Хотим сожрать мир

Хотим сожрать мир
повесть

Коан заставляет нас съехать с проторённой колеи. Можно сказать, что «треугольник в представлении шара — это коан»
…Существует ли Вселенная, если в ней нет разумных существ?
Светло ли от черного света?
Существует ли иллюзия?
(Б. Вербер «Тайна богов»)

От автора

Фантасмагоричная, страшноватая сказка про жизнь человечества после смерти, жизнь после Конца времен.

Как погиб мир, как устроен быт выживших людей — намеренно дается пунктиром, оставлено каждому читателю для собственного творчества. Но предположение, отчего мир может погибнуть, гибнет уже сегодня, автор оставил за собой.

Мы пожираем материальное и духовное, превращая мир в руины отбросов. И духовное разнузданное обжорство, влекущее за собой материальное, — реальная причина центростремительного движения последней цивилизации в тартарары. Что сохранит, если выживет, современный человек, с чего начнёт отсчет, главное, сможет ли проторить другую дорожку или запустит новый цикл старой программы? Ответ на главный вопрос отдаю на откуп читателю, предоставляя себе возможность высказать робкие предположения, сдобренные надеждой.

Наталья Волохина.

P. S.

И хотя есть в сказке существа необычные, люди, по-прежнему, люди. А потому ; любовь и ревность, верность и предательство, зависть, даже убийство — всё имеется. Сдобрено толикой юмора, приправлено щепоткой сарказма. Пробуйте.

Наталья Волохина.

Часть 1. Красивая и вкусная

Красивая и вкусная

Послышался треск сучьев и тяжелые шаги. Кто-то огромный пёр напролом сквозь чащу. «Медведь!» — напрягся Вепрь, но услышал голоса и ослабил руку, сжимавшую приклад карабина. Разговаривали двое. Басовитый бубнил медленно и невнятно, четко проговаривая лишь слово «вкусная-я-я», дискант строчил, как из пулемета, но почти все слова были ясны, хотя одно тоже выделялось особенно.

— Ой! Птичка, какая смешная — серенькая, шустрая! Смотри — смотри! КРАСИВАЯ-Я-Я!

— Перепелка! — «взрослым» голосом поучал толстяк (Вепрь почему-то решил, что бас — толстяк). — Вон сколько их, малявок, в траве! Вкусные-е-е!

Охотник по-прежнему не видел собеседников, только по шумам догадываясь, где они сейчас. Треск сменился шлепками по воде и взвизгиваниями меньшого, должно быть, от летевших брызг.

— Посмотри, какая рыбка красивая-я-я! — заливался он.

— Форель красивая рыба, — согласился старший и добавил со вздохом, — вкусная-я-я!

— Топ, а солнце красивое? — поинтересовался маленький.

— Красивое, — привычно подтвердил Топ.

— А вкусное? — не отставал малыш.

— Вкусное, — согласился великан и тут же зашелся громким, каркающим смехом.

— Вот балда, — отсмеявшись сказал он, — солнце несъедобное. Да и не достать его, оно, знаешь, как высоко.

Маленький немного посопел и возразил обиженно:

— Ты же сам говорил, все, что движется — живое и его можно съесть, а солнце движется.

— Ишь ты! Сообразил! — удивился Топ.

И тут он их увидел. Вернее, его. Топ действительно оказался большим и толстым. Безразмерный комбинезон защитного цвета делал фигуру хозяина похожей на бронетранспортер, а непропорционально маленькая лохматая голова, казалась на ней чужеродным предметом. Но куда подевался второй? Сколько Вепрь ни таращился, малыша рассмотреть не мог. Шевельнуться, сменить позу ему даже в голову не могло прийти. С первого взгляда стало ясно, с Топом шутки плохи. Не смотри, что так нежно воркует с меньшим. Сожрать не сожрет, но прихлопнет конкурента, как перепелку. «А может, я и вкусны-ы-ы-й», — усмехнулся охотник.

— Нет, пока всю живность в округе не сожрет, на человечину не перейдет. А про солнце-то, хоть и посмеялся, но задумался — нельзя ли откусить. Где же, все-таки, маленький?

Хотя наблюдавший не издал ни звука, толстяк насторожился, замер, прислушался, потянул носом воздух. Но охотник тоже был не новичок. Сидел неподвижно, бесшумно, под ветер в сторону от гиганта. Не обнаружив ничего подозрительного, тот снова заговорил:

— Вишь, показалось.

— Что показалось? — непонятно откуда спросил писклявый.

— Вроде есть кто-то.

— Кто? Зверь?

— Не знаю, зверь или…

— Вкусный? — перебил малыш.

— Наверное, вкусный, — согласился Топ.

— Значит, может и сожрать, — пошутил сам с собой Вепрь.

Живая гора неожиданно быстро двинулась в его сторону и оказалась совсем рядом. И тут тертый калач Вепрь похолодел. Никакого второго не было — и басом, и дискантом толстяк говорил сам с собой.

— Псих! — ужаснулся Вепрь. — Такой страшнее всякого. Это он про себя маленький, умильный да пушистый! Значит, снаружи постоянно доказывает второму, меньшому, беспомощному, какой он сильный, главный, агрессивный. Оторвет башку, потом пожалеет, вот, мол, попался глупенький, непутёвый, красивы-ы-ы-й, вкусны-ы-ы-й.

Озноб прокатился по телу волной, но Вепрь не пошевелился. Топ постоял еще немного в опасной близости от схоронившегося, развернулся и зашагал прочь. Снова затрещали ветки и потек разговор на два голоса. Всё стихло, но человек в засаде еще минут сорок изображал бревно. Наконец, вылез, подошел к ручью и долго пил, склонившись к самой воде, как пьют загнанные животные, спасшиеся от погони.

Лягушонок

Сверху скатился камешек. Вепрь вздрогнул, мгновенно обернулся, одновременно вскинув карабин.

— Ты чего такой дерганный, будто медведя встретил? — насмешливо спросил Лёха.

— А ты зачем подкрадываешься?

— Да не подкрадывался я вовсе. Кто тебя так напугал, неужто, в самом деле, медведь.

— Этот пострашней медведя будет. Здоровенный, как самоходка, и сам с собой разговаривает.

— А-а-а… Дикого Топа встретил. Тут есть с чего струхнуть. Повезло тебе, а то ведь он не чикается, прибьёт зараз, имечко не спросит.

— Да понял я.

Знакомой тропой охотники двинулись в сторону поселения.

Как ни странно, единственным выжившим крупным зверьем после Конца времен были медведи. Считали они себя в лесу хозяевами, а охотников пришлыми врагами на своей территории. Потому схватки были всегда насмерть, кто кого. Говорили, правда, что где-то, ну, очень далеко, обитал тигр, но никто из местных его не видел. То ли враки, то ли не дошёл никто. А может, пообедали тем, который дошел.

К людскому жилью медведь подходил редко, в самую голодную весеннюю пору. Но больше понюхать съестные запахи. Добыть у человека было нечего. Детишек берегли пуще глаза, а еды у самих, что в лесу найдут. А что там есть ранней весной — кора, трава, корешки. Бабы умудрялись стряпать из подножного корма, а дух снеди жир медвежий давал, добавленный скупо в стряпню.

Медведь тянул носом, злобно ворчал и шел прочь, к речушке, в надежде на рыболовную удачу. И на воде у них с поселенцами конкуренция. Надо успеть, пока рыбаки мордушки не поставили. Но рыбы мало, крупной почти нет, не расплодилась еще, и голодные людишки тоже спешат на рыбалку, а у них ружьё всегда при себе. Косолапый не знает пока, что патрон в нем один единственный, а то и вовсе нет. Кончились патроны у охотников. И скоро только рукопашная схватка будет решать, кто главный в лесу. Уже сейчас у каждого охотника за спиной рогатина, а стреляет он, если патрон имеет, только в самом крайнем случае.

— Мне Вигирь — шаман рассказывал, — не выдержал долгого молчания Лёха, — раньше птица здоровенная водилась, ну, вот, прямо по колено, тетерев называется.

— Врет, поди, — ты перепелку видел, с ладошку. Да и тех скоро всех этот псих пожрет, — пробурчал Вепрь.

— У него книжки есть с картинками, говорит, были такие.

— Ты книжку видал?

— Он не показывает, — вздохнул Лёха.

— То-то и оно, врёт, значит, — подытожил Вепрь.

Долго шагали молча и беспокойный Лёшка снова не выдержал:

— А хорошо было бы, если б такие водились. Поймал и всю свою ораву зараз накормил.

Вепрь молчал. Хотя ему были понятны Лёшкины мечты, у него детишек куча. Вепрю вдвоём с женой прокормиться куда легче. У поселенцев детворы мало. То ли с голоду плохо родятся, то ли со страху, что ни прокормить, ни защитить. А те, что есть, худые, квелые. Не больны вроде, но слабые, скучные, вечно голодные, вечно ищут, чего бы сожрать. Один Чудик, Лёхин сын, весёлый, шустрый, будто из другого теста вылеплен, да из другого котла хлебает. Всюду свой носишко конопатый суёт, всех вопросами донимает. Суровое лицо Вепря разгладилось, расцвело едва заметной улыбкой. Скупой на ласку поселковый народ мальчишку любит, каждый приветить старается, как умеет.

— А Чудик на прошлой неделе у матери перо перепелиное стащил, да сестре на ленту, в косу привязал, — будто уловив Вепревы мысли, со смехом вспомнил Алексей. — Ты, говорит, теперь у нас принцесса. Спрашиваю, что за слово такое? Шаман, мол, сказку рассказывал, о принцессе. Принцесса — красавица и главная дочь у родителей. Иванка у нас красавица и старшая, значит, принцесса.

Вепрь одобрительно хмыкнул, потом заметил:

— Ты бы смотрел за красавицей — принцессой, — выговорил с трудом незнакомое слово, — а то она зачастила к ручью, с водяными, лешими валандается.

— А чего, пусть. Скучно девке дома, да и кикиморы её нитку из крапивы учат прясть. Сам знаешь, нужна нитка для сети.

— Смотри, дело твоё. Только леший на неё зыркает уж никак не по-братски, — отрезал Вепрь.

— Да ты что, нежить  обыкновенная, чего бояться?

— Давно ли мы с ними водиться стали, что о них знаем?

— Безвредные они, — уверено заявил Лёха, — мирно живут, помогают по-соседски.

— Эх, Леха — Леха, не зря фамилия у тебя — Кривов. Все вкривь, вкось, да кругом, а что прямо перед тобой, того не видишь.

— Да чего — чего я не вижу?! — взвился Алексей, но договорить не успел. Гомонящий клубок из ребячьих тел чуть было не сбил его с ног.

Толкнувшись в мужские колени, клубок распался, из него вывалился растрепанный Чудик, мигом заскочил отцу за спину и замер.

— Что за свалка? — шутливо — грозно спросил Лёха.

— Он наше забрал и не отдает, — жердиной встал перед мужчинами сын Тощего Дрона.

— Что забрал, почему не отдаешь, коли не твоё? — повернувшись к сыну, спросил Алексей.

— Они его съедят! А он маленький еще, — сжимая кулачок, пропищал Чудик.

— Да кого - его?

— Лягуха. Мы его поймали, а он сцапал и бежать. Наша еда, пусть отдаст, — угрюмо за метил Тощий.

— Он маленький, все равно не нажрётесь, а лягух, квакун смешной, прыгать будет. Я к мамке его отпущу…

— Ну-ка, покажи, — неожиданно вмешался Вепрь.

Ребята расступились, Чудик приоткрыл ладошку, оттуда блеснули два глаза — бусинки.

— На тебя похож, — заметил охотник.

— Я разве зеленый? — удивился Чудик.

Он раскрыл ладошку, угадывая сходство, а лягушонок прыг, шлепнулся в траву и был таков.

— У-у-у, — разочарованно взвыла ребятня и бросилась шурудить в траве, но под грозным окриком Вепря замерла и послушно отхлынула.

— А кто вам в лес разрешил заходить?! А ну, марш в посёлок.

Пацанов, как ветром сдуло.

— А ты что стоишь? — пряча улыбку, спросил он Чудика.

— А я с папкой, — ответил хитрюга, ухватив отца за палец.

— Ну, раз с папкой, тогда пошли домой.


Опарыши

Холодная, голодная, длиннющая зима кончилась неожиданно, враз, будто передвинули переключатель на солнечном обогревателе до упора на «+». Солнечный свет, талая вода, дурманящий запах оголившейся земли обрушились на отощавших, измученных людей. Как медведи после зимней спячки, бродили они по весеннему лесу и жевали все чуть съедобное: наполненные сладким, живительным соком молоденькие почки, корешки, древесную кору. Скоро вокруг поселения все обглодали и двинули вглубь лесную, рискуя стать добычей оголодавшего, как и они, за зиму Хозяина. Но пока не было видно следов косолапого.

Постепенно голоса стали громче, ребятня, не сдерживаемая окриками старших, рванула вперед, даже робкие смешки всколыхнули прозрачный, пахучий воздух. Неожиданный детский крик смёл все человеческие звуки разом. Через мгновение едва слышное дыхание леса перекрыл топот взрослых ног и треск сучьев.

Дети стояли вокруг глубокой ямы, над которой, ухватившись за еловые ветки, молча висел младший пацан Кривовых. Молчал он правильно — малейший звук, движение, обломится некрепкая опора и свалится он прямо на острые колья охотничьей ловушки. Взрослые, не говоря ни слова, выстроились, ухватив друг друга за пояс, а самый крепкий и высокий из них — Дрон — схватил мальчишку за шиворот, рванул вверх и к себе, мужчины одновременно шагнули назад. Ребенок не плакал, только никак не мог выпустить из рук ветку, вместе с которой выдернул его спаситель из лап смерти.

