, но мне кажется, что я помню это сама.

        Она отклонилась от столика и, повернувшись ко мне, откинулась к спинке дивана. В тени нависающей верхней полки было видно, что её лицо было чистым, и на нем отсутствовали какие-либо эмоции. Лишь взор темных глаз источал легкую грусть. Посмотрев на меня, она вновь перевела взгляд в окно, как бы раздумывая, стоит ли продолжать разговор или нет.

        - Вы интересно начали, - поддержал её я, - И, наверное, сами переняли от родителей их талант?
        - Нет…, - отрицательно качнула она головой.
        Помолчав, снова повернулась ко мне.
        - Родители действительно были очень талантливы. Папа в 14 лет со своей матерью дом отстроил, собирал мотоциклы, ремонтировал телеки, радио и прочее. Нет ничего, чего не мог бы сделать мой отец. Мастерил абсолютно всё. Знаете, есть выражение: талантливый человек талантлив во всём. Вот это про него. Я не знаю, как он умудрялся уметь всё. Он мне всегда говорил, не существует понятия «не умею», есть понятие «не хочу научиться». Многие его считали гением с золотыми руками и головой. Он писал картины, музыку, слова. Я не помню, чтобы он когда-то сидел без дела. Вокруг него всегда были люди. Я всегда, - она улыбнулась, - под их музыку жила. К 7 годам я уже и сама пела, я чувствовала музыку всем телом. Когда они меняли барабанщика, или просто гитара новая, всем надо было заново спеваться, сыгрываться и я определяла малейшие отклонения: упс, не туда потянула мама. Сразу тишина и, затем, разборка. Она им: «Гена, бери ниже», «Андрей, не туда барабанишь». А они защищаются: «Это ты не дотянула! Опять мороженое ела?!» В общем, так рождалась их музыка, а я присутствовала при её рождении...
        Страстей, конечно, было много, но они не были агрессивными, они шлифовали свои песни до идеального звука. И, наверно, поэтому я не знала, что в людях может быть большое зло и не научилась защищаться от него.

        Она рассказывала ровно и тихо, как старому знакомому, с которым не виделась много лет. Тон её голоса был спокойным, с короткими паузами, которые давали мне возможность осмыслить сказанное и представить ту обстановку, в которой находилась эта женщина, совсем в недавнем прошлом еще будучи юной девочкой.   

        - Когда мне было 11 лет рухнул Союз. Все стало очень сложным, концерты уже стали никому не нужны. Картины и песни тоже. Как, впрочем, и музыка. Умер брат отца, следом за ним, почти сразу его мать. Всё вместе это оказалось для отца тяжёлым ударом, он работал где мог и как мог – навыков было много. Платили за это копейки. Когда он вынужден был оставить творчество, чтобы заработать на хлеб, он буквально начал умирать. Я это видела в нём. Смерть брата и матери окончательно его подкосили. Он начал выпивать. Мать ушла в преподавание и, тоже, стремясь освоиться в новой профессии, много нервничала, стала «пилить» отца. И наступил момент, когда я начала засыпать не под их музыку, а под их скандалы. У них будто их жизнь отобрал этот развал Союза. Они будто не могли найти себе применение в этом новом мире. Пару лет мы все жили в таком вот состоянии. Она бесконечно «пилила», он бесконечно терпел. Порой я видела, как он кричит в подушку. Точнее, давит крик подушкой. Видела, как не спит ночами, курит всю ночь у окна. Больше он не писал ни музыки, ни стихов. Он был уже как труп. В нём что-то умерло, как и в матери. Потом умерли оба родителя матери, тоже почти одновременно. Нашей семьи фактически не стало. Родители с каждым днём всё глубже погружались в депрессию. Я старалась им как-то помочь, приносила пятёрки со школы, просила отца не пить, а мать не кричать на него. Но никто меня не слышал. Я тоже словно умерла для них.
        В 13 лет на выходных я стала работать у нашего знакомого на выносном столике, чтобы заработать хоть копейку и купить домой продукты - родителям до этого уже не было дела. Я приходила домой и видела, как потухли их глаза. Моя такая инициатива только усугубила положение, потому что мать ещё больше винила отца, она просто убивала его словесно: «Видишь, ребёнок вынужден работать, а ты нормальную работу найти не можешь! Где твои хваленые золотые руки! Где твой рассудок? Где забота о семье?!»
        Я не могла разобраться, кто из них был прав, мне было жаль отца и в их скандалах я винила мать. Отцу нужна была поддержка, ему надо было помочь сориентироваться, собраться с мыслями, организовать его и он бы смог выкарабкаться. Но эти нападки матери, они лишали его воли, они заставляли его принимать её убеждения в никчемности и это перешло в комплекс неполноценности.
        Однажды, придя домой, я попала в привычную ситуацию, они снова ругались. Я заметила, что они уже не видят меня, не видят себя и, даже те проблемы, которые были вокруг них, это уже был лишь повод для новой ссоры. Между ними настолько обострилась неприязнь, что они готовы были убить друг друга! Никто не хотел и не мог ничего сделать в этой жизни для сохранения семьи. И я подумала, это не моя дорога, не мой путь. Если я останусь здесь, я стану их подобием.