Наконец, люди заговорили, рассуждая между собой, чья ловушка на этой деляне, почему метки упреждающей нет, верно, чужой зашел на их территорию. И вдруг заметили, что дети по-прежнему стоят молча на опасном краю. Подошли, глянули вниз и на миг отпрянули от запаха и жуткого вида распластанного, распятого на кольях тела.

— Лехи Кривова куртка, — тихо заметил Вепрь.

Все уж и так поняли, что покойник — Лёха, ушедший зимой от отчаянья, от голодных детских глаз в стылый лес, хоть за какой-то добычей. Раньше, давно, когда еще у некоторых оставались патроны, Лешка был лучшим охотником, что ни выстрел — добыча, но теперь, кроме ножа и острого кола, ничего у него при себе не было. Не добыл, сам стал добычей, не зверя, человека, соорудившего, тоже, видно, с голоду на чужом участке смертельную ловушку.

Вепрь потянул из-за спины багор, повернулся к яме. Люди, не дожидаясь команды, снова встали друг у друга за спиной, страхуя товарища. Вепрь хотел поддеть тело за крепкий ремень у пояса, но крюк соскользнул и зацепился за куртку, охотник дернул, мужики слаженно потянули его назад, прогнившая ткань лопнула и обнажила бледно-серую голую спину. Острый крюк прихватил и рубаху, и тело. Раскрывшаяся рана кишела отогревшимися, ожившими на весеннем тепле опарышами.

Опарыши, пожиравшие мертвую плоть, сами были началом новой жизни, будущими мухами. По человеческим меркам и покойник, и опарыши выглядели омерзительно, вызывали брезгливое отвращение. А ещё был страх. Каждому из смотревших пришла одна и та же мысль: «Вот так и во мне будут копошиться…». Никто не вспомнил, конечно, как разводили опарыша, ловили на него рыбу, да и на ту же муху ловили и не брезговали, и рыбу ели с удовольствием. А рыба, как известно, могла сожрать их самих, окажись они в утопленниках. Но философия эта хороша за рюмочкой, под закусочку, коль найдется, а когда ты сам, сию минуту, хоть и мысленно, становишься порченым мясом, едой отвратительных личинок, тошнотный комок в горле самый убедительный аргумент.

Уходили из дому охотниками, возвращались добычей. Мало что добыли люди в печальном походе, но не до жиру, быть бы живу.

Кладбище - огород

— Смотри! Там, внизу, люди! — Толстяк замер на месте. — Голые все.

— Не люди это, — отозвался Вепрь.

— Точно люди, на огороде каком-то.

— Вот именно, каком-то. Кладбище это.

— Чо не закопали, сверху оставили? Почему не сгнили, зверьё не объело?

Они спустились в ложбину. На небольшом, ровном участке земли в одинаковых позах — на коленях, с поднятым к небу лицом - сидели голые, мертвенно-белого цвета люди. Глаза открыты, тела неподвижны. Зеленые побеги, растущие из покойников, сквозь покойников, выглядели дико и страшно.

— Мертвяки? Почему не зарытые, голые, сидят почему? — сыпал вопросами обычно флегматичный и молчаливый Толстяк.

— После Конца времен все, как могут еду добывают, — неохотно ответил Вепрь. — Их ещё живыми тут оставляют. Кормят специально плодами с семечками вместе, потом садят в позу, при которой дерьмо выходит без помех, а семена, внутри у них проросшие, в человечьем навозе быстро укореняются и питаются телом, как удобрением. Огород — ты прав, только на кладбище. Плоды, кстати, красивые вырастают и вкусные-е-е, на грушу похожи.

— Груша — это что? — по привычке спросил ошарашенный Толстяк.

— Груша? Ну, как бы тебе объяснить? Как ягоды лесные, только большие, с кулак, и сладкие.

— Из них ягоды вырастут, сладкие-е-е? — недоверчиво протянул Толстый.

— И впрямь, пока растет, не очень похоже на то, что они сожрали, — кивнул Вепрь.

Действительно, ростки были блеклые, кривые, узловатые. Где уж тут «грушам» завязаться. Но уродцы упрямо тянулись хилыми веточками вверх, стебли крепли и утолщались прямо на глазах.

— Если бы хоть какие-то глаза тут были, — мелькнуло у охотника. — Действительно, где же люди, огородники где? С той стороны никакого поселения нет.

— Пошли, посмотрим, наверное, посёлок за другим холмом.

— Сейчас пойдем, днем? — изумился Толстяк.

— А что толку прятаться? Их сторож нас давно засёк. Да мы и не взяли ничего, урожай-то еще не поспел, — саркастически заметил Вепрь, кивая в сторону «кладбища — огорода».

Охотники на всякий случай перехватили в правую руку крепкие рогатины, цепким взглядом окинули друг друга — не ослаб ли пояс, на месте ли крюк — и плечом к плечу зашагали вверх по противоположному склону, навстречу «огородникам».

Стычка

Так уж случилось, что Вепрь с Толстым оторвались от своих, взяв сильно в сторону по тропе, и нечаянно попали на землю «огородников». С огородниками, как в старые времена, с нежитью, никто не водился, ими пугали детей, на их территорию не ступали ни ногой. Ходили обоснованные слухи, что именно из пойманных чужаков те самые, жуткие «огороды». Что сначала запирают они пленников в клетки, как зверей, морят голодом, а после кормят «грушами» вместе с семенами. Семена, будто бы, сами приживаются у человека внутри и прорастают, а как прорастут, он уж не может шевелиться, потому и не боятся, что убежит, и несут на огород. Там в страшных муках умирает несчастный, пожираемый заживо ростками — убийцами.

А не свернул Вепрь в сторону, потому как знал — за ними погоня увяжется, и предпочел встретить противника лицом к лицу. Да и не в его правилах убегать.

Действительно, у подножия соседнего холма лежало, как на блюдце, поселение, очень похожее на их собственное. Тесным полукругом стояли бревенчатые дома с земляными односкатными крышами, кое — где прилепились землянки. В средине полукруга, на утрамбованной площадке, шевелилась и гудела небольшая толпа.

— Похоже, заждались нас людоеды, — невесело пошутил Вепрь.

Толстяк вздрогнул.

— Думаешь, сожрут?

— Сожрать не сожрут, но посадить и окучить могут.

— Я живым не дамся, — обозлился Толстый.

— Погоди помирать, может, обойдётся.

Но народ внизу, похоже, был иного мнения.

Когда охотники спустились, стало ясно, что местные не ожидали такой наглости или смелости и держались настороже. Тем более, что сильных, способных взять медведя на рогатину, охотников, с наскоку тяпкой не пришибить. «Гости» встали спина к спине и молча смотрели на притихших поселенцев. Наконец, один из них настороженно спросил Вепря:

— Зачем пожаловали? Дело есть или заблудились?

— Мы не дети малые, чтобы плутать, — с нажимом на «малые» ответил Вепрь. – Дело есть. Сдаётся нам, что вы из нашего охотника саженец сделать собираетесь, вот мы и решили проверить.

Вепрь блефовал. Никто у них не пропадал после Лехи Кривова, а тот погиб в другом месте. Но видно попал в точку. Вожак дернулся, но спохватившись, постарался сохранить уверенное выражение на подвижном, узком лице.

— Вдвоём решили проверить? — злобно щурясь, спросил он.

— Отчего вдвоем? Наши там, в лесу, за холмом. Зачем всей оравой вваливаться незваным гостям. Авось, договоримся, — угрожающе закончил Вепрь.

И снова он блефовал. Но точно знал, не успели ещё местные разведку провести. Слишком уж неожиданно они с Толстяком появились и слишком уверенно себя вели.

Вожак подобрался ещё больше, но произнёс примирительно:

— Отчего не договориться, договоримся. Только ваших у нас точно нет.

— Может, посмотрим, — охотник кивнул в сторону построек.

— Ну, зачем утруждаться? Мы вам сейчас их покажем, вы убедитесь, что вашего тут нет, и уйдете. С миром, — выделил последнюю фразу огородник.

Верховод кивнул двум мужикам, стоявшим у него за спиной, те скрылись в ближайшей землянке и выволокли наружу двух человек. Если бы не нагота, невозможно было бы определить мужчины перед ними или женщины. Распухшие, безобразные, покойницкого цвета тела, как у тех, на кладбище, бессмысленные от боли глаза. Но самое жуткое впечатление производили, торчащие по всему телу бледно-зеленые ростки, казавшиеся, более живыми, чем их «горшки».

— Ну, что я говорил, ваших здесь нет, — насмешливо произнес Вожак, заметив побледневшие лица пришлых.

— Нет, — подтвердил Вепрь, подавляя рвотный позыв. — Только откуда я знаю, что ты мне всех показал.

— А нам прятать нечего. Они, рано или поздно, все на огороде будут, на виду. Нам проблемы ни к чему. Мы с соседями мирно живем.

Вепрь молча кивнул, и двинулся было в сторону кладбища, но неожиданно круто развернулся, заметив, как Вожак кивнул подручным:

— Даже не думай. Дорогу найдем, не заблудимся, а неприятности, ты сам сказал, тебе не нужны.

Приспешники шагнули назад. В полной тишине охотники проделали обратный путь по холму наверх, напряженно чувствуя спиной недобрые взгляды. Холодея, прошли мимо страшного огорода и скрылись в лесу.

Рыжий

Тощему Дрону снился странный сон.

Обычно снился голод — здоровенный червяк, сосущий скудный Дронов ужин у него в животе. Иногда страдалец пытался паразита выплюнуть, иногда прибить, бухаясь с размаху пузом на камень. Никогда не получалось. И дерзкая тварь хохотала, жутко причмокивая беззубой пастью, вспучивалась болотным пузырем. Дрон просыпался от ужаса и боли в брюхе.

Но нынче снился конь. Откуда-то Дрон знал, что конь, хотя отродясь их не видал. Золотисто-рыжий жеребец бархатными черными губами пощипывал молоденькую травку в огороде, за тещиным домом. Дивная челка, роскошная грива и хвост так и переливались на солнце. Странно, что вовсе он Дрона не боялся и не убежал, даже когда охотник подошел совсем близко. Но больше всего сам себе удивлялся Дрон. Не тому, что его червяк не беспокоит, а что не пытается он поймать диво-коня, не думает о нем, как о еде.

— Красота-то какая! — пришли на ум незнакомые слова.

И в первый раз за последние годы стылая, тянущая боль под ложечкой сменилась ровным, приятным теплом.

— Будто чаю с мёдом напился, — снова чужими словами порадовался Дрон.

Конь жевал себе, не обращая внимания на «растаявшего» человека, только чуть дрогнул кожей, когда тот положил тихонько ладонь ему на шею.

— Таким только любоваться. Любо…

Взгляд рыжего, обращенный в себя, вдруг отозвался у Дрона пронзительной мыслью:

— Да разве ж кто-нибудь кого-то любит?! Ведь нет ничего! Ничего нет!

И тут же знакомая боль скрутила кишки узлом. Но Дрон, почему-то, испытал облегчение.

Про сон никому не рассказал. Только спросил при случае у опытного Вепря, видел ли тот живого коня.

— Видел однажды рыжего красавца. Тебе зачем?

— Вот бы посмотреть, — мечтательно пропел Дрон.

— Не получится, больно уж далеко отсюда. И поймали его, скорей всего, тамошние охотники, да съели.

— Съели! — ужаснулся доходяга. — Красоту такую!

— А ты почем знаешь, что красоту, ты ж не видал?

— Ты сам сказал «красавца», — оправдался Дрон.

— Да, голод не тётка, озвереешь, брат. А ты с чего про коня заговорил? Знаешь что, слыхал от кого?

Дрон молча отрицательно покачал головой. Боялся — голос выдаст.

Однажды на привале, после длинного перехода, бухнул Дрон и вовсе несуразное:

— А ты, Вепрь, жену свою любишь?

Сдержанный Вепрь изумленно уставился на товарища. Долго разглядывал с интересом, наконец, сказал:

— Я про такое ничего не знаю. Ты лучше с Вигирем поговори, он мастер про… чувства всякие разговаривать.

Помолчал и добавил:

— А ты не заболел часом?

— Нет. Только в животе тянет, так оно всегда, — тоскливо отозвался Дрон.

— Странный ты в последнее время. Отощал ещё больше. Сходил бы к Алёнке — травнице. А то договоришься, как Дикий Топ, про красоту всякую. Не к добру это. Лишнее.

Вепрь поднялся, отряхнул комбинезон и пошел вперёд по тропе. Дрон погладил рукой молоденькую шелковистую травку и боязливо оглянулся, не заметил ли Вепрь, но тот был уже далеко.

Аленка - шарманка

(почти сказка)

В домике на лесной опушке жила одинокая Аленушка. Родители давно умерли, а мужа девушке (а может, и не девушке) не находилось. Правду сказать, странноватая была — прикидывалась.

Кем только не прикидывалась Аленушка. И простушкой, и женщиной — вамп, и русалкой, и ведьмой, и лапушкой, и стервой. Так что, в конце концов, вовсе запуталась, кто она есть на самом деле. А может, и не знала никогда. Только годам к тридцати стала походить на испорченную шарманку, из которой перепутанные обрывки фальшивых мелодий вырываются не в лад, невпопад.

От неожиданно сменившегося тона часто вздрагивала вместе с окружающими и мучительно морщилась, стараясь встроиться в ситуацию, в подходящем на сей момент образе. В оправдание Алёнушке надо сказать, что от одиночества с ней такая беда приключилась. Столько лет одна в лесу. Нежить не в счет. Вот и старалась каждой живой душе, что к ней забредёт, угодить, подстраивалась, понравиться хотела. Люди, они ведь себя любят слушать, а у других слушают, когда те про них, любимых, говорят. А если не про них речь, тогда сравнивают со своим мнением, со своим опытом, со своим счастьем и несчастьем. Как тут сохранить себя недолюбленной бедолаге?

Местные Аленку — шарманку знали и не сватались. Да и кому «старуха» нужна. А не повезло прохожему одному - потеряшке. Мор у них в поселении случился, только он один и остался. Потерял всех и сам потерялся. С кем жить, с кем охотиться? Вот и брел по лесу, да на Алёнкину хибарку наткнулся. Сиротские души друг дружку нашли, обогрели (и не только души обогрели). Ну, вроде, чего там, живи, да радуйся. Но не тут-то было.

Не могла Алёнка свою шарманку отключить, хотя честно старалась. Только разомлеет вечером её мужичок от русалочьих песен да ласк, она с утра на него ведьмой кидается. Обнимет лапушкой добытчика после удачной охоты и тут же стерва спрашивает, а не припрятал ли где в лесу, под колодой, лакомый кусок. Муж обижается, Аленушка плачет. Она уж и травку горькую пила, и мухомор жевала, и язык мочалом терла, ничего не помогало. Хотела рот зашить, но побоялась с голоду помереть.

Хотел было мужик уйти, куда глаза глядят, хоть к огородникам, но случай помог. Сидел он на пенечке в лесу и скулил тихонько от тоски и безысходности после очередного Аленкиного «превращения», когда наткнулся на него Леха Кривов. Он с охоты возвращался, удачной, добр был и весел. Пожалел страдальца и совет дал.

Припас мужичок длинную лозину и домой вернулся. А как поутру завопила жена ведьминым голосом, ухватил за косу, да по голой заднице охаживать стал, пока настоящий Алёнушкин голос не прорезался. Лозину на гвоздь повесил на самом видном месте.

С тех пор выздоровела женщина. И пошел у них мир да лад. Только задребезжит сопраной у женки голосок, глянет муж на лозину, и все как рукой снимет. А свой голос оказался у Аленушки милый, славный да ласковый.

И голосом нежным, певучим, умела она боль снять, кровь остановить, озноб — трясучку заговорить. Еще травки разные собирала и не хуже шамана зелье целительное варила. Бабы к ней со своими женскими хворями обращались и ребятишек, охотней, чем к Вигирю — шаману, водили. То ли у лешачих обучилась, то ли мамка её травы и заговоры ведала.

Вигирь Аленку всячески высмеивал, шарманкой — шарлатанкой лесной звал. Куда ей с ним равняться, у него книги имелись, читать умел, единственный в поселении. Но даже себе колдун не признавался, что лесовухе завидует и конкуренции опасается. Хотя открыто не выступал против Аленки. Бабы, они и пришибить могут, особенно сообща и особенно сгоряча.

Пока

— Надо собрать всех, вернуться, да и отбить тех, из погреба, — распалялся Толстый.

— Ты чего-то буйный нынче, на себя не похожий, со страху что ли? — как всегда, спокойно, поинтересовался Вепрь.

— Конечно, со страху. Я как представил, что сквозь меня эта гадость растет, чуть не обделался. — Толстяк сплюнул в костер, вдруг ставшую лишней слюну.

— Тем уже не помочь. Они, считай, покойники.

— А другим? У них, поди, еще люди сидят в погребе. А если они из наших кого поймают?


— Наших там нет, и не пойдёт в ту сторону никто, тем более, после сегодняшнего. А в стычку вступать себе дороже. У них народу намного больше. И не смотри, что огородники. Они тяпками своими владеют, будь здоров. Иначе, как бы они таких крепких мужиков ловили. Патронов у нас нет больше, сам знаешь.

— Но что же делать?! — взвыл басом Толстый.

— Ничего не делать! — жестко осадил его Вепрь. - Обходить стороной и ничего не делать.
И добавил после паузы: «Пока».

Толстый сдулся весь, вроде даже уменьшился, поник плечами, потёк лицом. Покорно — мучительно вздохнул, потом вдруг переспросил с надеждой:

— Пока?

— Пока, — подтвердил Вепрь. — Ты, вот что, ты лучше шаману помоги. Сходи с ним в Старый город.

— Зачем? — недовольно поинтересовался Толстый. — Не нравится он мне, шаман твой.

— Он не мой, он общий. И я не целоваться с ним тебе предлагаю, а в город сходить. Вдруг принесёте что. А он, как известно, ни украсть, ни покараулить.

— Что украсть, у кого, что покараулить? Мы воровать пойдем? — удивился Толстяк.

— Это так, поговорка. Ну, притащить больше книжки ничего не сможет, да и случись что, его ж соплёй… — Вепрь замер на полуслове. — В общем, присмотришь за ним, прикроешь, если что.

«Прикроешь» было понятно. Огромный, добродушный Толстяк свирепел, как Дикий Топ, если кому-то из товарищей угрожала опасность. И тогда грозную махину не остановить было ни зверю, ни человеку. Великан посопел еще, что-то обдумывая, поёрзал, устраиваясь поудобнее на еловых ветках и захрапел.

— Навоевался, — сказал Вепрь. — Вылитый Чудик, только здоровенный.

Красиво горит

На совете решили не класть яйца в одну корзину. Яиц, конечно, никто уже сто лет не видал, равно, как и бизнеса никакого давным-давно не существовало, но выражение всплыло и использовалось по существу. Решили женщин и детей оставить под охраной нескольких мужчин, тоже не без дела, само — собой. Остальным разбиться на группы и идти по оговоренным маршрутам. Вигирю и Толстяку достался самый дальний — заброшенный город. Спорили, идти в город или нет, вроде там все, что можно, давно растащили и пристроили. Но решили посмотреть свежим глазом на старые вещи, глядишь, и родится мысля, какую пользу из хлама извлечь. Потому послали творческого интеллектуала Вигиря и крепкого Толстяка, способного крушить да тащить.

Толстяк выглядел толстым на фоне остальных. Были и жилистые, и кряжистые, а у него именно жир какой-никакой имелся. Даже странно, откуда бы ему взяться, но факт. Гены всякую продовольственную малость в жир гнали, по конституции телесной, родительской. К тому же живчик Вигирь много энергии тратил на ненужное, а Толстяк был спокоен как йог, оживлялся только при виде или упоминании еды, иногда баб.

На третий день дошли. Город — уцелевшие остатки кирпичных и блочных стен, ржавые металлические опоры, еще какие-то обломки, утратившие своё назначение, не нашедшие применения у переселенцев. Именно опорам найти толковое применение надеялся Совет с помощью головастого Вигиря.

Темнело и, как назло, зазмеилась поземка. Змеюка скользнула за воротник, свилась кольцом в голодных желудках путешественников. Выбрали подвал в развалинах огромного здания. Окон нет, но можно спрятаться подальше, в глубине, куда не достает ветер, рвущийся в пустой дверной проем. Собрали все, что может гореть, развели огонь. Наспех съели скудный паёк. Толстяк сдвинулся в темноту, принёс что-то и подбросил в костерок. Вспыхнуло. Стало видно — бумага. Красиво горело. Листочки медленно планировали на огненные языки, трепетали, рассыпая звездные искры. Тепла эта быстротечная красота почти не давала.

— Что за листки? — спросил Вигирь.

— Бумага, — безразлично отозвался Толстяк.

— Сам вижу, что не дрова. Что за бумага, откуда?

Оказалось — книги.

— Дурак, тупица, идиот!

Удивительно, что Вигирь кричал на Толстого, последними словами ругал. Но самое странное — тот не дал ему в лоб, да еще и оправдывался.

— Там же могло быть написано про нужные, важные вещи, — устало закончил Вигирь.

— Про какие? — вяло поинтересовался Толстяк.

Интеллектуал внимательно посмотрел на него и брякнул по наитию:

— Про еду, как её добыть.

Попал в десятку. Теперь Толстый ругался разными словами, далеко не такими приличными, как его оппонент.

— Что ж ты меня не предупредил?! Я бы ни одного листочка не тронул. Но там еще много! Завтра утром все прочитаем.

— Сразу все, — ответил засыпающий Вигирь, но Толстяк его сарказма не понял.

Книги лежали изнасилованными трупами на полу в соседней комнате. Вигирь поднимал и, прежде чем прочитать название, оглаживал листы, баюкал в руке. Толстый сначала уважительно наблюдал за ритуалом, потом заскучал, задремал в уголке. Проснувшись, заискивающе поинтересовался: «Нашел про еду?». Ему было неловко — вроде он ничего не делает, пока товарищ трудится. Ну, что ему ответишь? Объяснить невозможно, все равно не поймет, а если сообразит, что груз для еды непригоден, нипочем не потащит.

— Нашел кое-что, но тут еще многое прочитать требуется, чтоб получилось. Придется с собой взять.

Толстяк покорно сгрузил в рюкзак отобранные напарником книги, да еще по связке в каждую руку прихватил.

Вигирь присел на корточки, надел лямки своей торбы на плечи, но встать не смог. Мучительно долго выбирал, что оставить. Толстый не выдержал, сгреб половину его ноши, привязал сверху на свой рюкзак, поднял, крякнув от натуги, как штангист, и пошел по вытоптанной ими вчера дорожке.

— Пока не придем не узнает ничего, а там что-нибудь придумаю, — решил Вигирь. И зашагал следом.

Сон шамана

Шаману снился Учитель. В повседневной поселенческой жизни никаких учителей в помине не было, а во сне всегда был.

Самым нелюбимым, после «чего ты хочешь?», для него и других учеников был вопрос «что ты делаешь?». Главная неприятность, что первый Мастер задавал, когда ты сам к нему приходил, а второй, когда призывал ученика к себе или, того хуже, неожиданно появлялся перед ним в самый неподходящий момент. Особенно злились «активные». На пике их мельтешения учитель возникал, как меч карающий, и этим мечом прямо по яйцам: «Что ты делаешь?». И не скажешь ведь всякую фигню, типа: «Мир меняю. Творю добро». В лучшем случае, схлопочешь палкой по спине, а в худшем…

Вигирь проводил тренировку по, лично им придуманной, хитровыделанной технологии. Участники отплясывали до впадения в транс, после чего предполагались всевозможные озарения, ведущие к улучшениям их личности. Сам он отплясывал шибче всех и уже практически вошёл в транс, и чуть было не случилось с ним озарение, когда вместо своего отражения в зеркальной стене узрел невозмутимое лицо Мастера.

— Что ты делаешь?

«Танцтехнолог» не смог резко затормозить, его по инерции несло. Он захлебывался словами, хрипел, косил карим глазом, как взбесившийся жеребец.

— Не гарцуй, объясни толком, от чего тебя так прёт? — спросил Мастер.

— Мне скоро станет ясен замысел Творца! — экзальтированно взвыл «почти посвящённый».

Мастер неожиданно засмеялся, что случалось редко:

— Не забудь по старой дружбе со мной поделиться сей великой тайной.

Улыбка на морщинистом лице погасла, сменившись выражением печали и сострадания. Так смотрят на тяжелобольных, мающихся на больничной койке.

— Значит, ничего делаешь и не собираешься, — подвел он черту. — Ну, покрутись пока, а потом снова — в лес.

Старец сделал вращательное движение рукой и исчез, а Вигирь закрутился волчком на месте со скоростью, далеко превосходящей фуэте великих балерин. Остановить дикий танец было невозможно, кончился он сам собой, когда танцор смирился с неотвратимостью наказания.

Вигирь уже прожил в горном лесу, в полном одиночестве, год, вместо определенных ему Мастером, трёх. К удивлению отшельника, лес выпустил, а учитель, молча выслушал его «откровения» и оправдания, и, несмотря на обозначившуюся жесткую складку между бровей, ничего страшного не сказал. Вернее, совсем ничего не сказал. Махнул молча рукой, отсылая прочь, безо всяких поручений и наставлений. И тогда взгляд его больше выражал жалость, чем гнев.

Вигирь помаялся без опеки, и, радуясь обретённой свободе, кинулся в пучину неисполненных мечт. Одной из них были танцы. Поначалу, вспоминая уроки о своем назначении, пытался плясать шаманские танцы, но ничего значительного не вытанцовывалось, и в порыве отчаянного противоборства с наставлениями, прочно засевшими в башке, что трудится надо не ногами, а кое-чем другим, шаманство забросил. Избавляясь от страхов и чувства никчемности, стал растряхивать тело, как огнепоклонник во время ритуала. И тут поперло, и пошло, и поехало. Ну, просто плющило и колбасило, как под кайфом. Ребята разные подтянулись — «ученики». Вместе колбаситься было шибче, скорее видения и озарения случались. И вот в момент, когда «гуру Вигирь» готов был получить главное откровение, возникший Мастер, выдернул трясуна, как нашкодившего щенка, за шкирку, да ткнул носом в какашки.

Вигирь знал, никто не станет читать мораль, мол, доля его — служение, а не онанизм самоупоения, и сколько бы он с дороги своей не сходил, его всегда пинком обратно вернут. А как служить - неважно, это его дело. А дело Мастера следить, чтобы он служил кем, для чего и для кого положено. И теперь уж раньше, чем года через три, а то и больше, лес не выпустит. Пока мусор из него не вытряхнется, ум духу мешать перестанет, а главное станет явным.