       Но куда идти? Бабушки, дедушки все умерли. Я решила, что мне нужна работа. Полноценная работа, чтобы иметь возможность себя прокормить, оплатить комнату и одеться. Я собралась уйти. В школе я была отличницей, меня учителя  вундеркиндом называли. Я решила использовать свои способности и стала писать для студентов рефераты, контрольные, дипломы заочникам - для них не важно было качество, требовалась срочность. Много не брала, боялась ошибиться, но мне хватало. Я просиживала в библиотеке, искала материалы, изучила множество тематических монографий и оказалось, что написать даже диплом, это не так сложно. Нашла себе комнату у старушки, пришла домой и сообщила матери что ухожу. Это не была манипуляция на тему «остановите меня, мне нужно ваше внимание», это было сознательное решение. Многие скажут, какое такое сознательное решение в юные годы? Но, я ж «вундеркинд»!

        Она с улыбкой посмотрела на меня, будто бы я сам знал о ее способностях, и она знала о моем восхищении этими способностями. Но мне ничего не было ведомо об этой женщине. Я просто ей верил.

        Поправив накинутую на плечи кофточку, она продолжила:
        - Я всегда была взрослой не по годам, потому меня никто не удерживал и не препятствовал моему решению. Вот так я и стала жить сама.
        Мы хоть и жили в одном городе, и я как бы понимала родителей, но все-таки в своей еще детской душе я чувствовала на них обиду и вначале изредка посещала их, потом совсем не стала ходить. Они спивались и деградировали. Через пару лет я узнала, что отец умер. Мне искренне было жаль, что я не встретилась с ним перед смертью, что мне никто не сообщил, что он смертельно заболел. Мать продала квартиру и уехала куда-то, в неизвестном направлении, тоже не посчитав нужным сообщить мне.

        Со временем к дипломным работам я ещё добавила работу в киоске. Долго уговаривала хозяина взять меня без паспорта. Он мне сказал, что я ангел, и взял. К 17 годам я работала уже в магазине с хорошей зарплатой, а к 21 открыла свой маленький магазинчик детских игрушек - их задешево возили с Белоруссии и я получала хороший доход. О матери ничего не слышала, не знала где она, жива ли...

        Потом появился он. Уверенный в себе и видящий насквозь других, красавец в погонах. Он был милиционер, полицейский. Мне тогда было все равно, какие на нем погоны, но, поскольку он был из другой, незнакомой мне жизни, он привлек мое внимание, и я вышла за него замуж. Так, расписались, он пригласил десяток друзей с работы - вот и вся свадьба. Я вышла замуж за полицейского думая, что они ангелы, потому что спасают людей, защищают их права. На линии фронта со злом, так сказать. Потом мне пришлось столкнуться с реальностью и понять, что по сути своей, они от преступников не отличаются ничем. Это было наверно самое жестокое разочарование в моей жизни. Система ценностей рухнула.

        Как обманчив был этот образ! Это был тиран в погонах! С ним я опустилась в ад! В одном лице он был и судья, и надзиратель, и палач! Я была его постоянной подозреваемой и обвиняемой, а адвоката не положено! Он не терпел ничьего мнения, каждый разговор со мной как допрос: «Почему не сделано это?! Почему не сделано то?! Чем я занималась? Куда ходила? Почему там пробыла столько-то?!» 
        Этот «ангел» совершенно не соответствовал тому, чьим идеям я могла бы быть верной – они полностью противоречили моим собственным стремлениям. Я выходила замуж с твердыми сформировавшимися устоями быть верной мужу мыслью, словом, делом, телом. Быть верной его идеям и выбранному пути. Но потом увидела и поняла, что из всех пунктов я могла быть верна ему лишь телом. Но это пыль, ничтожная малость от того, к чему стремилась я. Его идеи на тему того, как всех окружающих загнать в страх и подчинение, никак не были теми, которые мне захотелось бы поддерживать. А он не желал хотя бы попробовать посмотреть на мир моими глазами.
        Когда наша несовместимость стала явной и назрел разрыв, он не захотел меня отпускать, хотел чтобы я перестроилась на его лад. Сказал, что слишком я хороша, чтобы достаться другому, но и слишком глупа, чтобы понять, что сила во власти и деньгах, и что он меня перекует.
 
        Он был начальником среднего звена, но это был такой страшный человек, что под него подстраивалось все его окружение. Я единственная, кого он не смог купить.
        Он не пил. Был помешан на деньгах, из всего извлекал прибыль. Он торговал антиквариатом, давал деньги под проценты, менял валюту. У него был двухэтажный дом. Люди опускались в нищету и несли из дома все, что раньше для них было ценностью, а он скупал за бесценок. Машины, бриллианты, швейцарские золотые часы с алмазами и многое другое – всё это я "торжественно" сносила ему в сейф с просьбой ничего подобного мне не дарить, так как оно не приносит мне ни радости, ни удовольствия. Дорогущие вечерние платья, шубы, пальто и прочие наряды с этикетками рядами висели в шкафах. Мне завидовали многие. Я до сих пор не поняла чему тут завидовать? Для меня это было, как душу продать за тряпки. Знаю многих женщин, которые готовы продаваться таким образом. Муж был убеждён, что «бабы все продажные твари, вопрос только в цене». Когда он меня завалил дорогими подарками и понял, что со мной этот фокус не работает, пришёл с вопросом: «Сколько стоит твоя любовь?» Я могла бы ему ответить, что любовь не продаётся как в магазине. Но за время проживания с ним я поняла, что это бессмысленно. Он не воспринимает того, что говорю я. Я ему сказала: «Ты перестаёшь запугивать, шантажировать, угнетать, подавлять людей. Всех, в том числе и меня. Станешь простым, нормальным человеком. Такова цена любви». Но оказалось, такая цена ему не по карману. В очередной раз я выслушала тираду о том, что мои рассуждения это бред, что с такими понятиями меня надо вообще убивать!
        Моим сознанием не охватывалось, почему мои правильные суждения о жизни это бред? Почему уважать окружающих, любить близких, не кидаться на них с кулаками является бредом, за который надо убивать?

        И наша жизнь превратилась в кошмар. Развестись было невозможно – везде у него связи, друзья. Я высохла до 47 килограммов, почти труп, сил не было даже дышать. А он всё настаивал, что я его и что от него только на тот свет! В ЗАГСе заявление не принимали, так как есть спор. В суде тянули, давали сроки для примирения, и потом мне возвращали документы. Он приносил их и кидал мне в лицо. Мои уговоры разойтись по-доброму он не только не слушал, он обрушивался на меня в ужасном крике, с кулаками, заставляя меня забиваться в угол и сжиматься калачиком.
        Я понимала, что моя жизнь однажды может кончиться в этих стенах. Он мне прямо говорил: «Уйдёшь – найду и уничтожу как собаку, чтобы другим не досталась. Останешься – тоже уничтожу, потому что не подчиняешься!» Он держал меня как одну из тех ценных вещей, и не мог со мной расстаться, потому что я была красива и на меня все засматривались. Время от времени он твердил слова любви. Я и пыталась понять его, проникнуться к его чувствам, но в то же время сомневалась, что это не любовь и не ревность, это психопатия и мания величия. Он играл в бога, я же должна была быть его рабом. А я отказывалась, я пыталась сохранить своё мировоззрение, личность и стремления. Он из тех, кто всё крушит и разрушает, а я из тех, кто идёт вслед и восстанавливает. Мы по своей природе были полные противоположности.

        Это был ужаснейший период в моей жизни. Я переселилась от него на второй этаж. Ложишься и думаешь: «Ещё один день я жива».
        На часах 4 утра, а не спишь, сил нет, хроническая усталость... Слышишь, лает соседская собака… Сознание словно в туман погружается... Часть меня спит, я вижу отрывки сна, но, в то же время, другая часть моего мозга блюдёт каждый шорох, каждое движение. Не факт, что он улёгся и уснул. Не факт, что не придёт и не решит продолжить издевательство надо мной. Лёжа на кровати в этом своём полусне, я словно телом чувствовала его дыхание на первом этаже. По дыханию определяла, спит или нет. Я словно весь дом своим вниманием обволакивала, чтобы не пропустить момента, когда проснётся. Услышу ли звук его шагов по ступеням или бряцанье наручников (он всегда носил их на поясе) и все мое естество приходило в ужас! Я начинала ждать, что сейчас начнется вновь и я не выдержу. Из-за этого иногда я вовсе не ложилась спать. Слишком высок был уровень тревоги. Я садилась на подоконник и вдыхала запахи двора. Под окном была сирень, пахла необычайно. Казалось, она меня чувствует и понимает. Её безмятежность успокаивала. Но малейший шорох выводил меня из этого покоя, сердце начинало неистово биться, все тело напрягалось, панический ужас от предстоящего истязания приводил его в сильнейшую дрожь. Хотя бывало, что этот шум издавал всего лишь прыгнувший котенок. Мой разум во всём видел опасность.