Страдалец надел рюкзак, выдохнул остатки жалости к себе и шагнул за порог. Лес расступился и сомкнулся за будущим шаманом.

Просыпаясь, Вигирь всегда радовался Концу времен и тому, что Учитель да Служба всего лишь сон. Если б не Конец времен, маялся бы сейчас в лесу.

— Так ведь я и есть в лесу. Может, ночью и не сон был? А вдруг то, что сейчас — сон, а во сне не сон?! — похолодел Вигирь.

Но страшную мысль додумать не успел.

Мистика

— Я пришел к тебе учиться, учи, — требовательно пропищало рядом.

— Ты что, Чудик, белены объелся? Иди лучше мамке помоги корешки копать, — возмутился Вигирь.

— Она меня к тебе послала. Сказала, чтоб к тебе шел, раз я такой умный.

— Послать что ль больше некуда, — проворчал «учитель».

— Некуда. Все на охоте, а я еще маленький в лес идти. Замучил её вопросами, вот она к тебе и послала. Ты не бойся, я умный.

— Да уж, ты, умник, со своими вопросами пострашней медведя будешь.

— Я знаю, что такое «мистика», — похвастался пацан. — Это когда что-нибудь было и его не стало. Вот у нас орехи в погребе были, а теперь нет. Мамка сказала: «Мистика!».

— Какая ж это мистика, — засмеялся Вигирь, — это воровство. Крысы ваши орехи поперли, надо было прибирать надёжней.

— А мистика, тогда что? — не унимался конопатый пискун.

— Мистика, когда чего-то нет, но оно есть.

— Орехи обратно появились?

— Ну, вроде того.

— Не, так не бывает, — разочаровался Чудик.

— И я про то. Мистика, как раз, то, чего нет.

— Нет, ты мне скажи, не унимался малой, — орехи есть или их нет.

— Орехи есть, пока еще маленько в лесу, а у вас в погребе их нет. У вас только крысы. Короб нужен железный, да крысоловки. Вот тебе и мистика, — раздражился Вигирь.

— Фу-у-у, я думал, чудеса, думал, ты колдун, а ты про крысоловки. Думал, научишь меня, буду как ты — шаманом. Наколдую чёнить.

— «Чёнить» — это что? — полюбопытствовал шаман.

Чудик задумался, ковыряя болячку на тощей грязной ручонке. Потом неожиданно резко вскочил, запрыгал зайцем и затараторил:

— Сначала в бубен: «Бом-бом». Потом дым, потом раз, из дыма появляется…

Мальчишка замер и, разинув рот, смотрел куда-то за спину Вигирю. Вдруг сорвался и с криком кинулся прочь, видно, к мамке под защиту. Шаман напрягся, медленно обернулся и чуть было сам не рванул вслед за Чудиком. От лесной опушки прямо на него двигалось огромное лохматое чудовище. Ноги ватные, как во сне, не слушались, да и поздно бежать, монстр был совсем рядом.

— Мистика, — прошептал Вигирь.

— Какая мистика, просто удачная охота, брат, — ответил медведь и положил шаману лапу на плечо.

Стало жарко, мокро и темно.

— Во, дурак! И шутки у тебя дурацкие! А если помер он, кто нас лечить будет?! — услышал Вигирь из вязкой тьмы.

— Я ж пошутил. Что он, чучело от живого медведя не отличит? А ещё шаман.

Вигирь открыл глаза и увидел над собой лица охотников.

— Оклемался он, радуйся, а то несдобровать бы тебе — бабы вздули как следует.

— Мясо будет, — промямлил Вигирь.

— Будет-будет мясо, медведя завалили, удачная охота, брат. Точно жить будет, раз про мясо толкует, — засмеялся Тощий Дрон.

Но шаман не услышал. После слов: «Удачная охота, брат», — он снова провалился в обморок.

И ни он, ни охотники, ни Чудик не заметили странную, темную фигуру, наблюдавшую за ними с опушки, скользнувшую неслышно в надвигающиеся сумерки.

Невеста

Вдова Лёхи Кривова, Татьяна, собирала орехи в лесу. Треснул сучок, женщина испуганно оглянулась, не медведь ли? На всякий случай, завертела трещоткой. Но из-за дерева шагнул незнакомый мужик.

— У, леший, напугал, — выдохнула Татьяна.

— Я не леший, — начал он робко, — я…

— Кто ж ты? Чего замолчал? — женщина, оправившись от испуга, заговорила насмешливо и напористо.

— Я, я…

— Ты заика что ли?

— Нет, я… огородник, — выговорил он, наконец.

— Вона что. Людоед, стало быть. А не похож. У ваших морды, будто только — только на ежа голой задницей сели. Чего ж в одиночку ходишь, да еще в лесу? Увидят наши мужики, подумают плохое, морду набьют. Или ты, в самом деле, на разведку пришел, украсть кого хотите? — наступала Татьяна.

— Нет, что ты! Я…

— Опять заякал.

— Я на тебя посмотреть пришел.

— Это зачем? Из меня «грушу» хочешь вырастить? — посуровела женщина.

— Что ты? Я не затем. Я…

— Вот беда! Привязался людоед, да ещё заика. Некогда мне твои «яки» слушать. Мне орехи собирать надо. И так уж последние.

— А я тут набрал тебе, вот, — мужик скинул с плеча мешок и поставил к её ногам.

— Это что? Это зачем? — она потрясла мешок, отозвавшийся «ореховым» звуком. — Да зачем же ты приволок-то?

Вскинула баба глаза, а дарителя уж и след простыл.

— Н-да, во дела. Чего ему надо? — удивленно покачала она головой и вдруг засмеялась заливисто, звонко, по-молодому. — Да он никак ухаживает за мной. Вот смех-то! У меня девка невеста, а тут к самой жених, да ещё огородник.

Снова затрещали кусты. Татьяна прыснула:

— Передумал, разглядел старуху, решил подарки обратно взять, жених?!

— Я пока без подарка, — заявил леший.

— Но тоже — жених?

— Жених, но не ваш.

— А что, не гожусь, стара больно? Вон, огородник сватает, а нежить брезгует, — пошутила Татьяна.

— Вы женщина справная, но у меня уже есть невеста, — тактично заметил лешак.

— Ну, так и ступай к ней. От меня чего надо?

— Я за дочку вашу сватаюсь, за Иванку.

— Час от часу не легче! — Татьяна присела на мешок. — Ты ведь — леший, морочишь меня, за старое взялся, нежить. Может, орехи отнять хочешь?

— Нет, я… я…

— Снова — здорово. И второй заякал. Ты посмотри на себя. Ну, кто ты есть? Как ты можешь на ней жениться? Тебя же, вроде, и нет.

Леший обиженно засопел:

— Как нет? Вот он я, весь тут.

— Точно наш домовой, вот он тут, а как грибы сушеные с нитки пропали, так его нет.

— Мы ничего такого не делаем. У нас свои грибы есть.

— Ну, да, в лесу живете, хозяева, грибники. А Иванку ты спрашивал, она к тебе в берлогу пойдет?

— Почему, в берлогу, я дом построю, как у людей. Она согласна, только вам боится сказать.

— Да что ж такое делается? Мужиков разве холостых в поселении нет? Лешачихи у вас перевелись? И что это будет, если нежить с живыми людьми переженится? — возмущалась Татьяна.

— Вы прямо как старуха рассуждаете, а сами после Конца времен родились и ничего о прежнем времени не знаете. Всё с тех пор переменилось. И мы с людьми рядом, не таясь, уже двести лет живём.

— Ах, я, значит, старуха! — взъярилась Татьяна. — Я тебе, зятюшка, за такие слова всю бороденку сейчас повыдергаю.

Леший, зная крутой Татьянин нрав, дожидаться расправы не стал, юркнул в куст и растворился.

— Старуху нашел! Да ко мне еще сватаются!

— Я ж разве против? — прошелестело из куста.

— А кто тебя спрашивает?! — рявкнула будущая тёща.
После чего никто уже больше не пререкался ни видимый, ни невидимый.

— А у самой-то жених, чем лучше лешего, — огородник, — усмехнулась Татьяна.
Вскинула мешок на плечо и лёгкой, танцующей походкой незамужней женщины поспешила к дому.

Чивос

Охотники смеялись на Чивосом. Чивос хотел есть мясо, но не признавал охоты. Вернее, охоты с оружием, считая честной добычу, полученную в равной борьбе. Выследить, догнать, напасть неожиданно, победить и уж тогда съесть. Он уверял, что человек не менее сильное и ловкое плотоядное животное, чем любое другое, только растерял навыки, инстинкты и прочее. Вот шаман рассказывал про одного парня - Маугли - у него получалось. Конечно, тот вырос среди зверей, но что мешает Чивосу слиться с природой в его зрелом возрасте. Охотник новой формации много чего делал, чтобы вернуть и обрести повадки настоящего зверя, даже ходил на четырех конечностях, упорно добиваясь подтверждения, что звери приняли его за «своего». Звери упорно не подтверждали. Как ни старался, ходьба на четвереньках не приближала его к братьям меньшим. Ну, не получалось слиться с природой, хоть тресни.

— Походка выдает, гибкости не хватает, — убивался Чивос. — Надо у тигра учиться.

— Может, сначала у кошки, — подначивали соседи.

— Нет, кошка измельчавшее, испорченное одомашненностью животное. И на кого она охотится? На мышонку какую-то. А я хочу добыть антилопу.

— Не скажи, — возразил Лёха, — из всех домашних животных только кошка выжила после Конца времен. У неё, говорят, семь жизней. И мышь — не какое-то, а самое, что ни на есть, зловредное зверьё. Если б не кошки, сколько б они нашей еды пожрали. А тигра твоего и антилопу никто не видал, кроме шамана, да и то в книжке, на картинке. Может, их и нет вовсе.

— А вот знаешь ты, что за зверь вепрь? — неожиданно спросил Чивос.

— Наш Вепрь охотник, не зверь, — ответил Леха.

— Вепрь — зверь такой дикий был, кабан по-другому. Сильный, злой, непобедимый. Клыки имел страшнее, чем у медведя когти. В книжке есть про него.

— Ну да, шаману Вепрь страшнее медведя, — иронически заметил Алексей.

И Чивос ушел в лес, туда, где, по его сведениям, охотился тигр и водились антилопы. Оружие, несмотря на увещевания друзей и родных, не взял. Сказал, что сумеет отстоять свою территорию и поймать добычу. Только поучится немножко у тигра.

— Как бы тебе самому его добычей не стать, — убивалась жена.

— Равный равного не тронет. А если погибну в честном бою, будет моему сыну почёт, — гордо ответил Чивос и ушел.

Тигр не принял Чивоса за равного. Это была его территория, а охотник — застарелый враг и конкурент. У тигра были когти и клыки. У охотника не было на этот раз ни ружья, ни ножа. Не учел также Чивос разницу в размерах их зубов и когтей. Так что, тигр был в праве и в силе. Он наказал Чивоса за вторжение, сломав ему хребет, и сожрал его, как свою законную добычу.

После того случая Вепрь сказал шаману, чтобы он своими книжками людям головы не морочил, а то придется ему самому мозги прочистить. Или пускай отправляется жить в другое место, к огородникам, например. Шаман струхнул. А Вепрь дожал, пригрозив, что придётся ему кормить Дронова пацана с женой, вместо танцев и размышлений под Большим дубом.

Гриб

— Ма-а-а-м! Ну, мам! — услышал Вепрь нытьё Чудика.

Вскоре из-за кустов показалась лохматая головёнка и крепкая рука, ухватившая его за ухо, а после уж и сама Татьяна.

— Ты чего ребенка мучаешь? — насмешливо спросил Вепрь, загородив ей дорогу.

— Его замучаешь! Он сам кого хочешь кончит, — проворчала женщина. Остановилась, но ухо не отпустила.

Чудик — радость и беспокойство всего поселения. Любопытный, шустрый, смышленый, он резко отличался от других ребятишек, вечно хмурых и, как взрослые, озабоченных добычей еды. Чудик был готов идти и лезть, куда угодно, не за жратву, а за интерес, отчего постоянно попадал в разные истории, на беду своей грозной, но отходчивой матери - Татьяны. Поселенцы часто за него вступались. Вот и сейчас охотник поспешил на выручку. Но мамаша не отступила, махнув привычно рукой, что, мол, с ним сделаешь.

— Ты не знаешь, что он натворил, а заступаешься, — закричала Татьяна, потом добавила тихо и мрачно, — он ведь муравьиный город раскопал.

— Не может быть! — только и смог выговорить Вепрь.

— А я чего, я ничего, — зачастил было Чудик, но смолк, испуганно вглядываясь в потемневшее лицо Вепря.

— Как же так? Ведь известно тебе, к муравейнику приближаться нельзя, не то что копать.

— Я не знал, что там муравейник, — виновато прошептал мальчик и, оправдываясь, затараторил уже громче. — Смотрю, в земле дырка, думал, нора, думал, крота добуду. Раскопал, смотрю, гриб здоровенный, я и сорвал. Никогда не видел, чтобы грибы под землей росли. А они как набежали, кусаться давай, тут мамка подскочила и за ухо. Я гриб потерял, — раздосадовано добавил он, потирая красное, распухшее ухо.

— Они грибы под землей выращивают, огород у них там, — пояснил Вепрь. — Что ж ты, Татьяна, за ним не смотришь?