        В одном из таких состояний полусна мне причудилось, как чья-то женская рука с нежностью опустилась мне на голову, гладит меня. Я понимала, что это игра моего воображения, кусочек сна вырвал меня из реальности, но это было так приятно, так успокаивало. Я не знала, чья это рука. Мне хотелось верить, что это моя бабушка – давно почившая, но наблюдающая за мной с небес и заботящаяся обо мне. Перенапряжение нервной системы и перегруз всего организма требовали отдыха, надо было расслабиться и восстановиться. Рука была как серебристо-белая дымка, от неё по голове расходилось тепло, которое передавалось на все тело и это вызывало слабость всех органов. Это было приятно, отступила тревога, беспокойство. Видимо мой защитный механизм дал мне то, чего не хватало моему существу – руку поддержки. Такую заботливую, нежную, ласковую, как рука матери или бабушки.
        И вдруг я подумала, что я умираю. С одной стороны мне не хотелось прерывать это наступившее наслаждение, но с другой стали прорываться мысли: за что я умру? Ведь я не вру, не ворую, не убиваю, не мщу. Я стараюсь жить по совести, любить, уважать, прощать, благодарить.
        Когда-то, в 7 лет, наверное, мне приснился сон. Очень яркий, запоминающийся. Мне приснилось, что я уже взрослая, молодая женщина, я как бы смотрела на себя со стороны. Я была в длинном, неестественно белом платье – таком тонком и лёгком, словно облако! И висела в воздухе, едва касаясь земли кончиками пальцев ног. Из груди вырывалась радуга цветных струй, они обволакивали меня и за спиной превращались в крылья. Крылья были необычайно легкие, я парила на них как ангел! Я смотрела на себя и восхищалась, какая я красивая, чистая! От меня исходила такая доброта, такая лучезарность, что я подумала, что я буду именно такой!
        С этого момента, в принципе, и началось моё стремление к чистоте. К чистоте поступков, мыслей, действий – всего. Правда, теперь, конечно, не думаю что это сделает меня ангелом. Ведь со временем правила игры усложнились и оказалось, что тяжело сказать правду, не искажать её, например, в ситуации, когда кулак мужа перед лицом, когда я вынуждена за свою правду, такую как «Я не буду притворяться счастливой, я не счастлива с тобой», - получать удар; когда даже такая фраза, честная и правдивая, как «Это не любовь, это насилие и издевательство», - также вызывает удар; когда слова «Сила в любви, а не в насилии» вызывают у него желание спалить меня на костре!
        Но ведь должны же быть какие то силы небесные, которые видят всю эту несправедливость! Должна восторжествовать справедливость над злом земных сил! Я верила, что это обязательно должно произойти! И я не должна сдаться этому произволу и погибнуть!
        И я согнала с себя эту негу. Я приняла решение не сдаваться.

        Я знала, что будет гнобить и доставать. Я проговаривала себе: «Главное не бежать! Если побежишь – погонится». Он как волк. К тому времени у меня уже друзей не было, он их всех спровадил. Боялись они его. Предпочитали со мной не общаться, потому что он всегда находил причины «выносить им мозг». Делал всё, чтобы его боялись. А кому такое понравится? Родителей, родственников у меня нет, помощи ждать неоткуда. Бил телефоны, чтобы я не могла никуда звонить. Душил капюшоном от халата, чтобы синяков не было. Грозился даже спалить на костре, потому как был убеждён, что я читаю его мысли, а это значит, что я ведьма, и ведьме место только на костре.
 
        Истощение и насилие довели меня до галлюцинаций.
        Однажды, уже час ночи был, я лежала под одеялом у себя на втором этаже. Слышу шаги, поднимается. Сел на кровать рядом и начал свою песню: «Ты должна мне подчиняться, ты что, забыла, что ты мне жена?! Ты должна делать как я хочу, иначе я тебя уничтожу!» Все это с матами. «Я тебе ноги повыдираю, я изуродую тебя и позвоночник сломаю, чтобы ты никому не досталась!» Он сидит, рассказывает мне всё это, как обычно мерзко, гнусно, грязно, угрожающе машет кулаками. И вдруг его лицо расплывается в странной улыбке. Вернее это была искажённая гримаса, скорее уродливая чем улыбчивая. И каким-то странным голосом начал проговаривать: «Я ж тебя люблю, ты ж мой ангелочек, ты ж моя единственная...» Это ужаснуло! Это как смертельный приговор звучало, потому что воспринималось мною как отвлекающий манёвр. И вот он это шепочет, сидит не шевелится, а я вижу как из него, выползает нечто бесформенное, туманное, и тянется меня душить. Перепугалась я до жути! Потом щелчок и я вижу картинку: я как бы зависшая в пространстве, стоя на коленях, у меня на шее чёрный ошейник, а от ошейника чёрная верёвка как змея, прям к нему в руку. И получается, что он за эту «верёвку-змею» тянет меня насильно куда-то, куда я не хочу. И колени у меня в крови, потому как ими я торможу, а руками пытаюсь разорвать этот «ошейник». И я тогда подумала, так он меня как корову на убой тянет. Я пыталась рвать «ошейник», но мои руки проходили через него, хотя боль от его сдавливания реально чувствовалась на шее. Я стала задыхаться и очнулась лишь от какого-то донесшегося с улицы звука.

        В общем, я не знаю, что это была за картинка и откуда взялась. Это длилось секунды. Понимая, что это, в общем, плод моего воображения, я тем не менее поняла, это таки соответствует действительности. И вот смотрю я в эту его странную улыбку и понимаю, нет, ты меня не обманешь, твои слова ложь! Ты меня как корову на убой!

        Он по роду своей деятельности изучал психологию, приёмы подавления личности и выведывания информации. Знал, как подавить волю и «сломать» преступника. Всю эту методику, естественно, осваивал на мне.
        В этом аду я знала и чувствовала только одно: бежать нельзя. Если побегу, он получит желаемый результат. Побежав, признаю себя жертвой, - а это именно то, что ему нужно.
        Мне хотелось уйти с гордо поднятой головой, а не бежать побитой собакой. Я стала готовиться к этому. Хотя, порой, казалось что я уже мертва: ни чувств, ни желаний – ничего. Он много обманывал, мозги запудривал своими психологическими приёмами. Улыбаться нельзя, плакать нельзя – никаких эмоций проявлять нельзя! Я пыталась понять, почему, что за причина? Наверно потому, что с безликим существом ему было проще. Он ощущал свою власть надо мной, и моя полная покорность выражалась перед ним именно в отсутствии эмоций.

        Однажды, было около трёх ночи уже, он меня пытал на кухне – так бывало, с 9 вечера до 4 утра, потом он спал до 6 и шёл к 8 на работу. Такая вот у него система была. Я, как всегда, сидела, зажавшись в угол. Меня трясло, «телепало» и я уже ничего не соображала. Он стоял надо мной, изрыгал кучу проклятий, рассказывал, как он будет меня палить, душить и так далее. Всю эту агрессию он сопровождал ударами, и, знаете, так пальцем мне в лоб. Словно вбивал в меня некие истины: «Ты моя кукла и должна думать, делать и чувствовать только то, что хочу я!» Я очень боялась его.

        Я по природе своей такой человек, у меня в голове бабочки и цветочки, я из тех, кто за мир во всём мире, я против какого бы то ни было насилия. Я никогда в своей жизни не поругалась ни с одним человеком. Никогда не было у меня ни с кем не единого конфликта. Начиная с садика и по сей день. Я вообще не умею ругаться и не вижу смысла в этом процессе. Тем более, я никогда ни с кем не дралась. Однажды я котёнка случайно дверью стукнула. Какая это была травма для меня! Я по сей день это помню. Я, прям, ненавидела себя, что неуклюжая такая и невнимательная, чуть не убила живое существо. Я даже комаров не убиваю, а просто отмахиваюсь от них. Я не ем мяса. В моём понимании комары тоже души. А мясо, - я однажды по телеку увидела, как коров на мясокомбинате убивают, а потом, будучи в деревне в гостях, услышала, как свинью режут. После этого мясо есть не хочу и не могу. И он ломал меня, хотел переделать и заставить жить так, как видит он. Говорил, что в нашем мире по трупам надо к своим целям идти, говорил, что люди дерьмо, и если они для чего нужны ему, то лишь для того, чтобы использовать их в своих целях. Он впадал в бешенство, если свое несогласие я выражала лишь отрицательным кивком головы. И, его словами, он «выбивал дурь из моей башки».