— За ним усмотришь, пожалуй, — сердито ответила мать. — Сладу никакого нет. Без отца совсем от рук отбился. Всюду лезет, с нежитью якшается. У домового незримым научился притворяться. Кликнешь его, отзовется, а самого не видно.

— Не видно, говоришь? Это хорошо, хотя не поможет, по запаху найдут, — мрачно заметил Вепрь.

— Кого найдут? Меня найдут? Кто найдет? Да меня никто не сыщет! Я, знаешь, как могу спрятаться! — вскинулся мальчик и сник под серьёзными, озабоченными взглядами старших.

— Я его с собой повсюду таскаю, чтоб на глазах был, — начала оправдываться мать. — Вот и сегодня в лес взяла, черемшу копать. Только отвернулась, а он…

— Одежду вытряхивала? — спросил охотник. — Хотя, что толку, по запаху придут. Ладно, давай, снимай штаны, рубаху.

Малец хотел спросить, кто придет и зачем раздеваться, но не рискнул. Послушно скинул одежду. Взрослые осмотрели и перетряхнули её до нитки.

— Что ж теперь будет? — растерянно спросила Татьяна.

— Что будет? Война будет, — сквозь зубы процедил Вепрь.

Женщина вскрикнула и отшатнулась, как от удара, мальчик замер.

Слово «война» в поселении никогда не звучало. Битвы с «огородниками» несколько лет назад «стычками» называли. Хоть никто войну и не помнил, но каждый младенец знал, что Конец времен наступил из-за неё. Всё и все погибли, а которые остались, расселились в лесах и тяжело болели. Выжившие — несколько поселений на тысячи километров вокруг. И третье, уже послевоенное, поколение, даже мысленно старалось слова «война» не произносить.

— С кем война? С мурашами этими? — удивился Чудик.

— С мурашами, — передразнил Вепрь. — Да ты знаешь, что они тебя целиком сожрать могут и мамка не поможет.

Татьяна испуганно прижала ребенка к себе.

— Они же малюсенькие, как они меня сожрут, покусают только, — вывернулся Чудик из материнских объятий.

— Малюсенькие, — снова передразнил Вепрь тоненьким голосом. — Их, знаешь сколько?! Под ногами целый город муравьиный.

— Сколько?

— Много, вон с тот холм. Набегут все вместе и конец.

— Но они же грибы выращивают, мясо не едят, — женщину передернуло.

— Они-то не едят, — подтвердил охотник, но у них родни полно и связь лучше нашей. Это мы метки на деревьях ставим, да агукаемся, а они пробегут до соседнего леска, весточку запашистую оставят, и явится сюда неисчислимое полчище мясоедов. Тут тебе не полста «огородников».

— Что ж теперь делать? — потерянно спросила женщина.

— Что делать? Мальчишку спрятать пока, а то, как бы народ сгоряча не утворил чего.

— Куда ж я его спрячу? Куда?

— Ко мне в избу. Они туда не сунутся. А ты, — повернулся он к Чудику, — сиди там тише воды ниже травы.

Мальчик послушно кивнул, законы выживания были ему хорошо известны.

— Ну, пошли, стой — не стой, ничего не выстоишь. Ты его тишком ко мне в избу проводи, а я пока людей соберу. Хорошо, нынче по домам все.

И они двинулись по тропе в сторону поселения. Муравьи тоже отправились в путь: часть разведчиков назад к муравейнику, другая вслед за людьми.

Топ

Топ умирал. Он это понял еще вчера, когда Малой перестал отвечать, и он остался совсем один.

Малой, сколько он себя помнил, всегда был с ним. Отца не помнил. Мать смутно. Только себя и Малого. Мать с ним не говорила, не могла, мычала только, да руками махала. После, когда подрос, один охотник рассказал, что онемела она, когда мужа у неё на глазах зверь задрал. Топа в рассказе поразила не смерть отца, а то, что жили совсем недавно звери огромные, сильнее человека. Это ж сколько еды в такой зверюге?!

Имя ему Малой дал, мать-то никак не звала. И слово первое он Малому сказал: «Топ». Вот Топом и назвал.

Топ быстро рос, а Малой ни капельки не подрастал. Так и случилось, что Топ вымахал в такую громадину, должно быть, за двоих. Топ всему быстро учился, а малыш, как дитя малое, каждый миг, по-прежнему, всему в мире удивлялся.

Жили они с матерью на отшибе. Ни с охотниками, ни с огородниками, ни с копателями — сами по себе. Поймать, отнять, спрятаться, убежать, сожрать любое мало-мальски съедобное растущее или бегущее — было наукой, освоенной Топом почти с рождения. Крепкий и сильный он всегда знал не умом, а всем своим существом, хочешь выжить — бей, хватай, беги, не можешь справиться руками, грызи зубами, но одолей. А Малыш, он в мире не только еду видел, но и красоту — солнышко, цветочки, птички, рыбки. И спрашивал, всё спрашивал: «Топ, а солнышко красивое? А вкусное?». Чтобы, значит, и Топу было приятно.

Топ всхлипнул из остатков сил. Малыш был с ним всегда, всю жизнь. И вчера, когда охотничья стрела ранила его в шею, и всё вокруг исчезло, стало темно, темнее темной ночи, он все кричал и звал Топа. Но когда Топ очнулся, Малой исчез. Не откликнулся, не засыпал скороговоркой новостей и вопросов. И Топ понял, что он умирает.

В глубине души, которая вот-вот должна была покинуть его огромное тело, он знал, что никакого Малыша нет. Что он сам и есть — и Малыш, и Топ. И за разговоры с Малышом его считают психом. А суеверные охотники побаиваются, не столько за мощь и свирепость, сколько за раздвоенность сумасшедшую. Но не хотелось верить, что прожил всю свою недолгую жизнь одиноко, разговаривая сам с собой. Ни в каких богов Топ не веровал, идолам не поклонялся, а в Малыша верил свято. Он один был его надежда, опора, вера и любовь. И когда мать сгинула, а было ему тогда всего семь лет от роду, не выжил бы он без Малого.

— Умер Малой, и мне оставаться незачем. Что я буду делать без него, зачем жить? Чтобы еду добывать и жрать? А как же солнышко, птички, рыбки? Они без него только вкусные и совсем некрасивые. Нет их без него.

И снова всхлипнул Топ, теперь уж на самом последнем выдохе.

Охотник Дрон сказал:

— За Свирепым Топом пришёл Ангел смерти.

— Глупый ты. Ангел всегда один. Он приводит в жизнь и он же провожает обратно. Ангел жизни, ангел смерти — один и то же. А его ангела звали Малой.

— Двойник его? — удивился Дрон. — Он же просто псих. Не было никакого Малого.

— Может, ему просто повезло, и его ангел с ним говорил, — возразил Вепрь.

Дрон недоверчиво и настороженно посмотрел на товарища, но промолчал.

Часть 2. Война

Совет

— А ты мне не указ! — выкрикнул Тощий Дрон. — У нас каждый сам за себя.

— Это ты верно сказал, — ровно заметил Вепрь, — и продолжил с нарастающим напором.

— Только память у тебя застило. Так я её тебе освежу немного. Забыл, как в прошлом году по весне в вымоину с ледяной водой провалился. Как тащили тебя мужики все вместе, рискуя уйти с тобой под лёд, детей сиротами оставить. Забыл, как отрывали они от своих ребятишек последний кусок, чтобы твоих накормить, пока у тебя нога заживет. Забыл?! — закончил он на крике.

Дрон молчал. И Вепрь молчал. Потом сказал решительно:

— Нельзя трогать муравьиный город. Беды не оберешься. Это вам не танки, не самоходки. Они что? Они, вон, ржавеют с Конца времен, а муравьи живы. Их сила пострашнее будет. За себя не боитесь, детей пожалейте, ведь сожрут.

Бабы загомонили, заволновались. И тут шаман подал голос:

— Ты, конечно, Вепрь, солидный мужик, во много разбираешься, но в книгах написано (шаман выделил «книги»), что раньше с ними запросто справлялись. И муравьи своё место знали. Правда, средства имелись надежные — инс..инспе… инсекти… Короче, отрава разная. Но были и другие способы, например, перекопать место, где скопление муравьёв, они и уйдут.

— Перекопать, конечно, можно, только куда они уйдут? До границы леса, а там чужая территория, другие мураши живут, и не грибники, как «наши», а «пастухи». Они тлю пасут, из неё сок пьют…

— Прямо как огородники, — встряла Иванка.

— Точно, как они, — подтвердил Вепрь. — Они чужаков на свою территорию нипочем не пустят. Какой резон «грибникам» туда переть? Неизвестно, чья возьмёт. А здесь они в силе и в праве.

— Что ты про чужие, муравьиные, права толкуешь, и как это муравьи сильнее человека могут быть, — не выдержал Вигирь.

— Могут — могут. Молод ты, не видал костей человечьих дочиста мурашами объеденных.

— Да что ты всё авторитетом давишь, хочешь главным быть, а никто тебя не выбирал, — звенящим тенором взвился шаман. — Все знают, что ты меня к молодухе своей ревнуешь, вот и тре… тре… тируешь, слова сказать не даёшь.

Стало так тихо, что, если б комары водились, было б слышно, как они летают. Вепрь побелел скулами, сжал кулаки, но промолчал. Круто развернулся и пошел прочь. Народ также молча разошелся по домам. У Высокого дуба один Вигирь остался. Посидел еще немного, потом решительно двинулся к своей избе:

— Это мы еще посмотрим, кто сильнее.

Спустя некоторое время он через огород, мимо бани, таясь и оглядываясь, скользнул в лес.

Любовник

Хоть и надела Любушка рукавицы, а все ж крапива цапала за голые руки, там, где варежка не прикрывала. Она останавливалась и облизывала место ожога.

— Ручка у тебя, конечно, вкусная, но лучше листик приложить, — неожиданно произнес кто-то над самым ухом.

Любаша вздрогнула и обернулась. Рядом, сладко улыбаясь, стоял шаман.

— Напугал ты меня. Впрямь колдун, словно из-под земли вырос. Какой листик?

— А вот этот. Дай - ка, я сам.

И не дожидаясь разрешения, ухватил девицу за руку и припал к ней липкими губами.

— Эй, ты чего?! — отдернула руку Люба.

— Надо смочить прежде, крепче прилипнет, — нашёлся Вигирь. И снова, взяв руку, приклеил листочек на место поцелуя.

— Вкусная ты. Муж, поди, с ног до головы облизывает, — сладко прошептал шаман.

Женщина покраснела.

— Тебе какое дело? Чего пристал?

— А не боишься, приворожу тебя через листочек?

Люба испуганно сбросила листок и руку о кофту вытерла.

— У, лешак, точно колдун. Иди отсюда, а то мужу скажу, — пригрозила она.

— Я же пошутил, — ответил Вигирь и поспешил прочь.

Но не отступил.

Любаша была младше мужа на целых двадцать лет. И хоть прожили они вместе уже три года, всё ещё смущалась перед Вепрем, мужчиной серьезным, малоразговорчивым, главное, взрослым. Когда пришел он сватать Любу, родители растерялись, но согласились, кто ж такому откажет. Девушка сама знала, с Вепрем с голоду не помрёшь, и не обидит никто. О решении своём не жалела. Но с той поры, как шаман стал подстерегать её в разных безлюдных местах, потеряла покой. Мужу не сказала об ухаживаниях Вигиря, оправдывая себя тем, что Вепрь и так его не жалует, а тут со злости и убить может. Но правда была в другом.

Никто из мужиков, не только с ней, ни с кем из баб в поселении, так не разговаривал. Шаман смущал её ласковыми речами, на которые был не то что скуп, а неумел её муж. При том, напрямую, никаких «опасных» предложений соблазнитель не делал.

— А ведаешь ли ты, что имя твоё значит? Любовь!

— Имя как имя.

— Нет, имя твое - главное среди других. Любовь — не просто имя, а чувство необыкновенное. Раньше люди об этом знали, стихи про него сочиняли, песни.

— Что такое — «стихи»? — удивлялась Люба.

— А вот послушай, — и читал ей, мерзавец, нараспев:

— Тебе, прекрасная, что ныне

Мне в сердце излучаешь свет,

Бессмертной навсегда святыне

Я шлю бессмертный свой привет.



Ты жизнь обвеяла волною,

Как соли едкий аромат;

Мой дух, насыщенный тобою,

Вновь жаждой вечности объят. 



Многие слова, такие как «соль», «вечность», Любаша не понимала, но сам стих её зачаровывал. Жарко становилось в груди и щеках, глаза туманились и… не чувствовала она, не помнила, как шаман взял её руку и покрывал поцелуями, подбираясь все ближе к вожделенному, продолжая плести приворотную паутину.

— Буду петь тебя на новых струнах,

О, юница, играющая

В моем одиноком сердце.



Оплету тебя гирляндами,

О, прелестная женщина,

Избавляющая от грехов.



— Я, пожалуй, подмогну тебе, враз от всех грехов избавлю, — неожиданно прозвучал отрезвляющий голос Вепря. — Ты, Любаша, иди домой. Я скоро.

Как листок осенний вихрем смело Любашу.

— Ну, что не поёшь? Онемел? Тогда снимай штаны, — приказал Вепрь.

— З-з-зачем?

— Как зачем? Грех удалять будем.

— Нет! Вепрь, ты что?! Не было же ничего, не было. Я ж ей только стихи, она сама…

— Что?! Сама? Да ты, слизняк, ещё и на девчонку наговариваешь!

Вепрь не сдержался и дал со всего маха шаману пинка под зад, от которого тот пролетел порядочно вперед и вверх, шмякнулся оземь и покатился в ложбину между двумя перелесками. Она его и спасла. Вепрь поостыл. Смачно плюнул, выругался (чего за ним не водилось) и ушел, оставив Вигиря подвывать, потирая ушибленный зад.

Стихов он больше не читал. Унижения его никто не видел, а про хромоту недельную соврал, мол, споткнулся, да в лог упал. Ни Люба, ни Вепрь словом не обмолвились о происшедшем, а шаман, тем более. Но, где бы он с Вепрем не встречался, старался обойти стороной или встать подальше.

Не сказал он никому и о том, кто помог ему из лощины выбраться.

Атака

— Мамка сказала, чтобы я дурь из головы выбросила, — всхлипнула Иванка. — А как с мурашами беда случилась, и вовсе велит, в лес ни ногой.

— Не плачь, Иванушка, мы что-нибудь придумаем. А хочешь, сбежим, спрячемся, я тебя научу невидимой становиться?

— Что ты, Лёшик? Она после папкиной смерти сама не своя, только — только оправилась. Не могу я её бросить. Ребятни полный дом, кто поможет?

— Тсс! — леший приложил палец к губам. Потом обнял девушку, и оба они исчезли.

— Ты глубже копай, да скорей, — послышался голос шамана, — какой ты огородник, если копать не умеешь.

— Ты поучи еще, враз тяпкой по макушке огребешь, — ответил незнакомый голос.

— Да, ладно, я ж о тебе беспокоюсь, чтоб никто из наших не застукал. Тогда, сам знаешь…

— Я чего, я как лучше, я вам помочь, сам просил.

— Ну да, ну да, — согласился Вигирь. — Только наши сперва бьют, потом разбираются, а рука у них (шаман украдкой пощупал зад), тяжелая.

Через некоторое время голоса стихли, и Леший с Иванкой объявились.

— Шаман город муравьиный копает, с огородником! Где он только его взял? Беда, Лёшик. Надо Вепря предупредить.

— На охоте он, знаю, где искать. Ты к своим беги, а я к нему.

Девушка кинулась знакомой дорожкой к дому, но не тут-то было. Тропинка зашевелилась, Иванка пронзительно завизжала. Живая муравьиная лента обвила ноги и ранила тысячами маленьких, но острых челюстей, обжигая муравьиной кислотой. Леший обхватил Иванку за плечи, прошептал на непонятном языке несколько слов, муравьиная река схлынула, обнажив распухшие до колен ноги девушки. Лёшик взял её на руки и побежал к ручью, поставил прямо в обутках в воду, а сам, не переставая, всё нашептывал. Боль отпустила, краснота сошла, отёка совсем не осталось.

— Прошло всё, прошло, — приговаривал леший, поглаживая подругу по голове.

— Прошло, — остатками слёз всхлипнула она, — только ноги замерзли и башмаки мокрые.

— Это ничего, это мы сейчас, — Лёшик вынес Иванку из реки, присел перед ней на корточки, подул на ножки, погладил, и будто не было ничего. Вроде и ботинки новее стали.

— Идем, я тебя провожу.

— А Вепрь?

— Я потом мигом, не беспокойся. Ты своим передай, мы их тут придержим, сколько сможем. Но не больше суток, думаю. А вы там решайте пока, что делать будете.

Последние слова прозвучали уже из пустоты. Иванка стояла у порога своей избы, а Лёшик исчез.

Первая жертва

В поселении было тихо, даже ребятишки не гомонили. Его обитатели молча сидели у Большого дуба, тревожно поглядывая на дорогу, ведущую к лесу. Все, кроме шамана. Когда он объявился после раскопок, бабы чуть было не пришибли его, а мужики так ругались, что с Большого дуба листья со стыда посыпались. Спасли Вигиря, как всегда, быстрые ноги. Он закрылся у себя в погребе и сидел тише мыши.

В густеющих сумерках мурашей, конечно, не разглядеть, вздумай они сейчас напасть. Но высматривали не их, Вепря, не решив без него, что делать. А Вепрь всё не шел и не шёл.

— Куда он подевался? — ворчала Татьяна. — Может, не нашёл его твой лешак? — обратилась она к дочери.

— Лёшик, — поправила её Иванка, — нашёл, не мог не найти.

— Тогда, где ж он? Не случилось ли чего? — тревожилась Татьяна.

Стемнело. Женщины с ребятишками ушли спать. Мужчины еще посидели и, оставив пару человек в дозоре, тоже разошлись по домам.

А утром людей разбудил страшный крик, перешедший в вой. Выли в Кривовском доме. Татьяна сидела над постелью Чудика и, раскачиваясь, безостановочно выла. На простыне лежал детский скелет и клочья рыжих волос.

— Сожрали, мураши сожрали, сыночка моего… Убью! Убью сволочь эту!

Женщина вскочила и бросилась к дому шамана. Татьяна колотила в дверь погреба, срывая ногти, рыла под ней землю руками, и не переставая кричала:

— Убью тебя, убью! Из-за тебя сыночка моего, из-за тебя…

Она повалилась и беспомощно заскулила. Женщины плакали в голос, мужчины сглатывая комок, играли желваками.

— Сломаем дверь и убьём его, — предложил кто-то из них.

— Хватит на сегодня смертей, — жестко сказал Вепрь.

Оказывается, он был здесь, со всеми.

— Война еще заберёт жизни. А он? Солнце садится, обходит землю и снова встаёт с нашей стороны. Стало быть, земля круглая, и всё идет по кругу. Пройдет и он свой круг и на своё же зло наступит. Уведите её, — кивнул он женщинам. — Да присмотрите, как бы не сделала чего в беспамятстве.

У Большого дуба Вепрь обстоятельно растолковывал охотникам:

— Нежить лесная на нашей стороне. Договориться с мурашами можно только с их помощью, они язык ихний понимают. А что договариваться надо, а не воевать, вы нынче сами убедились, — подвёл он итог.

Мужики согласно закивали. И тут налетевший ветерок принёс запах гари. Народ всполошился, завертел головами. Тянуло со стороны леса. Вскоре над деревьями заструился дым, а на опушке показалась фигура с горящим смоляным факелом в руке. Человек двигался к поселку. Скоро стало ясно, кто поджигатель. Татьяна прошла ещё несколько шагов и замерла неподвижно. Отблески пламени плясали в безумных глазах.

— Не получилось договариваться, теперь только спасаться. Как же бабы-то не досмотрели, — пробормотал Вепрь. И добавил уже громко. — Ну, чего застыли. Надо пожар тушить, лешаки уж, верно, поднялись, навалимся сообща.

Часть3. Остров
Что за любовь?

Ровно шумела вода на плотине, тихонько напевали русалки, негромко переговаривались два голоса.

— Раньше люди нас страшными представляли, пугали нежитью друг друга, вот и приходилось являться уродами всякими. Иное дело сейчас. После Конца времен, люди поняли, что страшнее уж ничего и быть не может, перестали нас дичиться, смирились, что рядышком живём, вроде, такие же, или похожие. Теперь человеку на нас посмотреть приятно.

— Лёш, а ты какой на самом деле?

— А каким пожелаешь, таким и буду. Но безобразным уж больно не хочется. Ты меня, Иванушка, не безобразь, ладно?

— Ладно. А правда, раньше у людей любовь была? Мне Любаша рассказывала, будто шаман ей про неё толковал.

— Почему была? Она и есть. И почему только у людей, — обиделся Лёша. — Вот у нас с тобой любовь.

— В смысле ЭТО?

— Ну, при чем тут ЭТО? Ну, и это тоже.

— А что ещё? Шаман говорил, любовь — это стихи, песни разные.

— Можно и песни, но не обязательно. Любовь — это…

— Это когда ты меня от мурашей спас, ноги вылечил? — догадалась Иванка.

— И это тоже.

— Значит, ты и мамку мою любишь, ты ж её после того, как Чудика… Ты её вылечил.

— И мамку люблю, но по-другому, не как тебя.

— А меня как?

— А вот так!

Послышались возня и смех.

— Вот, значит, как вы охранную службу несёте? Люди на вас надеются, а вы… разговоры разговариваете? — отчитывал Вепрь, привязывая лодку.

Русалки прыснули смехом и брызгами.

— Кыш, балаболки! Окатили всего. Я вот вам! — шутливо пригрозил охотник.

— Да я тебя просёк, когда ты ещё за ельником был, — возмутился леший.

— Ты то просёк, а за вами тоже «говоруны» заступают, они тут кого хочешь «проговорят», Потеряшка, небось, не леший, — ворчал Вепрь.

Русалки снова захихикали.

— Вы бы чем хиханьки разводить, сторожить научились, а то от вас, кроме песен никакого толку.

— Песни тоже нужны, — заступилась Иванка, — песни… красивые, с ними хорошо.

— С песнями сомлеешь и беду не учуешь, — рассердился Вепрь. — Развели тут. Вон, смена ваша идёт. Тоже — песенники.

На мостках показались Алёнка и Потеряшка. И мужчина вовсе расходился:

— Ну, вы чего сюда явились, тоже «разговоры разговаривать»? У одной голова, как луг весной, а второй с удилищем.

— Я ж заодно, — начал оправдываться Потеряшка.

— А чего время зря терять, вдруг, поймает что-нибудь, — встряла Алёнка, — а цветы в волосах для красоты. Ты чего, Вепрь, сердитый такой?

— Будешь тут сердитый. Зима на носу, чем кормиться будем? Медведя при нынешней охоте — короткими набегами - не добыть. А долго нежить муравьёв удерживать не может. Так бы жиру медвежьего натопили, да мясо углем древесным присыпали и в погреб. А теперь? Грибов, ягод и тех не запасёшь. Часок бабы пошастают по лесу и обратно вези, того гляди, мураши набегут. И ребятню с собой в помощь брать боятся.

— Я в книжке одной прочитала, — начала Алёнка.

— Ты? В книжке? Прочитала? — перебила изумлённо Иванка. — Ты читать умеешь?!

— Меня шаман научил за то, что я ему секреты травные раскрыла. И книжки даёт почитать. Я ему рецепт, он мне книжку.

— И много прочитала, — поинтересовался Вепрь?

— Ага, я ж рецептов много знаю. Так вот, книжка эта про теплицы — огороды такие зимние в маленьких домиках.

— Огороды, говоришь, — пробормотал Вепрь. — Пора нам шамана с его книжками потрясти. Зря, что ли, Толстый их таскал всю прошлую зиму такую даль, из Старого города.

И не дослушав Алёнкиных объяснений, направился в посёлок, прямиком к Вигиреву дому.

В Алёнкиной голове, как пиво в бочке, бродило и рвалось наружу вычитанное знание. Но, видно, не судьба была нынче излить его благодатью на слушателей. Певучий голос рассказчицы пресёк дикий вопль. Кричала Иванка.

Стройка

— Ты пойми, даже, если мы в Старом городе найдем, чем их накрыть, даже, если дров заготовим для обогрева, света им не хватит, не будет урожая, — убеждал Вепря шаман. — Алёнка, как была шарманкой, так и осталась, плетет чепуху.

— Ты на Аленку не сворачивай. Зря тебя поселение кормит столько лет? Ты теперь одним лЕкарством да погодой не отделаешься. Это и Алёнка может. Когда весь народ еду добывает, ты книжки читаешь. Подавай толк от чтенья своего. Или только стихами чужих баб охмурять горазд?

Вигирь боязливо скользнул задом по скамье, подальше от крепкого Вепря.

— Думай, шаман, хорошенько думай, а то, как бы не пришлось тебе самому, без огородника, землянку себе на той стороне копать, поближе к мурашам.

Охотник в два шага пересек избу до порога и, хлопнув хорошенько в назидание дверью, вышел.

Вигирь, словно пришибленный громким хлопком, сидел неподвижно, потом взвился, как мурашами укушенный, и забегал вокруг стола:

— Сволочи, гады, убью обоих. Грозит он мне. Это мы ещё посмотрим, кто землянку рыть будет! Вы у меня гореть… Гореть! — замер он на мгновение и бросился к книгам.

Книги лежали огромными стопами по всей избе, но шаман всегда знал, где найти нужную. Только бы она была. Только бы была.

После нескольких бессонных ночей, за которые пожег Вигирь месячный запас лучины, снарядили в Старый город отряд из самых крепких мужиков. А еще через неделю они вдвоём с Аленкой начертили чертеж и стали командовать строительством.

Последний раз, весной, стройкой командовал Вепрь. Тогда, вынужденные спасаться от муравьиной мести, поселенцы копали глубокий ров вокруг поселка, да строили на нем плотину. Иначе никак не защититься было от умного врага. На спокойной воде, да в мелком месте мураши могли быстро насыпать земляной мост, укрепив его ветками. Потому глубина нужна была и течение. Люди, подгоняемые страхом, работали быстро и слаженно, разделившись на две группы. Вторая в лесу под присмотром нежити валила деревья для лодок и плотов. Нежить знала древний заговор на муравьином языке, но действовал он всего несколько часов. Оттого, закончив, мужики спешили в поселок, а лешаки катили бревна к новому руслу, чтобы, как вода пойдет, сплавить их на ту сторону, в поселение. Когда ров и плотина были готовы, срыли насыпь от реки и пустили воду. Так жители поселковые оказались на острове, а в лес попасть могли только на лодках.

Зимой можно будет перейти по льду. Муравьиный город накроет снегом. Но что проку в зимнем лесу, что в нем добудешь?