        И вот, несмотря на всё моё неумение отстаивать себя при помощи агрессии, в эту ночь произошло нечто неожиданное для меня. Я сидела в своём углу, сил никаких не было, хотелось, чтобы он быстрее пошёл спать. Но он бушевал и, казалось, конца этому действу не будет. Он отошёл от меня метра на 2, прикурил сигарету и стал смаковать детали того, как он будет «учить меня жить». Это всё было грубо, страшно с матюками. Его лицо, мимика казались мне необычайно мерзкими. Мне казалось, что все демоны ада в этом человеке: злобная ухмылка, звериные глаза, лицо красное от гнева. И вдруг я увидела нечто такое, чего не замечала ранее. Это было наслаждение на его лице от самого себя, от своего превосходства передо мной. До этого я даже сомневалась в правильности своего поведения и в какой-то степени иногда верила ему, что я сама его довожу до исступления, что в душе он хочет добра и вынужден бороться со мной. А это была игра. Он видно понимал свою несправедливость ко мне и, подавляя последние остатки совести, находил своему поведению такое объяснение.
        В этот раз он, наверное, решил, что притворяться достаточно и захотел показать, что он не бедная овечка, которая не справляется со своей агрессией, он повелитель! Он мой господин! В секунду я поняла, что он, оказывается, получает удовольствие от своего насилия и издевательств. Как мясник, сделав свою работу – тяжелую работу, разрубил тушу, в фартуке, заляпанном кровью, довольный собою, вышел покурить. Стоит, рукава засучены, руки тоже в крови. Он зятягивается, смотрит вдаль и ощущает, что он важный человек в этом обществе. Он сделал большую работу и никто не вправе поставить ему за неё низкую оценку!

        Моё мировоззрение перевернулось! Он много лет играл этого несчастного страдальца судьбы, нуждающегося в моей поддержке и моём прощении. Я вдруг поняла, что он как наркоман, он просто кайфует, унижая, подавляя и избивая меня. У меня в груди появился жар, всё загорелось! В моей душе забурлило негодование и мир словно на паузу стал! Всё стало очень медленным и тягучим, будто само пространство поменялось. Ушел страх, я перестала дрожать и тот хаос в голове на тему «что же делать» исчез. В голове стало удивительно чисто, прозрачно. Словно открылась какая-то дверь, и свежий поток внес невероятную ясность ума. Словно кто-то пыль сдул. И на фоне этой чистоты и тишины мысль: «Всё, игра закончена!» Я почувствовала себя пантерой. Я встала с пола. Я была вся в синяках и походила на разбитую колдобину, мне все давалось с трудом. А тут я поднялась с такой легкостью! Я не чувствовала боли, мои мышцы стали крепки, позвоночник гибок. Мягко, грациозно, быстро, бесшумным прыжком я ринулась с места и, проскочив буквально под его рукой с сигаретой, я оказалась у него за спиной у кухонного стола. Из подставки я молниеносно вытащила самый большой нож. Я сама не пойму, как это получилось. Для него это было настолько неожиданно, что он даже не понял, что произошло, и медленно стал разворачиваться в мою сторону. А меня уже было не остановить. Миг – и одной рукой я уже толкала его к стене, а другой крепко держала лезвие на его горле. Я была решительна и, думаю, дернись он, меня б ничто не остановило. Я понимала, что другого такого шанса у меня не будет, и если я сейчас дам слабину, это будет моей смертью. Я была без тени колебаний, была уверена в своей силе. Нож был продолжением моей руки, я чувствовала силу нажима и, не знаю откуда, но я чувствовала пограничное состояние, когда лишь мельчайшее движение и он войдет в плоть. И он это чувствовал и увидел, что шутки кончились, настала расплата. Вы бы видели, какой ужас был в его глазах! Ему явно не хотелось помирать. У него сперло дыхание, он не мог сказать ни слова, лишь безумно таращил на меня глаза. При всех его психических отклонениях он прекрасно понимал, что у меня очень даже есть повод прирезать его. Но он не знал, что я ему зла не желаю. Мне нужно было лишь одно: чтобы он оставил меня в покое и дал мне жить своей жизнью. Самостоятельно, без него. Я не жажду мести, я хочу покоя. Я просто хочу уйти от него. И вот так я несколько секунд держала его прижатым к стене, и нож был у его шеи ровно настолько, чтобы не навредить. Но в то же время я и была готова чиркнуть по горлу, чтобы обеспечить свою безопасность.