Вскоре на берегу выросло несколько домиков с односкатными крышами и одной прозрачной стеной. Окна в домах поселенцев были из такого же прозрачного, небьющегося материала. Натаскали его из Старого города. А еще провода, непонятные тяжеленные железяки, которые раньше никого не интересовали. Колесо сделали новое, деревянное. Пристроили его под водопадом на плотине. Шаман поколдовал несколько дней, присоединяя железяки к проводам, протянутым между деревьями к теплицам, и странные хрупкие штуковины — лампочки - вдруг засветились внутри новостроек.

Поселенцы прыгали возле теплиц, как дети у Новогодней ёлки в старые времена. Только Вепрь сидел понурившись.

— Ты вроде и не рад вовсе? — спросила его Татьяна.

— Рад — рад. Только, что мы в теплицах посадим? Семян-то с гулькин, — начал Вепрь и смолк на полуслове.

Как всегда, когда собирался ляпнуть одну из своих присказок, которые никто не понимал. Он и сам, пожалуй, не всегда их понимал, как и то, откуда они брались. Просто срывалось неожиданно с языка в подходящий момент.

Огороды поселенцы разводить стали недавно. Семена собирали с дички и урожаями пока похвастать не могли. У огородников дела шли лучше, но дружбы с ними у охотников не было, особенно после того, как те стали выращивать «живые груши».

Стоявший неподалёку шаман Вигирь, сделал вид, будто разговора не слышал, и тихонько отошёл в сторонку.

Охотник же отвлекся от невеселых дум, когда зазвучал чудный Алёнкин голос:

Разлилася, разлилась речка быстрая,

Разлилася, разлилась речка быстрая.

Серы камушки — это глазки мои,

Серы камушки — это глазки мои.

Шелковая трава — это волос мой,

Шелковая трава — это волос мой.

А речная вода — это кровь моя,

А речная вода — это кровь моя.

Ключевая вода — это слезы мои.

Ключевая вода — это слезы мои.

Пестрая лента

Напугавшую Иванку до икоты пёструю ленту, Лёшик нашел в траве. После муравьиных укусов девушка боялась любого неожиданного прикосновения, а тут что-то холодное скользнуло по ноге и исчезло. Лёшик взял осторожно «ленту» в руки, она шевельнулась, Иванка снова завизжала.

— Не кричи, ужика напугаешь. Это уж — змейка такая, безобидная.

— Что за зверь? — превозмогая икоту, спросила девушка.

— А ты не видала разве в лесу? — вмешалась Алёнка. — Они в прошлом году появились. Нежить их змеями называет. Безобидные, вроде. Только, как же она здесь оказалась, на этом берегу?

— Они плавать умеют, — пояснил Лёшик, выпуская змею в траву. — Но безобидные не все. Есть похожая очень, но жуть, какая опасная — гадюка. У неё бровки домиком, голова сплюснутая и рисунки на спине черные. Укусит — умрешь. Но если не беспокоить её — не тронет.

— А отчего умрешь? Рот у неё маленький и зубы, наверное, тоже, разве такая загрызёт, не медведь же? — удивилась Иванка.

Леший засмеялся.

— Не медведь, конечно, всего два зуба, но на них яд — отрава, — пояснил он. — Раньше, до Конца времен, люди из их яда лекарства делали, ну, и отраву тоже.

— Зачем? — удивился Потеряшка.

— Ясно зачем, чтобы убивать друг друга.

— Как огородники, — прошептала Иванка.

Аленка задумалась о том, что надо бы книжку разыскать у шамана про змей и лекарства с их ядом.

Молодежь еще долго беседовала о змеях, яде, огородниках.

Если бы знала Алёнка, к чему приведут эти разговоры, а главное, книжка о змеях, которую они с шаманом разыщут в его «библиотеке» и прочитают.

Ночные страсти

Вепрь с чужаком склонились над раскрытым мешком и что-то пытались в нем рассмотреть при лунном свете.

— Зачем же вы такого маленького? Где поймали, украли его?

— Нет, это наш.

— Своего?!

— Хворый он был, все равно не жилец.

— Хуже зверя, своего детеныша не жалко. Ему ж больно было.

— Ты не ругайся, не рычи. А помочь я тебе взялся, потому как, по незнанию не в своё дело влез. Ну, и из-за Татьяны.

— Из-за Татьяны? Татьяна здесь при чём? — удивился Вепрь.

— Моё дело. Всё светает, хватиться могут.

И мужчины разошлись в разные стороны.

***

— Ну-ка тихо, — скомандовала Любаша, вглядываясь в темное окно. — Услышит кто-нибудь.

— Не услышит никто. Все на плотине, — возразил детский голосок.

— Как же, не услышат, кричите так, что в лесу слышно, не то, что на плотине. И дверь не заперта, сколько раз просил, дверь на запоре держать, — ругался Вепрь.

Разговор смолк.

— А пусть слышат. Что они сделают? Не могу я больше, — упрямо сказал малой.

— Я тебя прошу, потерпи еще немного. Ведь умный ты, — уговаривал охотник.

— Не умный, не умный, дурачок, я к мамке хочу, — заплакал парнишка.

— Эх, ты, горе моё луковое, — мягко сказал мужчина, усаживая ребенка на колени. — Ведь уговор у нас был. Был? Надо еще немного потерпеть. Сможешь?

Мальчик кивнул и спросил, вытирая слезы:

— А что такое «горе луковое»?

— Ожил! Зачтокал, — рассмеялся Вепрь. — Присказка такая.

— А присказка – это что?

— Всё, к Любаше иди, она тебе всё расскажет, а мне бежать надо. Дверь заприте.

И не обращая внимания на град новых вопросов, выскочил в ночь.

***

Шепот двух мужчин в темноте почти сливался с шумом воды. Время от времени можно было расслышать отдельные слова:

— Завтра она дежурит…

— Не пойдёт…

— Пойдет, куда денется…

— А если…

— Знаешь, что сказать…

Шепот стих, раздались равномерные всплески, и больше никто не вмешивался в монотонную песню реки.

Дневной переполох

Иванка искала мать по всему поселению. Утром, когда Татьяна не вернулась в обычное время с дежурства на плотине, девушка не обеспокоилась, посчитав, что мать зашла в теплицы на рассаду глянуть. Но время близилось к обеду, а её всё не было. Обежав всё, что можно, Иванка кинулась к Большому дубу, где в неурочный час собрались поселенцы и беспокойно что-то обсуждали.

Выяснилось, что исчезло еще несколько женщин. Все лодки были на месте. Чужаков никто не видел. Утренний дежурный слегка опоздал и, не застав Татьяну на плотине, решил, что она ушла, не дождавшись смены. Других женщин домашние тоже не сразу хватились, мало ли какие дела у них по хозяйству, да в теплице. Высказав все возможные предположения, вплоть до похищения баб нежитью, растерянно замолчали. Было ясно, что ни одна из версий не годится. Люди вопросительно уставились на Вепря, давай, мол, говори, куда они подевались. Но Вепрь не знал ответа. Тогда встал шаман и, расправив узкие плечи, выпятив перепелиную грудку, заявил значительно, что дело ясное, как солнце над лесом, похитить могли только огородники.

— Дураку понятно, — продолжал он, на всякий случай, отступая подальше от Вепря, — нежить тайком забирать не станет, ссорится с нами не резон, да и девки наши добровольно с ними валандаются, — добавил он язвительно, поглядывая на Иванку.

— На чём они их забрали, лодки все на месте, — возразил Потеряшка.

— А почем ты знаешь, что они лодку сделать не могли? — возразил Вигирь.

— Да для чего она им и зачем им наши бабы? — удивилась Любаша.

— Ты думаешь, если ты никому, кроме мужа, не нужна, то и на других спросу нет, — желчно заметил шаман.

Любаша вспыхнула и молча встала мужу за спину.

— И про огород с «грушами» не забывайте.

Народ словно очнулся. Мысль о возможной жуткой, мучительной гибели близких накрыла людей волной паники.

Вепрь выждал, пока схлынет гул встревоженных голосов и спокойно, уверенно и жестко приказал:

— Идут только мужчины, рогатины, ножи, у кого есть, с собой. Лёшик — за старшего в поселении, если что, своих на помощь позовёшь.

И на изогнутую удивленно шаманом бровь ответил:

— Ты тоже собирайся. Идея твоя, вот и руководи, — закончил он насмешливо.

Ни рогатины, ни ножа у шамана не было, осталось только подпоясаться. Пристроившись на корме лодки, он злобным взглядом сверлил затылок Вепря, мощно загребавшего вёслами.

— Ничего, это мы еще посмотрим, кто последний посмеётся, и кто будет руководить, — думал Вигирь.

Молодожены

— Вы окончательно решили? Точно домой не пойдёте? — настойчиво спрашивал Вепрь.

— Да, как вы с ними тут жить будете, с людоедами? Сожрут они вас, — уговаривал Дрон свою дочь.

— Эх, Татьяна, ну, ты-то постыдилась бы, скоро бабушкой станешь, а что творишь? — укорил Потеряшка.

— А я что, я домой возвращаюсь, с новым мужем, если примете его.

Огородник, лесной Татьянин жених, смущенно топтался рядом с ней.

— Отчего опытного огородника не принять. У нас вон, теплицы без присмотра, — согласился Вепрь.

— Мы и семян с собой прихватим, — обрадованно заговорил мужик. — А за девушек не беспокойтесь, им наши парни по душе пришлись. Они ребята надежные.

— Как ты сказал? По - душе? — переспросил Толстый. — Что за слово такое?

— Ну, это, когда нравится кто-то. Бабушка моя так говорила, — смутился огородник.

— У тебя бабушка была? Не всех, значит, слабых на груши переводите? — поддел Вепрь.

— Ну, зачем ты так? — вступилась Татьяна. Все люди разные. «Наши», — она взяла жениха за руку, — отделились от «людоедов», они теперь за холмом живут, отдельно. Те, глядишь, тоже одумаются. Девушки-то наши остаются. Мало у них женщин в поселении. А без женщины портится мужик, озлобляется.

— Ладно, разберемся, кто, отчего портится, — примирительно — шутливо сказал Вепрь.

«Молодожены» проводили родственников до гребня холма, за которым возле кладбища — огорода приютилось несколько землянок. Дальше охотники, нагруженные поклажей с семенами, пошли сами. Возле землянок стояло несколько мужчин, среди которых Вепрь узнал Вожака. Они молча, угрюмо смотрели на проходящих.

Толстый подошел к Вепрю и довольно заметил:

— Дождались нашего «пока»! Ничего, мы еще вернемся.

— Вернемся, — подтвердил Вепрь и добавил, — ну, вылитый Чудик, только здоровенный.

Но общее веселье сменилось беспокойством. Едва свернули в сторону дома, над лесом поднялся столб пламени, повалил черный дым. Из огня показались страшные рыла и заухали, заулюлюкали, засвистели. Пережившие несколько лесных пожаров люди, не видали раньше, чтобы даже самые страшные из них голосили. К лесу не подойти, дорога к лодкам отрезана. Охотники народ не пугливый, но пришлось отступить. Люди растеряно переговаривались между собой.

— Что делать? И что за зверьё такое в пламени?

— Может, шаман знает.

— А где шаман? Он ведь с нами ходил.

Шамана не было. Звали, кричали. Решили, отстал. Пока искали шамана, пламя затухло, даже дыма не осталось, морды исчезли. Из леса вышли знакомые лешаки.

— Вы что же, пожар потушили? — удивились охотники.

— Не было никакого пожара. Это мы лес охраняли, за огородников вас приняли, вот и «показали» пожар.

— А хари жуткие как же? — удивлялись мужики.

— Ну, и хари показали, вспомнили старые штучки, — смеялась нежить. — Раньше грибников так пугали. Вы - то испугались?

— Да не особо, — сказал Толстый, — удивились больше.

— Ну, и думать стали, как к лодкам пробраться, — добавил Дрон.

Лешие огорчились:

— Совсем навык потеряли, уж и напугать не можем.

— Можете-можете, — успокоил Вепрь, — в лес-то мы не сунулись.

— Как же не сунулись? — заметил, похожий на крепкого невысокого мужичка, леший. — Один не только в лес зашел, еще и яму вырыл, да схоронился.

— Где? Кто?!

Пошли смотреть. Под корнем огромной сосны действительно была свежая нора. Охотники с любопытством заглядывали внутрь. Что за зверь такую здоровенную вырыл? Стали тыкать рогатиной, в ответ раздался визг, потом ругательства.

— Чудеса целый день? Зверь человечьим языком ругается.

Из норы вылез грязный, всклоченный Вигирь.

— Шаман! — в один голос закричали охотники. — Ты как туда попал?

— Я ж вам говорю, — снова встрял тот же лешачок, — забежал в лес, как муравей в землю зарылся, спрятался.

Охотники смолкли разом, потом, также разом, захохотали. Встрепанные волосы торчали на голове Вигиря по сторонам, впрямь, как муравьиные усики. Грязные от земли руки напоминали мурашиные лапки — клешни. Всё напряжение тяжелого дня, страхи, волнения, выплескивали люди со смехом и никак не могли остановиться. Им вторили лешие и дальнее эхо.

Шаман повернулся и пошел к лодкам. И всем пора было возвращаться.

Чудо

Лютая выдалась зима. Поселенцы собирались в теплицах, которые топили сообща, не только потому, что там теплее было, чем в их избах. Живая зелень среди зимы, электрический свет радовали глаз, веселее становилось на душе. Прижилось новое слово — «душа». А ещё Аленка и Вигирь учили людей читать. Шаман под тяжелым взглядом Вепря вынужден был согласиться. А уж о прочитанном могли до утра проговорить, мучая шамана вопросами до полуобморочного состояния. Особенно непонятными оказались технические и научные книжки, но иногда и художественная, словно на другом языке написанная, вызывала море вопросов и штормовое обсуждение.