        Мы стояли так несколько секунд. Я перевела дух и уверенно сказала ему: «Я зарежу тебя! Если ты подойдёшь ко мне больше чем на 2 метра, я зарежу тебя! Бойся меня! Я перережу тебе глотку! Бойся спать!!!»
        Порой люди впадают в состояние аффекта и не соображают ничего. У меня же было нечто противоположное. Чувство покоя, решительность, смелость, полное ясное осознание процесса. Всё вместе это длилось всего пару минут. Но вот это чувство, это ощущение «мира на паузе», дало мне осознание того, что это был танец с ножом длиной в полчаса. Да, да, именно танец, я так это чувствовала. Это было невероятное событие. Я получила колоссальный опыт, я почувствовала свою силу и возможности, я поняла, что значит не бояться. Но важно и другое – я поняла, что сама этот свой потенциал я скрывала, придерживала. Не знаю, как сказать. В моем сознании существовал какой-то механизм и тем механизмом в моей голове блокировались защитные функции. Я верила в то, что он сам страдает от того, что делает, и что ему надо помочь справиться. А как только я увидела, что он не страдает, что он наслаждается, этого стало достаточно, чтобы перестать его оправдывать и снять тот механизм с предохранителя.

        После этого за пару дней я привела себя в порядок. В разговорах уже смысла не было и я решила действовать молча. Причем действовать надо было быстро, нужно было не дать ему опомниться. Я понимала, что он осмысливает произошедшее и вырабатывает свою позицию по отношению ко мне. Мне нельзя было допустить грань, когда наше моральное состояние уравновесится. Мне нужно было реализовывать свои планы пока приоритет в этом был за мной. Я стояла возле ворот и думала, сейчас он меня прибьёт прям под воротами. И если прибьёт здесь, значит я умру его рабом, если я сделаю шаг за ворота и он убьет меня там, я умру свободным человеком. И я сделала выбор. Я сделала этот шаг. Я дошла до прокуратуры, до адвокатов, до его начальства, которое выше погонами, сказала им, что если вы его не урезоните, я испоганю лицо нашей правоохранительной системы! Я буду биться во все инстанции! А они, эти дядьки в погонах, смотрели на меня как на блоху. По их довольным рожам и скрытым ухмылкам было видно, что я для них ничто, мелочь какая-то, возомнившая о своих правах. Но они не знали, что я была готова умереть за каждый шаг, каждый вдох своей свободы. На каждое их слово, которое мне не нравилось или если я считала их отношение просто невежливым, я писала заявление. Я приходила в их кабинеты со своими правилами, доказывала, что их система гнилая, что они живут круговой порукой, муравейником, который кишит только лишь своей жизнью и каждый, отвечая за свою «дырочку» в нем, обеспечивает весь его функционал. Но я-то была тоже не человеком со стороны, я была женой не одного человека, а женой всей их правоохранительной системы и поэтому знала её изнутри. И в каком-то смысле я стала их проклятием на полгода. Я писала их на диктофон. Если я не видела результата, я просто трепала им нервы. Они должны были, хотят они того или нет, стать на мою защиту. Они привыкли, что народ их боится и молчит, а я тупо стояла на своём без страха. Меня вызвал начальник отдела на беседу по моему заявлению, майор по званию, а на проходной меня встречает лейтенант и ведёт в свой кабинет. А там сидит мой муж. Лыбятся мне оба. Я отказываюсь заходить, меня вызвал не этот лейтенант. Он меня силой начинает заталкивать, грубит мне – «чего ты выпендриваешься»? Я ему: «Это что за вольности такие со мной?! Вы что от меня хотите?! Разве вы меня вызывали?! Почему при разборе моего заявления присутствует человек, который надо мной издевается?! У нас что, очная ставка?!» Он опешил: «Нет, просто беседа». «Ну тогда и беседуйте! А мне тут делать нечего! Меня вызывал начальник, к нему и ведите!» Его аж покоробило от моего неподчинения. Он не привык к неповиновению. Я была строга с ними, но я знала, что нельзя перегибать палку, они ведь только того и ждали, чтобы я сорвалась на грубость и тогда бы они меня быстро оформили «на сутки», и уж там поработали бы со мной. Я знала свои права и требовала лишь их соблюдения и возможности реализации. В общем, дошло до того, что этот майор был вынужден бросить свои дела и провести опрос меня лично по заявлению. А спустившись вниз, я сразу накатала в их книгу жалобу на лейтенанта.
   