Однажды поздним вечером кричали до хрипоты и спорили чуть не до драки над книгой, где всякое зверье было нарисовано.

— Не могло таких быть, — визгливо кричал Дрон. — Это фантастика! — щегольнул он новеньким словцом.

— Ага! Змеи тоже фантастика были, — не уступала Иванка, — а прошлым летом появились. Значит и дру…

Девушка замерла на полуслове, выпучив глаза и открыв рот.

— Снова ужа вспомнила, зима теперь, нет змей, помёрзли все, — успокоила Любаша и вдруг тоже замерла, ошарашенно уставившись на стену из плексигласа.

Народ, как по команде, повернул головы и в один голос охнул.

— Медведь что ли, шатун? — удивился Толстый.

Сквозь стекло виднелась косматая тень — огромная голова и лапы - будто зверь, подглядывая за людьми, прислонился к полупрозрачной стене. Толстяк взял рогатину, осторожно приоткрыл дверь и тихонько двинулся к темной фигуре. Вблизи медведь оказался не таким большим, ростом с годовалого медвежонка. Вел он себя странно, даже на скрип снега под ногами охотника не обернулся, так и стоял неподвижно, припав к стене. Толстяк подошел вплотную, тронул медвежонка, развернул к себе, охнул, схватил в охапку и поволок в теплицу. Народ быстро собирал книги. Мужчина положил медвежонка на стол. Поселенцы застыли от изумления.

— Человек, — только и смог вымолвить Потеряшка.

Любаша быстро подошла к «медведю», расстегнула полушубок, стащила с головы огромную лохматую шапку, раздался всеобщий «Ах!». На столе лежал Чудик. Обмороженное лицо покрылось белыми пятнами, ручонки посинели.

— Да вы окаменели, что ли?! Рукавицу дайте растереть и жиру — жиру медвежьего несите.

Никто не двинулся с места. Вдруг Татьяна сорвалась с места и выскочила на улицу. Через несколько минут вернулась с плошкой медвежьего жира. Все расступились, она склонилась над сыном и стала бережно втирать жир в обмороженные щеки. Люди, очнувшись, стягивали с ребенка одежду и растирали, кто руки, кто ноги. Алёнка кипятила на печке травяной отвар.

Чудик открыл глаза, долго смотрел Татьяне в лицо, наконец, произнёс со слабой улыбкой:

— Мамка! А я на тебя пришел посмотреть, да замерз и уснул.

— Зачем же ты, глупый, ушел из дома в такой мороз, — укорила Любаша, — насмерть мог замерзнуть.

Все, по-прежнему, молча, удивленно повернулись к ней, не зная, что и думать.

— Ладно, — шагнул вперед Вепрь. — Придется рассказать, да и пора уж.

— Когда шаман муравьиный город перекопал, я понял, не остановятся люди, пока не поймут, что победить мурашей невозможно, их только страшные доказательства убедить могут. Ну, и сговорил Чудика мне помочь. Он парень умный, стойкий, вон, сколько времени у меня в доме втихую жил, без улицы, без ребятишек, без мамки, — он ласково посмотрел на мальчика.

— А как же кости? — ошарашенно спросила Иванка. — Кости как же и волосы?

— Остричь пришлось волосы. Да уж отросли. А кости…

— А кости я дал. Выкопал у нас на огороде. На кладбище, — поправился Огородник.

Снова повисло молчание, прерванное кинжальным Татьяниным голосом:

— Ты?! Ты знал?! Знал и молчал?!

— Я слово дал. Договорились мы с Вепрем. Согласен я, что так лучше для всех было.

— Для всех? А я, а для меня?! У меня сердце, душа, душа изболелась, — закричала женщина. — Я умом тронулась, лес подожгла. Если бы не Лёшик, я бы…

Татьяна заплакала, отталкивая руку мужа, пытавшегося погладить её по голове.

— Не плачь, мама, живой ведь я. Я же войну помог остановить. Войну, — повторил Чудик.

— Не надо, сынок, не надо страшное слово, — попросила Татьяна, прижимая сына к себе с такой силой, словно хотела прирастить к себе, впитать в себя, защитить слабое тельце, удержать навсегда.

— А я подумала — чудо, — неожиданно прозвучал Алёнкин голос, — будто ожил он. Мне мамка сказки рассказывала об оживших покойниках, про «живую воду».

— И про «мертвую», — добавил шаман.

— От «мертвой» помирают, — возразила Алёнка, — а у нас оживают.

— Ничего и до неё очередь дойдет, — угрюмо буркнул Вигирь.

— Да ты, никак, пугаешь? — угрожающе поинтересовался Вепрь.

— Тебя напугаешь. Так, к слову пришлось.

— Ты следи — следи за словами.

— Я слежу — слежу.

«Как же я парнишку - то не выследил? Ну, ничего, это мы ещё посмотрим», — добавил про себя Вигирь.

Голова

Новая весна выдалась холодная и затяжная. Покажет солнышко и спрячет его в тучи, задует ледяным ветром со снежком. Теплицы приличная помощь с пропитанием, но к весне и её не хватало, пора было в лес отправляться. А в лесу лёд под талой водой, и ни почек, ни грибов — сморчков ранних.

Вепрь с Лёшиком шли по лесу, искали медвежьи метки на деревьях. Коли проснулся косолапый, трется спиной, шерсть старую, свалявшуюся расчесывает, да со злости, с голодухи, когтями по стволу скребёт.

— Нет его, сколько не смотри. Я тебе и так скажу, нет еще медведя, я бы знал. Холодно нынче, даже мураши не вылазят, а пора бы, — твердил леший. — Как бы не пропали они там с голодухи. Тогда, туго дело, к нам соседи ихние придут, которые живность жрут.

— Слушай, — неожиданно остановился Вепрь, — а как они свои грибы растят?

— Листьями кормят. Листья на зиму заготавливают. Только кончился запас, поди, уже, а новых еще нет.

— Нет новых, нет, — сам себе сказал Вепрь. - А ты по-ихнему хорошо понимаешь, — спросил он лешего.

— Нормально понимаю. А тебе зачем? Научиться хочешь, — пошутил Лёшик.

— Это вряд ли получится. Хотя, неплохо было бы. Я б с ними мигом договорился.

— О чем?

— А вот о чём. У них листьев сейчас нет, а у нас в теплицах есть. Мы им листья даем для грибов ихних, чтобы выжили, значит, а они нас в лес пускают, не трогают. И на другой год также. И живем по-старому, мирно в лесу.

— Ну, Вепрь, ну, головища, умнее нежити, хоть и живёшь мало, — изумился лешак.

До самой осени, как в прежние времена, кормились и заготавливались поселенцы в лесу. На осенней охоте взяли мужики здоровенного зверя, что стало надеждой на сытую зиму. На той же охоте беда и случилась.

Отравитель

Во время зимних, «тепличных» разговоров, Алёнка, которую перестали «шарманкой» звать, своим чистым, певучим голосом предложила:

— Зачем всем вместе одно дело делать? Надо разделиться.

— А мы и так врозь, — возразил Тощий Дрон, — мужики на охоту, бабы в лес. Только ночью вместе.

Мужики засмеялись.

— Кому что, а тебе всё одно на уме.

— А тебе? — поддел Дрон.

— Я не про это.

— Про то, про это. Говори толком, а ты не сбивай, Дрон, — рассердилась Татьяна.

— Ну, вот ты, Татьяна, орехи, грибы хорошо собираешь, Любаша крапиву, Иванка корзинки крепкие плетет. Зачем же всем вместе и за грибами, и за крапивой, и корзинки каждому себе плести. Пусть с Татьяной только те ходят, кто, как она, хорошо умеет в лесу что-то брать, а с Любашей, кто с крапивой управляется, да нитку из неё ловко прядёт, с Иванкой, вон, Дронова жена может, у неё тоже корзинки ладные получаются. А на плотине пусть мужики дежурят, с каких на охоте толку не особенно много.

Если женщины сразу согласились, то мужики возмутились и долго бушевали. Никто не хотел признать себя плохим охотником.

Тогда хитрая Алёнка притащила книгу о рыцарях. И по прочтении, предложила охранников на плотине рыцарями величать.

— Вы же не только плотину и поселение охранять будете, но и дам своего сердца. Помните, как их ночью на лодке умыкнули.

Рыцарями мужики быть согласились, запамятовав, что дамы во главе с Татьяной добровольно селение покинули.

Алёнка с шаманом тоже своим делом занимались: травы собирали, лечили. Научились они и яд у змей брать, да лекарство из него делать, мази разные.

Когда беда на охоте с Вепрем стряслась, оба лечили его настоями и натираниями. Шаман специально ранним утром пришел и, к неудовольствию своему, застал Алёнку, уже хлопочущую возле больного. Но виду не подал.

— Что вы со мной, как с Чудиком, — ворчал Вепрь. — Мне уже лучше, оклемался я.

Алёнка молча продолжала растирать его больную ногу. Вигирь заметил:

— И то верно, давай мы с тобой лучше выпьем.

Спиртного поселенцы еще толком делать не научились, но шаман варил веселящий напиток, секрет которого не раскрывал. Наливал иногда продрогшим на охоте мужикам, как лекарство. Вот и сейчас, взяв из рук Любаши две одинаковы плошки, наполнил их из кожаной фляжки. Тут Алёнка его отвлекла, попросив осмотреть Вепреву ногу. Сама отступила к столу и вдруг повела чутким носом, уловив знакомый запах. Подняла и понюхала одну плошку, потом другую.

— Странный запах, знакомый, а что за трава не разберу. Что кладешь в «веселуху», Вигирь?

— Секрет, — испуганно обернувшись, быстро ответил шаман. — Да и напиток не бабский.

— Ой, испугался, что выпью, — пошутила Алёнка, — больно надо.

Шаман с Вепрем выпили, повеселели, поговорили о том о сём, и Вигирь ушел.

— Вспомнила! Вспомнила, чем пахнет, — закричала Алёнка. — Яд это змеиный, я его в мазь кладу. Отравил тебя, отравил!

Любаша испуганно ойкнула.

— Постой, не шуми! Любу напугала до смерти. Мы ведь с ним вместе пили, — попытался утихомирить её Вепрь.

Травница подскочила к столу.

— Из какой плошки ты пил?

— Из той, что ко мне ближе.

Алёнка понюхала Вепреву посуду.

— Странно! Не пахнет.

Потом взяла ту, из которой пил шаман и вздрогнула:

— Пахнет, ядом змеиным пахнет. Это я плошки перепутала, когда первый раз нюхала. Сам он свою отраву выпил.

— Чудишь ты, Алена, коли яд выпил, так помер бы, а он, глянь, живехонек.

Действительно в отворенную дверь было видно, как шаман толковал что-то Чудику, расположившись на скамейке у Большого дуба.

— Верно, жив, — сказала Любаша. — Если только Чудик его вопросами до смерти не замучает.

Но едва она договорила, шаман повалился со скамьи лицом вниз и замер.

Чудик с ужасом смотрел на чернеющее лицо шамана, которое после долго еще видел во сне и кричал, пугая Татьяну.

Это мы ещё посмотрим

За лето Чудик подрос, рыжие волосенки, выгоревшие на солнце, светились нимбом вокруг головы. Любопытные зелёные глаза бегло скользили по буквам. По-прежнему, донимая Алёнку расспросами, паренек уже и сам разъяснял что-то ребятишкам, а иногда и взрослым мужикам. Старшие, обращаясь к нему, требовали толковых советов, забывая, что перед ними всего лишь пацан.

Много времени проводил он с сестриным мужем - Лёшиком. И уже не только невидимым умел притворяться, но и показываться кем угодно, пугая и разыгрывая своими превращениями баб. Спрячется с ребятишками в лесу, а как бабы подойдут ближе, Чудик и выйдет к ним медведем. Женщины врассыпную, ребятишкам смех. А то подкараулит Дронову жену и дочкой старшей, что у огородников живет, обернется. Кинется мать на радостях обнимать гостью, а той нет, исчезла.

Татьяна обещала «полечить» Чудика по старому отцову рецепту, лозиной, но тот знал, что это всё пустые угрозы.

Конечно, не только детские выходки занимали Чудика, пытался он мастерить разные штуки, начитавшись книг в доме шамана. Ему и поручили за книгами глядеть. Он себе звание присвоил «библиотекарь», вычитал где-то. Книги выдавал по записи и строго по времени возврат требовал, да проверял, чтоб не испачкали, не порвали. Только зря беспокоился, книги, как ребятишек, берегли поселенцы пуще глазу.

В библиотеке и придумал чудаковатый, рыжий мальчишка свою невероятную затею. Все чаще его золотую головенку видела мать не среди ребятишек, а склонённую над столом, за книгой, в избе шамана. Редел хозяйский запас лучин, освещая зимними ночами стол, заваленный книгами и рисунками. Казалось, будто двое их колдует над Вигиревыми листками: один - маленький, в белой рубашонке - за столом, второй - огромный, черный - на противоположной стене.

— Это мы еще посмотрим, — бормотал Чудик, вычерчивая замысловатые фигурки.

Отстранив время от времени бумагу, внимательно всматривался в неё и удовлетворенно сам себе кивал.

И черная тень на стене тоже всматривалась, кивала и, казалось, вторила:

— Это мы еще посмотрим.