        Скажу вам, что это имело воздействие, мне пришел ответ, что с лейтенантом проведена беседа о недопустимости подобного обращения с гражданами, а сам он меня потом обходил стороной.
        Я их закидывала жалобами и запросами и они мне отвечали. Вначале пытались отвечать отговорками, типа ваша информация не нашла подтверждения. Я возвращалась вновь, приходила к начальнику, мне таскали за шиворот этих отписчиков и я требовала, чтобы они при мне говорили, что фактов грубости или неуважения ко мне с их стороны не было, что они не говорили мне тех или иных слов. Они, дядьки в погонах, стояли как мальчишки, опустив головы и мне стыдно было за их мужское начало, за всю эту гнилую систему. Прихожу, они мне: «Вы должны…» А я: «Я никому ничего не должна! Я имею право!» Они подвисали на моих фразах и явно молились про себя, чтобы скорее закончился для них этот ад. 

        Иногда мне казалось, что они просто подошлют какого-нибудь своего урку и прикокнут меня.
        Муж даже в психушку меня хотел запихнуть через свои связи. Но не вышло. Психиатр беседы со мной провёл и сказал ему, что скорей его самого в психушку определит. Выдал мне сертификат о том, что психически я здорова и пожелал удачи в битве с системой.

        Есть приёмы в йоговских практиках, один из них называется «доведение до абсурда». Ситуация, которая страшит, должна быть доведена до абсурда и тогда она становится простой и понятной. И этот метод я включала, и он действительно помогал мне.
        И так они поняли, что им дешевле работать со мной по закону. 
        В конце концов всё пришло к тому, на что я и рассчитывала. Его начальство, городское управление, областное, прокуратура начали сами на него давить, чтобы он от меня отстал. Они, сами того не желая, стали моим бронебойным щитом против него, насильника и палача.
        Мы дошли до суда. Моим единственным условием в суде было заключение мирового соглашения. Не как суд решит, а именно мировое соглашение. Чтобы он меня не трогал, не унижал, соблюдал мои права. И он сдался. Даже судья удивилась. На первом заседании он мне все время рот затыкал, она ему много замечаний делала, а он танком пёр и никакая сила не могла его остановить. Я не понимала, чем обусловлена такая активность и у меня тогда даже развилась паника, я заикалась и не могла слова сказать. Когда все вышли, судья мне сказала: «Я вижу как вам тяжело, так и сердечный приступ можно получить. У вас же есть представитель, вы можете сюда не приходить». На что я ей ответила: «Я должна сюда приходить! Я это себе должна! Чтобы больше не бояться и не умереть от страха!»

        Когда он меня потерял, он наверно оценил это и стал относиться ко мне с уважением. Он понял, что он не смог меня обуздать, когда я полностью была в его подчинении, а теперь я ему чужой человек, права которого для него святы.

        Это лишь крохи из моей жизни. Мне сейчас 37 лет, а порой кажется, что по количеству событий и перенесенных страданий я прожила все 100. Иногда вспоминаю все это и не понимаю, как я с этим всем справилась.

        Женщина вновь погрузилась в задумчивость. Потом, будто очнувшись или прочитав мои мысли, спросила:
        - Вас наверно удивляет мое повествование? Зачем я все это рассказываю?
        - Вовсе нет, не удивляет. Напротив, я вас понимаю. Всегда у человека есть наболевшее в душе и об этом не каждому, даже близкому, расскажешь. А вот так, случайному встречному можно рассказать, облегчить себе душу.

        Она затихла, вновь обратив свой взгляд в окно.
        - Он умер… Вчера его похоронили, я еду с похорон. И вот все заново вспоминаю и переживаю: его, своих родителей… У меня нет зла к нему. Мне жалко его как человека. У него были какие-то свои ценности, он к чему-то стремился, чему-то радовался… А теперь его нет…
        - Я Вам сочувствую, - выразил я соболезнование.
        - Да нет, я не переживаю об этом. У каждого своя судьба. Я просто исполнила перед ним свой последний долг. И теперь еду домой. К своей семье, - улыбнулась она, - У меня второй муж, которого я люблю, две кошки, собака, дом, любимая работа. И мама - я нашла её и теперь она живет неподалеку от нас.
        - Удачи вам, - пожелал я своей спутнице и стал собираться. Поезд подходил к моей станции.


        Март 2020 г. 


        Фото из Интернета